Пролог

Два месяца назад

Вначале был вой сирен, сообщающих о перегрузке, предупреждение о столкновении, сигнал угрозы разгерметизации. Один сплошной вой, писк, визг всевозможных датчиков. Затем был удар. Меня подбросило в сон-капсуле так, что я ударился лицом о стеклянную крышку, – и темнота.

Противный писк врывается в сознание. Он режет слух, сводит с ума. Кто-нибудь, отключите его. Пытаюсь сказать это, но слышу только писк. Периодический затяжной писк. Я знаю, что он означает. С трудом открываю глаза и вижу лишь синюю дымку передо мной. Протираю глаза и чувствую влагу на них. Откуда жидкость на моем лице? В сон-капсуле нет жидкостей. Эта нелогичность вгоняет в ступор. И тут я вижу свои руки, и кровь на них. Снова дотрагиваюсь лица. Обследую каждый участок кожи, пока не нахожу кровоточащую рану на лбу. Зрение постепенно фокусируется, и вместо дымки вижу голубое стекло треснувшей крышки.

Писк датчика, треснувшая капсула – все постепенно складывается в понятную мне картинку. Приходит понимание, что корабль потерпел крушение, но я остался жив. В памяти всплывают картинки того, что было до моего сна. Эти воспоминания мне сейчас не нужны. Протокол выживания первоочереден. Все остальное – после. Буквально заставляю себя вспоминать, что нужно делать в таких случаях. На ощупь нахожу небольшую кнопочку у изголовья. Нажимаю на нее, активизируя экстренное открытие капсулы. С громким шипением нагнетаемого воздуха капсула слегка приподнимается. Нахожу силы оттолкнуть ее. Сажусь. Осматриваю помещение. Оно все еще герметично. Значит, я могу обойтись без кислородного катетера. На выдохе выдергиваю его из собственного горла. И наконец чувствую себя человеком. Вот так, сидя в полуразрушенной капсуле, вдыхаю полной грудью. Первое, что я делаю, зову ее:

– Эл?

– Капитан. – слышится из динамиков ее мягкий голос. И я почти счастлив слышать ее. Значит, все не так плохо, как мне думается.

– Эл, отчет по посадке на три-бета-сорок пять!

– Такого отчета не существует, капитан, – спокойно отвечает Эл.

Как так? Посадка была. Я ее почувствовал собственным разбитым лбом, проснулся перед посадкой, значит, компьютер включил протокол посадки. Какого черта нет отчета? Я начал злиться.

– Как нет такого протокола? Была посадка, значит, и есть отчет. Эл! Дай мне его!

– Капитан, отчета не существует. Посадка совершена на Земле, – такой же спокойный тон. А я перестал напрочь что-либо понимать. – Капитан, вам сообщение с кодом ноль-один.

Всего лишь несколько простых слов. Всего лишь простой код из двух цифр, а у меня холодеют руки от ужаса. Непослушными губами произношу:

– Воспроизведи.

На голограмме появляется худое лицо мужчины. Он пристально вглядывается в камеру, словно пытается одним взглядом донести информацию. Надрывно кашляет и только потом говорит:

– Это станция Южный полюс. Все, кто меня слышит. Я активировал код ноль-один. Теперь это наша последняя надежда. Два дня назад...

То, что слышу потом, переворачивает весь мой мир с ног на голову. Точнее, разрушает его без остатка.

***

Из записей в бортовом журнале

Кто бы знал, что, отправляясь в самую отдаленную точку Галактики и собираясь находиться в сон-капсуле двести пятьдесят лет, я просплю все пятьсот и проснусь не на три-бета-сорок пять, а на родной Земле? Только из-за того, что бортовой компьютер получит код ноль-один и свернет обратно почти перед самой высадкой. Вглядываясь в экран, где транслировался окружающий ландшафт, я не узнавал собственную планету. Нет того сине-зеленого шара, что кружил вокруг Солнца. Есть огромный пустынный радиоактивный шар на том же самом месте. Каждый вечер перед сном я смотрю на этот экран и не могу поверить. Не могу поверить даже после целого дня, проведенного там, снаружи. Не могу поверить даже сейчас, когда целую неделю исследую близлежащую территорию на транспортнике в поисках таинственного Ковчега. Почему этот мужчина не мог объяснить, что такое Ковчег? Почему он так долго говорил о том, что это важно? Будто я бы не понял это сейчас, видя всю картину. Но для самой важной инструкции он оставил всего лишь пару секунд, в которые вошли лишь несколько слов: «Найдите Ковчег – это единственная надежда на спасение». Что за Ковчег? Где его искать? Что с ним делать? Ни одной подсказки. Только «найдите Ковчег на Южном полюсе».

