Аннотация:

Взаимная любовь – это счастье. А когда тебя любит лучший в мире мужчина, это должно быть счастьем вдвойне, даже если он живет за три тысячи километров от тебя. Тогда почему же у этого счастья такой горький привкус?

Алюль

Такое горькое счастье

Солнце пламенного небосклона – это любовь.

Птица счастья средь чащи зеленой – это любовь.

Нет, любовь – не рыданья, не слезы, не стон соловья.

Вот когда умираешь без стона – это любовь.

Омар Хайям

Аэробус с ревом пожирает пространство. И с каждой секундой город моей мечты становится ближе на 250 метров. Люблю летать днем, при ясной погоде. Земля видна, как на ладони. Игрушечные реки и озера, крошечные домики, совершенно микроскопические коровы и лошади. Засеянные поля, яркие плантации подсолнечника – пестрый ковер, расстилающийся далеко-далеко внизу, постепенно сменяется желтыми и красноватыми оттенками горного рельефа. Он становится все более выраженным. И вот уже снизу, нивелируя высоту, к самолету тянутся горы. Они все выше и суровее, бархатную растительность на склонах сменяют голые скалы, и острые пики, покрытые вечными снегами, уже почти цепляются за крылья аэробуса. Там, по ослепительной белизне, медленно проплывает маленькая тень от нашего воздушного лайнера. Теперь уже скоро. Почти полгода я терпеливо ждала этого момента. Долгих 6 месяцев, бесконечных 185 дней, кошмарных 4428 часов, и даже страшно подумать, сколько это в минутах. Легкий толчок – самолет выпускает шасси. Совсем скоро.

– Дамы и господа, наш самолет заходит на посадку в международном аэропорту... Просьба всем занять свои места и пристегнуть привязные ремни, – симпатичная стюардесса, улыбаясь, произносит долгожданные слова. Самолет делает крутой вираж и резко устремляется вниз.

Интересно, сможет ли Авель меня встретить? Жаль, если нет, но тоже не страшно. Боже, благослови изобретателя сотовой связи. Что мне еще пара часов ожидания!

– ... температура за бортом – 42 градуса по Цельсию. Наш рейс окончен, командир лайнера и экипаж прощаются с вами и желают счастливого пути. Просьба соблюдать порядок при высадке. Первыми выходят..., – голосок стюардессы журчит, как ручеек.

Эти слова звучат для меня не впервые, но каждый раз они наполняют мое сердце предвкушением. Я слышу мягкий баритон Авеля, ощущаю его твердые мышцы под гладкой кожей, чувствую его неповторимый запах – чистоты, солнца, желания.

– ... просьба не забывать свои вещи.

Да, пора. Подхватываю на плечо свою небольшую спортивную сумку и направляюсь к выходу. Минута, и я делаю шаг в слепящий зной ясного летнего дня, спеша побыстрее попасть в прохладу аэропорта.

– Ева!

Резко поворачиваю голову. Даже если бы я не узнала этот голос, так меня называет только он. Мое полное имя – Эвелина. Друзья называют меня Линой. И только Авель называет меня Евой, потому что это библейское имя подстать его собственному.

– Авель! – Почти бегу в его сторону. Почти. – Как я рада, что ты смог меня встретить! – Он смеется. Глаза цвета темного янтаря сияют с высоты его роста, напряженно всматриваясь в мое лицо. Мы протягиваем друг другу обе руки и крепко переплетаем пальцы. Между ними проскакивают искры. Неужели никто этого не заметил?

– Я тоже рад. Добро пожаловать! Надеюсь, ты хорошо долетела, – он наклоняется и чопорно целует меня в щеку, я отвечаю ему тем же. – Это все твои вещи? Давай их сюда, и пойдем, моя машина на гостевой стоянке.

Я улыбаюсь ему, и мы идем к выходу, продолжая держаться за руки, и не отводя друг от друга глаз. Мы молчим, но слова и не нужны. Воздух между нами буквально звенит от напряжения. Не так мне хотелось поприветствовать его, но вокруг сотни чужих глаз. Я подожду. На выходе я спотыкаюсь, потому что смотреть надо под ноги, а не на спутника, но он успевает подхватить меня за талию, задержав руку на пару мгновений дольше, чем позволяют приличия. Кого мы обманываем?

– Нам туда, – он кивает головой направо, – вон тот почти черный джип.

Убежище. Укрытие. Наша маленькая крепость. Мне хочется бежать к нему, забраться внутрь, отгородиться за его тонированными стеклами от всего мира. Спокойно! Еще несколько бесконечных шагов, еще пара минут, и мы почти свободны.

Наконец дверцы захлопнуты. В прохладе салона я не свожу взгляда с античного профиля Авеля. Он аккуратно блокирует дверь, поворачивается ко мне.

