Демон сидящий

 Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тex дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим,

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним,

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни злобы, ни сомненья.

И не грозил уму его

Веков бесплодных ряд унылый...

И много, много... и всего

Припомнить не имел он силы!

М.Ю. Лермонтов

На краю обрыва сидел демон. Сидел как многие другие до и после него и смотрел вниз. На жизнь обычных людей маленького города. Если бы у него была душа, то, несомненно, сейчас бы ее обуревали сильные эмоции. Он бы сгорал от несвойственных ему чувств, среди которых преобладали гнев, боль и... зависть. Но это все «если бы»...

В этом чувстве он бы не признался самому себе под страхом самых страшных пыток. Зачем ему завидовать? Он всесилен, всемогущ, он – это сила, которой нет равных на этой земле. И все же... все же он испытывал эту глухую злобу и толику зависти к людям. Так как у них был Он. А у него Его больше не было.

Он отверг его. И не простил. Не принял. Отвернулся.

Но почему же тогда он прощает этих жалких людишек?!

Почему, Господи, почему они, а не мы?!

Демон взмахнул крыльями и ринулся вниз с обрыва в бездну, которая так его манила.

 – Приди ко мне, ты устал, ты слишком давно в этом мире. Тебе нужен отдых... – шептала эта продажная девка, заманивая его в свои бездонные глубины.

Но у проклятых нет отдыха. Никогда им не познать сладостного забвения. Однажды упав с небес, ты никогда уже не познаешь рая.

Не достигнув конца ущелья, он резко взмыл вверх, а затем вернулся туда, где сидел. Он часто прилетал в это ущелье. Здесь хорошо было думать. Думать о далеком прошлом, о том, что было миллионы лет назад, и о будущем, которого нет.

Он снова посмотрел вниз. И в его голове забрезжила идея. А почему бы вот сейчас не взять и не сделать так, чтобы эти горы обрушились? Чтобы вдоль массивного хребта прямо сейчас прошла глубокая трещина, чтобы воздух вокруг задрожал и завибрировал от напряжения. Чтобы те внизу испугались до дрожи.

Он так живо представил себе, как те, кого он презирал, сеют панику и страх, что на его лице заиграло нечто вроде улыбки. Как будто сквозь пласт времени он заглянул в будущее и увидел, как тяжелые камни, словно по велению чьей-то руки (его руки!), ринулись вниз в долину, разрушая все на своем пути. Как маленькие аккуратные домики сминались, будто картонные; как визжали женщины, пытаясь спасти своих детей; как мужчины гибли, как некрасиво гибли старики, боясь неизбежного, в безумной отчаянной попытке спасти хоть что-то. Он был так близко, что слышал хруст их ломающихся костей и последний затихающий крик предсмертной агонии. Он упивался их страхом и безумием.

А потом все кончилось так же внезапно, как и пришло. Он встряхнул головой и смахнул несуществующую слезу. Такие, как он, не плачут, даже не знают, как это делается. Плакать можно только тогда, когда есть надежда. У него ее уже не было. Была лишь жгучая ярость, с которой он жил долгие века.

В отличие от них, там внизу, он хорошо помнил, с чего все начиналось. Помнил глупость женщины, которая послушала обольстительные речи змия, помнил, как брат убил брата, как сын предал отца, жена убила мужа. Кровь омывала людскую историю с начала ее возникновения, и ей не было видно ни конца, ни края.

Сначала он пытался найти им оправдание, думал, что они молоды, со временем они всему научатся, станут мудрее и сильнее. Станут тем, кем они должны быть – плоть от плоти его. Но время шло, а люди так и не менялись, становилось лишь хуже. Столетие за столетием он наблюдал за ними. Вот как сейчас исподтишка.

Он помнил, как когда-то был распят тот, на которого возлагалось столько надежды. Уже тогда он удовлетворенно улыбнулся, видя, как своими руками люди губят свое будущее. Теперь ему было положено злобно ухмыляться и злопыхать, ведь он был на другой стороне. Но все же тогда его надежда не пропала окончательно.

Он вспомнил Римскую империю. Как красиво они говорили, как высоки были их первоначальные идеалы. Но что на самом деле скрывалось за белыми тогами и благородными постулатами? Как всегда – распутство, жестокость и зависть.

Он частенько и подолгу существовал среди людей, он бывало посещал гладиаторские бои. Он уважал силу и проявления благородства, а вот стадность и жестокость толпы ему претила. Жестокость, по его мнению, должна быть узконаправленная – например, когда ты один на один со своей жертвой и медленно, пласт за пластом, удар за ударом способствуешь тому, как ее алебастровая спина с перламутровой кожей окрашивается в багряный цвет... А там же была лишь жестокость дикого зверя, который хотел спастись, съев противника, – там не было никакой красоты.