И вот он я, последний представитель человечества, скорее всего, нахожусь на Южном полюсе. За бортом корабля вместо привычных моему сознанию холода и вечных льдов раскаленное плато, песчаные бури и изредка встречающиеся остатки человеческой цивилизации. Где – скелет зданий научных сооружений, где – остатки транспорта и иногда кости. Нет, не человеческие. Их давно смыло водой, которая когда-то побывала здесь. Это останки неких древних исполинов, чьи тела еще до замерзания Антарктики были тут подо льдами, благодаря чему и сохранились.

Только видя такой контраст, понимаешь, насколько долгий период – пятьсот лет. Пятьсот лет сна. Для меня еще на прошлой неделе тут обитали научные сотрудники, ездили транспортники, летали самолеты. Сейчас только ветер, смертельная радиация и жара. Как такое могло случиться? Как мы, человечество, могли допустить такое? Никак не могу поверить в это. Рассвет человечества. Мир и благодать. Полностью автоматизированное производство. Отсутствие нищеты и недовольных. «Утопия», – говорили скептики, но сами прохлаждались на морских курортах, пока роботы выполняли всю тяжелую работу. Жили, радовались жизни, стремились достичь неизведанных земель. Исследовали космос. Нашли пригодную для жизни планету. После экспедиции моей команды уже готовилась первая волна заселения три-бета-сорок пять. И вот – ничего. Никакого будущего. Призрачная надежда на какой-то Ковчег. Да и спасет ли этот Ковчег теперь человечество? Скорее всего, нет. Спасать нечего. Ни одной живой клетки на всей поверхности планеты, кроме меня. Даже бактерии, и те превратились в прах. Так есть ли смысл изо дня в день снова выходить в опасную действительность и искать неведомо что? Не лучше ли просто лечь и умереть? В любом случае провизии мне хватит на пару месяцев. Экспедиция хоть и была долгосрочной, но большую часть этого времени команда должна была провести в анабиозе. Лишь короткая недельная высадка на планету и вылет обратно. Я растягиваю провизию. Мне хватит. Больше живых на корабле нет. Во время посадки четыре из пяти капсул были полностью повреждены, и спящие в них просто не проснулись. Я один на всем корабле. На всей планете.

***

Вездеход, рассчитанный на обследование поверхностей планет, не приспособленных для жизни, медленно полз по плато. Никакая преграда не могла остановить такое чудо техники – самая последняя разработка. Внутри кабины за тройным толстым стеклом в лучах палящего солнца изредка блестел шлем пилота. После каждых нескольких километров вездеход застывал на месте, а пилот крутил головой в разные стороны, высматривая что-то. Разочарованно мотал головой, и вездеход трогался дальше.

– Эл, квадрат 34 чист.

– Отметила, капитан.

Плечи пилота приподнялись и опустились от глубокого вздоха. Он устал. Устал вот так ехать, вглядываясь в эту красно-бурую пустыню. Он перестал надеяться, что успеет найти то, что искал. Да и есть ли это?

– Капитан, расход воздуха превышает норму.

– Знаю, Эл. – Он попытался успокоить свое дыхание. С каждым днем это удавалось все сложнее. И дело даже не в накатывающей временами панике. Он болен. Ему осталось не так долго при частых выходах за борт корабля. Слишком высокая доза. Стенки транспортника не могли обезопасить его от столь высокого излучения. Только на корабле, с его защищенным от космической радиации корпусом, он мог быть в безопасности, но нельзя там находиться вечность. Корабль неисправен. И если пилот не найдет способ улететь с планеты, то в скором времени на лице Земли появится очередной скелет. – Еще десять километров, и я возвращаюсь.

– Хорошо, капитан.

И вездеход снова продолжил свой неспешный ход вперед.

– Знаешь, Эл, а я любил воду, – болтает он с компьютером, не имея возможности поговорить с кем-нибудь другим.

– Вполне возможно, капитан, – отстраненно отвечает Эл.

– Или не любил? Черт, Эл я не помню, что я любил раньше. И любил ли?

