Уже год и шесть месяцев. Год и шесть месяцев, год и... Это много или мало? Вроде много, но кажется, что слишком мало. Для меня – слишком мало.

В его кабинете каждый раз я находила что-нибудь новое: то другая картина на стене, то фотография на столе, то новая кушетка или пуфик, другие шторы, потрепанные корешки книг, чуть тусклый или, наоборот, яркий свет... Любая мелочь, даже самая незначительная, не могла ускользнуть от моего взгляда. Я себя так успокаивала, с каждым разом все более внимательно рассматривая его кабинет.

Уже год и шесть месяцев... Мало, очень мало.

– Здравствуйте, Марина. Не стойте в дверях, проходите.

Его уверенный, чуть расслабленный кивок. Он всегда встречал меня так, как будто все знает. Знает и желает помочь.

– Садитесь на кушетку, а если хотите, то и ложитесь.

Не задерживаясь в дверях, я прошла в кабинет и прилегла на хорошо знакомый темно-коричневый диванчик. Это раньше я садилась на самый краешек и при малейшем движении издавала скрип, боялась облокотиться на спинку, нервно сжимала пальцы, то и дело вздыхала, отводила глаза – в общем, волновалась. Но сейчас мне нечего стесняться, уже нечего.

Год и шесть месяцев, слишком много...

– Вы сделали домашнее задание, Марина? – Он всегда обращался ко мне на «вы», хоть мы и были знакомы достаточно долго и отношения у нас были (как я считала) близкие, но это вежливое «вы» всегда. – Так что? Где ваше домашнее задание?

– Я не сделала. – Теперь я не боялась признаться в этом. Я многое не делала из того, что он мне говорил, многое... – Я, м-м-м, забыла? – Хоть и не боялась, но признаваться в том, что мне не хватило смелости сделать этот чертов рисунок, я не собиралась!

– Марина, Марина, Марина...

Не любила, когда он так говорит, с таким выражением: снисходительно, как маленькому ребенку! Но я не маленькая! Я взрослая, состоявшаяся женщина двадцати пяти лет от роду. Я...

– Давайте тогда прямо сейчас, вместе со мной выполним ваше домашнее задание.

Он приподнялся со своего кресла и протянул мне лист, закрепленный на планшетке, с карандашом. Черт!

– Итак, Марина. Вы дома должны были нарисовать зеркало. Любое зеркало. Лучше, конечно, в цвете, но мы пока с вами остановились на черно-белом рисунке. – Он поправил на себе манжеты и уставился (да!да! уставился!) на меня.

– Но, парон* Ишхан... – Я прочистила горло, я так просто не сдамся! – Давайте я лучше дома, мне так будет удобней, в знакомой обстановке...

Мельком взглянув на своего психотерапевта, я поняла: сегодня стенания не помогут.

Мне придется рисовать это чертово зеркало.

– Марина, мы и так уже откладывали этот рисунок два раза. – Он все также пристально, как на подопытную крыску, смотрел на меня. Ну, какая же ты сволочь, профессор! – По-моему, у вас было слишком много времени на подготовку. Это моя вина, я все-таки хотел, чтобы вы сами решились на этот шаг. Но раз у вас, Марина, не хватает мужества сделать это одной, то тогда давайте вместе. Я вам помогу. Приступайте.

В такие моменты я его ненавидела. Разве можно так мучить пациентов! А ведь я не была буйной или слишком упрямой, я просто боялась зеркал. Ну, с кем не бывает, а? Такой маленький и незначительный страх. Страшичек – я бы его так назвала. Пустяк по сравнению с другими его пациентами (я так предполагала, ну, или успокаивала себя), но он, парон Ишхан, Врач с большой буквы, не признавал этого. Для него это была болезнь, спектрофобия. Какое страшное название... Спектрофобии я тоже боялась. Именно от нее и лечилась. Уже год и шесть месяцев. Это много или мало?..

– Марина, – опять это неодобрение в его голосе, – вы снова ушли в себя. Вы должны понимать, что это, – он указал подбородком на девственно чистый лист, – часть нашей терапии. Очень важная часть. И вы должны ее пройти. Приступайте.

Вздохнув и кинув на психиатра обречённый, полный жалости к самой себе взгляд, я приступила к ненавистному заданию.

