Пробок не было, в запасе оставался час. Домой к отцу не пошла, он на работе, гуляла вокруг университета. В архитектурном корпусе открытая дверь, взяла и заглянула. Никто не прогнал, не спросил, что я тут потеряла. Светло, просторно, кроссовки скользят по паркету. Задрала голову вверх — потолок из прозрачных пирамидальных фонарей. Прикольная у кого-то фантазия. По широкому коридору попала в зал с чертежами, макетами, инсталляциями, скульптурами и картинами. «Выставка студенческих и дипломных работ» — гласила табличка. На тренировку опоздала. Задержалась, читая информацию для абитуриентов. На следующий день подала документы в приемную комиссию и сообщила отцу о своем выборе. — Что ж, раз решила, значит, решила, — согласился папа, уставший смотреть на мытарства дочери. — Не экономический, но тоже неплохо. В августе поздравила Мишу с днем рождения. Крутила, крутила в руках телефон, решилась и набрала смс-ку. После традиционных пожеланий написала: «Давай мириться». Ответ не получила. Утешалась мыслью: может, ему в Ираке не до того, а может, не решил, достойна ли я его доверия. Или вообще не брал с собой мобильный с второстепенными номерами. Пылится где-нибудь в столе. Сдала экзамены, нашла свою фамилию в списках зачисленных на первый курс бюджетного отделения и первого сентября получила студенческий билет. Одноклассница Люсинда немного не угадала. Вместо семейно-строительного получился архитектурно-строительный. — Почему ты не выбрала архитектуру? — поинтересовалась мама. — Она престижнее. У тебя совсем нет амбиций — Чего нет, того нет, — повинилась я, умолчав о своем уровне рисования, недостаточном для обучения престижной специальности. Начнется пилеж из-за художественной школы, упущенных возможностей, и прощай, выходной. Посмотрела на часы – семь утра. У нее, за океаном, девять вечера. Могла бы спокойно позвонить чуть позже, а я досмотрела б интересный сон. — Я посещаю факультативные занятия по дизайну, — ответила в оправдание. Включив громкую связь, положила телефон на подушку, пытаясь и к сновидению вернуться, и не упустить нить разговора. Автоматически вставляла «да» и «ух ты» в монолог об Оушен драйв и богемной Арт деко, застроенной особняками. На шикарных дорогах, цивилизованной чистоте, порядке и поездке с Белкой в Диснейленд чуть не прокололась, зевая в Михаил Потапыча. Оживилась на музее Дали и окончательно проснулась на катании по заболоченной местности в национальном парке «Эверглейдс». — К вам подплывали крокодилы? Ничего себе! Из аэросаней никто не выпал? Никого не слопали? Мой последний вопрос стал поводом для отчета по питанию и сожаления, что не прикусила язык. Проговорилась о тонне съеденной морковки во время месячного трудового десанта в агрохозяйстве. — У твоего папы нет денег на приличное заведение, и ты вынуждена, как ученица ПТУ, ковыряться в грязи? — Мама! — Хорошо-хорошо, святое не трогаю. Слушала про антикварные магазины и рассматривала игрушечного медведя. Когда-то я была с ним почти одного роста. Детство закончилось. Я переросла... Выстиранный, высушенный и запакованный Михаил Потапович поехал со мной на дачу. Я не была там с середины августа. Следующим утром отец, Люба и тетка отправились за грибами. Пожалели будить, и я проспала до полудня. Вместо подберезовиков и маслят собирала во дворе опавшую листву. У Монастырских в окнах горел свет. Вряд ли это Миша. Кто-то из родителей. И точно, на пороге показалась Нина Александровна. — Нелечка, — позвала, кутаясь в пашмину. — Давно тебя не видела, детка. Заходи, попьем чайку. Отказаться неудобно, стоит в дверях, ждет. Мишкина мать не виновата, что он дал от ворот поворот, фактически выгнал из своего дома. Она-то хорошо ко мне относится, всегда помогала. — Здрасьте, теть Нин. — Преодолев внутреннее сопротивление, положила