Блоги | Статьи | Форум | Дамский Клуб LADY

Далекое и близкоеСоздан: 30.01.2012Статей: 10Автор: miroslavaПодписатьсяw

АРХАНГЕЛ СМЕРТИ

Обновлено: 27.02.12 15:35 Убрать стили оформления

 

В этот морозный день, гуляя по центру города, я наткнулась на еще один предвыборный митинг. Выступает очередной оратор, на всю площадь звучат многократно усиленные динамиком слова и призывы к свободе, демократии, необходимости революционных перемен... Все привычно, все обычно.... Обращает внимание группа молодых людей спортивного вида, которые держатся сплоченно и несколько отчужденно от общей толпы. На груди — непонятные значки, напоминающие какие-то рунические письмена. Среди них выделяется один: несколькими годами постарше других, он здесь явно главный и другие беспрекословно подчиняются ему. Холодными глазами оглядывает толпу, словно прикидывает: кто здесь «чистый», кто «нечистый»; кого в будущем «казнить», кого «миловать»... Презрительный холод в глазах говорит, что «помилованных» явно будет немного... Этот взгляд мне жутко напомнил другую судьбу и другого человека, который жил два столетия назад и носил выразительное, но страшноватое прозвище —

АРХАНГЕЛ СМЕРТИ

«Я презираю прах, из которого состою и который говорит с вами. Его можно преследовать, его можно убить. Но я утверждаю, что никому не вырвать у меня той независимой жизни, что дана мне в веках и на   небесах». (Луи Антуан Сен-Жюст)

 

