Татьяна Медведева
Стань светом моим
Глава XII
С Андреем Васильевым я упорно отказывалась встречаться. Если Денис меня забавлял, то бывший «брат» мужа вызывал неприятные воспоминания.
В моём сознании уже невозможно было их отделить друг от друга. Андрей был гораздо ближе к Валере, чем к мальчику из моего детства. И страшные сны про крыс, слава Богу, меня не беспокоили. Может, оттого, что осознала: не за кого теперь бояться – мы оба спасены.
В тот день, когда должен был быть готов тест на отцовство, позвонил мне на работу Андрей.
- Нам нужно встретиться, - заявил он мне. – Я видел сестру Глеба Миролюбова, ты помнишь его?
Ещё бы я его не помнила!
- Что она сказала? – обрадовалась я. – Как Глеб живёт?
- Только не по телефону. Давай поговорим после работы.
Андрей ждал меня у редакции. Накрапывал мелкий дождь, и мне пришлось пойти с ним к его машине, а не в сквер, расположенный неподалеку, где я намеревалась поговорить, чтобы можно было быстро расстаться.
- Ну, рассказывай, как Глеб поживает? – едва успев захлопнуть дверцу, обрушилась я на Андрея с вопросом.
- Никак, - печально произнёс Андрей и, положив руки на руль, хмуро уставился в ветровое стекло перед собой, через секунду-две добавил: – Он умер.
- Не может такого быть! – ужаснулась я. Сердце моё нервно забилось.
- Он погиб вместе с женой полгода назад, его сестра Ирина так сказала. – Голос Андрея зазвучал твёрже. - Они увлекались подводным плаванием. Глеб полез спасать жену – у неё что-то с аквалангами стряслось - и сам задохнулся.
Андрей так же бесстрастно поведал, что сестра Глеба живёт в Москве. Она замужем, родила парнишек-близнецов. Дочку Глеба ей пришлось взять к себе, так как старые родители отказались ухаживать за малышкой.
Слушала и не верила. Глеба, который так хорошо меня понимал, который поддерживал меня во время одинокой беременности и сделал всё, чтобы я ощущала будущее материнство как благо, ниспосланное судьбой, а ребёнка как продолжение моей души, уже нет на земле. И я его никогда не увижу!
«Я ни за что не позволю тебе не родить, ты должна быть сильной!» – вспомнились мне его слова. «Ах, Тэсс, Тэсс, до чего же ты глупа! Ведь в жизни нет ничего главнее – тебя и твоего ребёнка!» - и этого я уже от него не услышу. И голос, густой, бархатистый, волнующий, несущий свет в сердце, не услышу.
Ему всего-то сейчас чуть за тридцать, а жене его, как мне известно, года двадцать три. Проклятое увлечение экстремальным подводным плаванием... Сколько оно жизней унесло! Глеб утонул, спасая свою жену. Иначе его смерть я и не представляла.
К горлу подступил горький ком. Жгучие слёзы переполнили глаза. Мой друг, искренне любивший когда-то меня, умер. Мне всегда казалось, что мы обязательно встретимся... Вот и не встретились. Не успели.
Я жила с ощущением, что в мире есть человек, которому позвони я, безоговорочно примчится на помощь. И это Глеб. Возможно, никогда я и не позвала бы. Но уверенность в его готовности прийти мне на помощь поддерживала меня, недаром при измене Валеры я вспомнила в первую очередь Глеба.
- Он тебе оставил свою картину – твой портрет. – Донёсся до моего сознания сухой голос Андрея.
- У меня уже есть от него портрет, - глотая слёзы, откликнулась я.
- Будет ещё один. Ирина сказала, что он собирался его тебе переслать. Хочешь, мы картину заберём сегодня. Ирина дала телефон, давай я позвоню.
Я согласно кивнула головой. Андрей созвонился с сестрой Глеба по сотовому телефону. А я позвонила бабушке, чтобы не волновались дома за меня. И мы поехали к сестре Глеба, которая, как оказалось, жила всего в двадцати минутах езды от места моей работы.