– Ну, здравствуй еще раз, Ева, – и протягивает ко мне руку.

Небо, раскаленное добела, рушится на раскаленную докрасна землю. Время останавливается. Его жадные губы, терпкий вкус языка, настойчивые руки вознаграждают меня за сдержанность первых минут встречи. Я пытаюсь запустить пальцы в его волосы, но они слишком коротки, и я, испустив стон разочарования, просто царапаю кожу на его голове и плечах. А он только крепче прижимает меня к себе и целует, целует. Я отвечаю ему с не меньшим пылом.

Прерывает это безумие резкий звук клаксона. Мы вздрагиваем, и сознание медленно возвращается ко мне. Боже, я сижу у него на коленях, и вид у нас обоих несколько растрепанный, чтобы не сказать растерзанный. Стягиваю блузку на груди, хорошо хоть пуговицы на месте, и пытаюсь понять, что произошло. Авель догадывается первым:

– Как-то мы с тобой увлеклись. Ты ухитрилась нажать на клаксон, когда пыталась устроиться у меня на руках поудобнее. Давай-ка, я все-таки отвезу тебя в гостиницу.

Мы дружно смеемся, приводим себя в порядок, и Авель медленно выруливает со стоянки в направлении к городу. Теперь можно и поговорить, узнать, как жил каждый из нас в разлуке, хотя никогда и ни с кем мне молчалось так хорошо, как с Авелем. Мы чувствуем друг друга без слов, и иногда это меня немного пугает.

Дорога пустынна: все пассажиры уже разъехались. Авель смотрит на шоссе, изредка бросая на меня быстрые взгляды. Задавая какой-то вопрос, я кладу руку на его колено и легко провожу вверх по бедру. Машина с визгом тормозит и съезжает на обочину. С каким-то тихим рычанием Авель перетягивает меня на свою сторону и впивается в губы жестоким поцелуем. Я обнимаю его за плечи и с жаром отвечаю ему. Наконец он отпускает меня и смущенно проводит пальцем по моей нижней губе:

– Прости, наверное, останутся синяки. Но я прошу тебя больше так не делать, когда я за рулем.

– Как – так?

– Вот так, – говорит он и проводит рукой по моей ноге от колена до бедра. Я ахаю и вздрагиваю. – Вот именно. Иначе мы никогда не доедем до гостиницы. – Он легко целует меня в губы, пересаживает на соседнее сидение и включает зажигание. Оставшуюся часть пути стараюсь вести себя скромно и ненавязчиво, ведь в конце нас ждет уютный гостиничный номер. И я в стотысячный раз говорю себе: «Я подожду».

Надо ли сказать о том, что ожидания мои оправдались с лихвой? Нет, пыл и жар нашей страсти и бездонная глубина нашей нежности не компенсировали долгую разлуку, но заставили, по крайней мере, забыть о ней. Оглядев с некоторым смущением полуразгромленный номер, я заворачиваюсь в простыню, подхожу к окну и отдергиваю шторы. Солнце палит по-прежнему, а нам-то казалось, что уже наступил вечер. Я медленно возвращаюсь к дивану, где в набедренной повязке из полотенца расслабленно сидит Авель. Мой добрый, красивый, страстный Авель.

– Мне так жаль, но сегодняшний вечер тебе придется провести одной.

– Не беда. Я буду вспоминать о нашей встрече. Схожу куда-нибудь. Ты же знаешь мою любовь к театрам, музеям и выставкам. Или просто погуляю по улицам, когда станет прохладнее. Не волнуйся, я не буду скучать.

Он раздвигает колени, притягивает меня за руку к себе и обнимает за талию, положив голову на грудь. Я стою перед ним и нежно глажу его по волосам, по плечам, обвожу пальцами изящные завитки ушных раковин.

– Я знаю, что не будешь. Вот это-то меня и беспокоит. Если бы я не знал тебя так хорошо, я бы запер тебя в номере, а ключ забрал с собой, хотя я и не имею на это никакого права.

Я смеюсь, покрепче обняв его за шею, его дыхание щекочет мою кожу.

– В этом нет никакой необходимости. Если ты так беспокоишься, я могу сходить только в музей. Вряд ли какие-то пыльные древности смогут составить тебе конкуренцию.

Теперь смеется он. Спустив мою простыню до талии, он прикасается губами сначала к одной груди, потом к другой. У меня вырывается сдавленный вскрик. Его руки становятся жестче, крепче прижимают меня к груди, а рот впивается в сосок левой груди, чередуя посасывание и жесткие движения языком. Это немножко больно, но так сладко, что я тихо выдыхаю его имя. Кажется, это подстегивает его, он с силой втягивает сосок в рот и прикусывает его. Вот это действительно больно. Я пытаюсь оторвать его голову от себя, оттолкнуть, но он уже и сам, смутившись, разжимает зубы и откидывает голову, разглядывая мою грудь. Нежная кожа соска поранена, на ней медленно собирается капля алой крови.