Итак, как у нас выглядит зеркало. Хм, квадратное – и карандаш прочертил на листе четыре черточки. И, наверное, мутное... Середина квадрата тут же была заштрихована косыми линиями.

– Все!

Счастливая, что отделалась от этой домашки (и почему я ее так боялась?), я, лежа на спине, протянула парону Ишхану свой шедевр.

– И что это, Марина?

– Эммм, зеркало! Что же еще?

– Зеркало? А почему оно черное?

– Ну, почему черное? Оно просто мутное... – Моему недоумению не было предела. – А какое еще может быть зеркало?

– Марина, – его тот самый тон, – я смотрю на рисунок и вижу просто закрашенный квадрат. А не зеркало. Марина, вы схалтурили. Так дело не пойдет. Держите, – он опять протянул мне этот проклятый листок, – и рисуйте так, чтобы я мог понять, что это зеркало. И не только я.

Ну не сволочь, а!? Я уже все нарисовала, а ему не нравится. Смотрите, какой, еще и не любое зеркало ему подавай...

Внимательно рассмотрев протянутый лист, я с сомнением взяла его в руки и, подтянувшись, облокотилась на подлокотник. Так, и что будем делать? Ответ, конечно, ясен. Будем рисовать, но вот что? И здесь, конечно, все ясно. Рисуем зеркало, но вот как? Как, как руками...хм, вот бы еще эти руки меня слушались. Я боюсь зеркал, но я не боюсь их рисовать. Нет, точно не боюсь. И зеркал тоже не боюсь, мне просто страшно в них смотреть. И нет у меня никакой «спектрофобии», точно нет. Тогда чего же я жду? А ничего! Сейчас вот возьму и намалюю шедевральный шедевр. И мой сволочной профессор придет в неописуемый восторг!

Помусолив кончик грифеля, я все-таки приступила к этому сложному делу. Итак, как же у нас выглядят зеркала?

Когда-то давно, лет эдак в восемнадцать, я увлекалась женскими романами в розовых обложках с полуголыми девицами и такими же мужчинами. Наверное, поэтому сейчас на бумаге сами собой выводились различные завитушки, которые обрамляли овальное зер... овальную пустоту. Закончив рисовать, я присмотрелась к изображению и к своему стыду и удивлению ничего страшного в нем не нашла. У меня получилось хорошенькое, примерно с ладонь, зеркало. Совсем не страшное. Такое милое зеркальце.

Резко втянув в легкие воздух, я поспешно отдала рисунок парону Ишхану. Пусть лучше он любуется.

Неописуемого восторга на его лице я не заметила. Ну и ладно! Зато я старалась и у меня все прекрасно вышло. Ведь вышло же?

– Ну как?

– Все прекрасно, Марина. Мы прошли эту ступень. Вы молодец.

Я аж загордилась. Я – молодец, самый большой молодец из всех молодцов. Горжусь собой!

– Вот вам следующее задание. – После этих слов все мое молодцовое настроение моментально сдулось. – Дома, именно дома, вы, Марина, нарисуете еще одно зеркало, но теперь с отражением. Хотя бы схематично нарисуете человека в зеркале. И раскрасьте. – Он строго глянул на меня, практически пригвоздив взглядом к дивану. – Договорились?

Еще б мы не договорились. Интересно, как он отреагирует, если я ему отвечу «нет»?

– Конечно, договорились, парон Ишхан.

– Тогда на сегодня хватит, Марина. – Он быстро посмотрел на часы. – Через неделю, в это же время! И не забудьте про рисунок. Я буду ждать!

О Господи, когда он говорит своим бархатным, чуть с хрипотцой голосом «я буду ждать», я готова ходить к нему хоть каждый день, каждый час... Мне кажется, именно поэтому его последние слова сеанса всегда звучат так проникновенно. Ведь предыдущий час он говорил строгим голосом, голосом учителя, голосом любящего отца, грозного, но справедливого. А вот последнее напутствие... Эх...

– Здравствуйте, парон Ишхан. – Я, как всегда, неуверенно улыбнулась.

– Здравствуйте, Марина.

Он приглашающе кивнул на кушетку и сел в кресло напротив.