Капля за каплей не на шутку разошёлся дождь за стеклом, скрывая мутной пеленой мир, царивший за ним. И внутри у меня было так же мрачно и безнадёжно.
Сестра Глеба произвела на меня неприятное впечатление. Вероятно, потому, что не такой она мне представлялась. В рассказах и картинах Глеба Ирина изображалась романтичной тургеневской девушкой. А предо мной предстала настоящая, как сказала бы тётя Маруся, бабища. Нет, не по комплекции, хотя и была Ирина высока и несколько полновата, а по грубым нервным манерам.
Встретила нас с сигаретой во рту и потом при разговоре с нами её не загасила. Несмотря на то, что в квартире находились трое малышей – двухлетняя дочь Глеба и её собственные годовалые близнецы - дымила, не переставая. Сама я не курю, поэтому не терплю, когда в квартире курят. Речь Ирины тоже была далеко не тургеневской, скорее, ближе к базарной торговке – крикливая и раздражённая, а голос хрипловато-скрипучий, как у Валериной Натали, почему-то подумалось мне.
А вот на мужской взгляд, возможно, сестра Глеба была хороша. Блестящие чёрные густые волосы забраны в хвост, красивые зелёные глаза, густо подведённые чёрным карандашом, пышная грудь и не менее пышные бёдра, обтянутые тесными спадающими с попы джинсами – одним словом, женщина-вамп. Впрочем, хмурая женщина-вамп, если кому-то такие нравятся.
Не успели мы зайти, как раздался истошный детский рёв.
- Чёрт, она опять за своё! – выругалась Ирина и закричала раздражённо во весь голос, обращаясь в глубину квартиры. – Тайка, не смей бить мальчишек, получишь! – Я вздрогнула: для меня оказалось неожиданностью, что Глеб назвал дочь моим именем.
В детской комнате, куда мы с Андреем прошли за убежавшей вперёд Ириной, встретили плачущих близнецов - черноволосых, кудрявых крепышей и худенькую белёсую девочку чуть постарше их, в колготках и голубой футболке, вцепившуюся в шевелюру одному из мальчишек.
- Я же сказала тебе, не смей их бить! – накинулась на племянницу Ирина, оттаскивая девчушку от сыновей. – Ну, ни на минуту нельзя оставить вместе! – И выматерилась, словно это могло что-то изменить. – Зачем ты на Стаса накинулась?
- Он зайсику лапку откутил! – громко выкрикнула девочка и бесстрашно посмотрела на свою рассерженную тётку.
Сжатый в скорбную полоску упрямый ротик был обнесён красными пятнами и смазанными зелёнкой болячками. Наверное, у неё диатез, подумала я, а мы с Андреем привезли, как назло, в качестве гостинцев апельсины и шоколадные конфеты. Хорошо хоть, что по дороге купили ещё каждому ребёнку по игрушке.
- Ничего с лапкой зайчика бы не случилось, - ворчливо заметила Ирина.
- Зайсику больно, он пакал, - тихо произнесла девочка, и большие её синие глебовские глаза – сердце моё сжалось – перекинулись на нас с Андреем.
И вдруг она вскрикнула «мама» и кинулась ко мне, вцепилась в мои колени. Потрясённая, я присела на корточки, чтобы дочка Глеба смогла обнять меня за шею, и подняла её, прижав к себе. Моя тёзка была лёгкой, словно пушинка.
- Для неё кто на портретах отца, тот и мама, - сердито буркнула Ирина и добавила жестко: – Тайка, отпусти тётю, она не твоя мать. Твоя мама умерла! – И попыталась забрать у меня упирающуюся девочку.
- Подождите, - остановила я её, с трудом удерживая накатившиеся на глаза слёзы, - можно мне с ней пообщаться? – Не дожидаясь ответа, села на свернутое раскладное кресло-кровать, на котором, скорее всего, спала малышка, и усадила её лицом к себе на колени.
