Высоко в небе странствуют невидимые острова, окруженные облачной дымкой. Каждый из них – государство со своими законами и обычаями, и у каждого – свои радости и горести. Населяющие их народы, потомки людей, некогда сбежавших с Земли, живут совсем не в сказке. Увы, люди и в небе остаются людьми... Хотя... быть может, в загадочной Фата-Моргане найдется один злоязыкий гуляка-шут, который станет сказкой для неопытной молодой королевы?
18+ (но не ждите секса и множества трупов, не ждите, мои дорогие ;))
ШиК
Голову пекло невыносимо. Я со вздохом водрузил на нее свой парадный колпак с тремя рогами и бумажными розочками и сел на камень.
Толпа придворных потела в своих пышных одеяниях. Их пажи сбивались с ног, поднося господам прохладительные напитки и фруктовое мороженое, ждавшее до поры до времени в глубоких, еще зимой набитых льдом погребах.
Лед... Я представил себе блестящую белую гору, слегка подтаявшую, таинственно поблескивающую в теплом свете фонаря... Убийственно.
– Это возмутительно, – мой суверен вытер платком лысину и облизал губы. Его пухлое и обычно улыбающееся лицо было на редкость мрачным, и не без причины. – Валлэн, что скажешь?
– Мы ждали королеву долго, мы изнывали от жары, да вот несчастье – все без толку, и...
– Летят, – заверещал откуда-то из недр Малой башни пронзительный фальцет. – Вижу кортеж королевы Ефимии!
Проклятье. Ненавижу, когда меня прерывают на самом интересном месте. Упущенная рифма – как облако, только что было на горизонте мыслей, и тут же пропало...
Франциск Четырнадцатый приосанился и поправил корону. Та остро блеснула мне в глаза рубинами и бриллиантами, и я зажмурился.
Король это приметил:
– Так и сиди. Сейчас у тебя на лице выражение должного благоговения, шут.
Он что, издевается? Я открыл глаза и одновременно – рот, чтобы под шумок высказать Франки пару ласковых слов, но...
Да, этот кортеж было трудно, почти невозможно не заметить. С любого расстояния.
– Святые угодники, – благоговейно ахнула какая-то фрейлина из тех, кого в спешке собрали за несколько дней до предполагаемого приезда будущей повелительницы. Явно из деревенских баронов – жирная, с нечищеными зубами и пятнами пота под мышками – если уж описывать ее без прикрас. – У бедняжки, должно быть... плохо со зрением?
Кто-то непочтительно фыркнул. Пожилой граф Билемер, один из королевских советников и самый влиятельный на текущий момент человек при дворе, организатор брака, тревожно посмотрел на Франки. Тот не пошевелился и даже бровью не двинул. На нас надвигалось сочно-розовое великолепие, расписанное красными огурцами и оранжевыми ягодками, а король не произносил ни слова.
И только когда первая самая пышная воздушная карета приземлилась, и лакей, спрыгнув на землю, откинул складную подножку-лесенку, Франциск, не меняя выражения лица, прошипел так, чтобы услышали все от мала до велика:
– Хоть одно лишнее замечание о ней – казнь на эшафоте!
Хм. Слово короля – закон. Однако... кто сказал, что речь ограничена лишь словами?
Камень, раскалившийся и неровный, безбожно жег мое мягкое место. Я встал и последовал примеру остальных, склоняясь перед круглолицей крепко сбитой девушкой в низком поклоне. Поклон – не только дань вежливости, он также прекрасно помогает скрыть коварную шутовскую ухмылочку.
***
Франки ходил по кабинету быстрым шагом и время от времени хватался за перевязанную щеку.
– Валлэн, – король остановился и махнул в сторону массивного шкафа. – Ой!
Я мгновенно оказался в нужном месте и извлек требуемое. Налив ровно три четверти стакана восхитительного кальтероса, я протянул его суверену вместе с уже наколотыми на серебряную двузубую вилочку мальдинами.
– Благодарю... – Франки одним махом опрокинул стакан и сглотнул закуску, а потом рухнул в кресло за рабочим столом и начал покачиваться: – Ооо... зуб... мой зуб... все хуже и хуже...
– Ваше величество, – я сел рядышком, на низкую обитую черным атласом скамеечку и успокаивающе похлопал хозяина по толстому колену в нарядных алых штанах с позументом. – Соберитесь. Свадьба через сорок минут. Собор уже полон народа, яблоку упасть негде. Я понимаю, вам плохо...
– Даже не представляешь, как! – Из его маленьких серых глазок покатились настоящие слезы. Я начал всерьез беспокоиться – за пятнадцать лет нашего знакомства Франки не проявил себя чувствительным человеком. Скорее наоборот. К слову, одним из его прозвищ в народе было «Каменнобрюх», а это, если вы в курсе наших верований о местонахождении души в животе, о многом говорит.
– Ваше величество, – я посадил ему на колени любимого пса-«мордашку», но король раздраженно столкнул любимца и попытался дать ему пинка под толстый задок. – Вы должны сделать усилие. Я поговорю с епископом Листраром, он сократит церемонию. Я даже скажу слугам, чтобы держали наготове кальвадос. А хотите, намочим тряпочку в гвоздичном масле и...
– Нет, не хочу! – взвизгнул король, и слезы мгновенно высохли, видимо от злости. – Точнее, хочу – очень хочу выгнать эту тупую корову из Фата-Морганы! Мои подданные не заслуживают столь омерзительного создания на троне! Я не заслуживаю такой безмозглой и вульгарной женщины! Это несправедливо, Валлэн!
– То есть... дело не в больном зубе? Это плохо...