– По статистическим данным девяносто девять процентов имеют привязанность к определенным вещам либо людям, называя это любовью.

– Нет, Эл. Ошибаешься. Не девяносто девять процентов. А сто процентов. Я и есть эти сто процентов. И я не могу вспомнить, любил ли я что-либо до всего этого. Скажи мне, Эл, какой процент ретроградной амнезии у людей в случае травмы головы?

– Тридцать восемь и девять десятых процента, капитан. Но у вас нет травмы головы. У вас не ретроградная амнезия.

– С чего ты решила, что я думаю о себе? – Он начинал раздражаться. Все, что бы он ни предположил о провале в своей памяти, Эл раз за разом опровергала.

– Согласно вербально-голосовому анализу, вы предполагаете именно это, капитан.

– Дура ты, Эл, – устало произносит он и замолкает.

– Мои интеллектуальные способности не соответствуют параметрам определения слова «дура». Вы снова ошибаетесь, капитан.

– Замолчи. Прошу тебя, замолчи, – срывается он, резче нажимая на кнопку ускорения.

Вездеход дергается и замирает.

– Твою мать! Эл?!

– Да, капитан?

– Вездеход!

– Заклинило один из ускорителей, капитан. Возможно попадание инородного предмета. Вы потеряли в скорости сорок процентов.

– *ля! Не могли снабдить экспедицию более стойким оборудованием! – в порыве злости ударяет он по панели.

– Оборудование до высадки было исправно, капитан. Износ деталей, не рассчитанных для таких условий, обычен в данной ситуации.

Он понимал, что компьютер прав. Оборудование было рассчитано для мягкого климата иной планеты. Но в данную минуту он мог хоть так выплеснуть то, что копится не первый день. Все эта чертова экспедиция. Не будь он там, так же быстро умер со всеми. А сейчас мучается в одиночестве.

– Капитан! Напоминаю, у вас перерасход кислорода.

– Да знаю я! Заткнись! – выключает он интерком.

Проходят долгие минуты, прежде чем он успокаивается. Проверив датчики кислорода и топлива, снова включает связь с компьютером:

– Эл, я возвращаюсь.

– Хорошо, капитан.

Вездеход поворачивается на месте и начинает набирать ход. Теперь транспортник едет еще медленнее, чем раньше. Пилот больше не смотрит по сторонам. Путь обратно он помнит наизусть. Искать тут ему нечего. Он больше не говорит с компьютером. Эл плохой собеседник. Слушает, но всегда выдает свое независимое и объективное мнение, которое пилоту ни к черту не нужно. Он хочет обычного субъективного общения ни о чем, без неопровержимых доказательств и правоты другого.

На очередном километре компьютер заговорил сам.

– Капитан, приближается электромагнитная буря. Время входа в точку – два часа.

Пилот снова ругается, нажимает на ускорение второго двигателя, но вездеход лишь чихает в ответ и так же мерно катит вперед, не увеличив скорость ни на йоту.

– Эл, отключи все вспомогательные системы.

– Да, капитан, отключаю.

Он смотрит на трек-лист и понимает, что с такой скоростью как раз попадет к кораблю в момент разгара бури. Это очень плохо. Вся компьютерная система корабля полетит к черту, как и системы вездехода. Если бы было возможно, он сам бы подталкивал вездеход вперед. Но там снаружи без специального снаряжения он умрет за считанные минуты. Слишком большая доза радиации.

Потерять бортовые системы означает неминуемую смерть. Он не боялся этого. Уже нет. Каким-то чудом он успевает в последние минуты, прежде чем точку посадки корабля накрывает мощнейшей электромагнитной бурей, задраить все люки, полностью загерметизировать центр корабельного компьютера и отключить все электронное оборудование. Сидеть в полной тишине и темноте, пока там, за толстым слоем внешних изоляций и защитного корпуса, завывает буря, которую нельзя ни увидеть, ни услышать, но которая стала частым явлением на Земле.