грабли, сняла перчатки. — Я с удовольствием. Льняная скатерть с затейливой мережкой, салфетки. Ароматный липовый чай. Мед, нарезанный лимон, свежие булочки с корицей, варенье из цукатов. Не надеялась снова сидеть за этим столом. Нина Александровна расспрашивала, как учеба, как мама. Я поинтересовалась ее сыном, она тяжело вздохнула. — Миша остался на вторую ротацию – еще на четыре месяца. Вчера ездила в Выдубицкий монастырь, поставила свечку и просила за него. Я не ходила креститься и бить поклоны перед ликами, нарисованными человеческими руками. У меня связь напрямую. Мамин звонок помешал сну, но основное я успела увидеть. Мишка, загорелый, в камуфляже «песчанке», с группой военных находился в каком-то бетонном строении. Там же и койки стояли, и арсенал сложен. О чем говорили, с моим словарным запасом английского поняла приблизительно — координировали действия. За этот «киносеанс» благодарила. Горячо, до слез. И молила, чтоб вернулся живым и невредимым... — Неля, кажется, это твоя. Была на тебе на выпускном вечере. Я оторвалась от размышлений над чашкой. На столе лежала жемчужно-серая бархотка. — Убирала и нашла под кроватью. Думала ровно столько, сколько было нужно, чтоб не вызвать подозрений. — Похожа, но не моя, Нина Александровна. Моя резинка для волос дома в шкатулке. Вышло натурально и правдоподобно. Я наконец-то научилась держать лицо, мама могла бы мной гордиться. — Значит, обозналась, — легко согласилась она. — Да и мало ли откуда эта вещица могла взяться в Мишиной спальне. Я пожала плечами: ее сын неженатый мужчина со своими потребностями. Она выкинула находку в мусорное ведро и улыбнулась. Недоразумение разъяснилось, дело закрыто, говорили ее подведенные черным глаза с разбегающимися морщинками. — Хотела девочку. Теперь мечтаю о внучке. — Погладила меня по голове. — Ты молодец, Нелечка. — Стиснула ладонь. — В старину не зря сказывали: береги честь смолоду. Развлекаются с доступными финтифлюшками, а женятся на порядочных девушках. Ася дала тебе надлежащее воспитание... Продолжить помешала гостья — дочка ее приятельницы, которую я когда-то приревновала к Монастырскому и подсунула ей тарелку с пластмассовыми какашками. Поздоровавшись с Леночкой, поблагодарила хозяйку за угощение и, сохраняя безмятежную мину, выплыла во двор. Блин морской, едва не погорела! Подгребала листву, а пульс зашкаливал. Счастье, что ладони не вспотели, а то бы... Тетя Нина выбрала не ту профессию. Ей бы в Мишкиной конторе работать. Любопытно, что она предприняла бы, узнав про то, как я забралась в постель к ее сыну. Заставила жениться? Так или иначе, но я не смогу воплотить ее мечты — свои разбились вдребезги. Плач не плач, страдай не страдай, ничего не изменишь. Хорошо, если удастся с ним помириться. В ноябре надежда на примирение растаяла. Миша нанес удар по самолюбию — проигнорировал день моего семнадцатилетия. Попросив дядю Юру при случае передать сыну привет — авось Монастырский не застрелится, когда получит, — я перестала наводить о нем справки. Но имя из списка ночных ходатайств перед Вершителем человеческих судеб не вычеркнула. Мухи отдельно, котлеты отдельно... Наступил 2005-й. Новый год, новая самостоятельная жизнь. Я могла бы оставаться у папы, никто б и слова не сказал, но перед Сержем неудобно — заняла его комнату, которая метражом больше, чем вся Танюхина малосемейка. И Люба. Абсолютно неконфликтная, уступчивая, заботливая, с ненавязчивой опекой, но мне хотелось быть единоличной хозяйкой и все делать по-своему. Отец согласился с моими аргументами, на Левом берегу освободилась квартира, и он отремонтировал ее с учетом моих пожеланий. — Думал, самые наглые люди – это юристы. Строители еще наглее, — смеясь, шутил папа. — Ничего-ничего, дочь, заказывай, не стесняйся. Тебе