– Дело во всем! И прежде всего – в мерзавце Билемере! – Франки прищурился и стянул потуже платок, укрывающий левую щеку. От этого он стал очень похож на старую гоминиду, долго пробывшую на пиратском флагмане. – Это он уговорил меня на брак, подсунув портретик и льстиво заверив, что «в сей прелестной особе вы не найдете ни крупицы несовершенств». Хо! Да там не то что крупицы – океаны, горы одних несовершенств! Чего стоит одна ее привычка за завтраком прокалывать сырое яйцо иглой и высасывать... этот ужасный звук, ужасный, мой Валлэн! А ее платья... Ты видел ее платья?
– Только слепой от рождения не увидел бы их, сир, – скорбно проронил я. – И только исчадие ада смогло бы их одобрить.
– Я правда хотел сделать усилие, – простонал король. – Я взрослый человек. Правитель. В своей жизни я сделал много такого, что было мне не по сердцу. Но я не могу. Это выше человеческих сил. Ее смех, Валлэн...
Я передернулся от отвращения. О, смех Ефимии уже стал притчей во языцех всей столицы королевства Фата-Моргана. Самые маленькие и смелые жители Эсперанцы пытались даже его копировать, но до оригинала явно не дотягивали. Куда там! Передать все оттенки этого отвратительного мужицкого грубого хохота не смог даже такой мастер пародии, как ваш покорный слуга.
– Подведем итог, – я встал, и, как мой суверен до того, стал расхаживать по кабинету. Бубенцы нежно позванивали в такт, длинные загнутые кверху носы клетчатых башмаков подрагивали. – Она здесь и ждет венчания. Ее отец ждет того же. Если вы бросите невесту у алтаря, последствия будут самыми скверными. Как минимум – крушение торговых отношений с королевством Мимезиса, как максимум – полномасштабная война.
Тяжкий стон был мне ответом.
– С другой стороны... – продолжил я рассуждения, – возможен разумный компромисс. Поскольку в свое время я все же успел окончить юридический факультет Королевского Университета Эсперанцы и интересовался, в частности, некоторыми старинными законами, не отмененными по сей день, то...
– Умоляю, – Франки уставился на меня серыми буравчиками, исполненными самой искренней надежды. – Я пожалую тебе новое поместье в Сорочьей долине. Валлэн, я даже разрешу тебе каждый день подбрасывать под мой порог эти неприятные стишки...
– Эпиграммы, – подсказал я. – О, ваше величество, не стоит. Поверьте, сейчас я действую не ради корыстных интересов, а только ради блага вас и нашей Родины.
– Ты благороден, шут, – сказал суверен и погладил больное место. – И мудр. Мне повезло.
Я мысленно с ним согласился и заодно вознес молитву своему святому, прося прощения за намеренную ложь. О, я радел совсем не о короле и даже не о королевстве, при всей моей любви к ним.
Я очень хотел отомстить этой грубой невоспитанной молодой паршивке, все достоинство которой заключалось в том, что ее родила венценосная особа. За что? Ну... хотя бы за ее ежедневные убогие шуточки в мой адрес. «Шут, тебе не идет этот цвет. Попробуй тыквенно-желтый и смени украшения на медные». Или: «Эй, шут! Полежи с моими собачками, пока я отдыхаю на балконе с книгой. Они будут тебе рады, вы ведь родня». Или вот: «Наверное, твоя матушка была в ужасе, родив тебя – ты же вылез уже в колпаке, ха-ха!» И тому подобное – сотни, тысячи раз в день. Да, я со дня приезда корчил ей рожи и всячески передразнивал за спиной, веселя придворных. Это же не повод, чтобы опускаться до ответной женской мести! Королева она или кухарка с засаленными от готовки рукавами?
Шут. Дурак. Чудацкий чудак с тараканами в голове. Так она и заявила в конце прошлой недели. А потом милостиво повелела мне развлекать ее песенками и сказочками, когда король отсутствует или отдыхает. Ее величество Ефимия изволила меня приблизить, ах, ах!
Те, кто приближает к себе забавных чудаков, как правило, забывают одну нехитрую истину.
Забавные чудаки могут быть опаснее наемников с пудовыми кулаками.
***
Наблюдая за Билемером, торжественно шествовавшим по широкому центральному проходу собора к алтарю, я мысленно проигрывал в голове все детали своего – не буду скромничать, дураку это не к лицу – поистине гениального плана возмездия.
Король официально объявил о недомогании, уложившем его в постель на неопределенное время, и подписал указ о назначении так называемого «бракоблюстителя», или, говоря языком людей, а не юристов – человека, согласного уладить все формальности с невестой и принять на себя первый, самый тяжкий удар ее гнева.
Судя по согбенной спине Билемера, он уже жалел, что поддался на наши с королем уговоры. Ефимия, стоявшая наготове с мохнатым букетом отвратительно розовых роз, сверлила его широко раскрытыми синими глазами и комкала пальцами свободной руки верхний слой многоярусного белого платья. На мой вкус, платье скорее вышло из-под рук кондитера, а не портного, но... возможно, в ее родном Мимезисе именно кондитеры занимались вопросами моды?
– Возлюбленные мои, – начал низенький старый епископ чуть блеющим голосом. – Возрадуемся! Мы собрались здесь, чтобы почтить великий день, день, в который...
Я привычно «спрятал» ненужный шум в дальний уголок сознания и внимательно вгляделся в Ефимию. Кажется, гнев сменился... отчаянием? Да неужели по круглой румяной щеке скатилась первая слеза?
Когда ее испуганные глаза встретились с моими, я почтительно поклонился, прижав руку к сердцу. Последний раз я был столь учтив с настоятелем мужского монастыря отцом Рислегом в незабываемый день окончания школы, и то ради спасения собственной задницы – накануне мы с друзьями вывесили снаружи его окна грязные юбки некой молочницы Лулли. Отец Рислег проснулся под дружный хохот воспитанников и хихиканье братьев, долго ничего не понимал, а когда понял, едва не вывалился вниз, во двор, пытаясь содрать явные улики своего блудного деяния. После был долгий разговор, и, к великому удивлению товарищей и братии, я настолько обаял святого отца, что тот даже выдал мне похвальную грамоту и сочинения Северна Достопочтенного ин-кварто, в прекрасном переплете миракулумского сафьяна. Матушка моя, почтенная вдова, просто умилилась, увидев все эти сокровища... Красноречие – вот основа успеха в жизни.