Я не стала дожидаться вопроса о домашке и, пошарив в сумке, вынула рисунок. Оказалось, не так уж и сложно нарисовать цветное зеркало с отражением. Время от времени я представляла, что это портрет. В другое время думала о том, что не рисую, а пишу. Ведь писать о зеркалах у меня получалось, и при этом я не испытывала ни малейшего страха. Все это я тут же рассказала своему психологу. Парон Ишхан, внимательно меня выслушав, сделал какие-то заметки в своем неизменном блокноте. Иногда меня так и подмывало выкрасть этот блокнот и прочитать все, что он там пишет обо мне. Ну и не только обо мне...

– Марина, скажите мне, вы так и не ходите в туалет на работе?

Вздрогнув от неожиданного вопроса, я закрыла глаза.

– Да, так и не хожу.

– Почему?

– Это... это... Там везде зеркала! Повсюду! Их невозможно избежать! Представляете, заходишь в туалет, а там вся стена зеркальная. Даже в мужском! Да зачем вообще в туалете зеркала! Я хожу туда... – Здесь я все-таки вспомнила, что мой собеседник еще и мужчина, а не только клинический психотерапевт. – Я просто не могу заставить себя зайти туда. Даже с закрытыми глазами я все равно знаю: они там, во всю стену... Блестящие и совсем не мутные... Не могу, просто не могу. Не могу, не могу, не могу, не могу...

– Хорошо, хорошо. – Шелест страниц и ели слышный росчерк ручки. – Скажите, Марина, вы стали больше общаться с девушками в коллективе?

– Хм, да-да. У меня даже появилась более-менее постоянная подруга. Ее зовут Лейла. Я хожу с ней обедать, а иногда после работы мы идем в кафе.

– Хорошо, Марина. Вы больше не убегаете, когда видите в руках коллег-женщин карманные зеркальца?

– Нет. Не убегаю. Я... Я просто ухожу. Нет, не так. Я даже говорю им, что мне пора, а уже потом ухожу.

– А с Лейлой, вашей новой подругой, вы поступаете также?

– Ох, нет, у Лейлы нет карманного зеркала. Она ходит в наш туалет...

– Здравствуйте, Марина.

– Добрый день, парон Ишхан.

– Устраивайтесь поудобней. Я надеюсь, Марина, вы не забыли, что у нас сегодня сеанс гипноза?

– Помню. – Для вида я повозилась на диване, скрипя кожаной обивкой, и закрыла глаза.

Я уже второй раз подвергалась гипнозу. В первый я ничего не запомнила. Точнее, я помню, как заходила в кабинет, как точно так же, как и сегодня, ложилась на кушетку, закрывала глаза. Помню звук метронома... и все, дальше пустота. Но так как никаких негативных последствий не было, надеюсь, что очередной сеанс расставит все точки над «i».

Еще немного поерзав на диване, я окончательно затихла и навострила уши. Тут же, словно по мановению волшебной палочки, заработал метроном и раздался бархатный, чуть с хрипотцой голос парона Ишхана. Божественный голос. Я была готова слушать его вечно. Его голос был похож на реку с ее течением, то бурным, то спокойным. И эта река несла меня все дальше и дальше, в забвенье.

Темно и страшно. Так страшно, что невозможно дышать. Самый темный угол, одеяло сверху и тихо-тихо. Главное, чтобы он не услышал. Животный ужас растекается по всему маленькому тельцу. Страшно, невозможно. Маленький человечек, скорчившись, забился под кровать и оттуда слышны только нервные всхлипы. Скоро домой должен прийти он. А мамы нет, мама на работе. Еще долго-долго. А он скоро придет. Страшно, как страшно. Все губы искусаны в кровь, красная жидкость уже течет по подбородку. Сглатывает, утирает ладошками лицо. Слезы, сопли, кровь. Как страшно.

В коридоре раздались шаги. Тяжелые шаги. Он пришел домой.

“Мама, мамочка. Мама, мама, мама, мама...

Пусть он меня не найдет. Я буду хорошей, обещаю, я буду делать все-все и учиться буду хорошо, не буду прогуливать уроки и буду во всем помогать маме. Пожалуйста, Боженька, пусть он меня не найдет!”