– Прости, прости, прости меня... Это просто какое-то помрачение. Я помню нашу договоренность – никаких следов, – он слизывает кровь и дует на ранку. Я вздыхаю и молчу. У меня такое чувство, будто он поставил на мне свое тавро. Сосок саднит. Он опять кладет голову мне на грудь. – Завтра я заеду за тобой рано утром, часов в семь, и мы по прохладе поедем на Озеро. Только ты и я. Целый день. Ты рада?

Он поднимает голову и вопросительно смотрит мне в глаза. Только он и я. Рада ли я?! Я просто счастлива. Целый день, украденный у судьбы. Двенадцать часов, а, может, даже больше. Я кричу «Ура!» и звонко чмокаю его в лоб. Я знаю, как я проведу сегодняшний вечер. Я отдам предпочтение телесным радостям, музею придется подождать. Массаж, маникюр, педикюр и прочие женские радости – вот что будет сегодня для меня главным.

Следующий день оказался одним из самых счастливых в моей жизни. Незабываемая поездка! Сказочная природа, вкусная еда, разговоры ни о чем, и в то же время о самом главном, и веселый, беззаботный Авель в полном моем распоряжении. Мы говорим о старых друзьях, вспоминаем работу, которая нас когда-то познакомила, рассказываем друг другу истории из своей жизни, веселые, и не очень. Мы просто радуемся этому чудесному дню и даже строим планы на будущее. Бродим по ледяной воде Озера у самого берега, пытаясь разглядеть в прозрачной глубине радужную форель, едим сладчайший арбуз и изумительный овечий сыр в тонких лепешках. Не удивительно, что я слишком увлечена, чтобы вовремя вспомнить о коварстве горного солнца. Немного оттянув на плече вырез моей майки, Авель видит, насколько покраснела моя кожа, и строго говорит:

– Ну вот, ты уже обгорела. Как это я недоглядел? Придется нам посидеть с тобой где-нибудь в тихом, тенистом месте. И там, вдали от посторонних глаз, я смогу намазать тебя целебной пенкой от ожогов, – голос его серьезен, но глаза смеются.

Эта идея кажется мне заманчивой, тем более что уже, действительно, хочется просто немного посидеть. И мы находим такое место, вдалеке от дорог, тихое и зеленое, отгороженное от всего мира скальными стенами, с потолком из густо переплетенных ветвей, и даже с удобным, нагретым горячим воздухом каменным «диваном», на котором мы спокойно могли бы сидеть вдвоем.

Впрочем, спокойно посидеть не получается. Авель протягивает ко мне руки и немного наклоняется. Я поднимаюсь на цыпочки и кладу руки ему на плечи. Всего лишь легкий поцелуй. Только один маленький поцелуй. ...Ну почему, почему я в его присутствии теряю контроль над собой? Вот и теперь, когда я очнулась от сладкого безумия, то обнаружила, что крепко обнимаю его за шею, почти душу в своих объятиях. Ногами я обхватываю его талию, а он поддерживает меня горячими руками под обнаженные ягодицы, слегка сжимая тонкие, сильные пальцы. Одежда на мне... Ну, что-то еще осталось, как и на самом Авеле. И, похоже, это не единственная совершенная мною глупость, потому что он до сих пор заполняет меня целиком, доставая почти до сердца. Он смеется, но смех его, тихий и счастливый, не кажется мне обидным, хотя я и смущена таким положением вещей.

– Не говори, пожалуйста, ничего, моя Ева, тебе нечего стесняться. Только давай-ка сядем, что-то я не уверен в своих ногах, – он несет меня к «дивану» и садится, продолжая держать меня на руках. Дыхание наше постепенно успокаивается. Мы сидим, молча, сердце к сердцу, щека к щеке, не размыкая рук. Я начинаю первая:

– Авель, мы же с тобой забыли...

– Да. Я уже понял. Это я виноват. Все произошло так быстро, – он поглаживает мою спину, – и так бурно, что я просто не смог остановиться. Просто не смог.

– Нет, это я виновата. Никак от себя такого не ожидала.

– А мне понравилось. Вот только... Когда ты сможешь узнать наверняка, ты же мне скажешь? Если что... Мне, например, всегда хотелось сына.

Я размыкаю руки, опускаю ноги и с трудом поднимаюсь с его колен. Молча пытаюсь найти детали своего туалета, разбросанные по поляне. Сына. Вот как! Мне хочется плакать. Завтра у нас с ним последнее свидание. Вечером я улетаю.