Итак, я поклонился, выпрямился и увидел, как поникшая грубиянка, смахнув слезинку и опустив вуаль, встала лицом к алтарю и вслед за священником и Билемером повторила все требуемые клятвы.
«Супруги» обменялись кольцами, причем граф свое уронил, и по собору прошел тревожный гул – как-никак, плохое предзнаменование.
Все присутствующие встали, Билемер предложил новоиспеченной королеве руку, Ефимия любезно ее приняла. Чета поплыла по проходу мимо меня. И каково же было мое изумление, когда королева, поравнявшись со мной, вскинула голову, и обжигающий, поистине ужасный взгляд пронзил меня насквозь! А пухлые губы сложились во вполне определенное, беззвучное словечко: «Подлец».
***
В комнате, куда свезли гору подарков к свадьбе, царили тишина и прохлада – как раз та атмосфера, что так мне нужна.
Я свалился на тюк с драгоценными тканями – кажется, мимезийским бархатом и химерианским шелком – и задумался.
Возможно ли такое? Неужели глупая корова не так уж и глупа? Или она простым женским инстинктом, обостренным нашей взаимной враждой, почуяла исходившие от меня флюиды неприязни и на их основе сделала верный вывод? Хммм...
А, неважно. Глупа она или нет, еще никому не удавалось избежать мести Никэ Валлэна, графа Греальского, шута, крючкотвора и поэта Божьей милостью.
– Валлэн, ты спятил – разлеживаешься тут, когда все слуги сбились с ног в поисках! – вбежавший в комнату Мимиль, мой паж и ученик, как всегда, полыхал юностью, здоровьем и наивностью. Дети... такие дети. – Франки довел до истерики трех маркизов и двух герцогов, они трясутся у дверей его спальни, не смея войти! Билемер сбежал с пира, заперся в Большой башне и всем орет, что не сядет больше за стол с этой трактирщицей, даже если ему предложат взамен полкоролевства!
– А сама трактирщица? – лениво поинтересовался я, зевая и поглаживая лоб костяшками кулака. – Как она поживает?
Мимиль аж подпрыгнул:
– Сидит бледная, как смерть. Улыбается всем и принимает поздравления. И пьет. Много.
Я быстро привстал, шатнулся на мягком «матрасе» и схватился за какую-то серебряную напольную статуэтку в поисках равновесия:
– Очень много? И что именно?
Голубые доверчивые глаза Мимиля распахнулись во всю ширь:
– Приканчивает уже вторую бутыль старого «вороньего». Валлэн, ты помнишь, что было после одной бутылки с Франки? А он-то здоровый мужик, и печень у него ого-го какая!
– Провались все... – я вскочил, оправил одежду и кивнул малышу. – За мной!
***
Вести Мимиля слегка устарели – королева уже покончила со второй бутылкой и наполовину осушила третью. За столом царило уныние. Все молча взирали на то, как вдрызг пьяная и очень мрачная повелительница опрокидывает очередной бокал. Закончив питие, Ефимия усмехалась окружающим, утирала рот рукавом, из белого ставшим грязно-розовым, икала и хватала с поднесенной слугой тарелки крупную трамбамбулю или кусочек паштета из печени сурьеморта.
– Кто к нам... ик... пришел... – проорала моя больная мозоль, свирепо щурясь на нас с Мимилем. – Его... ик... шутейское... ик... величество!
И тяжелая рученька с маху стукнула по поверхности стола. Стол и все соседи королевы вздрогнули.
– И... ик... зачем ты к нам... по... ик... жаловал? А? Шути... ик... ить? Так я тебе щас сама... ик... пошутю...
Я подобрался и посмотрел прямо в ее злые глаза:
– Ваше величество, король Франциск прислал меня передать вам свои извинения в связи с отсутствием на свадьбе и невозможностью немедленно исполнить супружеский долг. Кроме того, он просит гостей совершить положенный обряд «провод невесты». Немедленно.
И я многозначительно кивнул двум братьям-баронам Станар, расположившимся правее возмутительницы спокойствия. Те разом встали, окружили Ефимию и вежливо положили лапы на пухлые широкие плечи, выступавшие из скромного выреза платья.
– Ах ты, рогатый... – по моему знаку Мимиль, успевший пробраться наверх, к музыкантам, посигналил дирижеру, и на нас низверглась лавина любимой королевской сонаты ля-мажор. Гости и я видели, как шевелились алые губки, но речь Ефимии полностью перекрывали флететты, скранги и клавир.
Бароны, несмотря на бурное сопротивление, подхватили королеву под локотки и уволокли в направлении ее спальни.
Я улыбнулся всем и дал новый сигнал, означавший: «танцуют все!». И мгновенно повеселевшие гости, похватав супруг и дам легкого поведения, заменявших супруг, кинулись на блестящий, натертый воском пол.
С удовлетворением понаблюдав за балом, я перемолвился парой слов с церемониймейстером Альбюсом и удалился к себе. Следовало приготовиться к предстоящим нелегким будням.
Если б я только знал, насколько они будут нелегки...
***
Фрейлины, собравшиеся в парадной гостиной королевы, при моем появлении замолкли, встали и склонились в реверансах.
– Клара, ее величество уже встала? – я прошелся цепким взглядом по смазливым мордашкам дочерей пограничных феодалов. Двух старших, блондинку Дорси и рыженькую Райли, я уже успел узнать вполне интимно, а третью и четвертую, кузин Алетту и Виолетту, жгучих брюнеток с весьма аппетитными формами, только собирался... узнать.
– Полчаса назад изволили откушать в постели кофий и дюжину струсокурьих яичек всмятку, а также два ломтя бекона, три лепешки по-крестьянски с сыром и...