13 ноября 1792 года... Париж времен Великой Французской революции... В главном законодательном и руководящем органе Французской республики, Национальном Конвенте, начинаются прения по вопросу: должен ли быть предан суду свергнутый король Людовик XVI? Члены Конвента поделены по этому вопросу (как и по многим другим политическим проблемам) практически поровну: правые (жирондисты) отрицают необходимость этого суда; левые (якобинцы) настаивают на нем. При этом мало кто сомневается: если король будет судим, то приговором ему, скорее всего, станет смертная казнь. Поэтому прения по вопросу о необходимости суда на самом деле представляют собой решение вопроса о жизни и смерти Людовика Капета (так неуважительно стали называть короля революционеры после свержения). Вот почему не только члены Конвента, но и собравшаяся в зале заседаний публика, затаив дыхание, ждет выступления ораторов.
Первым берет слово представитель жирондистов Моррисон. Он доказывает, что во французском законодательстве нет такой статьи, по которой можно было бы судить короля. Личность короля — неприкосновенна, не подвержена никакому судебному разбирательству, и любая попытка привлечь его к суду является беззаконием. С точки зрения формальной логики Моррисон прав; действительно, законов, которые бы позволили судить короля, не имеется. Чувствуется, что эта аргументация производит впечатление не только на жирондистов — членов одной с Моррисоном партии, но и на так называемое «болото», т.е. тех членов Конвента, которые официально не принадлежали ни к жирондистам, ни к якобинцам, а голосовали по принципу «кто сильнее — тот и прав». У противников суда над королем возникает надежда, что вопрос о смертной казни для короля вообще не будет поднят — никогда.
После Моррисона слово предоставляется депутату от Энского департамента Сен-Жюсту. Пока он идет к трибуне, многие вытягивают шеи, стараясь рассмотреть нового оратора, на лицах большинства написан вопрос: кто такой? Высокий, стройный, очень молодой, он неторопливо поднимается на трибуну. Движения его точны и размеренны, лицо поражает красотой и холодно-надменным выражением, светлые глаза неподвижно-прозрачны...
Он начинает свою речь: «Я намерен доказать, что король подлежит суду, что мнение Моррисона, который отстаивает неприкосновенность, и мнение Комитета законодательства, который предлагает судить короля как гражданина, одинаково неправильны...»Затаив дыхание, зал слушает молодого оратора. Его аргументы точны, слова логичны, сухи, жестоки, в его речи нет никаких дипломатических уверток и ораторского украшательства, все почти математически выверено. Кажется, что каждое слово разит без пощады.
«Короля нужно судить как врага. Не судить, но уничтожить предстоит нам его. Когда-нибудь люди, столь же далекие от наших предрассудков,как мы от предрассудков вандалов, изумятся варварству того века, когда суд над тираном был каким-то священнодействием. Они изумятся тому, что в 18 веке проявлялось больше отсталости, чем во времена Цезаря. Тогда тиран был умервщлен в полном присутствии сената, без всяких других формальностей, кроме двадцати двух ударов кинжала. Народ! Если король будет оправдан, помни, что мы недостойны более твоего доверия!»
Зал замер — впервые оратор произнес слова, о которых многие думали, но не решались произнести: о смертной казни для свергнутого короля. Речь Сен-Жюста производит ошеломляющее впечатление: этот юнец не просто призывает судить короля, он призывает судить его как врага нации, схваченного с оружием в руках на поле брани. А на основе законов тогдашнего международного права наказание вооруженным захватчикам одно — смерть. И в своей речи молодой оратор, не таясь, заявляет, что единственным законным приговором тирану будет смертная казнь. Заканчивает он свое выступление под гром аплодисментов и одобрительные крики, которыми его награждают якобинские депутаты и их сторонники из числа публики. Один из тех, кто бурно поддержал речь Сен-Жюста — Максимилиан Робеспьер, лидер якобинцев. С заседания Конвента они уходят вместе, и чувствуется, что между этими двумя людьми уже протянулись нити взаимного понимания и сотрудничества.
Этот день стал началом восхождения Сен-Жюста к вершинам власти в революционном правительстве Французской республики. Мало кто знал и слышал его имя утром этого дня — но к вечеру оно у всех на слуху. Он задал тон, основную направленность прениям Конвента по вопросу о суде над королем. После него будут выступать еще многие ораторы — и те, кто был против суда, и те, кто выступал за суд; в числе последних будет и сам Максимилиан Робеспьер. Но все сторонники суда словно бы развивали и продолжали идеи, заложенные в речи Сен-Жюста; и первое, самое яркое впечатление от его речи так и не было никем поколеблено...
Среди многочисленных деятелей Великой Французской революции Сен-Жюст занимает особое место. Его появление на политической арене того сложного времени подобно ослепительной вспышке: менее двух лет он провел на революционном Олимпе. Оратор, законодатель, революционный теоретик, военный комиссар, член правительства — порой бывает трудно перечислить, что было сделано им за эти неполных два года. Безо всякого сомнения, его личность обладала могущественной харизмой: это признавали все его современники, как враги, так и друзья. Перед его речами трепетали самые яркие ораторы-краснобаи того времени; он подчинял своей воле самых могущественных революционных генералов. На всю эту внутреннюю мощь накладывается весьма романтический внешний антураж. Молодость. Красота. Сила воли и характера, практически завораживающая окружающих и подчиняющая их себе. Радикальные убеждения. Революционный фанатизм. Подчеркнутая внешняя холодность и даже надменность в подаче собственной личности. Под этой внешней холодностью без сомнения кипят самые неистовые, хотя и укрощенные страсти. И наконец — трагическая и ранняя смерть, принятая так спокойно и хладнокровно, что это поразило и потрясло всех очевидцев — а ведь они уже успели насмотреться на смертников, которых везли на «свидание с мадам Гильотиной»...
Чем не герой романа?
Порою многие исследователи жизни Сен-Жюста так и относятся к нему. Его жизнь представляется как загадка, легенда, а он сам — как некое олицетворение самого духа Революции — ее бескомпромиссности, смелости, жестокости и величия.
Луи Антуан Леон Флорель Сен-Жюст родился 25 августа 1767 года в г. Десиз, находящемся в провинции Нивернэ. Его отец, Луи Жан де Сен-Жюст де Ришбур, несмотря на аристократическое звучание имени, происходил из разбогатевших крестьян. Будучи пятым сыном в семье, он не мог рассчитывать на значительную долю отцовского наследства, и поэтому выбрал военную карьеру. Он дослужился до чина капитана и был награжден орденом Святого Людовика, что давало ему право на дворянское звание (но оно не могло быть передано по наследству). Мать Сен-Жюста Мари Анн Робино, которая была на 20 лет моложе мужа, происходила из семьи нотариусов. В конце 1767 года отец Сен-Жюста выходит в отставку, оседает в небольшом городке Блеранкуре (провинция Пикардия) и получает должность управляющего графа Брюне. Он покупает дом и живет на военную пенсию и на доходы от накопленных в прошлые годы средств. В 1777 году отец Сен-Жюста умер, оставив жену с тремя детьми - десятилетним сыном и двумя дочерьми - девяти и восьми лет.
В 1777 г. Луи Антуана определили в коллеж Сен-Николя в Суассоне (он сохранился до сих пор и носит имя Сен-Жюста). Отличные способности и память делают его одним из самых одаренных учеников коллежа. В то же время воспоминания современников представляют его как сорванца, с трудом подчиняющегося суровой дисциплине коллежа. Он много читает, и как все молодые люди того времени, увлекается произведениями передовых писателей того времени — Вольтера, Монтескье, Руссо. Еще в коллеже проявляется и литературный талант юного Сен-Жюста, в частности, он начинает писать стихотворную поэму «Органт», которая содержала чересчур вольные и фривольные любовные сцены (в духе модной тогда «Орлеанской девственницы» Вольтера).
В последний год обучения в коллеже Луи Антуана настигла первая юношеская любовь к девушке-соседке. Ее звали Тереза Желе, она была дочерью нотариуса и они встречались с Сен-Жюстом во время его частых приездов домой из Суассона. В начале 1786 года он сделал Терезе предложение — и получил отказ от ее отца. Вскоре он узнал, что его возлюбленную выдали замуж за сына второго нотариуса Франсуа Торена.
Это было ударом для Луи Антуана. Он почувствовал, что больше не может оставаться дома и решил после окончания коллежа стать военным по примеру отца и служить в королевской гвардии. Но для этого требовались немалые средства, в то время как его мать мечтала для сына о духовной или юридической карьере. Естественно, она отказала Луи Антуану в выделении суммы для покупки военного патента. Тогда отчаявшийся юноша, захватив некоторые серебряные вещи, сбежал в Париж. Там, после трехнедельной гульбы, он был арестован по просьбе матери и заключен в исправительное заведение, где провел полгода.
После того, как он был выпущен на свободу, Сен-Жюст решает посвятить себя юридической деятельности: он поступает на службу клерком к прокурору города Суассона и одновременно (в 1787 году) — на юридический факультет Реймсского университета. В апреле 1788 года он сдает экзамен на звание лиценциата прав.
В это же время он заканчивает свою стихотворную поэму «Органт». В последних главах уже ясно видно, как постепенно радикализируется мышление молодого автора: кроме фривольностей и юношеского эпатажа в описании любовных сцен, в этой поэме уже появляется и критика существующего общественного порядка, неприкрытые намеки на политические события последних лет и завуалированные выпады в адрес королевской власти, религии и церкви. Всего этого было достаточно, чтобы обратить неблагосклонное внимание властей, когда поэма была анонимно издана в конце мая 1789 года. В стране уже было неспокойно, оставалось лишь полтора месяца до штурма и взятия Бастилии и властям незачем было еще одно «вольнодумное» сочинение. В начале июня 1789 года парижская полиция начала изымать напечатанные экземпляры поэмы и объявила розыск анонимного автора. Все это заставило Сен-Жюста скрываться у одного из друзей семьи в Париже, так что розыски полиции были безуспешны. А вскоре полиции стало уже не до того...