Шаги раздаются все ближе. Неровные, заплетающиеся шаги. Тяжелые. И он кричит, зовет ее. Но она не выйдет, нет, нет, не выйдет. Он говорит, что не сделает ей ничего плохого, но она не верит, он всегда так говорит, а потом делает ей больно. Где же мама?

Страшные большие руки лезут под кровать. Он нашел ее! Ругается и дышит перегаром. А она уже сорвала горло, но все еще кричит, хрипит, кусается, лягается, ногтями царапает лицо. Нет, нет!

“Мамочка!”

Но он сильнее, еще пару рывков и сильный пинок в живот отбрасывает хрупкое тельце к стене. Он называет ее мелкой дрянью, говорит, что она дочь шлюхи и место ей на улице, говорит, что не обязан кормить ублюдка. И пинает, острый носок ботинка впивается под ребра. Больно, как же больно.

“Мамочка!”

Харкает кровью, пытается отползти, спрятаться, но он достает ее везде. Хватает за шкирку и несет в коридор. Тычет разбитым лицом в зеркало и смеется. Кричит, что вот так, именно так и должна выглядеть дочь шлюхи, приблудыш, мерзкая дрянь. Смеется и плюет ей в лицо. Кричит, что и она должна смеяться. Смейся! Смейся! Маленькая сука! И она смеется, растягивает распухшие губы и каркает. Больно, как же больно...

Бурный поток выносит меня на поверхность. Черт, такое чувство, будто я пробежала стометровку с олимпийскими чемпионами. Большими глотками хватаю воздух. Паника и какой-то необъяснимый страх захватывают внутренности и медленно распространяются по телу. Голова кружится и отдает тупой болью, во рту пересохло... Вот и прошлый сеанс закончился так же. Я ничего не помнила, уставшая и дезориентированная лежала на диване и слушала умиротворяющий голос профессора. Тот самый голос любящего отца, уверенный и рассудительный. Лучший голос на свете.

– Все в порядке, Марина? Как вы себя чувствуете?

С трудом сглатываю слюну в пересохшем горле:

– Мне страшно, профессор. И почему-то больно, все тело ломит. – Вместо нормального голоса из моего горла вырывается хрипение. – Мне трудно дышать!

– Успокойтесь, Марина. Все хорошо. А теперь сделайте глубокий вдох и выдох.

Парон Ишхан вместе со мной проделал дыхательную гимнастику несколько раз. Стало легче.

– Вам лучше?

– Да-да. – Чуть задыхаюсь, но теперь уже спокойней, намного спокойней, мой голос уже не дрожит, и тело расслабилось. – Мне лучше, парон Ишхан. Лучше.

– Вот, держите, Марина, – и он протягивает мне стакан с водой, – выпейте и полежите немного. Я выключу свет и поставлю вашу любимую песню. Поспите.

– Хорошо.

– Здравствуйте, Марина.

– Добрый день, парон Ишхан.

– Как ваше сегодняшнее самочувствие?

– Все хорошо. – Я присела на диван и облокотилась на спинку.

Сегодня полежать меня не тянуло. Все-таки сказывался сеанс с гипнозом, было немного страшновато.

Не сдержавшись, я выпалила:

– Мне стали сниться кошмары! – И тут же замолчала.

– Какие именно?

– Я все время бегу куда-то, вокруг темно и мне страшно. Я очень боюсь. За мной кто-то бежит... точнее нет, не бежит, а идет, медленно, но уверенно. Тяжелой поступью. А я все бегу и бегу... и не могу убежать... – Я замолчала, заново переживая свой сон.

– И что вы при этом чувствуете, Марина? – Его слова вливаются в мое сознание и успокаивают уверенными  интонациями.

– Все время страшно и темно. Мне хочется закрыть глаза и уши, хочется спрятаться. Но я знаю, как только остановлюсь, он тут же настигнет меня. И поэтому бегу.

– И как заканчивается ваш сон?

– Я все бегу и бегу, и врезаюсь в зеркало, но не разбиваю его. Но теперь я не могу бежать, потому что впереди зеркало и в нем... И тут я просыпаюсь.

– И что всего больше пугает вас в этом сне?

– Я, хм... Я даже не знаю...

– Что внушает вам страх?