– Клара, – мягко прервал я ту самую толстушку, дочь барона, усомнившуюся в качестве зрения королевы при первой встрече. – Я не спрашивал вас о ее меню. Каково ее настроение? Без изменений?
– Люта, как разбуженный скорпиящер, – хихикнула востроглазенькая Виолетта, прижимаясь к моему правому боку теснее, чем предписывал придворный этикет. – Так и норовит кого-нибудь укусить!
– И не просто укусить, – жеманно пролепетала Алетта, шаловливой ручкой забираясь под мой пестрый, нарочито длинный и нелепый жилет с левого бока. – Ее бы воля – мы все давно уже висели вдоль крепостной стены, высунув языки!
И девицы дружно рассмеялись, даже хлопотунья и скромница Клара спрятала улыбку в кулачок.
– Повесить? Вас? Таких прелестниц, таких умниц и лучших на свете танцорок? О, я бы этого не допустил, мои струсокурочки, ни в коем случае!
И я отечески – ну, почти отечески – поцеловал сестер в подставленные сладкие губки.
– Ах, кон Валлэн, – Виолетта склонила головку на мою грудь и прикрыла глазки. – До чего же вы восхитительный кавалер...
– Великолепный, – подхватили ее кузиночка и прочие. – Спойте нам! Нет... прочтите сонеты из цикла «К богине». Ах... лучше загадайте загадки, на какие вы мастер!
– Я мастер не только на загадки, – подмигнул я кузинам и, чтобы никого не обидеть, легонько ущипнул обеих пониже крепких спин. Они радостно взвизгнули и буквально прилипли ко мне, но я решительно отстранил сестриц и, подойдя к двери, постучал трижды.
– Прочь! – донесшийся из глубины голос трудно было узнать. Куда подевалось обычное грубоватое, но симпатичное контральто? Скорее, то был клекот старой орлинки, оплакивающей разоренное гнездо.
– Мадам, это я, ваш Жино, – изменив тон и тембр, пропищал я неуверенно. – Я принес вести от вашего достопочтенного папеньки Раснеда Первого. Очень важные!
Дверь скрипнула, открываясь. Воспользовавшись ее сонным состоянием, я ворвался внутрь, захлопнул тяжелую створку, кинул щеколду в петлю и скрестил на груди руки.
– Ты!!!
Выражение лица моей острожалящей деточки с трудом поддавалось описанию. Ефимия, в одной полупрозрачной ночнушке и смешном вязаном колпачке с помпоном, выглядела...
О, проклятье. Просто обворожительно. Какое тело, сгореть мне на костре: сливочно-белое с легким оттенком лепестков шиповника, грудь и бедра, как холмы Сорочьей долины, талия, как у песочных часов, а ноги, ноги... Я сглотнул набежавшую слюну, представив себе эти длинные ноги, обвившиеся вокруг меня... Что это со мной? Вроде бы не плотский голод – Райли прошлой ночью постаралась на славу... Старею? Слабею умственно и эмоционально?
...И при этом выглядел я совершенно обычно, а вел себя на редкость вежливо:
– Мадам, я на самом деле принес вести о вашем отце. Вы, разумеется, можете меня изгнать, однако в таком случае вам придется дожидаться новостей очень, очень долго.
– Так это ты, мерзавец, приказал перехватывать всю мою почту, сменил моих верных слуг и запер меня здесь, в четырех стенах, – девушка почти рыдала от злости. – Ненавижу!!!
– Как хотите, – я пожал плечами и уже было развернулся, но...
– Стоять! – ох, недаром ее папенька был до свадьбы с наследницей трона Мимезиса «бароном-разбойником», чьей десницы боялись не только запуганные крестьяне, но и бывалые владетели-феодалы по соседству. – Говори, мерзкая тварь, и убирайся!
Колпак съехал набок от ее толчка, я перехватил руку королевы и намеренно небрежно запечатлел на мягкой тыльной стороне ладошки продолжительный поцелуй. Ефимия вскрикнула, отпрянула, словно от вскинувшейся змеежабы, и тяжело села в подвернувшееся голубое кресло.
– Во-первых позвольте отмести нелепые обвинения, – начал я, смахивая пылинку с рукава батистовой рубашки. – Ваша изоляция – дело рук одного человека, обладающего всей полнотой власти. И это совсем не ваш покорный слуга, и даже не граф Билемер – он уже три недели, со дня вашей «свадьбы», благополучно проживает в своем пригородном поместье и в ус не дует. Кстати, когда я его спросил, не хочет ли он повидаться с вами, он ответил: «Только под страхом смерти!» и ускакал на охоту.
– Король? Мой... муж? – круглое личико побелело, Ефимия съежилась и сложила руки на коленях, как испуганная девочка. Я подавил приступ невольной жалости, напомнив самому себе все ее издевки. Особенно те, которыми она осыпала меня после бракосочетания.
– Именно. Позволю себе открыть наконец настоящее положение дел, мадам, – я сел напротив на тяжелый табурет и стянул колпак. Вытерев вспотевший лоб, я кинул символ своей службы на пол, бубенчики тихо звякнули, а девушка подобрала подол ночнушки, стараясь их не задеть. – Факт первый: вы здесь всем глубоко противны, а королю – в первую очередь. Факт второй: свадьбу отменить нельзя, и вам придется строить отношения с вашим мужем. Факт третий: ваш отец Раснед с трудом сохраняет власть в Мимезисе, поскольку из-за повышения податей и нового закона о воинской обязанности и народ, и знать сильно взволнованы – по моим данным в трех провинциях уже вспыхнули бунты. Вы следите за ходом моих рассуждений?
– Да, – ее шепот был едва слышен. Ах, как сладко торжествовать над поверженным противником, как мне это нравилось... нравилось? Да нет же, нравится. Все еще. Что за глупости...