Начало революции, без сомнения, оказало громадное влияние на жизнь молодого Сен-Жюста. До сих пор перспективы его жизни были нерадостными. Любовь разочаровала; попытки начать блестящую военную карьеру в среде отпрысков дворянских семей в королевской гвардии провалились; гуляки и прожигателя жизни из него не вышло — для этого он слишком серьезен по натуре и недостаточно глуп. Литературные занятия как способ достижения жизненного успеха тоже вызывали сомнения у Сен-Жюста. Сколь не старалась полиция запретить и уничтожить его юношескую поэму «Органт», он понимает, что это в основном лишь из-за ее радикального содержания, а литературные достоинства его труда, мягко говоря, сомнительны. Чтобы стать знаменитым писателем, властителем дум, нужна долгая и трудная дорога совершенствования — да и хватит ли таланта на это? Все, что ему остается в жизни — это должность захудалого нотариуса в каком-нибудь захудалом провинциальном городке безо всяких перспектив. Гордость и честолюбие способного молодого человека не могут смириться с этим.
Однако перспектив подняться выше по социальной лестнице, оказаться среди людей, которые вершат судьбы страны, у молодого Сен-Жюста практически нет. Франция до революции — строго регламентированное, кастовое общество, где преимущества имеют лишь выходцы из среды потомственного титулованного дворянства. Даже разбогатевшие представители буржуазии, не имеющие дворянской родословной, не допускаются до управления страной, «социальные лифты» практически не работают. Таких молодых людей, как Сен-Жюст, мечтающих о большем, но получающих меньшее, недовольных обществом, властями, фрондирующих и выплескивающих свое недовольство в крамольных сочинениях, по всей Франции было в то время сотни тысяч, если не миллионы. И все они рано или поздно начинали с безнадежностью понимать, что шансов изменить свою судьбу при королевском строе у них не имеется.
Но начавшаяся революция заставила Сен-Жюста по другому взглянуть на свои жизненные перспективы. Одного за другим на своих волнах революция возносит то одного, то другого революционного деятеля. Прежде неизвестные, как и он сам, журналисты, юристы, мелкие литераторы становятся знаменитыми и прославляемыми на всю Францию и Европу. Находящийся летом грозного 1789 года в Париже молодой Сен-Жюст всей грудью вдыхает, впивает в себя дух революции: видит, как восставшие парижане расправляются с ненавистными сторонниками «старого режима», посещает заседания Национального Собрания и только что организовавшегося Якобинского клуба — центра всех революционных радикалов.
Осенью 1789 года он возвращается к себе в Блеранкур и сразу же начинает активно поддерживать все революционные преобразования в округе. Молодость не позволяет ему занять руководящий пост в новой революционной администрации, но он становится одним из наиболее деятельных сторонников революционных изменений в своем родном городе.
Тогда же он пишет сочинение, которое многие исследователи его жизни будут считать «программным» для Сен-Жюста: опубликованный в Париже в июне 1791 г. философско-политический трактат "Дух Революции и Конституции во Франции". В этом сочинении молодой начинающий политик проповедует принципы, воспетые революцией: равенство людей перед законом; государственное устройство, близкое к демократическому (правда, монархия еще у него сохраняется, но лишь в очень сильно ограниченной конституционной форме); обеспечение личных прав и свобод всех граждан. Этот труд словно отражает романтику революции, которой, без сомнения был переполнен тогда Сен-Жюст — оптимизм, идеальные устремления и уверенность в том, что революция принесет прекрасное будущее оно уже очень близко. Сочинение Сен-Жюста имело успех, его тираж был раскуплен в считанные дни. Пройдет всего лишь немногим больше года после публикации этого сочинения — и Сен-Жюст своей практической деятельностью на политическом поприще будет опровергать все свои высокие слова, идеалы и призывы к «свободе, равенству и братству», которые звучали со страниц написанного им трактата... Довольно обычный путь для всех радикалов-революционеров: достижение свободы и демократии, которое считалось ими таким важным в начале революционной деятельности, вдруг оказывается далеко не на первом месте, когда они оказываются на вершинах власти; идеальные стремления, высокие идеи отодвигаются на будущее, на «потом», а на первый план выходят совсем противоположные задачи и цели...
До августа 1792 года политическая деятельность Сен-Жюста сдерживалась его молодостью: для того, чтобы быть избранным в центральные или местные органы новой революционной власти, нужно было достижение 25-летнего возраста. Этим пользовались местные умеренно настроенные представители власти, чтобы не допускать молодого радикала к рычагам управления, хотя он был уже хорошо известен в округе, как пламенный сторонник революции и революционный авторитет его среди местных жителей был уже высоким. Но в августе 1792 года Сен-Жюсту исполнилось 25 лет, препятствие в виде возрастного ценза перестало ему мешать. Это совпало с грандиозными переменами в стране.
Восстание 10 августа 1792 года свергло короля Людовика XVI. Законодательное Собрание объявило о созыве Национального конвента для пересмотра Конституции. В сентябре Сен-Жюст был избран депутатом департамента Эн в Национальный Конвент.
Среди семи сотен депутатов Национального Конвента Сен-Жюст был замечен спустя два месяца после начала работы этого органа — своей знаменитой речью в поддержку суда над свергнутым королем. Как известно, молодой оратор и его сторонники одержали убедительную победу в этом вопросе — в декабре 1792 года начался суд над Людовиком XVI, а уже на 15 января 1793 года в Национальном Конвенте было назначено поименное голосование депутатов по вопросу: «Виновен ли Людовик?» Из 715 голосовавших 32 человека ответили утвердительно с разными оговорками, а оставшиеся 683 признали вину короля безусловно.
Но оставалось разрешить еще более важный вопрос: «Какому наказанию будет подвергнут Людовик?» Голосование по этому вопросу было назначено на следующий день 16 января. Каждый депутат Конвента должен был подняться на трибуну и сказать свое «да» или «нет». Результаты этого поименного голосования были таковы: 361 депутат высказался категорически за смертную казнь. Это была практически вся фракция якобинцев, небольшая часть жирондистов и часть «болота». 26 членов партии жирондистов тоже высказались за смертную казнь, но потребовали отсрочки ее выполнения под разными предлогами. И наконец, 334 депутата высказались за тюремное заключение, изгнание или работы на галерах. Сен-Жюст был среди тех, кто голосовал за смертную казнь. Поднявшись на трибуну, на сей раз он был краток и сказал: «Ввиду того, что Людовик XVI был врагом народа, его свободы и счастья, я подаю голос за смертную казнь».
В 8 часов вечера 17 января после 36-часового заседания президент Национального конвента — а им в этот день был один из лидеров жирондистов Верньо, сам ярый противник казни короля — со скорбью объявил,что народные представители приговорили Людовика XVI к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение 21 января 1793 года.
В первой половине 1793 года известность и влияние Сен-Жюста в Национальном Конвенте только возрастает. Он произносит ряд речей, которые укрепляют авторитет молодого политика как талантливого оратора и перспективного политического деятеля. Его выступления получают высокую оценку со стороны как жирондистов, так и якобинцев. Сам Сен-Жюст в это время еще не полностью определился со своими политическими пристрастиями, хотя больше склоняется к позиции левых — якобинцев. Одним из наиболее почитаемых им политиков Франции того времени является их лидер — Максимилиан Робеспьер. Бескомпромиссному и несгибаемому Сен-Жюсту импонируют такие его качества, как безусловная преданность идеалам революции, строгая нравственность и полное отсутствие меркантильных интересов, благодаря чему Максимилиан получил свое прозвище - «Неподкупный». Еще летом 1790 года Сен-Жюст написал восторженное письмо ему, а год спустя 14 июля 1791 года состоялось их личное знакомство. Сен-Жюст тогда во главе отряда Национальной гвардии оказывается в Париже и посещает Робеспьера на его квартире. Их беседа длилась почти всю ночь. О чем они тогда говорили — точно не известно, но несомненно признанный уже тогда лидер левых радикалов почувствовал в молодом революционере несгибаемый дух и блестящие способности. После того, как Сен-Жюст становится депутатом Конвента, их связь становится с каждым днем все теснее и теснее.
К весне 1793 года политические симпатии и пристрастии Сен-Жюста становятся более явными. Он все больше и больше принимает сторону якобинцев. Этому в немалой степени способствовало его участие в работе по созданию новой Конституции Французской республики. Умеренному конституционному проекту жирондистов он противопоставляет свой, гораздо более радикальный проект Конституции. Впоследствии многие радикальные предложения Сен-Жюста войдут в окончательный вариант Конституции 1793 года.
Тем временем противостояние жирондистов и якобинцев в Национальном Конвенте достигает критической стадии, все возможности компромисса исчерпаны, политическая борьба двух партий достигает такой точки «кипения», что становится ясно — вопрос уже стоит «кто-кого». Либо жирондисты уничтожат лидеров якобинцев и изгонят их из Конвента, либо власть захватят якобинцы, избавившись от своих противников. 31 мая 1793 года в Париже начинается народное восстание, руководителем которого была партия якобинцев. Отряды Национальной гвардии с наведенными пушками окружили Конвент. Под давлением восставшей толпы и нацеленных пушек Конвент принимает решение об аресте лидеров жирондистов. Власть в стране полностью переходит в руки якобинцев.
Задолго до этого момента политические симпатии Сен-Жюста полностью определились — теперь он целиком на стороне якобинцев, более того, вскоре после победы восстания он становится одним из лидеров и ведущих теоретиков якобинизма. Именно Сен-Жюсту было поручено сформулировать обвинение против свергнутых лидеров жирондистов. Поручение выполнено успешно: в своем докладе Сен-Жюст приводит доказательства контрреволюционной деятельности ярых противников якобинцев. Вскоре начинается суд над поверженными политическими соперниками, в котором обвинение использует аргументацию из доклада Сен-Жюста, а 31 октября 1793 года головы Верньо, Бриссо, Жансонне и многих других лидеров жирондистов, с которыми всего лишь полгода назад Сен-Жюст заседал плечом к плечу в Национальном Конвенте, слетают с плеч под ножом гильотины.