***

Из записей в бортовом журнале

В такие времена, сидя в полном одиночестве на полу мозгового центра корабля, не видя вокруг абсолютно ничего, я вспоминаю то сообщение, что было доставлено ко мне на борт. Я так часто прокручивал сообщение на экране, что знал его наизусть. До самых незаметных мелочей. Видел небольшие раздражения на тощем лице того человека, слышал, как он надрывно кашляет, порой почти захлебываясь, видел лопнувшие сосуды в глазах. Понимал, что тот человек умирает. В тот момент, пока говорил, он необратимо и быстро двигался к своему жизненному концу. Я даже помню, как выглядела комната, в которой велась запись. Светло-серые стены с небольшим абстрактным узором. Картина, изображающая закат, за спиной говорившего. После очередного, уже даже не помню какого, просмотра записи, я перестал смотреть на человека. Я смотрел на картину. На игру красок на небе, когда последние лучи солнца покидают местность. Дивился мастерству художника, который смог передать все невероятное богатство линий на холсте, и не только линий. Смотря на картину, ощутил, что слышу шум прибоя вдалеке, чувствую прохладный бриз на своих щеках. Сейчас это было единственной моей отрадой. Единственное, что спасало от гнетущей действительности и ночей кошмаров.

А еще я пытался понять – почему? Той скудной информации, что дал человек, не хватало. Что я знал о причинах? Почти ничего. Только несвязное бормотание умирающего человека между его восклицаний: «Боже, как мы ошиблись. Это наша собственная вина. Насколько надо быть бесчеловечным. Только человек мог совершить такое! Мы сами создали его».

Кого его? Возможно, человек имел в виду искусственный разум, который и стал одной из причин катастрофы. Из более ясных предложений того человека было ясно, что в какой-то момент начались стычки между роботизированным населением Земли и людьми. Но ничего конкретного так и не сказано. Было бы проще винить кого-то, если бы он сказал: «Это они, роботы, во всем виноваты». Но такого в его речи нет.

Возможно, он имел в виду того хакера, что взломал систему и ввел вирус для уничтожения всех носителей искусственного интеллекта. Или не для уничтожения. Но тот вирус не справился. Система выдержала. Или справился, потому что система получила ошибочные директивы.

Возможно, он имел в виду главу экстремистского движения «Нет роботу», который призывал взорвать основные цеха заводов по производству роботов.

Но факт остается фактом: кто-то или что-то нажало на кнопку – и сотни и межконтинентальных ракет с атомными боеголовками взвились на небо, а спустя несколько минут взорвались на целях.

Я дословно помню его последние слова. В них не было надежды на его собственное выживание. Он просил лишь спасти человечество. Не себя.

«Мы – последняя станция, на которой есть еще живые. Но это уже необратимо. Температура атмосферы повысилась в два раза. Ледники тают, радиационный фон даже тут превышает предельно допустимые нормы в десятки раз. Через пару месяцев начнется ядерная зима. По последним спутниковым данным на Антарктиду надвигается буря. По какой-то причине произошли изменения в электромагнитном поле Земли. Теперь очень часты такие бури. После нее у нас уже не будет оборудования, чтобы дать сигнал бедствия. Прошу вас, найдите Ковчег – это единственная надежда на спасение. Активируйте протокол. Код активации выслан вложенным файлом. Спасите человечество».

Так проходят дни и недели. Бури накатывают внезапно. С каждой такой бурей я теряю все больше и больше зондов оповещения, которые не успевают вернуться на корабль. Наступит тот день, когда их больше не останется, и я буду не готов к буре.

Еще в самый первый день на Земле я столкнулся бурей и знаю ее последствия. Точнее, с бурей столкнулся зонд, и тут же прекратилась подача информации с него. Спустя два дня я нашел зонд без каких-либо внешних повреждений. Но внутри все полупроводники расплавились. Ни одной функционирующей схемы. И с каждой новой бурей, сидя тут у кнопки экстренного включения системы, я боюсь, что однажды после ее нажатия, Эл мне больше не ответит.

***

Прошло уже много часов ожидания. Без внешних датчиков он был слеп и глух и понятия не имел, закончилась буря там, за бортом, или нет. Он всегда рисковал, нажимая на кнопку пуска, и всегда надеялся. Так же как и сейчас. Одно нажатие – и тишина. Ничего не изменилось. Система не ожила.

– Эл? – В его голосе была слышна паника. – Эл!

Неожиданно загорается свет и включаются датчики.

– Да, капитан? – слышит он знакомый, всегда спокойный голос бортового компьютера, единственного его друга и собеседника. Если бы можно было обнять, сейчас он до боли стиснул бы эту самую Эл в собственных объятьях, но, увы, бортовой компьютер нельзя обнять. В такие моменты он жутко скучал по прикосновениям, по тактильным ощущениям кого-то живого.

– Эл, проверь все системы. Выпусти зонды оповещения.