здесь жить. Между кухней и маленькой комнатой снесли перегородку, убралась часть стены в коридоре, и получилась просторная светлая студия с двумя окнами во двор. Одно — кухонное, второе — двойные стеклянные двери на балкон в бывшей детской. Крупная напольная плитка зрительно увеличивала пространство. Никаких барных стоек, лаконичная рабочая стенка. Строгие фасады, металл и керамо-гранит. Напротив — мягкий уголок с текстильной обивкой, массивный журнальный столик, совмещавший функции с обеденным. Мебельная горка с телевизором. Размытую серо-синюю холодную гамму, настраивающую на рабочий лад, уравновешивали акварельные пейзажи, декоративные безделушки «hand made», вазоны с цветами и латунные вазы. Какая-то непонятная тяга у меня к этому сплаву. Вторая комната выходила на проспект и была продолговатой и темной — густорастущие деревья закрывали окно от солнечного света. Персиковые стены, белый спальный гарнитур, витражи, зеркала, мятные текстурные вкрапления, и я влюбилась в обновленное помещение с отреставрированным паркетом. — Вытирать пыль необходимо ежедневно. С мебели, с каждой статуэтки, — наставляла по телефону мама. — Сервировать стол – всегда, даже если ты одна. Не ешь на бегу из сковородки и судочков. — Интересно, когда это все успеть? — Вставай пораньше, не спи до последнего. Я честно пыталась. С утренним подъемом у меня проблема. Просыпалась впритык под десятый повтор будильника и носилась как электровеник, еле успевая на первую пару. Прогуливать — вылететь из университета и расписаться в собственной никчемности. Перед отцом и теткой стыдно, мать нотациями разложит на молекулы. Я приспособилась спать в метро: «Разбудите на "Вокзальной"» — и в маршрутке: «Растолкайте на "Просвещения"». В феврале, сдав на автопилоте сессию, зашла к папе, показала зачетку и с просьбой «не кантовать» уехала к себе, чтобы впасть в заслуженную спячку. — Как же учатся другие? — Поля стягивала меня с кровати, заставляя обедать. — Не знаю, — зевала я. — Как-то. Сходи в универ, посмотри возле деканата списки «хвостатых» кандидатов на отчисление. Я вроде на стипендию вытянула. С перепуга, наверное, — хихикнула. — Следующий семестр не обещаю. Чем дальше, тем сложнее. — Стипендия – копейки. Здоровье дороже, — беспокоился отец. — Может, к нам вернешься? Соблазнительно, конечно — на все готовое, и пять минут ходьбы до главного корпуса. Но я уже почувствовала вкус свободы и самостоятельности. — Нет, я свою сказочную спальню ни на что не променяю. — Обнимала папу и зарывалась в постель. — Еще немного подрыхну и потом куда-нибудь выберусь.
Неделя каникул минула, я даже к почтовому ящику не вышла на лестничную клетку. Жизнь проходила в полусонном оцепенении в коконе из одеяла и подушек. Включенный телевизор создавал иллюзию связи с внешним миром. Своевременные звонки отцу и тетке позволяли сохранять статус-кво. На маму они не действовали. — Так и пролеживаешь днями? — Уже и отдохнуть нельзя? — Твоя усталость от безделья. — Мне что, стены красить? — Тебя этому учат в твоем университете – на маляра-штукатура? — Мама, телефон разряжается. Найду зарядное... — Устройство не на месте? У тебя беспорядок? Я перезвоню на городской. — Он в ремонте, сломался автоответчик. Целую, бай-бай. Кинув на кровать мобильный, бежала выдергивать из розетки телефонный штекер. На всякий случай. Обезопасив себя, ложилась и затыкала уши. У маминого голоса такое свойство... когда заканчиваешь с ней говорить и кладешь трубку, некоторое время кажется, что она продолжает вещать со всех углов квартиры. Потом открывала книжку, взгляд замирал на середине страницы. Я погружалась в историю, не авторскую — свою. Сортировала мелкие и значимые события, как перед стиркой сортируют вещи: цветное — в одну кучу, белое — в другу, а черное... Когда-то