Незадолго до восстания 31 мая Сен-Жюст был введен как член в Комитет общественного спасения. Этот сравнительно недавно сформированный орган все больше и больше приобретает черты главного органа революционного правительства. Именно в Комитете общественного спасения решаются наиболее важнейшие и текущие вопросы управления революционной страной, которые не могли разрешиться в раздираемом межпартийной и межфракционной борьбой Конвенте. Очень быстро Сен-Жюст становится там одной из центральных фигур. Тогда же растут и крепнут его отношения с Робеспьером (который встал во главе Комитета общественного спасения) и другим членом Комитета общественного спасения — Жоржем Кутоном. Все трое считаются признанными лидерами якобинской партии; их даже называют «триумвиратом».
Якобинцы пришли ко власти во Франции в очень тяжелый момент. В Париже их позиции были незыблемы, но руководство более чем половины департаментов, на которые была разделена Франция, выразили протест против изгнания жирондистов из Конвента. Некоторые не ограничились письменными протестами: они объявили о своем неподчинении центральному правительству и даже начали создавать военные отряды для похода на Париж. Бунтарские настроения в этих департаментах поддерживали те жирондистские депутаты, которые успели бежать из Парижа и избежать таким образом суда и казни. Самым опасным очагом мятежа была мятежная Вандея — департамент в провинции Бретань. Там мятежники к лету 1793 года овладели несколькими городами.
Недовольство простых людей подогревалось все более и более нараставшим экономическим хаосом. Особенно остро стоял продовольственный вопрос, спекулянты взвинтили цены на хлеб и другие продукты до небес, начались волнения из-за нехватки продовольствия.
Осложнилась и стала крайне опасной международная обстановка вокруг Французской республики. Еще в феврале 1793 года началась война с антифранцузской коалицией, в которую вошли многие европейские государства. В их войсках было много бежавших из Франции роялистов — сторонников свергнутой монархии. Начало войны было неудачным для Франции, революционные войска терпели поражения. Не хватало вооружения для армии; высшее офицерство, почти целиком и полностью состоявшее из приверженцев «старого режима» не желало сражаться за революцию и часто переходило на сторону врага.
Все это привело к тому, что к середине лета 1793 года в буквальном смысле встал вопрос о том: жить ли дальше революционной и республиканской Франции, или она будет повержена. Именно это время крайнего напряжения и мобилизации всех сил на защиту революционного Отечества показало все сильные стороны Сен-Жюста как революционного деятеля и политика.
Особенно опасным было положение на фронтах: революционная армия только-только находилась в стадии формирования, большинство прежних офицеров придерживалось роялистских убеждений и либо дезертировало, перейдя на сторону врага, либо проводило политику тихого саботажа. Не хватало ни оружия, ни продовольствия. Необходимо было наладить снабжение армии, поставить во главе ее новых офицеров — выходцев из числа младшего офицерского состава или солдат, наладить дисциплину, а главное — поднять дух армии. Именно с этой целью осенью 1793 года прибывает в Реймсскую армию Сен-Жюст со своим другом Филиппом Леба — в качестве военных комиссаров от Конвента. Он проводит инспектирование войск, выясняет все проблемы и недостатки, издает резкие приказы по укреплению дисциплины среди прежде всего офицерского руководства, отдает под военный трибунал всех нарушителей дисциплины и подозреваемых в измене. Столь же резко и решительно он занимается организацией снабжения. Сохранились и до сих пор цитируются его лаконичные приказы по армии:
«Приказываю буржуазии Страсбурга внести 9 миллионов в течение 24-х часов...»
«Приказываю муниципальным чиновникам в 12 часов доставить обувь на 9 тысяч солдат и в 24 часа две тысячи кроватей в госпитали...»
На робкие возражения по поводу последнего приказа, что всего этого негде достать, из уст молодого комиссара звучит еще более резкое указание: «В армии 10 тысяч босых солдат. Приказываем: разуть всех страсбургских аристократов, и завтра, не позже 10 часов утра, доставить 10 тысяч пар сапог в штаб армии».
Вся деятельность Сен-Жюста в качестве комиссара Рейнской армии почти всеми историками описывается со скрытым или явным восхищением: она достигла свой цели, распадавшаяся прежде армия была воодушевлена и сплочена, и в дальнейшем одерживала только победы. А победителей, как говорится, не судят. Но стоит лишь представить, КАК конкретно выполнялись эти приказы: как солдаты и члены революционных комитетов врываются в дома горожан, роются в их гардеробе, хватают, что подходит — мужские сапоги, башмаки, остальное разбрасывают. Реквизируются и отбираются деньги и другое имущество. И становится ясно, что практические результаты реальной революционной деятельности Сен-Жюста не вписываются в прекрасные слова, которые он проповедовал в своих сочинениях еще год назад, когда он требовал уважения к собственности граждан и выступал против всяких насильственных мер по изъятию собственности у одних людей и передаче ее другим:
"Тот, кто имеет меньше, не мог бы потребовать у того, кто имеет больше»
Или стоит задуматься на таким приказом Сен-Жюста:
«Приказываю в 24 часа арестовать всех бывших аристократов...»
За что, почему — в объяснения особо никто не вдается, считается, что раз человек бывший аристократ — значит, враг революции... Приказ железно исполняется, последующая судьба арестованных неясна. Правда, историки, которые подробно описали массовые зверства и расправы, которые проводились якобинскими комиссарами в других городах и департаментах, ничего не говорят о подобной резне в Страсбурге, в то время когда комиссаром Реймсской армии там был Сен-Жюст.
Впрочем, был один человек, арестованный по его приказу, и казненный позднее по приговору революционного суда. Это был Евлогий Шнейдер, бывший священник, который впоследствии стал ярым революционером и предводителем страсбургских «бешеных». «Бешеными» называли крайне левых революционеров, для которых даже якобинцы были слишком консервативны. Они требовали самого дикого и безграничного террора даже безо всякой видимости правосудия, перераспределения (а точнее отъема) богатства за счет всех хоть сколько нибудь состоятельных граждан, не обязательно дворян; требовали полного уничтожения христианского вероисповедания. Основной опорой их были представители так называемого городского «дна», которые с удовольствием участвовали во всех мероприятиях, устраиваемых «бешеными»: грабежах церквей и домов, поджогах, массовых убийствах. Осенью 1793 года «бешеные» во всех крупных городах Франции, включая Париж и Страсбург, проводили так называемую политику «дехристианизации», а проще говоря — грабежа церквей и организации всевозможных кощунств, вроде глумления над мощами святых или захоронениями известных людей. Организатором подобных вакханалий обезумевшей толпы в Страсбурге как раз и был Евлогий Шнейдер
При всей ненависти Сен-Жюста к аристократам-контрреволюционерам, его холодному упорядоченному уму были так же противны эти так называемые «революционеры», для которых революция была только предлогом для того, чтобы побуянить, пограбить, напиться, заняться вандализмом и убийствами. В результате по его представлению Шнейдер был арестован, предан суду революционного трибунала, а позднее казнен. В Страсбурге был наведен порядок и погромы прекратились.
Что касается арестованных 9 тысяч «аристократов», то по всей вероятности, дело обошлось без массовой расправы над ними. Но все же сам факт ареста ни в чем не виновных людей весьма показателен...
А ведь совсем недавно Сен-Жюст в одной из речей говорил: «Свобода не будет жестока к тем, кого она обезоружила...»
Оказавшись у власти, он быстро меняет свои прежние прекрасные идеалы о свободе, равенстве, демократии, правах человека, на противоположные убеждения:
«В начале революции раздавались голоса, призывающие к мягкости в отношении к ее врагам. Эта мягкость, приведшая к прощению нескольких виновных стоила жизни двумстам тысячам человек, погибших в Вандее, эта мягкость привела нас к необходимости разрушения городов, она подвергла родину опасности полной погибели ее, и если мы и теперь допустим подобную слабость, то каждый день таковой обойдется в тридцать лет гражданской войны...»
Теперь проявлять мягкость и следовать прежним прекрасным идеалам Сен-Жюст не собирается. Прежде всего это видно в отношении к внешним врагам: когда один из австрийских генералов предложил перемирие, Сен-Жюст надменно заявил ему: «Французы Республики получают от врага и возвращают ему только свинец!»
Но и к тем, кто теперь, как ему кажется, является внутренним врагом революции, он уже не собирается проявлять милосердие. Это ярче всего проявляется, когда он возвращается в Париж в феврале 1794 года, успешно выполнив свою миссию в Реймсской армии и приведя ее к победам.
Крайние меры, к которым прибегли якобинцы летом-осенью 1793 года, помогли выстоять Республике. На фронтах положение стабилизировалось, практически везде интервенты были вытеснены за пределы Франции, и хотя война еще шла, но сражения не проигрывались, а выигрывались, и непосредственная опасность внешней оккупации отступила. Удалось несколько обуздать спекулянтов, установив твердые цены на самые необходимые продукты питания. Практически во всех департаментах, которые отказались подчиняться якобинскому Конвенту и даже подняли вооруженное восстание, был наведен «революционный» порядок — и прежде всего в Вандее, самом опасном очаге мятежа на территории Франции. Но какой ценой все это было сделано? Не стоит сбрасывать со счетов успешные экономические и политические преобразования, которые провел в это время якобинский Конвент и Комитет общественного спасения. Конвент принял новую конституцию 1793 года, где Франция объявлялась республикой, вводилось всеобщее избирательное право (только для мужчин, естественно) и гражданам предоставлялись широкие демократические свободы (правда, введение конституции было отложено из-за внешней опасности и внутренних контрреволюционных мятежей). Якобинцы сумели организовать местное революционное самоуправление через так называемые «революционные комитеты». В деревне были полностью отменены феодальные повинности, а земли дворян-землевладельцев были разделены между крестьянами. Предусматривалась также конфискация собственности всех «врагов народа» и распределение ее между наименее обеспеченными гражданами. Проведение в жизнь этих мер было целью так называемых «вантозских декретов» (от слова «вантоз» - так назывался месяц по новому революционному календарю: с 20 февраля по 21 марта). Огромную роль в подготовке вантозских декретов сыграл Сен-Жюст — он участвовал в их разработке и читал доклад по этому вопросу в Конвенте.