Но в итоге, чем все закончилось? Предательством, как всегда. Когда тот, кому веришь, заколол тебя в спину. А жаль, Цезарь был по-своему интересен, знал, как надо воевать и как побеждать. Плохой конец для такого, как он.

Столетия спустя был Наполеон. Этот был не так хорош – уж слишком он любил себя. И слишком любил власть. Хотя, вспомнив Жозефину, демон признал, что некий вкус у него все же был.

Ах, сколько всего их было – тех, кто возомнил себя высшей властью. Начиная от вождей племени и заканчивая корольками крошечных государств – все они хотели власти, хотя и с разными целями. А конец у всех один – смерть.

 Вечен лишь Он.

Демон вздохнул, а потом провел пальцем по скуле. Он снова вспоминал. На этот раз его память привела его в начало двадцатого века. О, как ему нравился этот век. Люди стали гораздо изобретательнее, они стали понимать боль, понимать ее соблазн и несравнимую ни с чем красоту, ценить ее. Конечно, им никогда не стать такими специалистами, как он, но надо отдать им должное – они старались. Они совершенствовались.

Правда, совершенствовались они не только в умении причинять боль, но и в глупости, жадности, подлости и ведении войны.

Это было столетие бесконечных войн. Кровавых, захватнических, победоносных, но всегда опустошающих.

Ему было немного жаль русского царя, хотя сочувствие не было его обычным чувством. Просто он хорошо понимал, что грядет за таким убийством, и знал, что это утопия, что нельзя построить светлое будущее на крови. Тем более было глупостью равнять всех под одну гребенку и всеми силами пытаться придать обществу одинаковый вид. Супер солдат не бывает, как потом покажет история. Но тогда кто-то, считающий себя умным, решил придать этому дикому лохматому с первобытными инстинктами и благородством хищника зверю вид комнатной выдрессированной болонки. То есть сделать из веками почитающего царя-батюшку и поповское племя народа верных бойцов за коммунизм. Он им сочувствовал. Хотя, возможно, это было вовсе не сочувствие, а отголосок воспоминания о той женщине. 

Она была прекрасна – его княгиня. Она была так холодна внешне, ее лицо было совершенной маской королевы, замерзшей в снегах Сибири. Но как она была горяча в постели с ним. Как она кричала, билась и изгибалась от наслаждения в его руках. Она никогда не могла им насытиться, а он с довольной улыбкой хищника позволял ей любить себя. С ней он не был жесток, она была покорна и по первой его воле подчинялась. Не подчинилась она лишь однажды, взывая к нему и пытаясь спасти семью. Он предложил ей решение, но она суеверно перекрестилась и отказалась, решив, что с Богом лучше. Как он тогда был зол! Зачем ей этот Бог, который не спас ее, зачем ей эта вера? Зачем, зачем?!

В ту минуту его лицо выражало полнейшее равнодушие, хотя где-то в груди зачесалось, как бывает от старого пореза.

Он мотнул головой и стал вспоминать дальше. Ведь был же еще этот щуплый художник, о котором они как-то поспорили с Агалиарептом. Тот ставил на то, что художник все-таки добьется своего и сотворит свою идеальную империю с идеальными людьми. Но наш демон был умнее, он давно уже знал, что на любую силу найдется ответная сила. Поэтому не удивился, когда труп Гитлера так и не нашли.

Демон порой задавался вопросом: прекратят ли люди когда-нибудь воевать? А потом сам себе отвечал, что навряд ли. Ведь это заложено в их природе. Они всегда будут с кем-то воевать – с близлежащей страной, соседом, собой или Дьяволом. Так не был ли Бог мудр, дав им дьявола, с которым они могли бы сражаться?

Демон отвернулся, подпрыгнул и улетел вдаль. Сидя на краю обрыва, он точно знал, что не любит людей как единое целое. Но он начинал сомневаться в их никчемности, когда видел ее.

Ее ему хотелось подчинить. Так, чтобы лишь его воля была для нее законом, чтобы лишь его она называла господином и повелителем.

И вот когда на землю опустилась ночь, он склонился над спящей девушкой. Он не касался ее, просто смотрел. Она была одной из них, верила в Него. Но для него она была чем-то иным. Она была смелой, открытой, живой... 