Встряхнувшись, я продолжил:
– Таким образом, мадам, ваше положение крайне незавидно. Одно из двух – либо вы приспособитесь к жизни здесь, в Фата-Моргане, либо с позором вернетесь в Мимезис, лишив отца возможности иметь сильного союзника на случай возможного бунта и государственного переворота. Вы любите отца?
И вот на этих моих словах глупая корова, вульгарная трактирщица и прочая – разрыдалась.
– Злодей! – сквозь рев до меня доносились потоки оскорблений. – Изверг рода человеческого! Нелюдь в шутовском колпаке! Я... я так старалась! С первого дня! Я делала все, чтобы понравиться тебе, королю, Билемеру, всем!!!
Я откинулся назад, созерцая взбунтовавшуюся повелительницу. О великие небеса! Она что, серьезно? Или...
– Я, возможно, уже не так юн, чтобы разбираться в тонкостях...э... женского флирта, – вклинился я в женскую истерику, – однако... не подскажете ли, что вы сделали ради достижения успеха при дворе Эсперанцы? Ну, если не считать ваших уродливых нарядов, нелепых манер и низкосортных шуточек, которыми побрезговал бы даже пьяный матрос воздушной шхуны?
Ефимия вскинула на меня заплаканные, но по-прежнему красивые синие глаза и закричала уже так, что стекла в соседнем окне тоненько зазвенели:
– Я всегда так одевалась! Всегда, слышишь, мерзавец! С того дня, когда умерла маменька! И никто не говорил, что они уродливые! Все хвалили-и-и-и...
И окончательно раздавленная королева спрятала лицо в руки и взвыла подстреленной скорпиящерицей.
А я посмотрел на нее и понял, что ангел в очередной раз – и совсем некстати – одержал победу над легионом тьмы, обитающим в моем сердце.
– Моя маленькая глупышка, – нежно сказал я, опустившись на колени перед креслом и насильно отводя пальцы от мокрых щек, покрытых красными пятнами. – Вам никто не говорил истину, потому что вы – дочь короля с очень плохим нравом. И все знали, что любое замечание в ваш адрес будет дорого стоить любителю правды.
Губы королевы задрожали, и я подавил совсем уж неуместный порыв их поцеловать.
– Но... но... – она замолчала, набрала воздуха – пышная грудь при этом волнующе двинулась, и я отвел глаза, сосредоточившись на блестящей шляпке гвоздя у ножки кровати. Проклятье, да что ж это со мной творится... Видимо, я действительно преждевременно постарел – раньше такие порывы удавалось гасить мгновенно. – Но я хочу понравиться Франциску! Правда, хочу... и не знаю... И отец – ты не знаешь, как... он ведь меня бил.
Выдержка мне изменила:
– Что?!
– Он меня бил, – совсем алая от стыда Ефимия была чарующе хороша, но я, разозлившись, уже не ощущал влечения так остро. – С малых лет. Тростью. По рукам и... по тому месту... ты знаешь. И все время кричал, что я позорю... его величие своими манерами скотницы. У меня было много учителей, но я... наверное, я от природы неуклюжая. Я бью посуду и рву платки, когда волнуюсь. И даже в седле не умею сидеть толком. А уж сесть за руль воздушного экипажа, как это делают мои сверстницы...
И она скривилась так, что губы образовали лук, опущенный концами вниз.
Небо, за что ты послало мне такое испытание?!
– Мадам, – я встал и посмотрел на девочку, спрятавшуюся в теле взрослой женщины. – Возможно, я и дурак, как вы изволили не раз заметить. Но даже у последнего дурака есть глаза и уши, и способность делать выводы. Вы весьма ловки и сильны физически. Единственное, что мешает вам стать настоящей дамой – это вбитое вам в голову мнение отца о вашей несостоятельности. И во имя любви к Родине и моему королю я сегодня же возьмусь за неблагодарное дело вашего образования.
– Кто сказал, – вспыхнула Ефимия, забыв о тяжком детстве, – что я позволю себя образовывать, а? Жалкий, злой шут!
Я усмехнулся ей в лицо, и, видно, усмешка оказалась выразительна – королева побледнела и вжалась в кресло.
– Моя радость, да кто же меня остановит, интересно? Ваш томный, похожий на испостившуюся кухарку Жино?
– Он жив? Боже, скажите, что он жив! – она преодолела страх передо мной и умоляюще сложила руки. – Прошу... верните! Хотя бы его одного!
О, чудо – надменная госпожа заговорила на «вы». Теперь надо закрепить успех.
– Он жив и вместе с вашими слугами находится далеко отсюда, – отрезал я. – А вам, мадам, отныне следует думать только об одном – это должно стать вашей мечтой, целью, единственным упованием жизни... О короле.
И я выразительным жестом указал на большой портрет его величества, висевший на стене. Франки в мундире главнокомандующего был на редкость эффектен. Ефимия посмотрела на своего нелюбящего мужа и, испустив тяжкий вздох, снова укрыла лицо в ладонях.
Боже, помоги мне. Нет, помоги нам обоим. Если то, что я задумал, исполнится – мы оба или возвысимся, или падем.
В пропасть, откуда еще никто никогда не возвращался.
***
– Выше голову, прямее стан, мадам!
Она застонала и вытянулась в струнку.
Шел четвертый день занятий. После утра, проведенного в своем городском особняке в окружении изысканных удовольствий, и приятного обеда в компании Франки, все еще жалующегося на «весьма, весьма болезненное состояние» (гнусный притворщик!), я вынужден был возиться с девицей, чья неуверенность в себе могла поспорить только с ее же грубостью.
– Держитесь так, чтобы ни одна книга из стопки даже не вздумала соскользнуть, – протянул я и отхлебнул еще прохладительного напитка. Шел септембрий, однако жара и не думала спадать. В открытые окна кабинета врывался тяжелый, густой от влаги воздух, дышать им понравилось бы разве что рыбе.