Но помимо всего положительного, что сумели сделать якобинцы, не следует забывать, что главным средством правления якобинцев стал террор. Принятый 17 сентября 1793 г. закон о «подозрительных» стал мощным оружием в руках революционеров, желавших навязать свою волю всем своим противникам. Этот закон предписывал арестовывать и отдавать под суд революционного трибунала всех, кого объявляли «врагом революции и республики». А в их число могли войти не только вооруженные мятежники в отпавших провинциях и департаментах, бывшие аристократы, дворяне, не присягнувшие новой Конституции священники, родственники эмигрантов, но и другие люди. Например, старушка, которая совершенно не понимала нового революционного культа «Верховного Существа» (некая разновидность религии, которую пытался ввести Робеспьер), и продолжала молиться по обрядам старой католической веры. Или простой рабочий, в сердцах сболтнувший, что даже при короле было лучше — цены были не такими высокими, а продукты доступнее. Или крестьянин, выразивший недовольство, что в его родной деревне начали распоряжаться приезжие «господа из Парижа» и навязывать свои правила. Или журналист, в своей статье допустивший хоть какую то критику нового революционного порядка. А самое главное — в число «подозрительных» могли легко попасть и все политические противники, в чем то не согласные с линией, проводимой Робеспьером и его сторонниками; или даже просто желающие занять главное место в правительстве, отодвинув Робеспьера; или даже те, на кого написал донос бывший товарищ из-за какого-то своего конфликта. Постепенно террор становился просто оружием для сведения политических и личных счетов, для борьбы за власть. И самое страшное — под действие этого закона попадали как действительные враги революции, так и совершенно невиновные люди: например, жители мятежных городов и деревень. Зачастую их приговаривали к массовым расстрелам и казням, даже не озаботившись выяснить — кто из них принимал участие в вооруженных акциях, а кто смирно сидел дома. Все объявленные «подозрительными» подлежали немедленному аресту, передаче под суд революционного трибунала, а приговоры этого судилища были трагически однообразными — смертная казнь под лезвием гильотины.
Вернувшийся в феврале 1794 года в Париж Сен-Жюст принимает самое активное участие в проведении политики террора. Вместе с Робеспьером он старается избавиться от тех представителей партии якобинцев, которые выступают против главного лидера. Это прежде всего так называемые «левые» якобинцы во главе с Эбером и Шометтом. 13 апреля 1794 года они арестованы. Главным обвинителем против них становится Сен-Жюст. Наверняка Робеспьер отдал первую роль своему молодому коллеге, потому что тот имел уже опыт в этом деле — тогда, когда готовился суд над жирондистами. Здесь события развиваются по похожему сценарию. Сен-Жюст готовит и читает перед Конвентом доклад, где формулирует основные обвинения, которые предъявляются эбертистам. Так же, как и в случае с жирондистами, этот доклад становится основой обвинения на суде — суде скором, и конечно же, неправом (наряду с традиционным обвинением в заговоре, Эберу было предъявлено смехотворное обвинение ... в краже рубашек и постельного белья). Суд начинается 20 марта, завершается через три дня, а на следующий день, 24 марта, Эбер и его сторонники брошены под нож гильотины.
Потом наступает очередь «правых» якобинцев. Здесь для Робеспьера наступает довольно тяжелый личный момент. Если он всегда презирал наглых и грубых Эбера и его сторонников, то с лидерами «правых» его много связывало в личном плане: главный руководитель их — Дантон, был очень уважаемым революционером и долгое время был коллегой и соратником «неподкупного» Максимилиана. А ближайший сторонник Дантона журналист Камилл Демулен вообще был близким личным другом Робеспьера. Сохранились свидетельства, что он старался хоть как-то спасти от суда если не Дантона, то Демулена. Но молодой коллега Робеспьера Сен-Жюст не колеблется. Он с превеликим отвращением относится к Дантону: когда-то преданный революционер, тот с некоторых пор охладел к революции. Начал призывать к окончанию террора, проявлять мягкость к врагам революции; овдовев после смерти первой жены, женился на молоденькой девушке и по слухам, для венчания прибегнул к услугам «неприсягнувшего» священника (т.е. священника, который отказался присягнуть республиканской конституции — такие считались «подозрительными»). В отличие от живущего аскетично Робеспьера дом Дантона — что называется «полная чаша», в средствах он, как видимо, не нуждается, ходят упорные слухи, что он берет взятки. Даже если это неправда, вся эта гедонистическая «распущенность» вызывает отвращение у ригориста и сторонника крайностей, каким был Сен-Жюст. Он всей душой ненавидит и презирает Дантона, как ренегата, отступника революции, чей вольный и расточительный образ жизни пятнает облик «истинного» революционера — сурового, аскетичного и недоступного мирским соблазнам. И вот в ночь на 31 марта, всего через неделю после казни Эбера, арестованы Дантон, Демулен и их сторонники. Сен-Жюст снова читает в Конвенте доклад об обвинениях, предъявляемым на сей раз «правым» якобинцам. Речь его напоминает знаменитые речи древнеримского оратора Цицерона против распущенного и беспринципного политикана Катилины.
А дальше — все по накатанной колее. По обвинению в заговоре против революции Дантон и его сторонники предстают перед судом революционного трибунала. Этот процесс идет с еще большими нарушениями юридических формальностей, чем процесс эбертистов. По специальному предложению Сен-Жюста конвент еще до произнесения приговора выносит постановление о том, что подсудимые ставятся вне закона. После этого судьба Дантона, Демулена и их сторонников решена. 5 апреля их везут на «свидание с мадам Гильотиной» (образец черного юмора парижан в дни Великого Террора!) Повозки со смертниками проезжают мимо дома ремесленника Мориса Дюпле, где Робеспьер уже три года квартирует. Окна наглухо закрыты. Но Дантон кричит слова, ставшие пророческими: «Максимилиан, я жду тебя, ты последуешь за мной!»
Значимость имени Сен-Жюста в это время вырастает как никогда, но это зловещая значимость: несколько обвинительных докладов в Конвенте менее чем за месяц; политические процессы над ведущими деятелями революции, ответственность за которые во многом возлагается на него... В глазах многих Сен-Жюст становится чуть ли не главной фигурой политики Террора, потеснив на этом страшном пьедестале самого Робеспьера. За глаза его прозывают «Архангел смерти»... Кажется, что каждое его слово разит словно удар гильотины... Когда он в очередной раз поднимается с очередным докладом по ступенькам на трибуну Конвента, слишком многие начинают в ужасе спрашивать у себя: против кого этот молодой красавец выступит сегодня? Не я ли стану новой жертвой?
Как этот человек с его зловещим смертоносным ореолом не похож на того пылкого романтика революции, который всего лишь три года назад отрицал всякую необходимость для победивших революционеров прибегать к такой мере воздействия, как смертная казнь! Тогда он писал:
«Несмотря на все мое глубочайшее уважение к авторитету Руссо, я никогда не прощу тебе, великий человек, оправдание смертной казни».
Теперь, оказавшись на высотах власти, он вполне оправдывает ее и даже прибегает к ней, как к способу борьбы со всеми инакомыслящими...
Как чувствовал и чем жил в эти «звездные» часы своей жизни Сен-Жюст? Что было у него в душе? Ответ на этот вопрос историки не нашли. Причиной этого является прежде всего крайняя отчужденность и обособленность самого Сен-Жюста: кажется, что в личном плане вокруг этого человека простирается что-то вроде ледяной пустыни. У него немало коллег и по Конвенту, и по Комитету общественного спасения, но дружеские узы практически ни с кем он не завязывает. Держится со всеми он подчеркнуто холодно, даже в чем-то надменно, словно с высоты собственной приверженности к строгой революционной добродетели озирает сборище слишком мелких для него людишек, одержимых мелкими страстями, имеющих свои маленькие слабости, которые полностью отсутствуют у самого Сен-Жюста. В этом он сильно напоминает Максимилиана Робеспьера, который тоже поклоняется идолу революционной добродетели. Даже внешняя манера держать себя у них похожа: среди буйных, пылких, зачастую небрежно, а то и неряшливо одетых революционеров Робеспьер и Сен-Жюст выделяются сдержанной отстраненной манерой держать себя и подчеркнутой аккуратностью и тщательностью одежды и внешнего облика. Робеспьер до сих пор носит «старорежимный» пудреный парик, который уже выходит из моды; а Сен-Жюст щеголяет сережкой в одном ухе и вообще по манере одеваться напоминает модных молодых щеголей своего времени.
Но каковы их личные отношения? Многие историки называют их «дружбой», в которой более старший Робеспьер был кумиром для молодого Сен-Жюста. Но если ближе всмотреться в их отношения, то близких, теплых, чисто дружественных чувств там находится до обидного мало. Скорее оба понимают ценность одного для другого и для их общего дела, уважают друг друга как коллег и помощников...
Всех остальных людей Сен-Жюст словно отталкивает от себя своим поведением. Однажды незадолго до гибели Камилл Демулен, раздраженный невыносимо надменной манерой держать себя, которую демонстрирует Сен-Жюст, крикнул ему в Конвенте: «Что ты несешь свою голову, как святые дары?» И тут же получил молниеносный ответ: «А ты понесешь свою голову, как святой Дионисий». Как в воду глядел (а может и знал уже) — святой Дионисий всегда изображался несущим свою отрубленную голову...