Давным-давно он разучился любить, наверное, еще тогда, когда был изгнан. А сейчас он не знал, что он чувствовал. Ведь он ненавидит людей, а она мало чем от них отличается. Такая же требовательная, считающая себя умнее других, гордая и дерзкая. Ох, как все это его бесит! И как все это его возбуждает!

Даже от этих мыслей демон довольно оскалился. Он знает, что она его, что бы ни думал кто другой, включая ее саму.

Он все-таки не удержался и провел рукой по ее волосам. Приятно...

Внутренне он снова одернул себя. Волосы как волосы, такие же, как у всех их женщин. В аду у последовательниц Лилит и получше есть. И глаза побольше, и грудь повыше, и ноги подлинней. Но ему почему-то нравилось гладить именно ее ноги. Хотелось трогать, целовать, кусать именно ее грудь. И чтоб именно ее волосы щекотали ему кожу, лезли в рот в самое неподходящее время и не давали дышать. Ему нравилось наматывать их на руку и смотреть, как ее хрупкая шея изгибается под немыслимым углом. Казалось бы, еще чуть-чуть нажать, и она сломается, но он никогда не нажимал. Он вдруг понял, что ему было бы очень жаль, если бы ее глаза непонятного цвета вдруг потухли, а широкий рот перестал бы смеяться. Хотя иногда именно за этот смех ее хотелось удавить.

Ее волосы разметались по всей подушке. А сама прекрасная дама издавала отнюдь не романтичное сопение. Он провел рукой вдоль ее лица, но осторожно, не касаясь кожи. Кажется такой спокойной и покорной, а вот стоит только проснуться...

Он усмехнулся. Какая она наивная. Она все еще считает, что может сопротивляться. Но на самом деле это лишь от его воли зависит, где она будет спать, что она будет есть и на кого смотреть.

Демон был абсолютно уверен, что это он дает ей время, он совершает широкий жест, но скоро... да, уже скоро он потребует должок, и она будет полностью в его власти.

Опасался он только одного. Он снова вспомнил свою княгиню. Эта смертная другая. Она не приучена покорности с детства. В ее мире полагают, что у людей есть права. Демон тихонько засмеялся.

Ему хотелось разбудить ее прямо сейчас, забрать с собой и поставить на ней свою метку. Но еще рано, он заставил себя успокоиться. Осталось недолго.

Он начал представлять себе, как он будет обладать ею. Как она будет просыпаться в его постели, сидеть у его ног, принимать с ним ванну, кормить его из рук, как она будет смотреть на него... с обожанием... любовью.

А потом в его голове на миг мелькнула гаденькая мысль. А что, если так не будет? Что, если она возненавидит его за то, что он забрал ее?

Конечно, такого не может быть. Ведь он великий, она должна быть благодарна, что он выбрал ее, но... Но что, если она прекратит смеяться? Прекратит шутить над ним, а станет покорна и тиха, как он хочет? Нужна ли тогда она ему будет? Ведь без своего смеха, своего упрямства и непокорности это будет уже не она.

Может, стоит еще немного подождать, чтобы она сама пришла к нему? Но зачем, ведь он всесилен, она должна, просто обязана ему подчиниться! Если она откажется его любить, он накажет ее, и она полюбит своего повелителя. Все так просто!

Он встал, споря сам с собой. Он отпустил княгиню, а потом жалел себя за то, что поддался, позволил самой решить.

Больше эту ошибку он не повторит. Он не оставит ее Его милости.

Он потянулся к ней, погладил по голове, наклонился к губам. Она доверчиво потянулась ему навстречу и прошептала в полудреме:

– Любимый...

Он крепче прижал ее к себе, чувствуя биение ее сердца, пульсацию ее крови, дыхание на своем плече. Он заберет ее с собой. Не сейчас, но скоро...

А через два дня ее убили.

Перерезали горло, как свинье. Какие-то твари напали на нее и забрали ее жизнь. Ее не стало. Так просто.

Конечно, он нашел их и разорвал на куски. Но эти смерти не принесли ему ни удовольствия, ни облегчения. У первого он вырвал сердце своими руками, а потом раздавил его, купаясь в своем гневе; второй же молил о пощаде, кричал, что им нечего есть, а у нее были заветные карточки. Его он убил так же быстро.

А потом он взлетел на свою гору и взвыл от ярости в груди.

Тогда он проклял Бога. Больше он никогда не смотрел на небеса с тоской.

Ведь она Ему верила, а тот обманул ее... его так жестоко.

Люди не заслуживают прощенья. Они всегда будут проливать кровь. Они ненасытны. Не смогут иначе, даже дай им Господь все, чего они желают. Они найдут новые причины для зависти и злости. Это бесконечная пляска по кругу – попытка улучшить мир и снова в бездну и тьму невежества и войн. Они никогда не смогут остановиться сами.