– Уже делаю, капитан. Технические системы функционируют на двадцать процентов. Система жизнеобеспечения – на шестьдесят процентов. Получаю данные от зондов. Магнитной аномалии нет. Буря прошла, капитан.

– Хорошо, Эл. Ты молодец.

– Спасибо, капитан. Всегда к вашим услугам.

Да, это были слова благодарности, но в них не было ни толики эмоций. Она лишь копирует нормы общения людей. За похвалу надо поблагодарить.

– Эл, на сколько дней еще хватит продовольствия?

– С такой скоростью их потребления хватит еще на три дня, капитан.

– Воды?

– Пять дней.

– Воздухоочистительных фильтров?

– Четыре дня.

Это был приговор. Четыре дня до полного уничтожения. А он так и не нашел Ковчег. Не выполнил единственное задание, что было важно.

– Эл, сколько квадратов еще не обследовано?

– Триста сорок восемь. По предварительным анализам это двадцать пять суток, учитывая износ транспортника и зондов.

Он должен как-то ускорить процесс поисков. У него нет этих двадцати пяти суток. Он пытался придумать что-то. Но физическое состояние собственного тела становится его противником. Он все больше устает, все чаще не может выполнить элементарные задания, все обширнее провалы в его памяти. Порой он забывал, что делал вчера.

– Эл, запусти поисковые зонды.

– Цель поиска, капитан?

– Биоорганическая материя по всей планете.

– Капитан, мы уже делали этот поиск. Результаты – ноль биоорганической материи.

– Черт! – Должен же быть еще какой-то вариант. Он должен найти этот чертов Ковчег. – Каковы были параметры поиска?

– Все обитаемые материки и острова, кроме Антарктиды.

– Почему я исключил Антарктиду?

– Вы сказали, что жизнь тут была только на леднике. С исчезновением ледника все живые формы унесло водой.

– Эл, поиск биоорганической материи на материке Антарктида.

– Слушаюсь, капитан.

Он не знал, на что надеялся. Он был прав, когда первый раз отсек этот материк от поиска в целях экономии ресурсов. Да и что тут искать? Он видел, что осталось от материка. Пустынное плато. Жизнь тут никак не могла сохраниться. Но у него нет выхода. Снова выезжать на неисправном вездеходе, снова искать сам он уже не в силах. Теперь остается ждать.

***

Из записей в бортовом журнале

Я дождался. На исходе третьего дня, когда продовольствие уже закончилось, и я дожевывал последний энергетический батончик.

– Капитан,– неожиданно заговорила Эл, – зонд номер тринадцать обнаружил неизвестный объект.

Я не сразу поверил, что чудо случилось. Мне нужно было подтверждение, что объект и есть тот самый Ковчег, который спасет человечество. В последние три дня, сидя безвылазно в металлических стенах корабля, я стал медленно сходить с ума. Ночами просыпался, оттого что задыхался. Орал на Эл, чтобы повысила содержание кислорода на борту. Компьютер упорно твердила, что содержание кислорода в норме. Но я не верил. Мне не хватало воздуха. Я перестал доверять одному из совершенных компьютеров. Мне казалось, что из-за бурь Эл начала сбоить. Потому и не сразу поверил сейчас.

– Изображение?

– Передаю на ваш экран.

Я смотрел на этого исполина, возвышающегося над пустынным плато. Он был подобен пирамиде средь песков Сахары. Такой же огромный и так же нет логического объяснения, как он оказался там.

– Что показывают сканеры?

– Это корабль, капитан. Неизвестной мне модели. Вероятно, был создан после нашего отлета. Внутри замечены следы биоорганики.

Люди! Возможно, там были живые люди. Но почему они сами не могли активировать корабль? Думать удавалось с трудом. Сконцентрировался на самом важном.

– Эл, где он?

– Шестьдесят седьмой квадрат.

Это недалеко. Я мог добраться туда в течение дня. И сделаю это. Я спасу человечество. В этом – мое предназначение. Пусть умирая, но сделаю. С появлением Ковчега появилась и надежда. За двести пятьдесят лет, что я находился в анабиозе, наука продвинулась вперед. И если есть технологии, чтобы спасти меня, то они там. Может быть, я еще буду жить.

Я не веду записи на цифровом носителе. Еще несколько лет, и бортовой компьютер так же расплавится, как зонды. Не знаю, для чего пишу. Возможно, надеюсь, что спустя тысячелетия люди сюда вернутся, когда тут будет безопасно. Возможно, найдут мои записи и смогут избежать той же участи, что постигла людей на Земле.