Пожалуй, самые близкие отношения, которые точно можно назвать дружбой, сложились у Сен-Жюста со своим коллегой Филиппом Леба, с которым он вместе в качестве военного комиссара преобразовывал Реймсскую армию. Леба по характеру мягче и душевнее, чем его друг, но самыми отличительными чертами его характера являются безусловная честность и преданность, отсутствие всякого лицемерия и «двойного дна», что не могло не импонировать Сен-Жюсту. Они почти ровесники, но старший 3 годами Филипп Леба определенно находится под влиянием более сильной ауры своего друга. С ним Сен-Жюст держится более свободно и сердечно, чем с другими людьми из своего окружения. Со своей стороны Филипп Леба не прочь слегка «отогреть» жизнь своего несгибаемого друга. Сам он не чуждается обычных мирских радостей и незадолго до миссии в Реймсскую армию женится на Элизабет Дюпле, дочери Мориса Дюпле, в чьем семействе Робеспьер нашел жилье, домашний уют и искреннюю дружбу. Старшая дочь Мориса Элеонора даже считается невестой Робеспьера, а младшая Элизабет стала женой Леба. Молодые супруги счастливы и влюблены, ожидают ребенка... В это время навестить брата приезжает из провинции Анриетта Леба. Между ней и Сен-Жюстом завязывается нечто вроде романа, вроде бы было даже что-то похожее на помолвку... Но потом последовала ссора по неизвестной причине, и эти отношения так и окончились ничем. Нет, никакая женщина не просматривается на горизонте жизни молодого революционера настолько, чтобы можно было заметить ее влияние — ему явно не до них. И дружба с Филиппом Леба оказывается единственным светлым и теплым моментом, освещающим его жизнь в последние два года перед гибелью...
До сих пор большинство лояльных к революции граждан Франции терпеливо сносили экономические неурядицы и даже террор — опасность внешней интервенции и внутренней контрреволюции подсказывала им необходимость суровых и даже жестоких мер. Но к весне 1794 года обе эти опасности были ликвидированы — интервенты отброшены за границы Франции, контрреволюционные мятежи подавлены. Массовые репрессии против «подозрительных» потеряли смысл, но вожди якобинцев оказались не в состоянии отказаться от террора из-за внутрипартийной грызни, конфликтов внутри якобинского блока и борьбы разных фракций за власть. Террор стал средством борьбы находящихся у власти Робеспьера и его сторонников со своими политическими врагами. Он все больше рос и ширился, захватывая все больше и больше ни в чем не повинных людей. А такое граждане Франции, даже поддерживающие революцию, больше были не в состоянии терпеть — в результате группа якобинцев, сплотившаяся вокруг Робеспьера и олицетворявшая политику террора в глазах граждан, все больше и больше теряла поддержку в народе.
Нельзя сказать, что вожди якобинцев этого не понимали — все они в той или иной степени признают опасность террора. Не был исключением и Сен-Жюст, которого многие в те дни считали кем-то вроде «апостола террора». Он писал весной 1794 г.: «Революция стоит на точке замерзания; все принципы ослабляются... Практика террора так же притупила наше отношение к преступлению, как крепкие ликеры притупляют вкус». Сходные мысли и высказывания о неэффективности прежней политики террора, о его моральной неоправданности, и о необходимости отказа от него звучали и из уст Дантона с Демуленом незадолго до их гибели, и от многих других лидеров якобинцев. Все это понимают — и тем не менее не находят в себе сил прекратить массовые репрессии. Другого способа сохранить за собой власть и продолжить революцию они уже не представляют. И Сен-Жюст там же продолжает свою мысль: «Без сомнения, еще не настало время делать добро. Отдельные проявления добра, которые делаются, являются только паллиативом (т.е. временным средством). Необходимо ждать всеобщего зла, достаточно широкого, чтобы общественное мнение испытало потребность в мерах, способных делать добро». Вот она, знаменитая логика любого революционера: чем хуже, тем лучше; все нужно довести до края, до хаоса, до взрыва — иного пути развития и усовершенствования общества в глазах революционера не существует...
Порою создается впечатление, что вожди якобинцев той весной 1794 года судорожно пытались вырваться из адского водоворота террора — и не могли это сделать, словно дьявол, которого они в свое время вызвали из бездны своими призывами к мести, убийствам, репрессиям, смеялся над бессильными попытками людей загнать его обратно...
За несколько недель до своего падения Робеспьер проводит закон от 22 прериала (10 июня), который реформирует Революционный трибунал: в нем полностью упраздняется должность народного защитника, а обвинение освобождается от обязанности предоставлять доказательства вины подсудимых. Революционное правосудие, и до того не слишком справедливое, превращает судебный процесс в одну сплошную мясорубку. С 22 прериаля (10 июля) по 8 термидора (26 июля) было отправлено на гильотину в 3 раза больше людей, чем за предыдущий месяц. Многие якобинцы со страхом восприняли принятие этого закона: не без основания они подозревали, что этот закон станет новым мощным оружием борьбы Робеспьера со своими противниками и со страхом ждали своей очереди вслед за Эбером, Шометтом, Дантоном и Демуленом. Представить новый закон Конвенту должен был по обыкновению Сен-Жюст: для этой цели «Неподкупный» даже вызвал его из Северной армии, где тот исполнял обязанности военного комиссара, как в свое время в Реймсской армии. Но Сен-Жюст решительно отказывается и впервые между ним и Робеспьером вспыхивает крупная ссора. Вообще что-то в последние дни разладилось в их отношениях. Сен-Жюст демонстративно не появляется на празднике Верховного Существа, который был организован Робеспьером — этот своеобразный религиозный культ насаждался им вместо прежних обрядов христианской католической церкви. Один из немногих друзей Сен-Жюста уже после его гибели рассказывал: «Я был свидетелем его возмущения при чтении закона 22 прериаля». После ссоры с Робеспьером Сен-Жюст уезжает снова на фронт.
Только там он еще чувствует себя важным и нужным, делающим полезное дело для Родины и Революции. В Париже революционный процесс захлебнулся в говорильне, интригах, заговорах, каждодневной бессмысленной крови. Здесь же, на фронтах Революции, он вместе с другими людьми делает действительно важное дело — защищает революционное Отечество. И как награда его усилий — последний успех: 26 июня одерживается блестящая победа при Флерюсе, окончательно освободившая Францию от интервентов. Сен-Жюст принял непосредственное участие в военных действиях, хотя от него, как от лица гражданского, этого не требовалось. И его роль в организации победы была настолько значительна, что большинство историков сходятся в том, что у него были незаурядные стратегические способности и дар великого полководца.
Возвращение в Париж с этой радостной новостью оказалось совсем нерадостным. Обстановка в Комитете общественного спасения накалилась до предела: почти все его члены обвиняют Робеспьера в диктаторских наклонностях. В знак протеста Робеспьер перестал посещать заседания Комитета и тем самым дал возможность своим противникам плести заговор против него. К заговорщикам примыкают многие члены Конвента: бывшие жирондисты, сторонники Эбера и Дантона, сумевшие избежать репрессий; а также большая часть «болота», которые дрожат за свою жизнь. Кроме них, Париж наводнен бывшими комиссарами Конвента, которых в свое время отправили в департаменты и провинции для подавления контрреволюционных мятежей; а те проводили настолько жестокую, или наоборот — настолько мягкую политику, что из-за потока жалоб от местных революционеров Конвент вынужден был отозвать их. Среди них — Жозеф Фуше по прозвищу «Лионский палач»: будучи вместе с Колло д’Эрбуа комиссаром в городе Лионе заменил обычную практику гильотинирования арестованных расстрелом картечью — людей сотнями расстреливали из пушек, а потом мертвых или раненых просто сбрасывали в реку. Или Жан-Батист Каррье: в Нанте он приказывал тысячами грузить заключенных и арестованных на баржи и просто-напросто топить их посреди Сены. Еще один - Жан-Ламбер Тальен, который, пребывая в качестве комиссара Конвента в Бордо, в угоду своей любовнице Терезе Кабаррюс, бывшей маркизе де Фонтене, за взятки освобождал от наказания настоящих контрреволюционеров, но посылал на казни людей, которые мало или вообще ни в чем не были виновны, однако не имели средств для того, чтобы откупиться. Тем же грешил и Поль Баррас: на посту военного комиссара в Тулоне и Марселе он не столько боролся с контрреволюционерами, сколько набивал карманы за их счет. Вся эта публика со страхом ждет, что со дня на день их заставят отчитываться за свои прегрешения перед Конвентом, а дальше — революционный трибунал и «свидание с мадам Гильотиной». И они решают нанести упреждающий удар...
Что касается Сен-Жюста, то он понимает, что назревает заговор. Но несмотря на разногласия с Робеспьером, он остается с ним: во-первых, ему не по пути с такими растленными людишками, как Фуше, Тальен, Баррас; во-вторых, члены Комитета общественного спасения не делают различия между ним и Робеспьером: Сен-Жюста, так же как и Кутона причисляют вместе с «Неподкупным» к числу «диктаторов» и называют их «триумвиратом».
Несколько попыток примирения враждующих сторон кончаются ничем. 8 термидора Робеспьер, не предупредив Сен-Жюста, выступает перед Конвентом, а вечером произносит речь в Якобинском клубе, где рассказывает о заговоре против него и предлагает осуществить «чистку» Конвента и Комитета общественного спасения. Заговорщики понимают, что это означает — если Конвент вновь встанет на сторону Робеспьера, они будут арестованы и преданы суду. Они решают действовать.
9 термидора заседание Конвента должно начаться выступлением Сен-Жюста. Он поднимается на трибуну и начинает свою речь. Внезапно его прерывает Тальен, который отталкивает Сен-Жюста и разражается обвинительной речью против Робеспьера. Сен-Жюст не пытается продолжить речь, он слегка отодвигается в сторону, складывает руки на груди и молча смотрит на зал и ораторов, которые сменяют один другого...