Ладошки дочери Глеба были тёплыми и липкими, с грязными прожилками между пальчиков. Я легонько сжала их. Девочка ожидающе смотрела на меня своими ярко-синими, чуть на выкате глазищами, из приоткрытого ротика потекла слюна. Я машинально вытерла её краем ладони и тут же подумала, надо было бы сделать это платочком, но его под руками не оказалось. Взглядом окинула комнату, отыскивая свою сумочку.
- Какая некрасивая девочка, а парни – прелесть, - брезгливо прошептал Андрей, подавая мне сумочку, оставленную у входа в комнату. – Это что, у неё золотуха? – спросил уже громче.
- Нет, диатез, - откликнулась на его слова Ирина. Сигарету она по-прежнему не выпускала из рук. – Это у неё от искусственного питания последствия. За ушами тоже постоянная краснота, сколько ни смазываю. Болячки не проходят, потому что расцарапывает до крови. – И вздохнула. – Очень трудный ребёнок, хотя не глупая, всё схватывает на лету и на всякие каверзы горазда. Мой муж её за это не выносит. Она ему как-то, обидевшись, в новые ботинки всё содержимое из горшка близнецов вывалила. – Ирина снова вздохнула. – Но ничего не поделаешь, приходится держать в семье, не отдашь же её в детдом, мы оформили опеку.
Сердце моё сжала щемящая жалость. Я ласково погладила по спутанным, торчащим во все стороны волосикам девочки. От неё исходил неприятный запах мази, но я не почувствовала брезгливости, наоборот, мне захотелось поцеловать её. Что я и сделала, поцеловав в волосики и щёчку.
- Тася, ты любишь куклы? – спросила у неё, вспомнив о привезённых игрушках.
- Я Тая, - серьёзно поправила меня девочка, - у меня есть Мася, батики ей волоси выделнули, я её в больниську отвела.
По моей просьбе Андрей принёс оставленный нами у входа пакет с игрушками. Я вынула красавицу куклу в розовом, с оборками платьице и нарядной шляпке на золотистых волосах с иностранным именем Диана и протянула малышке. Та с радостью взяла куклу, восхищённо осмотрела её и осторожно прижала к себе, а потом спросила:
- А батикам подалки?
«Вся в папу, - подумала я, - добрая душа, заботится не только о себе, а и о двоюродных братцах. И с чего это сестра Глеба называет её трудным ребёнком?»
Андрей вручил мальчикам машинки, они тут же принялись их рассматривать.
- Хотите чаю? - предложила Ирина, мы отказались. – Тогда побудьте здесь, я достану картину из кладовки, – вспомнила она о цели нашего прихода и исчезла в глубине коридора.
На портрете, написанном маслом, Глеб изобразил меня такой, какой увидел перед нашим с Валерой университетским выпускным вечером. В шифоновом нежно-голубом платье, с завышенной талией, напоминающем наряд Наташи Ростовой на первом её балу. Кружусь, похоже, в вальсе, счастливая и беззаботная. Глеб зашёл тогда к нам проститься – он уезжал в отпуск в Египет. Там он и познакомился со своей будущей женой и увлёкся подводным плаванием. Тогда мы виделись с ним в последний раз.
- Можно я буду посещать Таю? – при прощании попросила я.
- Зачем это тебе? – недовольно сказала Ирина. – Она не игрушка, человек, хоть и маленький, не стоит её приучать к себе. Пусть знает своё место в жизни.
Я промолчала. Да и что могла сказать? И без слов понятно: нельзя приручать, если не уверен в том, что будешь заботиться. А как я могу это делать, не имея в Москве собственного жилья – мы с Тошкой сами живём у бабушки с дедушкой. Им наверняка не понравится, если буду приводить чужого ребёнка. И работать я пока только начала, приходится часто писать до позднего вечера, чтобы сделать стоящий материал.
Всю дорогу, пока мы ехали домой с Андреем, меня трясло от увиденного. Я осознавала, что сестра Глеба, несомненно, позаботится о дочери брата. Конечно, материально Тая не будет нуждаться, но червячок сомнения покусывал меня: получит ли она столько же любви как её двоюродные братья-близнецы. Навряд ли. Ирина сказала, что её муж племянницу не выносит. Значит, не избежать конфликтов. Хорошо, что дочку Глеба удалось устроить в муниципальный детский сад – там она днём под наблюдением воспитателей.