После бурного прощания в гостинице я полностью опустошена. Мне хочется прижаться к Авелю и почувствовать себя под защитой его сильных рук. Мне хочется никогда не улетать. Мне хочется улететь навсегда. Не знаю, чего больше. Но в аэропорту любое проявление пылких чувств – табу. Мы опять просто держимся за руки и тихо разговариваем. Он обещает прилететь ко мне на несколько дней, месяца так через три. Всего-то три месяца, или сто два дня, или 2448 часов... В минутах считать не хочется. Я обещаю сообщить ему о своем здоровье, потому что после наших безумств оно вызывает у него беспокойство. Мы улыбаемся, но я вижу в его глазах отражение собственной печали.

И я задаю Авелю вопрос, который мне так эгоистично не хотелось задавать раньше, потому что хотелось полнее впитать в себя недолгие часы счастья. Я спрашиваю:

– Как поживают твои девочки? Они у тебя красавицы, все три.

– Спасибо, я тоже так думаю. Если хочешь, я покажу тебе их фотографии.

– Хочу, – отвечаю я. И жадно всматриваюсь в протянутые снимки. Действительно, красавицы. Все три. Роскошная брюнетка и две очаровательные девчушки.

– Старшая в этом году уже пойдет в школу, младшая в детский сад, – он нежно улыбается, и я вижу, как он любит своих дочерей. Впрочем, я всегда это знала. Счастливицы!

– ... Заканчивается посадка на рейс...

– Мне пора, – торопливо и целомудренно прикасаюсь губами к его в щеке, получаю в ответ такой же поцелуй. Не размыкая рук, я отступаю к регистрационной стойке. Ладонь скользит по ладони, вытянутые руки пытаются как можно дольше сохранить прикосновение, но вот разъединяются и кончики пальцев.

– До свидания, любовь моя, – беззвучно шепчу я и вижу, как его губы отвечают мне тем же. А вслух произношу: – Я позвоню тебе.

Он кивает, улыбается и машет мне рукой. Я ухожу, не оглядываясь. Если я оглянусь, то превращусь в каменный столб. Камни не могут плакать. А я могу.

***

Эвелина замолчала. Весь столик перед ней был заставлен крохотными бумажными фигурками-оригами, которые она, не переставая, складывала, пока вела свой рассказ. Ее собеседница взяла в руки последнюю из сделанных, покрутила, покачала головой и поставила обратно на стол.

– Так этот мерзавец женат. И разводиться, судя по всему, не собирается. И когда же ты об этом узнала? Когда увязла в этом деле по уши?

– Лялька, зря ты так об Авеле. Он никогда не был мерзавцем. Он уже был глубоко и непоправимо женат, когда мы встретились. Непоправимо – потому что вполне счастливо, и разводиться, действительно, не собирается. И сказал он мне об этом в первый же день нашего знакомства. Ты же знаешь, что чужие мужья для меня – запретная территория. Но, как видишь, это не помешало ни ему, ни мне. Я-то влюбилась в него с первого взгляда, ещё до того как обо всем узнала.

– Слушай, а как же ребенок?

– Ребенок? Какой... а, ты об этом... Авель уже успел раз сто позвонить мне на эту тему, и я сказала ему, что ребенка не будет, так что о сыне ему придется поговорить с женой.

– А на самом деле?

– Это и есть на самом деле. Я не стала бы лгать Авелю. И знаешь, он не обрадовался.

– И что же ты будешь делать дальше?

– Не знаю. Просто жить, наверное. Радоваться редким встречам. Живут же как-то жены моряков.

– Вот, кстати. А его жена что-нибудь знает? Может быть нужно ей намекнуть...

– И разрушить Авелю жизнь? Нет, нет. Она ничего не знает, я надеюсь. Да и не нужно ей этого. Я все равно не смогла бы обездолить трех ни в чем не повинных женщин. Да и он бы мне этого не простил.

– А как же ты? Разве ты в чем-то повинна? Почему ты разрушаешь жизнь себе?

– Знаешь, я делаю это добровольно. Таков мой выбор. Мы все оказались заложниками ситуации. Я всерьез размышляла о совершенно немыслимой для меня еще недавно вещи – о многоженстве. Клянусь, я смогла бы ужиться с его женой. Я любила бы его девочек, как своих. И мы все могли бы быть счастливы. Жаль, что в христианстве такой традиции нет. Разве что у мормонов.

– Лина, ты здорова? Тебя что-то совсем несет не в ту степь. Я не могу тебя понять. Неужели этот мужик стоит таких жертв?

Эвелина кивает головой. Лицо ее становится отрешенным, взгляд устремляется куда-то далеко-далеко, куда ее собеседнице заглянуть не дано. Потом, словно очнувшись, она спрашивает:

– Лялька, сигаретки у тебя не найдется?

– Ты же принципиально не куришь!

– Не курю... – обреченно соглашается Эвелина и сметает фигурки со стола в пустую пепельницу.