...Тальен в своей речи обвиняет Робеспьера в тирании. Зал, который до этого покорно-угрюмо готовился встретить очередную речь Сен-Жюста, встрепенулся, ожил...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Тальена, который театрально потрясал кинжалом, на трибуне сменяет еще один оратор — тоже с обвинениями против Робеспьера. Зал ожил еще больше, на лицах всех написано одобрение...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Робеспьер, присутствующий на заседании, пытается подняться на трибуну и оправдаться, но председатель Колло д’Эрбуа лишает его права слова...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Ораторы сменяют один другого, обвинения против Робеспьера звучат уже не только из уст выступающих, но и из зала звучат крики: долой тирана, долой тиранию...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Внизу мечется Робеспьер, он сорвал себе голос, требуя, чтобы и ему предоставили слово, но его не пускают на трибуну, вместо этого под одобрительные крики зала предоставляется слово еще одному обвинителю — это снова Тальен...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди, ну разве что слегка посторонился, чтобы пропустить рвущегося к трибуне оратора...
...Тальен предлагает арестовать одного из сторонников Робеспьера — зал приветствует это предложение и тут же голосует за...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Звучит еще одно имя, предлагается к аресту другой приверженец «Неподкупного», но главного имени пока не называют...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Наконец никому не известный депутат Луше произносит то, что было у всех на уме, но пока никто не осмелился это озвучить — предложение арестовать Робеспьера. Зал бурно приветствует это заявление и тут же принимает его...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Брат Максимилиана Огюстен Робеспьер требует, чтобы его арестовали вместе с братом — тотчас же выносится постановление и об его аресте...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...После того, как названо имя Робеспьера, языки развязались — выступающие требуют ареста Кутона и Сен-Жюста...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
...Друг Сен-Жюста Филипп Леба последовал примеру Огюстена Робеспьера и потребовал своего ареста вместе с другими...
...Сен-Жюст молчит и смотрит в зал, сложив руки на груди...
Все время, пока длилась эта вакханалия, он не сдвинулся с места, не отвел взгляда, не сменил позы, не произнес ни слова...
 Арестованных по постановлению Конвента братьев Робеспьер, Сен-Жюста, Кутона и Леба уводят и запирают в Комитете общественного спасения. Это еще не конец — узнав о событиях в Конвенте, Парижская коммуна ударила в набат и призвала революционные секции Парижа к оружию. А начальники тюрем, которые подчинялись Коммуне, отказались принять арестованных. Вскоре Робеспьер, Сен-Жюст и их арестованные сотоварищи оказались освобожденными и прибыли в здание мэрии. Казалось, дело заговорщиков проиграно. Перед Ратушей собираются огромные толпы парижан, готовые защищать робеспьеристов в оружием в руках, на их стороне Национальная гвардия с артиллерией, которая подчиняется Коммуне. Окружение Робеспьера требует от него решительных действий — надо разогнать мятежный Конвент, опираясь на Национальную гвардию. Он сомневается, колеблется, решается, снова сомневается, принимает одни советы, отвергает другие, потом меняет мнение, пишет воззвания одно за другим... Сен-Жюст практически не принимает участия в этих обсуждениях и сидит в стороне. В конце-концов Робеспьер так и не решился отдать приказ Национальной гвардии и выступить против национального представительства, от имени которого до сих пор действовал. Огромная толпа перед Ратушей, деморализованная противоречивыми слухами и длительным бездействием, начала ночью потихоньку расходиться.
А заговорщики в то же время энергично организовали свои силы, привлекли на свою сторону часть парижских секций и часть Национальной гвардии. Конвент принял решение объявить всех противящихся его воле вне закона — это известие посеяло панику в толпе и площадь перед Ратушей опустела. Помог разгону толпы еще и мощный ливень, который хлынул после многонедельной изнуряющей жары, терзавшей Францию тем летом...
В 2 часа ночи 10 термидора жандармы и национальные гвардейцы ворвались в Ратушу: Максимилиан Робеспьер был ранен выстрелом в челюсть; Огюстен Робеспьер выбросился из окна; Филипп Леба застрелился; Кутон, чьи ноги были парализованы, и потому он передвигался на коляске, был сброшен с лестницы вниз... Сен-Жюст сдался без малейшего сопротивления.
 22 человека арестованных были доставлены в Комитет общественного спасения. Так как они были объявлены Конвентом вне закона, то никакого суда над ними даже не пытались назначить: просто установили их личности и тут же объявили приговор — смертная казнь на гильотине.
Ближе к вечеру их повезли на казнь под крики глумящейся толпы. Все приговоренные так или иначе выглядели не лучшим образом: раненый Максимилиан Робеспьер, чье лицо заливала кровь из раздробленный выстрелом челюсти; его брат Огюстен с переломанными конечностями; пострадавший от падения Кутон; другие - раненые или просто избитые во время сопротивления при аресте. Среди этих истерзанных людей выделялся он — Сен-Жюст. Его лицо спокойно и отрешенно, волосы не растрепаны, одежда не тронута, не порвана, не запятнана кровью — он не сопротивлялся. Голова держится гордо и высоко, впрочем — как всегда, глаза глядят поверх воющей толпы...
Между 7 и 8 часов вечера все 22 человека были казнены. На следующий день 11 термидора было казнено еще 70 человек из числа сторонников Робеспьера. Это был конец Французской революции.
Историки до сих пор находятся в недоумении по поводу странного поведения Сен-Жюста в те трагические два дня 9-10 термидора. Его молчание на трибуне Конвента, отсутствие всяких попыток отстоять себя и своих коллег, наконец, полная отрешенность, когда вечером и ночью в здании Ратуши Максимилиан Робеспьер и его сторонники лихорадочно искали выход и думали: что делать... Что все это означало? Неуверенное поведение Робеспьера вполне согласуется с его обликом: он воплощал в себе тип так называемого «кабинетного революционера», чьим оружием в основном является слово и который особенно силен в идеях, речах или сочинениях; но сомневается и колеблется, когда надо действовать. Но ведь Сен-Жюст не принадлежал к этой категории: это был в гораздо большей степени революционер-практик, чья железная воля заставляла подчиняться ему других революционных функционеров и даже генералов. Это лучше всего показала его деятельность в качестве военного комиссара армий Республики. Но с того рокового утра 9 термидора, когда Тальен перебил его в Конвенте, Сен-Жюст словно ОТКАЗАЛСЯ действовать — и не потому, что был не уверен в себе, как Робеспьер, а по каким-то другим причинам...
Некоторые историки высказали предположение, что в последний период своей революционной деятельности Сен-Жюст собирался порвать с Робеспьером, и, избавившись от него, подчинить революционное правительство и Конвент своей воле, и продолжить революционные преобразования по-своему. И речь его, которую он собирался прочитать перед Конвентом 9 термидора на самом деле не была речью в защиту Робеспьера, а готовила его падение. И именно потому он отказался от борьбы, что понял — заговорщики опередили его, он в их глазах остается ярым приверженцем «Неподкупного» и должен будет разделить его судьбу. Исходя из этого предположения разрабатываются историко-фантастические схемы о том, что Сен-Жюст с его железной волей действительно мог бы взять власть над Францией в свои руки, отказаться от крайностей террора, и продолжить революцию, обуздав честолюбие такого генерала как Наполеон Бонапарт и не допустив его диктатуры... Что ж, может быть... Но какое будущее готовил Франции молодой революционер? Действительно ли он мог отказаться от террора, как утверждают те историки, которые подчеркивают отвращение Сен-Жюста к закону от 22 прериаля, давшего полную свободу террористической вакханалии? Лично мне что-то мешает так благостно взглянуть на эту ситуацию. Вот только один пример. Незадолго до гибели Сен-Жюст выступает в Комитете общественного спасения с предложением не приговаривать «врагов народа» к смертной казни, а отправлять их в специально организованные лагеря, где они под присмотром должны были бы заниматься каким-то полезным трудом на благо общества. Комитет отказался даже обсуждать это предложение и предпочел прежнее решение проблемы борьбы с «врагами революции» - гильотину. Но историки приводят этот эпизод как пример большей гуманности Сен-Жюста перед его коллегами и одновременно с его отрицательной реакцией на закон 22 прериаля считают доказательством возросшего отвращения Сен-Жюста к террору. Однако у меня возникли другие ассоциации. Когда я прочитала о предложении молодого революционера организовать эти своеобразные «трудовые лагеря» для заключенных, у меня зазвучало в голове: Бухенвальд, Дахау, Майданек... Соловки, Колыма, весь бескрайний «архипелаг Гулаг»... Может быть французам конца 18 века следовало благодарить судьбу, что их миновала чаша сия и эта идея погибла вместе с Сен-Жюстом...
А может дело было вовсе не в этом и Сен-Жюст не собирался рвать с Робеспьером, оставаясь до конца его преданным сторонником, несмотря на какие-то разногласия... Возможно, Сен-Жюст своим холодным практическим умом просчитал все варианты и понял для себя невозможность никакой победы в этой ситуации — и потому решил не суетиться, а встретить свою судьбу с достоинством? Или даже он счел свое падение справедливой расплатой за ту легкость, с которой он когда-то сам посылал своих бывших товарищей и коллег на смерть? Это так и осталось неизвестным... Но то, что он сдался и отказался от всяких возможностей сопротивления не из слабости духа, нерешительности или неуверенности в себе — это бесспорно. У него было на душе что-то другое в те роковые два дня...
...Когда незадолго до казни его привели в зал Комитета общественного спасения, он долго смотрел на расположенный на стене огромный текст Декларации прав человека и гражданина и потом тихо сказал: «И все таки это создал я». Что ему бросилось в глаза прежде всего? Может быть первые слова Декларации: «Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека». И может быть он думал о том, насколько прекрасные слова и идеи, изложенные в тексте Декларации, которыми он сам вдохновлялся в начале своей революционной деятельности — насколько они не соответствовали его практической деятельности революционера, и как часто он сам забывал естественные, неотчуждаемые и священные права человека или пренебрегал ими...
 