оно было нежно-голубым, но окрасилось от рубашки, попавшей в бак по ошибке. Незабудка и ла камиса негро... Нервные волокна худо-бедно восстановились, но ощущала дискомфорт. Незаметный при занятости, он проявлялся в состоянии покоя: то ли я не доспала, то ли где-то положила недоеденную шоколадку и не могу найти. От самокопания отвлекла Елизавета. Ворвавшись вихрем, внесла оживление. — Как ты тут без меня? — Держусь. — Я вижу, как ты держишься. Три часа дня, на тебе пижама в гномиках, на столе том Севелы и в дивидишнике запиленный диск с любимым «Покойником».[1] — Зима. Хандра, — оправдывалась я. — Затянувшийся сплин: холодильник полный, — оценила подружка степень запущенности. — С тех пор как побили горшки, с Мишкой не общалась? — Не-а. Я даже не знаю его координаты. — Кремень, — похвалила Лизка, смачно хрустнув яблоком. — Ага, — подтвердила без энтузиазма. Не сложно быть твердой породой, когда ничего другого не остается. — Переодевайся, — скомандовала она. — Пойдем в люди. Я поплелась собираться. — Нелька, куда каблучищи? На улице гололед. — Хочу быть как ты – выше и стройнее. — Расстегнула сапог. — Ты уже стройная, у тебя впадинка между ключицами появилась. Летом ее не было. — Правда? Я подошла к зеркалу. Действительно, под горлом ямочка. Раньше прыгала бы до потолка. — Иди сюда! — позвала она из ванной. Встала на электронные весы. — Теперь ты. — Уступила мне место. — Ну? — Баранки гну. Вес одинаковый, разница в росте и конституции. Сова, не вредничай. Намылю холку. — Ха-ха. Попробуй! — радовалась я. Пусть ненадолго, но Лизка снова со мной. Фонари освещали заснеженный тротуар. Елизавета скользила по раскатанной дорожке, я цеплялась за нее и семенила на каблуках, как балерина. Подружка рассказывала о Санкт-Петербурге, на меня сыпались знакомые и незнакомые названия. — Широта, простор, размах! — Раскинув руки, закружилась она, делясь впечатлениями. Я не устояла одна, сбила ее подножкой, и мы свалились в сугроб. Барахтались, валяя друг дружку в колючей крупе. Удивительно белой. Свежей. Уязвимая чистота. На проспекте в дорожном заторе скопились машины, из выхлопных труб клубился сизый едкий дым. — В Питере, наверное, не бывает пробок. — Я отряхнулась от налипшего снега. — Еще как бывает. Попасть на Петроградскую сторону часов в семь вечера – пешком быстрее и проще. — Лизка натянула капюшон. Свернули в арку, подальше от смога, дворами вышли на Ленинградскую площадь. Неоновая вывеска кофейни. Двери распахнулись, выпустив наружу посетителей и теплый воздух, пропитанный ароматом кофе и сладостей. Заняли освободившийся столик, открыли меню. — Гулять так гулять. Официант, бублик, — попросила я старой студенческой шуткой. — Два, — уточнила подружка. — Штрудель и капуччино. Порция была большая. Слишком большая, чтоб не задуматься о последствиях. — Давай напополам, — предложила я, глотая слюни. Елизавета примерялась, как ловчее разрезать горячий пирог, обложенный подтаявшим мороженым, и смахнула на пол сумку. Из нее вывалилась книга и смартфон. Я наклонилась собрать вещи, в моих руках мобильный зазвонил, на дисплее высветился номер. Я знала его наизусть. Каждую цифру. — Это Миша, — протянула через стол трубку. — Монастырский? — Лизкины брови взметнулись вверх. — Алло? — ответила и недоуменно мне закивала: и правда он. В зале негромко звучала джазовая музыка, за витринным окном, подняв воротники, сновали нахохлившиеся прохожие — повалил крупный лохматый снег. Я испытывала сюрреалистическое ощущение: Лиза разговаривает с Мишей, он сейчас где-то в городе, а для меня словно в другой вселенной, и наши миры не пересекаются. Слышала восторженные нотки в голосе подружки, по отдельным фразам улавливая суть звонка — Монастырский с Лизаветой вместе полетят в Питер, и думала о своем. У Лизкиного