– Шаги. Шаги за спиной. Я откуда-то знаю, что если они меня нагонят, эти шаги, то мне будет очень плохо.

– А зеркало, Марина? Оно вас не пугает?

– Нет, как ни странно, нет... Наоборот, когда я в него врезаюсь, то чувствую облегчение. Я как будто знаю, что сон сейчас закончится, и все будет хорошо.

– Вы понимаете, что спите?

– Да, да! Когда я вижу зеркало, я осознаю, что все вокруг – это просто сон и мне нужно проснуться. И я просыпаюсь.

– Хорошо, Марина, очень хорошо.

– Здравствуйте, Марина

– Добрый день.

– Как обстоят ваши дела сегодня?

– Хм, работа... – Я снова лежу на диване, сложив руки на животе и глядя в потолок. – Я общалась с мужчиной-коллегой. А вы знаете, они, мужчины, совершенно равнодушны к зеркалам? Алекс сказал, что ни у одного из его знакомых мужчин нет с собой карманных зеркалец. Представляете? – Я удивленно воззрилась на парона Ишхана.

– Я вам говорил, Марина, у мужчин нет привычки носить с собой зеркальце.

– Но я... – Чуть смутившись, я опять стала смотреть в потолок. – Я не поверила. Я думала, вы, как мой психотерапевт, пытаетесь меня успокоить... Но, оказывается, это правда! – Задумавшись и нахмурив брови, я выдала: – Но он все равно какой-то другой..

– Кто, Марина? Ваш новый знакомый – Алекс?

– Да-да, именно он! Он не носит с собой зеркало, но я все равно чувствую, что он такой же, как зеркало... Точнее... – Я надолго замолчала.

– Он внушает вам страх?

– Наверное, может быть...Я не знаю! Я не думала, что боюсь еще и мужчин! Да, раньше я их сторонилась. Да и сейчас сторонюсь. Но я относила это к своей закомплексованности и стеснительности. И еще я боюсь зеркал, поэтому думала, что если кто-то об этом узнает, то будет смеяться надо мной. Но сейчас... Сейчас я опасаюсь Алекса. У него нет зеркала, но он страшный! Почему, парон Ишхан? – Я снова перевела взгляд на профессора.

– Может быть, он дал вам чем-то понять, что опасен для вас, Марина?

– Нет-нет, что вы. Он абсолютно корректно себя вел. Мы поговорили о работе, выпили чай. Он даже угостил меня печеньем! Но все-равно... ведь вас-то я не боюсь!

– Здравствуйте, Марина. Проходите.

– Добрый день, парон Ишхан.

– Вам больше не снятся кошмары?

– Нет, я о них забыла.

– И когда они прекратились?

– Хм, не помню... Нет, не помню.

– Марина, расслабьтесь. Закройте глаза, подумайте о чем-нибудь приятном. О том, что вызывает у вас улыбку и чувство радости или спокойствия.

Зря он сказал про улыбку и спокойствие. Я сразу же представила его. Высокий, со смуглой кожей, с темными волосами и хищным разлетом бровей, с внимательными карими глазами, орлиным носом и доброй улыбкой. Парон Ишхан – мой идеал мужчины. И плевать, что он старше меня на двадцать лет. А какой у него голос, за такой голос можно продать душу дьяволу! Иногда мне казалось, что все свои болезни я придумала только ради того, чтобы ходить к нему на сеансы... Дурочка, конечно, но почему-то такая мысль меня радовала.

– Вы расслабились, Марина? Вам удобно?

Я только кивнула.

– Хорошо. А теперь слушайте мой голос. – И он заговорил неспешно, четко и уверенно: – Ваше дыхание становится медленным и расслабленным. Тяжесть зарождается на вашей макушке, опускается на глаза, шею, переходит на грудь и живот, спускается на бедра, колени, икры и доходит до пальцев рук и ног...

Сегодня она спряталась в шкафу, завесившись куртками. Сглатывала непрошеные слезы, пытаясь удержать всхлипы. Он опять скоро придёт.

Ну зачем, зачем мама приняла его обратно! Ведь им было так хорошо вдвоем! Она все-все делала. Хорошо училась, помогала по дому, убиралась, стирала, готовила кушать. Она была очень послушной. И пусть иногда они жили впроголодь, но зато его не было. Она даже не ела, отдавая матери свой кусок, лишь бы он не пришел, лишь бы мама поняла, что она сделает все-все, что та ей скажет.