Ефимия угукнула, дошла медленным шагом до противоположной стены, развернулась и очень плавно поплыла по направлению ко мне. Книги, уложенные на аккуратно накрученный низкий тюрбан, и не думали падать.
– Умница девочка, – промурлыкал я. – Итак, что самое важное для истинной королевы?
– Взгляд, осанка, многозначительное молчание, – выпалила она скороговоркой. Молодец. Впрочем, с таким учителем, как я, и корова бы стала летать...
– Взгляд есть, осанка скоро будет, а вот с молчанием, да еще многозначительным, у вас проблемы, – вкрадчиво сказал я. – Можно полюбопытствовать, что вы говорили намедни Виолетте о наших уроках?
Она покраснела и опустила голову. Книги немедленно рухнули и разлетелись по полу, шелестя страницами.
– Ну?
– Я ничего такого не... – королева подняла глаза, и я утонул в их глубокой синеве. Такого же цвета была вода в озере, где мы с крестьянскими мальчишками плавали и ныряли... Гм. Опять мысли ушли не туда... – То есть мы... просто болтали... о моде... о мужчинах...
– И-и? – подтолкнул я подопечную в нужном направлении.
Ефимия как язык проглотила. Румянец становился все гуще, даже зона декольте порозовела. Я вгляделся в нежную ложбинку, и вдруг меня озарила догадка: девчонка выбрала тот самый фасон, что так расхваливала Виолетта в начале весны! О да. Именно тот фасончик, что, по словам последнего выпуска журнала мод «Эсперанца белиссима», мог «возбудить желание даже в самом неподатливом и суровом мужчине».
– Моду, как я погляжу, вы освоили сказочно быстро, – уронил я, ткнув пальцем в полуоткрытые округлости, возвышавшиеся над краем бледно-лилового, расшитого кристаллами аквеуса корсажа. – Уже тренируетесь очаровывать мужа? Похвально, похвально.
Щечки заполыхали гуще, она виновато отвела глаза и затеребила упавший на длинную шею каштановый локон.
– Да... то есть, нет.
– Что «да» и что «нет», мой неподатливый бутончик? Мода? Мужчины? О чем конкретно шел разговор?
– О вас! – она в упор уставилась на меня и, клянусь лоном давно покинувшей этот свет матушки, взгляд ее ничего хорошего не обещал. – О вас и ваших... дамах!
Я откинул голову на спинку кресла и расхохотался. Женщины. Мне стоило бы догадаться самому.
Моя упрямая козочка топнула ногой, угодив по толстому тому энциклопедии, и зарычала:
– Да, да, о вас, Никэ Валлэн! Когда я рассказала, что вы ведете себя теперь на редкость любезно, говорите мне комплименты и всякое такое, Виолетта стала смеяться и передала мне копию вашего «Списка Амура» – восемьсот тридцать шесть имен! Развратник! Подлец! Обольститель невинных дев и...
– Стоп, – я предупреждающе поднял левую руку. – Мадам, поберегите дыхание и нервы. Это вообще-то не ваше дело, но – я ни разу не соблазнил ни единой девы. Спал исключительно с дамами легкого поведения, скучающими вдовицами и – иногда – женами, чьи мужья пребывали уже в возрасте, не способствующем постельным утехам. А теперь позвольте дать вам еще один урок. Сплетни – вещь опасная. Они сродни клубку ядовитых гадов – стоит дотронуться до одной, как остальные тут же потянутся к вам, ужалят и в итоге станут причиной вашей гибели. Поэтому закрывайте глаза и затыкайте уши, если хотите выжить при дворе.
Я перевел дух и отпил еще жидкости. Королева перевела растерянный взгляд на стакан, сверкающий на свету. Рубиновые блики скользили по моим коленям, полу, один коварно переполз к носочку ее туфли.
– Так значит, ваше поведение... – девушка говорила очень медленно, словно пробуя на вкус каждое слово, – не означает того, о чем я подумала... и вы не...
– Я – не, – твердо заверил ученицу вроде бы мой, но в то же время подозрительно чужой голос. – Я вами не увлечен. Я не влюблен в вас. Я не люблю вас. Одним словом – я не испытываю по отношению к вам ни одного из тех глупых чувств, которые вы так поспешно мне приписали. Это все? Мы можем продолжать урок?
– Да, – совершенно спокойная Ефимия наклонилась и стала собирать книги. – Думаю, я все поняла. Благодарю вас... за очередной урок.
Я поставил стакан и удивленно осмотрел ее пышную фигурку, привлекательное лицо, не выражавшее вообще никаких эмоций... Или я что-то пропустил, или...
Когда это глупенькая особа успела стать взрослой?
– Прекрасно, – я откашлялся, чтобы прогнать неизвестно откуда взявшуюся хрипоту. – Итак, напоминаю: завтра утром воздержитесь от поедания сырых яиц и ни в коем случае не вздумайте смеяться. Допустимы легкие вареные закуски и такие же легкие, воздушные улыбки. Ну-ка, покажите одну для пробы.
Королева выпрямилась, сложила стопку книг на столик и одарила меня удивительно светлой, и в то же время лукавой усмешкой.
– Мм... неплохо. Но на всякий случай потренируйтесь перед зеркалом сегодня перед сном. Завтра вы останетесь с королем наедине впервые после свадьбы. Не забывайте всего, чему я вас успел научить, проявляйте достоинство, но старайтесь не показывать превосходства – мужчины, тем паче венценосцы, этого не любят.
Девушка вновь стала непроницаемой. Синие глаза как-то потускнели, и нижняя губка, выскользнув из прикусивших ее зубов, оказалась украшена рубиновой капелькой.
– О да. Думаю, я вполне усвоила все важное, касающееся мужчин.
– И...
– И вы можете идти, Валлэн. На сегодня урок окончен. Вы свободны.
Только оказавшись за дверью, я понял невероятное – меня выставили!