На этом все. Я иду к своему спасению. Если я не справлюсь, то будущего нет ни для чего.

***

Ковчег он увидел за несколько километров. Настолько огромен он был. Он не мог припомнить такого большого корабля. Пока он ехал, не раз думал о том, почему корабль остался не поврежден, почему его не снесло ударной волной. Ответ был только один. Корабль был построен глубоко в ледниках Антарктики и защищен от первых и самых разрушительных действий атомного удара. Затем корабль пережил сотни лет атомной зимы, затем еще сотню лет испепеляющей жары и аномальных бурь.

На самом подъезде вездеход перестало трясти на неровностях. Гусеницы транспортника царапали металлическую поверхность площадки, на которой стоял Ковчег. Пришлось дважды объехать Ковчег по периметру, пока не обнаружил ворота. Вплотную подвел вездеход к воротам, но ничего не происходило. Пилот долго смотрел на поверхность корабля, гадая, каким же образом войти внутрь, если нет компьютера, это регулирующего. Должен был быть механизм экстренного открывания ворот, но отсюда из кабины транспортника он его не видел.

Он потерял полчаса, пока надевал на себя защитный костюм. При таких дозах, что сейчас на планете, костюм его не спасет, но даст время. Главное – время. Когда попадет на Ковчег, его подлечат. Он верил в это, потому что верить больше было не во что.

Он вышел из вездехода и отправился к воротам. После десяти шагов начал чувствовать на собственном теле, насколько сейчас опасно быть на открытом воздухе. Он словно жарился в своем костюме. Пот лил градом, в глазах поплыли круги, подташнивало. Еще шаг, к самим воротам. Дотронулся до их поверхности и едва заметил, как створки начали расходиться. Он уже путал реальность и свои мечты, но шел вперед. Оказался в шлюзовой камере. Ворота сразу же после этого закрылись обратно. В камере загорелся красный цвет опасности и начал нагнетаться некий сиреневый газ. Он уже не думал, просто шел сквозь эту дымку вперед. Долго стоял, прижавшись головой к очередному люку, пока дымка не рассеялась и не загорелся зеленый цвет. И просто ввалился в темное нутро корабля, когда люк открылся сам.

Спустя какое-то время он снова пришел в себя. В ковчеге было светло. Энергообеспечение работало. Хотя он и помнил, что, когда открывался люк, освещения не было. Огляделся. Это не было что-то неведомое ему. Обычные коридоры обычного корабля, многочисленные двери в отсеки, надписи на них. С третьей попытки он смог встать и отправиться дальше. Пытался разглядеть скачущие буквы надписей, пока не обнаружил лифт.

– Командный отсек, – произнес он пересохшими губами. И не удержался на ногах, когда лифт плавно начал движение.

Он думал, что попадет непосредственно к главному бортовому компьютеру. Вместо этого створки лифта открылись в огромном зале. Стены, пол и потолок сверкали от отшлифованного до блеска металла. Где-то тут и находился основной компьютер. И он снова, превозмогая слабость, встает и идет вперед, цепляясь за стены. От одной двери к другой, разглядывая названия на табличках. Он прошел мимо «Инкубатора», «Первичной адаптации», «Лазарета», «Классной комнаты (не человек)», «Классной комнаты (человек)», «Парника». Он не понимал, что означают эти названия. Их было много: десятки дверей с табличками, которые ему ни о чем не говорили. В одну из комнат он все же заглянул. На двери висела табличка «Няни. Обслуга».

Как только он сделал шаг в отсек, включилось освещение, и он увидел сотни роботов в выключенном состоянии. Это были роботы-рабочие, роботы-охранники, но среди них он заметил странных замерших созданий. Подойдя к первому из них, прочитал надпись: «Нянька-леопард». Робот был действительно похож на замершего перед прыжком леопарда. Он прочитал десятки названий, увидел десятки животных. «Нянька-шимпанзе», «Нянька-орлан» и прочие виды животных, начиная от самых мелких грызунов до самых крупных слонов. Дольше всего он стоял у двух роботов, вглядываясь в их настолько натуральные черты лица, не веря собственным глазам, что это неживое. «Воспитатель. Человек. Ж.» и «Воспитатель. Человек. М.» – так было написано на их табличках.