собеседника тяжелый характер, деспотические замашки, но его не хватало как воздуха. Отсюда и внутренняя неустроенность, поняла я. Черт с ней, с любовью, не биться же головой об стену, если так расположились звезды. Потерять Мишку друга оказалось гораздо хуже. Можно опять попытаться и сделать шаг навстречу, он вспыльчивый, но отходчивый... Я не сделаю. Это я тоже поняла. Очень отчетливо. Слишком болезненны и унизительны его моральные пощечины. Моя вина не столь велика, чтоб так изощренно наказывать... — Доедаем штрудель и едем менять обратный билет. — Лизка пребывала на подъеме. — Тебя не смущает, что о возвращении Георга ты узнаешь через вторые руки? — Ложкой я снимала в чашке пенную шапку. — Во-первых, они закадычные друзья. Во-вторых, не бурчи, настроение ты мне все равно не испортишь. В-третьих... помнишь, когда у Мишкиного отца прихватило сердце? — Конечно! Такое не забудешь. — Вот еще тогда Герыч расставил акценты. И либо ты соглашаешься, либо... — Ауфидерзейн, майне кляйне, нам не по пути. Тебе не обидно, Лизка? — Нисколько. На мне это никак не отражается, главное ведь в другом. — Извини, если резко вышло. Я, наверное, чего-то недопонимаю. — Нелька, тебе надо влюбиться, — улыбнулась подружка. — Не в кого, — вздохнула, отодвинув пустую тарелку. — Еще бы. Никто не сравнится с Матильдом моим, — поддела она. — Выбери новую мечту. — От старой не отошла. Получить грезами по башке – такое не каждый выдержит. — Ты перепутала божий дар с яичницей. Настоящая мечта сбывается сама по себе. Для нее не приходится ничем жертвовать. А если добиваться, обдирая колени и каждый раз набивая шишки, то это уже цель, причем неоправдывающая затрат. — Хм... вероятно, — согласилась я с Лизкиной теорией. — В общем, «лимузин», фата, кокосовый торт с меренгами и жених в костюме мне не светят. Вся надежда на тебя. — Не хочешь почитать книжку? — Издеваешься? Год буду мусолить. James S.A. Corey «Abaddon’s Gate». — Французский не забросила в своем технаре? — спросила, умилившись моему английскому произношению. — Иняз и физра – пары, на которых можно выдохнуть и почувствовать себя нормальным человеком. Что хоть за опус? — постучала я по обложке со звездолетами. — «Врата Абаддона», космическая фантастика. — Находиться с Мишкой в одном аэропорту – экстрим покруче космических войн. — Почему? — Если появлюсь перед Монастырским, он выпишет ордер за домогательства. — Сексуальные? — вроде бы в шутку, но поймала она за язык. — Скажешь тоже. Территориальные. В танцевальную студию съездим? — перевела стрелки с щекотливой темы. — И на танцы, и на концерты, и на вернисажи. У нас обширная культурная программа. В вагоне метро я представила воображаемую картину. Самолет, как место действия, не вырисовывался — от одной мысли кидало в дрожь. Поезд — легко. Подкрадываюсь, стучу, заглядываю в купе: «Привет, Миха». Он сматывается в тамбур и на ходу выпрыгивает из состава. Дергаю стоп-кран, пускаюсь в погоню и настигаю: «Я хотела сказать, что ты мне не нужен». Монастырский на радостях напивается, игнорируя подсунутый на вилке маринованный огурчик. «Закусывай, Мишенька, закусывай»... — Лизка, они каждый день будут клюкать, а тебе смотреть на осоловелые небритые физиономии и слушать крамольные истории... Это ужасно. — Еще хуже – наговаривать и завидовать. С твоей стороны, Нелька, это некрасиво. Я совсем по-детсадовски показала подружке язык. В душе играл реквием и скребли кошки. Мне нет восемнадцати, а жить уже надоело. — Подамся в монахини. — Ты встанешь в четыре утра? — Зачем? — Ну... омовение, заутренняя, наносить дров, отопить келью. К тому же однообразный дизайн одежды. — Блин морской, и тут непруха... Стараниями Елизаветы вторая неделя моих каникул прошла весело и познавательно. За день до ее отъезда нас занесло на