Не просто выставили, дамы и господа – от меня избавились, как от надоедливой собачонки!
И это – глупенькая девица, роняющая тарелки под ноги фрейлинам?
Я прислонился к стене и выплеснул копившееся все это время напряжение в смехе. Кажется, откуда-то слышалось эхо... или это кто-то плакал? Нет, должно быть, почудилось...
Еще один день и одна ночь. Как только Франки проучит «женушку», как мы уговаривались, все закончится, а я смогу наконец улететь на остров-государство Химеру и вволю повеселиться, празднуя очередное успешно выполненное задание.
Вуаля! И все дела.
***
И все дела?
– Мимиль! – я стукнул кружкой по щербатому залитому пивом столу, повертелся туда-сюда и нашел парня в толпе шаловливых девочек-«бабочек». Те окружили его и ласково ворковали, уговаривая подняться наверх, в одну из уютных, увешанных шелковыми коврами комнатушек. Мой паж распускал перышки, надувал грудь и курлыкал в ответ – словом, вел себя преглупо.
– Ах, кон, – одна из девиц мигом оказалась на моих коленях. Я угрюмо осмотрел низкий вырез, из которого почти вываливались груди, короткую юбку, задравшуюся почти до самых бедер, и обнажившую ноги почти такой же длины, как у...
Проклятье и тысяча тысяч бурь! Пусть мою воздушную яхту разнесет встречный ветер на миллион кусков, пусть гром разразит всю эту дьявольскую таверну с ее выводком шлюх и хозяином-выжигой! Что не так? Почему, почему я не могу наслаждаться заслуженным отдыхом после таких утомительных четырех недель?
– Валлэн, ты мрачен, как архиепископ, нашедший в церковной кружке старое исподнее вместо золотых монет, – Мимиль плюхнулся рядом и, схватив мою кружку, жадно ее осушил. – Могу только предположить, что тебя волнует что-то или кто-то. Скорее кто-то... оставшийся на Фата-Моргане.
– Ты слишком прозорлив, дружочек, – пробормотал я и отнял у нахала принесенную слугой бутылку холодненького и кипящего пузырьками пива. – Не пора ли тебе наверх, потомок древних пророков?
Но этот маленький паршивец только загоготал, тяпнул бутылку и налил нам обоим по три четверти, подождал, пока осядет пена, и наполнил кружки доверху.
– Только одно слово. Ефи...
– Заткнись, – себя не помня, я вскочил и ухватил мальчишку за шкирку, как нашкодившего щенка. Он настолько перепугался, что так и сидел, не шевелясь, с приоткрытым ртом и кружкой в руке. – Еще один звук, и обратный путь ты проведешь за бортом, в корзине для перевозки голубей, принайтованной к корме.
И я выскочил вон, пробежал, как сумасшедший, пару улиц, свернул в какой-то узкий, порядком заплеванный переулочек и там остановился, широко расставив ноги и переводя дух.
Сто тысяч юго-восточных ветров, я и правда дурак. С тех пор, как был сотворен этот мир, не рождалось в нем большего идиота!
Я закрыл глаза, но все видел с болезненной ясностью. Вот она наливает мужу кубок вина, вот Франки берет его и пьет, потом по-хозяйски оглядывает ее тело, берет девушку за руку и ведет в спальню (получается что он тело берет и ведет) – ту, где большая кровать с балдахином из темно-красного бархата, с золотыми кистями, и повсюду тонкие, колышущиеся от биения механических опахал алые драпировки с белыми силуэтами журавлей... Если она поведет себя умно, возможно, Франки передумает, отменит наш план. Возможно, они даже станут по-настоящему близки...
Они никогда не будут близки – это пришло ко мне внезапно, во вспышке такой страшной силы, что я едва мысленно не ослеп. Никогда они не станут единой душой и единой плотью – слишком похожи, слишком гордые и независимые, не любящие подчиняться.
А я, хоть и вольный ветер, смог бы уступить ей, моей королеве. Смог бы устилать ее путь плащом, чтобы не такие уж маленькие туфли не окунались в грязь, кормить ее лучшими кусками и утешать в болезни, баюкать на груди, отгоняя страшные сны и дурные воспоминания... Между нами была нить любви, соткавшаяся из ссор, влечения, недомолвок, оговорок, смеха, смущения, игры.
И я сам, собственными руками разорвал эту тонкую, такую бесценную и неповторимую нить.
Сам. Виноват сам.
– Какой аристократик, – кто-то похлопал меня по плечу, и я радостно повернулся к двум матерым городским грабителям, (от которых разило, другого выражения в литературном языке нет) от которых разило спиртом и немытым телом. – Дашь кошелек?
– Не поверите, парни, – оскалился я. – Подати заплатил. Буквально только что.
И, еще не договорив последнего «что», я ринулся в бой.
***
Луч солнца ударил в заплывшие веки, я вздрогнул и застонал.
– Кажется, очнулся, – шепнул чей-то голос. – Думаешь, надо поменять компресс?
– Он не заслужил свежего компресса, – отрезал второй голос. – Скорее, еще пару ударов по упрямой башке – просто, чтобы мозги наконец встали на место.
– Мимиль, – я разлепил губы ровно настолько, насколько позволяла разбитая нижняя челюсть. – Это ты, дружок?
– Тише, мой кон, – непривычно почтительно обратился ко мне плутишка. – Врач сказал, вам пока лучше не разговаривать.
С большим трудом мне удалось дотянуться до глаз и пальцами их раскрыть. Сквозь стеклянную дымку маячили мой паж и...
– В... величество, – при попытке усмехнуться челюсть взорвалась такой болью, что слезы хлынули градом. – Рад.
Королева с ненавистью положила руку на мой потный лоб. Синева радужек топила меня, как котенка. Подглазья потемнели, щеки стали заметно изящнее, да и вся фигурка несколько потеряла в объеме.