Увиденное запутало его еще больше. Он с трудом оторвал свой взгляд от человекообразных роботов и вернулся в главный зал. И снова шел дальше, наталкиваясь на странные названия отсеков, пока не нашел то, что мог узнать. Знак биологической угрозы. На его попытки открыть дверь на экране сразу же высвечивалось сообщение: «Эмбриологический материал. Введите код доступа для входа». Он не знал этот код и пошел дальше, едва передвигая ноги от слабости. Наконец добрел до огромной ниши без дверей. У самого входа стояла клавиатурная панель.

Он надеялся, что не ошибается, вводя код активации. Прошла минута, но огромный экран перед ним все так же не загорался. Шла вторая. Он терял надежду с каждой секундой, когда экран перед ним неожиданно засветился, показывая данные со всего корабля.

– Капитан, – послышался в динамиках более строгий, чем у Эл, женский голос.

– Скажи, кто ты? Что все это означает? – Он не мог говорить громко, горло саднило.

– Я бортовой компьютер автономной рекреационной системы «Ковчег», созданной для восстановления большей части биологических агентов Земли из эмбриональных клеток на любой пригодной для существования планете. Вы ввели код активации, это означает, что жизнь на Земле для этих существ не возможна. Я начинаю порядок взлета. Место приземления – планета три-бета-сорок пять. Прошу вас, капитан, покиньте борт.

– Что? Ты не можешь меня об этом просить. Я человек! Последний человек на Земле. Ты должна спасти меня!

– Капитан, покиньте борт. На борту имеют право быть лишь живые существа и роботы без самообразовывающегося искусственного интеллекта. Вы – не человек. Вы бионизированный робот серии «Гуманоид» модель «Капитан корабля», – вещал компьютер.

– Нет! Я человек! – взревел он. Что, черт возьми, происходит? Он только поверил, что, возможно, спасется.

– Первая модель данной серии была создана в две тысячи восемьсот пятом году. Были выпущены десять различных моделей. Роботы данной серии саморазвивающиеся, самообразовывающиеся и созданы для полной социолизации и биологизации их в человеческое общество.

– Нет! Заткнись! Я чувствую. Мне больно. У меня течет кровь. Бьется сердце! Я человек!

– Бионизированные модели – это металлический скелет, на который искусственно привиты органические ткани. У них есть все органы. Они питаются, производят отходы, так же как люди. Энергию получают в результате биохимических процессов. Они чувствуют, думают аналогично человеку. Единственное отличие – металлический скелет и искусственный разум вместо мозга.

– Я человек!

– Роботы серии «Гуманоид» запрещены в производстве в две тысячи восемьсот тридцать четвертом году в связи с их нестабильностью. Они настолько считали себя людьми, что возникало неразрешимое противоречие. Роботы сходили с ума и стали представлять опасность для человечества. Советом безопасности человечества саморазвивающийся искусственный разум признан опасным и запрещен. Были уничтожены модели с такими параметрами, кроме одного экземпляра – капитана корабля «Атлания», который уже был в полете к планете три-бета-сорок пять.

– Ты ошибаешься, я – человек! Ты должна спасти меня! – Он не мог поверить в бред, который нес этот компьютер. Он намерен тут остаться и ничто не заставит его покинуть корабль. – Я остаюсь!

Бортовой компьютер был иного мнения:

– Опасность для биологического вида. Активировать охранников.

Он даже опомниться не успел, как его схватили два робота. Он кричал, отбивался, насколько хватало сил. Но все тщетно: что может он, человек, против двух роботов-охранников? Он слышал обратный отсчет, когда его выкидывали наружу. Он стучался в створки ворота, скребся, умолял, просил, приказывал взять его с собой. Слезы катились по его щекам, и каждый раз он твердил:

– Я – человек. Я – не робот. Я – человек.

Потом его отбросило ударной волной. Корабль оторвался от стартового стола и взвился в желто-оранжевое небо, прочь от мертвой планеты ради спасения человечества. А в отдалении лежало сломанное тело в луже собственной крови, в разорванном защитном костюме. Его кожа местами обгорела. Но он лежал и смотрел на улетающий корабль, а его губы беззвучно шептали:

– Я – человек.

И он повторял и повторял это, пока маленькая красная лампочка в его голове не потухла.

Человек стремится стать богом и создать столь же совершенный разум, как он сам. И в этом стремлении у человека нет границ.