Воспоминания

- Сердце, тебе не хочется покооооя...

Некому грядку копать. Любонька когда еще приедет из города. А снег вот-вот пойдет, вон и растеплилось нынче не по сезону. Октябрем поздним такой теплыни не жди, а коли придет, значит, верный знак – к снегу.

Афанасьевна тяжело оперлась о новую лопату. Сколько лет со старой была, а поди ж ты – третьего дня возьми и сломайся, кочевряжка непутевая. Вот прямо в руках распалась. Горе горькое бабке-восьмидесятилетке: ползи в центр села, в хозмаг, покупай замену. А и там все непросто вышло, в хозмаге. Новую моду, слышно, взяли – черенок продают отдельно, лоток отдельно. И собирай, калоша ветхая, сама, как хошь.

И собрала ведь. Все как по чести полагается сделала, укрепила черенок и, утирая трудовой пот, поковыляла с палкой на кухонку – борщ варить постный, как на прасковью-пятницу положено. Потемкин, старая лохматая приблуда, все рядом вертелся, носом вычуивал, что в кастрюльке кипит. Он псина неприхотливая, все подъедает, что в миску не кинь, и хлебушек, и сухарики горчичные, и всякое такое...

- Сердце, как хорошо на свете жииииить...

Древний радиоприемник надрывался из открытого окна голосом Утесова. Под эту песню они с Мишей тогда и танцевали... Ах, как танцевали-то...

Прижмурясь, Афанасьевна подняла лицо к небу. Хорошо солнышко, ласково светит. Напоследях что ж не посветить. Скоро побледнеет, захолодеет, личико укроет за тучами серыми, погрузневшими от снежной тяготы.

Да, сердцу не хочется покоя. Оно, глупое, все не поймет, что надо бы отдыхать чаще, как Любонька советует - на диване, у телевизора, где умные речи толкуют. Все тянется сердце на волю, на белый свет.

Вздохнув, Афанасьевна вынула лопату из земли и пошла дальше легонько теребить грядку. Вот именно теребить – настоящей копкой такое действо даже при очень большом желании не назовешь. Да и ладно. Пойдет. Хоть как, но грядку под чесночок сделает. Потом на полчаса перерыв – чайку с лимоном попить, тоску разогнать.

- Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить...

Умел Мишенька, Царство ему небесное, любить, лелеять, баловать. Слов мало говорил ласковых, это да. Зато тяжелого ничего в руки не позволял брать – все сам тянул. Что в дому, что в хлеву с Мальвинкой и двумя другими коровами, что здесь, в огороде.

Работы много было у него, а все равно вечерами находил и время, и силы, чтобы пошутить, под бочок подпихнуть с намеком, пирожки похвалить. Из-за стола ни разу не вышел, не сказав «спасибо». Правду говорят – если попался золотой муж, надо серебряную свекровь за то благодарить хлебом-солью. Значит, правильно воспитала сына, в уважении к женщине и ее нелегкому труду.

Она и благодарила Алену Андреевну, и не раз, и не два. И сейчас за упокой ставила свечи и дважды в год заказывала панихидки.

Дойдя до конца, Афанасьевна воткнула лопату в землю, пошла к старой яблоне. На один год старше Любоньки, единственной их с Мишей дочери. Посажена на другой день после свадьбы, вместе робили – она, тоненькая, заливающаяся смехом девчонка восемнадцати лет, и он, красивый украинский хлопец, незнамо как оказавшийся здесь, в казачьей русской станице. «Долго тебе жить-поживать, яблочек рожать». Так она яблоньку нежную потихоньку уговорила-заговорила.

И жила-поживала яблоня, плодами делилась щедро каждую осень, сами падали с веток, чуть тронь...

Пастилу делала, джем варила  - раньше. Теперь уж не до заготовок, так, сдаст урожай знакомому грузину с базарчика, тот приедет с сыновьями и внуками, оберет дерево, ей отсыплет ведро. И все.

Ветки голые, кое-где листья побурелые остались, но едва держатся. Подует ветерок, и поминай как звали.

Тихо провела морщинистой рукой по стволу, чувствуя каждую извилинку, каждую шершавинку и впадинку. Живое, теплое. Любящее.

Сердцу совсем не хочется покоя, плачет оно, болит по мужу. Три года минуло с похорон – болит.

Она прислонилась к яблоне, как к подруге. Все так же поглаживая, стала рассказывать:

- А ты тогда, помнишь, фотографии наши свадебные спрятал в другой шкаф, на самую верхотуру. А я как дура – туда-сюда, туда-сюда. Бегала из залы в спальню, искала... А потом  как-то открываю дверку широко, разом, они да как посыпятся! Как посыпятся...

Ветер поднялся. Хлопая неубранной пленкой теплицы, скрипя давно нечиненой ставней, пронесся над головой белой, над склоненными, прислушивающимися ветвями - и улетел.

Первая снежинка упала и растаяла. Потом были вторая, третья...

А сердцу все не хотелось покоя.

Смерти не хотелось.

Совсем.

все права на арт принадлежат Sad Memory, воспроизведение на других ресурсах без письменного разрешения автора запрещено