Петровку. Часа два бродили среди букинистических развалов со старой литературой из частных собраний, чердаков, подвалов и кто его знает откуда, где еще хранились эти залежи печатных раритетов советской эпохи. Было холодно, сыро и слякотно. Заиндивевшими сосульками ввалились в книжный магазин. Отковыряли с ближайшей полки по томику и пристроились между стеллажами на скамейке для посетителей — отогреваться. В соседнем ряду, за нашими спинами, шла оживленная беседа. Женщины обсуждали какого-то писателя. — При внутренней собранности и жесткости, внешне он раскрепощен как кот. У нас общие знакомые, я была на презентации его новинки, — рассказывала одна из теток. — Он и напоминает кота... который с интересом наблюдает за рыбками в аквариуме, но рыбок не ест и в воду не полезет. — Мне эта характеристика тоже кого-то напоминает... Элизабет. — Я понизила голос до шепота. Лизка в ответ нахмурилась, стягивая зубами перчатки. — Пока не полезет. По слухам, он недавно разошелся с очередной пассией и находится в свободном полете, — откликнулась вторая собеседница. — Каждая следующая муза моложе предыдущей. Этак он женится на школьнице. Утрирую, но тенденция ясна, девочки. — Семейная жизнь? Пошлость и скука, — заявила первая «девочка». — Рожать детей, толстеть, тупеть и вышивать крестиком. Он в это время ищет утехи на стороне... Верные мужья встречаются так же редко, как снежный барс, занесенный в Красную книгу. Занимаешься своей карьерой – он гуляет: не уделяла внимания. Сидишь дома – он гуляет: куда ты от меня денешься? Ты же домохозяйка. — Кто виноват в их распущенности? — спросила третья женщина. — Мы сами и виноваты. Тлетворное влияние доступности. Мы забыли о гордости. — О чем ты говоришь? — не согласилась вторая дама. — Неприступность всего лишь вопрос цены. С чего ты уверена, что мужикам того и надо, что бегать за недоступной морковкой? Не ты, так другая. Мой бывший бахвалился, его-де с руками оторвут, сколько женщин кругом, красивее и моложе. — Потом он скажет о той же молоденькой, как Печорин Максим Максимычу: я благодарен ей за несколько минут довольно сладких, но мне с нею скучно, — ответила сторонница гордости. — Да, современное молодое поколение – пустышки с «чупа-чупсом», нимфетки с лексиконом Эллочки-людоедки, — подхватила тетка, брошенная мужем. «Девочки» перекинулись на свежую жертву, оставив в покое ветреного творца прозы, и зашуршали пакетами к лестнице на второй этаж магазина. — Согрелась? — Повернулась к подружке. С перчаткой во рту, она смотрела на книжный ряд. Я провела рукой перед ее глазами. Вздрогнув, Лизка моргнула, перчатка выпала. — Вместо того чтоб обсуждать творчество, какого черта лезть в чужую постель? — прошипела она. — В своей заняться нечем? Что за удовольствие копаться в чужом несвежем белье и свое вытряхивать? — Расстроилась из-за этих перечниц? — Кругом одно и то же. Ханжи и лицемеры вешают ярлыки, а сами на картинах Рембрандта ничего не видят, кроме обнаженных тел, — сердилась Лизавета. — Георг не Гумберт, я не Лолита. Пошли отсюда. Схватив сумку, она промчалась между стеллажами. Меня словно по затылку стукнули. Лизу тормознули на кассе: «Девушка, оплатите, у нас не библиотека». — Извините. Вернув томик на полку, она звякнула колокольчиком входной двери. Я спохватилась и кинулась за ней. Догнала у подземного перехода к метро. — Лизка, я все понимаю, мужской организм биологически так устроен, что им это необходимо. Георг двадцать четыре часа в сутки в мужском коллективе, обнимается с автоматом, а ты с подушкой, и когда он приезжает... — Набрала воздуха. — Сплетниц в баню. Знаю, ты не любишь интимные откровения, и не хочу выглядеть слоном в посудной лавке. Скажи только, это было романтично? Она кивнула. — Осенью. На Курорте под Зеленогорском. Финский залив, белые