Но он здесь. Снова. И теперь страх не отпускал ни на минуту. Он казался добрым, иногда улыбался. Но она ему не верила. Будет больно, все равно будет больно. Она знала. Как страшно, боже, как страшно.

“Боженька, пожалуйста, пусть он опять уйдет! Боженька, пожалуйста, пожалуйста! Я буду еще лучше, правда, обещаю, я буду стараться еще больше! Пожалуйста, пожалуйста...”

Дверь резко хлопнула, в коридоре раздались тяжелые и неровные шаги. Он пришел.

“Нет, нет, нет... мамочка...”

Он кричал, опять кричал, что она маленькая дрянь и сука, что она неблагодарный ублюдок, которого одевают, поют и кормят. Он звал ее, он хотел, чтобы она к нему сама вышла. Но она не могла, не могла!

“Боженька, пожалуйста!”

Гремела посуда, что-то разбилось, раздался оглушительный мат и треск. Хлопали дверцы кухонный шкафчиков, было слышно, как скрипнула кровать... Он ищет ее.

“Боженька, сделай так, чтобы не нашел, пожалуйста!”

Она закопалась еще глубже в шкаф, практически слившись со стенкой и закрыв глаза. Она не хотела видеть его, когда он ее найдет.

“Боженька, пожалуйста...”

Дверца шкафа открылась и ее ослепил свет. Грязные руки раздвинули одежду и наткнулись на маленького человечка. Он нашел ее, рывком вытянул из спасительного нутра шкафа и швырнул об стену. Она ударилась головой об зеркало и разбила его. Почувствовала, как по затылку потекло что-то мокрое и липкое, руками шарила по полу, пытаясь встать, но натыкалась только на острые осколки и на его голос.

«Видишь, что ты сделала, маленькая дрянь? Сука, дочь шлюхи!» – Он ткнул ее носом в осколки: – «Смотри, смотри на себя, еб***ый ублюдок»...

– На счет три вы окончательно проснетесь. Раз, два, три.

В воздухе разносятся звонкие щелчки пальцев. Мне опять нечем дышать, я тру руками лицо, пытаясь стереть остатки гипноза. Все тело пронизано усталостью и мне страшно, очень страшно.

– Марина, вы хорошо себя чувствуете?

– М-м-м , да... Скорее, да. Просто усталость и... мне страшно.

– Почему вам страшно? Вы что-то вспомнили?

– Нет-нет, я ничего не помню. Ничего, – слишком поспешно, слишком нервно, – ничего не помню, ничего, ничего, ничего...

– Успокойтесь, Марина. Помните нашу дыхательную гимнастику? Давайте, вдох-выдох, вдох-выдох. Вам лучше?

– Да. Я... Я... Я устала, профессор, можно мне отдохнуть?

– Марина, вы должны рассказать все, что вспомнили.

– Я... я не могу, профессор. Это... это не зеркало. Это... Я...

– Хорошо, Марина. Тогда давайте напишем. Помните наши первые сеансы? Мы с вами сочиняли рассказы о зеркалах. Теперь вам нужно написать все, что вы вспомнили. Давайте, Марина. Я верю в вас, вы сможете. – И он протягивает мне листок бумаги с карандашом. – Я знаю, что у вас все получится. Вы большая молодец!

– Но я... – Я неуверенно смотрю на белый лист бумаги, верчу в руках карандаш.

– Марина, если вам будет удобней, я дам вам планшетку.

– Нет-нет. Я сяду, сяду. – Присев на краешек кожаного дивана и сгорбившись над журнальным столиком, я вновь уставилась на листок. – Парон Ишхан? – Я взглянула на него.

– Я все время буду с вами, Марина. Мы справимся с этим вместе. Не бойтесь, я с вами.

Он протянул ко мне руку и мягко провел по щеке, на которой виднелся белесый шрам. Теперь я знала, откуда он у меня взялся.

 *Парон - у западных (диаспоровских) армян принято: "парон" + имя - вежливая форма обращения к знакомому человеку старшего поколения.