«Я ни за что не позволю ...» Ах, Глеб, Глеб! Уж ты-то, наверное, что случись со мной, взял бы Тошку себе, если не было бы у него отца. Подруги бы не взяли – у них своих забот полный рот! А Глеб бы взял – почему-то я в этом не сомневалась.
Бедная девочка! Совершенно очевидно, она тоскует по матери! Недаром сразу потянулась ко мне. Интересно, во всех ли незнакомых женщинах видит маму или только во мне? Ирина сказала, племянница узнала меня по портрету...
Как я могу её взять себе - сердце моё плакало и металось в растерянности. Надо смотреть правде в глаза, я сама брошенная, неприкаянная мать-одиночка. Смогу ли дать ей дом, семью и с нею чувство защищённости? Ах, Глеб, у меня просто нет выбора. Твоей дочери лучше будет жить у твоей сестры. Всё-таки там семья. Да и с чего это я вдруг решила, что Ирина отдаст племянницу в чужие руки?! Не отдаст наверняка.
Попытки Андрея занести картину в дом, я решительно отвергла – не такая она и тяжёлая. Отвергла с не меньшей настойчивостью и предложение его встречаться.
- Прости, Андрей, но у нас ничего не получится, я тебя никогда не полюблю, ищи себе другую девушку, – открыто сказала при прощании.
- Никогда не говори «никогда»! – самоуверенно бросил мне вслед Андрей. – Я подожду, когда ты забудешь Валеру.
Забыла уже, хотелось мне крикнуть ему, но смолчала. Что ни говори, почти целых пять лет жизни были связаны с мужем. И я его любила, как ни больно сознавать. И сейчас он меня волнует. От одного лишь его имени сердце сжимается – с каким бы презрением за это я к себе не относилась. Влечение к Валере сильнее меня, сильнее моего здравого смысла, моей гордости.
Тем не менее его я переломлю. С глаз долой – из сердца вон, время всё изменит. Сумел же отец забыть маму – а ведь как её сильно любил – не только забыл, но и полюбил другую. Уже два месяца я гоню Валеру из сердца вон... Вот разведёмся, и привязанность исчезнет напрочь. Надо только переждать.
Плохие новости, как по закону подлости, цепляются друг за друга, словно кольца в цепи. По сияющим лицам, мамы и Эдварда, сразу поняла – результат теста на отцовство положительный.
- Как он мог, как мог забрать тебя и прятать! – возмущалась бабушка. – А ты вовсе и не его дочь!
Отец не мой отец – в моей голове эта жуткая правда просто не укладывалась. Все свои четверть века я во всём оглядывалась на него, он был моим кумиром, другом и защитником в детстве. Вспомнился один эпизод после моего освобождения из плена. Отец обнимает меня, крепко прижимая к груди. И вдруг резко распахивается дверь подвала. Неизвестно – друг или враг зайдёт. Отец мгновенно закрывает меня собой.
Долгое время я была единственной, самой дорогой для него. Как и он для меня. Мы двое были одной семьёй друг для друга, пока отец не женился во второй раз.
Оказалось, он и не отец мне вовсе, мы совершенно чужие. Ни одной общей капли крови. А родные его считали нас похожими. «Такая же настырная, как отец!» - говорила частенько сочинская бабушка. «У вас привычки до смешного одинаковые: оторвёте когда-нибудь себе ухо, когда сердитесь», - посмеивалась иногда Оксана. И отдельные черты в наших лицах она находила схожими, хотя всё во мне не от него, а от Эдварда. Прав оказался Денис.
Папа!.. Ну, никак не могу представить в этой роли обходительного, вежливого, всегда улыбающегося Эдварда. Это слово больше подходит к моему решительному отцу, умеющему в любой ситуации всё ставить на свои места.
Не хочу другого отца. И как я скажу ему о тесте, это будет удар для него! Как и для меня удар. Второй за день – после сообщения о смерти Глеба.
Мне понравилось!