барашки на серых волнах, ныряющие чайки, ласковое северное солнце... номер в отеле... Я замечталась о чайках и волнах и пыталась пройти через турникет, забыв опустить жетон. На станции пересадки наши пути разошлись. Елизавета отправилась домой, собираться. Я втиснулась в переполненный вагон, стояла лицом к надписи «не прислоняться». Вспомнился школьный выпускной и ночь с Монастырским. Невольно вырвался стон: «Боже, почему ты меня не остановил?». Лизка приехала вечером, поужинали, посмотрели телевизор. Постелила ей на диване, она завела будильник на несусветную рань, и улеглись. В студии тренькнул мобильный подружки, она моментально ответила. Прислушалась — уточняет, где завтра в аэропорту встретится с Мишкой. Я выключила бра и после неизменной молитвы о воинах попробовала заказать сон. «Пожалуйста, мне что-нибудь вкусное, желательно про синее море и золотистый песок. Говорящего питона не надо, сыта по горло». Приснились дифференциалы с интегралами... Пасмурным промозглым утром на остановке «экспресса», на Ленинградке, напутствовала подружку: — Чтоб я не терроризировала авиадиспетчеров, как приземлитесь, сразу напиши смс-ку. Подъехавший фирменный автобус забрал у меня Елизавету с ее клетчатым чемоданом на колесиках и повез в аэропорт. Я помахала вслед и направилась в универ. Аудитория была пустая — в кои-то веки приехала раньше всех. Заняла место у окна и включила плеер. Прямо в стекло упирались голые ветки тополя. По веткам прыгал снегирь, ярко-красная грудка цветным пятном выделялась на черно-белом фоне унылого февральского пейзажа. За окном привет из прошлого — вид на старое кладбище. То самое, где я на спор пронеслась между заброшенных могил, у ворот меня ждали Шурик и Лизавета. С Сашей переписывалась по электронной почте, крайнее письмо он прислал на этой неделе. «Крайнее» вошло в мой лексикон от него. «Последнее» звучит так же страшно, как и «никогда». К письму он приложил фотки Иерусалима. Стена Плача, западная часть ограды Второго Храма — то, что осталось после разрушения римскими легионерами. «Когда прикасаешься к этим камням, чувствуешь всю тяжесть прошедших тысячелетий», — написал Шурик. Заснеженная кладбищенская картина стала преображаться, наполняться красками. Появилась зелень листвы, газоны с мраморными прямоугольниками надгробных плит. Венки с траурными черными лентами. Возле свежей могилы, усыпанной цветами, стояли парни. На стриженых головах коричневые береты, на плечах гимнастерок шевроны с эмблемой бригады Голани. Они стояли обнявшись, словно собирались исполнить народный танец. Среди них был Сендер. Его губы беззвучно шевелились: «Ты счастлива спичка: сгорела, но пламя зажгла. Ты счастливо пламя: сердца ты спалило дотла. Ты счастливо сердце: угасло, но сгинула мгла»...[2] Залп почетного караула ударил по нервам, встряхнул от наваждения. Мираж исчез, я оторвалась от окна, вытерла слезы и оглянулась. Лекционный амфитеатр заполнился студентами моего потока. Через наушники плеера, перекрывая музыку, доносился шум. Беззаботные улыбающиеся лица. Разговоры крутились вокруг прошедших каникул. — Хлопцы и девчата, слушайте сюда, — потребовал внимания доцент кафедры высшей математики. — Сегодняшняя тема лекции... Спустя четыре часа от Лизки пришло сообщение: «Мы на месте». «Теперь считаю дни до августа: поедем в Тоскану!» — ответила я, вставив подмигивающий смайлик.
Планировать и загадывать на будущее — насмешить Вершителя судеб. Сидя на облаке, он распорядится по-своему, посмеиваясь в бороду и подкидывая квесты с сюрпризами. Тоскана оказалась в пролете. Для следующей встречи с подружкой понадобилось полтора года и марш Мендельсона.
Продолжение следует...
[1] «Что сказал покойник». Детективный сериал по одноименному роману И.Хмелевской [2] Хана Сенеш (1921 — 1944)
|