– Лучше помолчите, Валлэн, – сурово молвила моя душечка. – Или я за себя не ручаюсь. Мимиль, проследи, чтобы кону Валлэну принесли пюре со взбитыми яичными белками и бульон комнатной температуры.
Малыш тут же пропал из вида. Поразительно... когда она успела приструнить этого неслуха?
Смирившись с невозможностью устного общения, я потыкал в свои синяки и вопросительно подвигал бровями.
– Могло быть и лучше, – правильно поняла меня Ефимия. – На вас напали пятеро, двоих вы уложили на месте. А остальные... что ж, моя нянечка всегда говорила: «Горделивому да воздастся».
Я погмыкал и, поймав ее ускользающую ручку, притянул к губам.
– Негодяй, – на длинных ресницах заблестели крупные слезы. – Негодяй...
– Угу, – промычал я и блаженно потерся о пальцы, пахнувшие вербикой, носом. Кажется, он не был сломан. – Ммм...
Эффи – наверное, в детстве ее звали именно так – склонилась надо мной и стала покрывать мое разбитое лицо поцелуями. Было невыносимо больно, но я терпел.
– Я была с ним, и меня стошнило в самый неподходящий момент, – простонала она в мои запекшиеся губы. – Он велел мне убираться прочь и позвал слуг, чтобы прибрать все... А наутро прибыл гонец со срочным сообщением: отца свергли. И народ присягнул новому королю Мимезиса – моему двоюродному дяде Такеду Третьему.
– Так я и знал, – проскрипел я. – Ты должна знать...
– Что, любовь моя? – Эффи спустилась чуть ниже, к обнаженной, почти полностью замотанной бинтами груди, и жадно целовала мою левую ключицу.
Все ветра севера, этого не могло быть, но даже в полуживом состоянии эта лапушка будила во мне самые низкие инстинкты! Я попытался согнуть укрытые простыней ноги в коленях, чтобы скрыть свой конфуз, но она легким тычком придала им прежнее положение. А вторая ручка порхнула как раз туда, где можно было уже плавить гранитные валуны. Я ее перехватил и насильно прижал к животу.
– Ты должна знать... я все подстроил. Не переворот, конечно... все остальное.
Поцелуи прервались. Сощуренные синие льдинки встретились с моими:
– А?
– Бумаги. Брачный контракт. Там подпись Билемера, но нет подписи... короля. И государственной печати. Твой брак юридически недействителен. И венчание, по договору с епископом, совершалось не по полному чину. Ты не королева Фата-Морганы, а самозванка.
И я зажмурился, ожидая справедливой пощечины. Вместо этого раздался смех.
– Любимая?
Эффи стонала, расходясь все больше:
– А-а-а... Валлэн! Ха-ха-ха! Ты неподражаем! Ты чудо! Чудо!!!
– Ты меня ненавидишь? – осторожно осведомился я. – Не хочешь меня даже видеть, не только разговаривать?
– Не дождешься! – отсмеявшись, лапушка утерла глаза и шлепнула меня по ушибленному животу. Я ойкнул и скрючился. – Я тебя люблю, и это – твой приговор, шут!
И лже-королева поцеловала меня с такой силой, что я задохнулся и на мгновение уплыл куда-то в темный, пестрящий алыми мушками мир сновидений.
Возникшего на горизонте Мимиля с подносом еды, разумеется, отправили восвояси.
Любовь, друзья мои – таинственная вещь. Иногда она мала, а порой так велика, что целого древнего Океана, колышущегося под нашими летающими островами, не хватит, чтобы погасить ее пламя...
***
– Возлюбленные мои, – заблеял епископ Листрар, поправляя монокль в правом глазу. – Мы собрались сегодня, чтобы...
Эффи стояла у алтаря, опустив глаза. Скромное, с глухим воротом платье цвета морской волны украшал лишь букетик голубой цермеи, в уложенных со вкусом волосах, которые я так любил распускать ночами, блестела серебряная цепочка с подвесками-«корабликами».
Я смотрел на нее, баюкая все еще перевязанную левую руку, и чувствовал, как откалываются и тают льдины, сковавшие мое сердце за много прошедших лет. Ради этой женщины я мог бы переплыть Океан без лодки, поймать птицу-огнеглавку голыми руками и съесть печень сурьеморта без соли. Что там говорить – ради нее я сегодня оделся как аристократ, снял колпак, побывал у цирюльника и теперь старательно дышал ртом, стараясь избежать въедливого аромата муранового масла, лучшего средства для выпрямления курчавых волос.
Мое кольцо смотрелось на ее пальчике, как родное. Эффи протянула мне единственную белую родию, и мы обменялись поцелуем, гораздо более сдержанным, чем те, к которым привыкли.
Краешком глаза я уловил движение на переднем ряду – Франки любезничал со своей новой невестой, старшей дочкой Такеда. Та оказалась такой же пухлой и надменной, как и ее нареченный. Я оторвался от сладких губ жены и мысленно пожелал им удачи.
На площади перед собором толпилась масса народа, причем все, как сговорившись, орали:
– Ура, Валлэн! Ура, шут! Вива, Никэ Валлэн!
Я поморщился и в который раз дал себе слово не тратить так много сил и средств на благотворительность и убрать в стол кое-какие законопроекты по поддержке беднейших слоев населения... хотя бы на медовый месяц.
– Милый, – спросила Эффи, ловко увернувшись от радостно визжащих фрейлин, осыпавших ее зерном и лепестками цветов, – так куда мы летим?
– Миракулум, – я притянул ее поближе, защищая от несносных букетов и букетиков, летящих на нас со всех сторон. – Именно так. Мы полетим на Миракулум. И будь уверена, дорогая – я надену тыквенно-желтый костюм, колпак с тринадцатью медными бубенчиками и не дам тебе спать больше пяти часов в сутки.
все права на арт принадлежат gloomy glory, воспроизведение на других ресурсах без письменного разрешения автора запрещено
Мне понравилось!