Он слетел вниз, в ту долину, за которой наблюдал не один год.

Был уже вечер, на улицах почти не было людей. Тут он услышал громкий жалобный плач. Плакал ребенок. Он оглянулся.

Под деревом стоял зареванный мальчик. Он был весь испачкан, штаны порваны, на щеке царапина и отчаянно ревел, глядя вверх. Демон подошел к нему и спросил, в чем дело.

– Моя кошка, сэр. – Малыш утер замызганным рукавом нос, на чистоту которого это мало повлияло. – Она не может слезть. А она такая маленькая, но я надел на нее юбочку от Эммы, ведь раз она девочка, ей положено быть в юбочке!

Мальчик посмотрел на взрослого, и в подтверждение этого, безусловно, логичного поступка демон кивнул.

– Вот! А она от меня сбежала и еще оцарапала. – Мальчуган с обидой продемонстрировал свою боевую рану. – Я не могу ее снять. А она еще совсем котенок, совсем глупая, она может разбиться!

Он вновь посмотрел на взрослого, в его взгляде сквозила надежда на помощь.

– Мы спасем ее, не волнуйся, – ответил демон, беря мальчика за ладошку, которую тот ему доверчиво сунул.

Демон посмотрел на мальчика. Его еще можно спасти. Он еще невинен. Если спасти его сейчас, то он не узнает ужасов этой жизни. Выражение счастья и веры в людей так и застынет в его глазах. И сам он не пойдет убивать себе подобных, не спустит курок, не выдернет чеки и не изобретет новое смертоносное вещество, способное убить миллионы. Он никогда не узнает...

– Все будет хорошо, не волнуйся, – сказал демон, поднимая его на руки и чувствуя хрупкость этого маленького теплого тела, что так искренне верит в его всемогущество.

Когда-то он тоже верил. Но потом он упал с небес, и в его груди поселилась боль вместо веры. Боль и обида.

Он еще раз посмотрел в детские сияющие глаза.

– Я спасу тебя мальчик, не бойся...

– Я и не боюсь, – фыркнул мальчуган...

Все случилось очень быстро. Мальчик даже не успел закричать, а лишь прерывисто и будто удивленно вздохнул. Потом демон долго, не отрываясь, смотрел на него, как глаза медленно закрываются, как сердце прекращает биться, как вместе с последним вздохом из него уходит душа. Чистая, не запятнанная грязью и злобой душа. Демон продолжал держать его на руках, баюкая постепенно остывающее тело.

Он сделал все правильно. Он спас эту душу, пока она еще невинна. Пока она не познала все горе и разрушение этого мира.

Он поступил так, как должно...

В ту минуту он ощутил себя создателем. Но роль эта была отнюдь не сладостной.

Ему хотелось, чтобы Бог испытал хоть какой-то отголосок его старой боли. Чтобы понял, что он ошибся в людях, им нельзя верить, у них нет будущего...

С тех пор он больше никогда не прилетал на ту гору. Он наблюдал за людьми с видом хищника, который ждет, когда же антилопы настолько ослабеют в своем длинном забеге, что их можно будет не спеша и с чувством съесть. Его существование стало гораздо проще, когда он полностью отрекся от них.

А потом однажды он увидел маленькую девушку, которую пытался изнасиловать старый пьяница. Он стоял в тени дерева и наблюдал за их борьбой. Девочка боролась так отчаянно и так самоотверженно, что ему вдруг стало интересно, чем все кончится. А потом пьяница вдруг упал, завалился набок и страшно захрипел. В его глазнице блестел черенок самописной ручки.

Девочка села рядом, обхватила коленки и стала плакать, прося прощенья у мертвого. Ее худенькие плечики сотрясались от рыданий и холода, но она не уходила, а продолжала сидеть.

Тогда демон удивился, но случай этот запомнил. Теперь эта девушка выросла.

Он смотрел на нее и думал, что история опять повторяется. Она нравилась ему, хотя бы потому, что он чувствовал – она не сдастся, не позволит себя убить, будет бороться до конца. Он желал ее. Но эта девушка его не хотела, не любила, иногда презирала, порой боялась и была чужой. Она отвергала его, бежала от него и тем была ценней.

Что же это? Еще одна насмешка судьбы или тот шанс на прощенье за загубленную невинную душу? Он не знал. Но хотел верить.

Он – всесильный, всемогущий демон – просто хотел верить.

И да поможет ему Бог...

 Ласкиэль