Вот чья судьба и жизнь вспомнились мне в тот морозный день, когда я увидела холодный взгляд молодого человека, который вместе с другими жаждущими революционных перемен участвовал в митинге. Глядя в эти глаза, я думала, как часто в истории человечества самыми благими намерениями мостится дорога в самый ужасный ад... Из динамика неслись призывы к свободе, демократии, необходимости революционной переделки общества...
 



Комментарии:
Поделитесь с друзьями ссылкой на эту статью:

Оцените и выскажите своё мнение о данной статье
Для отправки мнения необходимо зарегистрироваться или выполнить вход.  Ваша оценка:  


Всего отзывов: 3 в т.ч. с оценками: 3 Сред.балл: 5

Другие мнения о данной статье:


Vlada [27.02.2012 19:50] Vlada 5 5
Несмотря ни на что, это была такая интересная страница истории Франции, которая повлияла на мировую историю!

натаниэлла [01.03.2012 10:28] натаниэлла 5 5
Хорошая статья! Спасибо.

[09.03.2012 14:48] Фима 5 5
отличная статья, автор - умница

Посетители, комментировавшие эту статью, комментируют также следующие:
Allegra: Дублин, 17 марта 2024 г. День Св.Патрика La Sorellina: Аватарки и комплекты,созданные для участниц сайта Леди Esmerald: Коллажи для ролевых Esmerald: Комплекты 2019-2021

Список статей:
ДатаНазваниеОтзывыОписание
25.04.13 13:15 Джо Беверли "Сломанная роза"6
О моем любимом романе
24.01.13 16:25 КОРОЛЕВА БАНДИТОВ5
Фулан Деви: история жизни и смерти
11.09.12 12:33 ОТЦЕУБИЙЦА8
Беатриче Ченчи
04.09.12 14:31 ПРЕКРАСНАЯ МАРГАРИТА2
"Гроза двенадцатого года" в жизни и судьбе Маргариты Тучковой
29.06.12 10:52 НЕ-БЕДНАЯ НАСТЯ: Настасья Минкина3
Это была одна из самых жестоких женщин своего времени. Когда я читала знаменитый роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», то в главе «Великий бал у Сатаны» впервые встретила фамилию этой женщины. В этой главе М
23.04.12 15:49 Несчастная жена "Счастливого"7
Гертруда Кристина Коморовская-Потоцкая
27.02.12 15:35 АРХАНГЕЛ СМЕРТИ3
Луи Антуан Сен-Жюст: история революционера
01.02.12 15:52 Трагедия в Майерлинге: окончание5
Гадать по поводу того, что же на самом деле произошло в Майерлинге, начали сразу же после трагедии...
31.01.12 14:34 Трагедия в Майерлинге: продолжение3
Многие факты свидетельствуют, что начиная с лета 1888 года Рудольф задумывался о самоубийстве. Но один он не хотел покидать этот мир...
30.01.12 14:41 Трагедия в Майерлинге: исторический детектив7
30 января 1889 г. в охотничьем замке Майерлинг кронпринц (наследник престола) Австро-Венгерской империи Рудольф застрелил свою юную подругу Марию Вечера, а потом застрелился сам. И до сих пор эта история будоражит умы своими загадками...



Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение