Данный рассказ является прозаическим изложением знаменитого стихотворения Ги де Мопассана и в конкурсной программе не участвует.

Аннотация:

Перед Вами, дорогой мой читатель, одна из простых историй о случайной встрече, о том, как двое, вкусив запретный плод любви, позабыли обо всем на свете и отныне жили лишь страстью от заката до заката.

Прачка

(Мурлен)

Была вторая половина лета. На земле лежал тяжелый зной. Жара, раскалив воздух горящей желтизной, будто пламенем, заливала все вокруг. 

Свою грузную ношу она швырнула в чан с водой одним привычным движением рук и приступила к стирке. Под легкой блузой у неё отчетливо угадывались формы. Девушка стирала, и при движеньях у неё под платьем, как будто вовсе не было его, как будто в полной наготе, обозначалось тело – бедро, тугая полная грудь, ровная спина, крепкий зад... Я решил подойти к ней поближе, хоть и поднялся через силу. В этом ужасном зное, несмотря на жару, работа её не тянулась бесконечно, прачка не ленилась. Однако, скоро девушка устала, разогнулась и, потянувшись всем пышным телом, откинулась назад. Дышала она натужно и неровно, от пота на её загорелом теле сверкали капельки серебра, на бронзовых щеках играл пламенный румянец. Ощутив каким-то тайным образом на своем теле мой блуждающий взгляд, девица внезапно обернулась и в упор взглянула на меня. От неожиданности перехватило дыханье, или я забыл как дышать. А моя прачка, нисколько не смутившись, лишь улыбнулась уголками губ и рванула на груди рубашку... Заманчиво округлые груди, задорно глядя в разные стороны, блистая белой кожей и дразня моё нутро, выплыли из расстёгнутой блузы. Девушка, не обращая больше внимания на меня, снова принялась за работу. Под мерный стук её тряпья о камни, в едином ритме, в такт ударам, в каком-то странном танце тела, нежные розовые цветки сосков прыгали у меня перед глазами. О, эти два божественных холма! Их полный страсти танец безжалостно бил по сердцу, словно мехами, раздувал игру воображения. Меня бросало в жар, на секунду отпускало и накрывало с новой силой. Бесстыдница сидела в своей манящей позе и изредка бросала на меня полный насмешки взгляд, не отрываясь от своих забот. Этот взгляд отталкивал. И вместе с тем непреодолимо влек. Влажное тело, сверкая белой грудью, притягивало взор, манило, приказывало прикоснуться губами. Борясь с желанием, сделавшим штаны мои на пару размеров меньше, я молчал, старался выкинуть из головы цветастые картинки любовных поз. Но девушка сама со мной заговорила. Я слушал её, а слышал только звуки прекрасного нежного голоса. Пожирая глазами грудь, я силился заглянуть ещё глубже в разрез, пылал, как горн, холодел, вновь пылал, испытывая все муки ада... Прачка моя, тем временем, собрала свое белье в корзину и пошла, шепнув: «когда настанет ночь, я буду ждать тебя у рощи за рекой!» Ушла. И жизнь ушла за ней. До вечера сидел я на плоту, разглядывая в речных водах проплывающие облака. Я ликовал. Взволнованно рисовал себе картины нашей встречи. Словно опьяневший мучился от головокружения. Внутри разверзалась бездна, в которую вдруг ухнули все чувства, мысли, знания. В душе росла и крепла любовь, занимая собой все свободное пространство, забираясь во все потаенные уголки, забиваясь во все трещинки.Легкий, едва уловимый, как дыхание умирающего, ветерок чуть слышно шелестел в камышах. Совершенно разморенный я лег на берегу реки, укрывшись в тени ивы. Где-то неподалеку шла стирка. В воде словно вскипали белые хлопья мыла, проворно и легко, с детским задором, по течению бежали пузыри, а река хранила их длинный, радужный след. Разнежась на траве, я начал засыпать, но вдруг, то ли уже во сне, то ли все ещё наяву, в сиянии солнечного дня из палящего зноем лета явилась девушка. Стройная, свежая, одетая в тонкий легкий шелк, она шла к воде, поднятой рукой держа на голове большой тюк белья. Шагала она быстро, бодро, напевая какую-то незнакомую мне мелодию. Молодой гибкий стан, тонкая талия, плотные, мощные бедра, вся прямая и стройная, словно вырезанная мастером, мраморная статуя. Чуть колеблясь из стороны в сторону, она прошла по узкому настилу на прачечный плот и устроилась на краю. Я приподнялся, оперся спиной о ствол дерева и с удовольствием стал наблюдать за юной прачкой.

Бледнел и гас прощальный отблеск дня. Когда я подошел к роще, она уже стояла там. Я кинулся, упал без слов к её ногам, привлек к себе молодое, столь желанное тело, лаская грудь рукою. Она, вдруг вырвавшись, со смехом помчалась прочь. Сквозь рощу, вдоль реки, по лугу, залитому молочным светом взошедшей луны. Споткнувшись, девушка зацепилась за куст ногою и подолом платья, и я догнал её. Как хищник, опьяневший от погони, горя желанием, я жадно к ней приник, сгреб в охапку и унёс к реке, в береговую траву. Бесстыдница, что в полдень была наглой, смелой, язвительно смеялась над моей робостью, в полночь была бледна, испуганна и дрожала в моих объятьях. Нутро моё, опьянев от силы, которую мне давали её бессилье и покорность, наполнилось желанием. Кровь во мне вскипела моментально. Она принадлежала мне.

О чем-то бурно спорили лягушки в камышах, перекрикивали друг друга на сотню разных голосов. Где-то вдали, за рекой, проснулся и закричал селезень. Чуть ближе, в роще, зазвучали первые звуки любовной сонаты – пустил свою ночную трель соловей. Воздух был полон прохлады, истомы и упоенья. Предчувствуя сладость неги, в призывном томлении мы страстно шептали друг другу о чувствах, и шепот наш сливался с дружным ночным хором. Знойный южный ветер дышал страстью, желанием. Сколько ещё было нас, животных и людей, которых жгучая летняя ночь повлекла на поиски волшебных чар, горячих ласк, которых сплел тело к телу могучий, неодолимый инстинкт любви?

Горячими губами я прильнул к её рукам, от которых пахло тмином и козьим молоком. У нежной девственной груди был аромат ванили и свежего хлеба. С силой я впился воспаленным ртом в её мягкие губы и поцелуй этот, как мне показалось, тянулся целую вечность. Он соединил в одно наши тела, смешал воедино их бурный пыл. Откинувшись, девушка хрипела в жадной страсти, её стесненная беспощадной лаской грудь тяжело вздымалась с глухими стонами. Лицо моё горело, разум напрочь отключился, взор заволокло туманной пеленой. В безумном бою слились желанья, губы, стоны, и, завершая одну из самых жарких атак, ночную тишь, нарушив деревенский сон, прорезал обоюдный крик любви. Внезапный, громкий, страшный, этот крик заставил смолкнуть и попрятаться в затоны жабье царство, шарахнулась и улетела прочь сова, и соловей умолк... В растерянном безмолвии вселенной лишь лунный месяц озарял тела, пытавшиеся жадно надышаться.

С рассветом девушка растаяла, как сон. Проснувшись, я пошел бродить в просторах, размышляя. В дыхании полей мне чудился повсюду её запах. Глаза, что взяли в плен мою душу, упали якорем на самое её дно, видел я в облаках, плывущих над лесом, в голубых водах реки, что уносились к горизонту. Эта нежданная сладость летней ночи сковала нас цепью прочных душевных уз, как сковывает навеки корабельная цепь двух каторжан, которым не расстаться, не бросить, не убраться с лодки поодиночке.

Три месяца подряд, не уставая, я делил восторги любви с моей томно-чувственной прачкой, укрывшись в тростниках. Поутру, не в силах бороться с новым жаром желания, я не хотел отпускать её. Лишь начинали петь в первых лучах зари проснувшиеся жаворонки, а мы, ещё томящиеся от ночных ласк, уже грустили, что ночь не наступает так долго. А иногда случалось, что рассвет заставал нас в объятиях друг друга, потому что летние ночи были слишком коротки и не давали нам полностью усмирить палящий внутри зной. Я провожал свою любимую. Не мог ей дать уйти, не желал расстаться. Мы шли, спеша пройти залитый утренним солнцем луг, не отрываясь, не расплетая рук, глаза в глаза. Краснели стволы деревьев в роще, золото зари ложилось на поля, а я не понимал, что надо мною всходит солнце. Мне казалось, это взор её струит палящий зной и золотом окутывает землю. Она шла на реку, работать со своими подругами, с деревенскими. Я брел за нею. В стороне. Мечтая о своем и опять о ней, полный чувств и нового желанья. Быть с нею рядом – вот все, чего мне хотелось. Раскидистая ива у плота отныне была мне тюрьмой. Я прирастал к земле, любуясь пышным телом моей прачки. Её гибкая стройная фигура стала пределом моего кругозора. Едва смиряя кровь, борясь с собой, под дружный смех девиц, я терпеливо ждал. Бывало, что минутные порывы бросали меня к ней. Мгновенье, поцелуй и снова расставанье. Бывало, что она, с зовущим жадным взором, махнув рукой, звала меня прилечь передохнуть на виноградном поле и мы, смеясь, разглядывали мир, ища любовь зверей. Две бабочки неслись на четырех крылах, двойной нелепый жук переползал тропу, две птички в упоении, порхнули и сплелись... И вновь до вечера. Вновь ждать до темноты... Когда в вечерний час, бродя вблизи реки, я замечал её среди деревьев, как движется она среди стволов, спешит на зов любви из темной рощи, мгновенно плоть моя давала себя знать. Желанием охвачен, я вспоминал чудесные легенды о женщинах востока, об их волшебной древней красоте, об их телах, безудержных в любви, прекрасных и порочных, подобных ангелам в ночной тьме.

Мы жили страстью, от заката до заката. Клялись в любви и не могли дышать, когда не видели любимых глаз всего лишь несколько минут, положенных сверх срока, тянувшихся для нас словно года, растягивающие мучившую тоску до бесконечности. Устав терпеть и ждать, срывались мы и днем в горячие любовные объятья, мечтая ни на миг не расставаться. Пылающим углем был рот моей подруги. Наш поцелуй то вспыхивал, то гас, горя костром и вверх бросая к небу искры. Бешенство любви испепеляло нас. Становясь от зноя всё смелее, мы горели поленьями, среди выжженных полей. Безмолвно, взор во взор, жадно сплетая тела, с лиловой синевой вокруг горящих глаз и с бледными дрожащими телами. Теперь нам читалось ясно, что эта любовь была игрой со смертью, что в нашей страсти жизнь уходила из тела.

Мы распрощались в тихий предрассветный час и поклялись, с тоской глядя в любимые глаза, больше вечерами над рекой не встречаться. Но нет! Неведомая сила, едва начало смеркаться, вновь повлекла меня в тростник, изведать ласки, возвратить тот сладострастный бред, пылая, вспомнить восторг соединений, лежать на ложе из береговой травы и нежно обнимать свою мечту. И что, вы спросите? Придя в приют любовных игр, увидел я её. В лучах луны, сидела в тростнике, в слезах и нервно теребила подол платья. Она ждала.

С тех пор, сжигаемы палящей лихорадкой зноя, со сладкой дрожью в изнывающих телах, мы торопим губительную страсть. Пускай приходит смерть! Всесильная любовь влечет нас в объятья, не отпуская. Воспламеняет кровь и застилает разум. Чем ярче наш огонь, тем страшней наш жребий. Мы призываем смерть, смеясь, меняем на остаток наших дней все бурные ласки короткой южной ночи. Отныне есть для нас один язык. И крик любви, для упоенья негой.

Когда-нибудь, в траве, куда нас бросило жаркое пламя желанья, нас найдут, мертвых, подберут измученные, обугленные пьянящей лаской тела и кинут в старенькую лодчонку. Мы поплывем навстречу заре, вдоль реки нашей страсти, под тихий шепот тростника, целуясь вновь и вновь, при колыханье волн. Тела двух любовников, которых смерть в грехе унесла из жизни, где-нибудь выловят и бросят в общую безымянную могилу. Но если есть за этой жизнью другая, если встает тень из замогильной сени, мы будем приходить к реке в вечерний час.

Может, какой-нибудь селянин, крестясь при виде наших теней, помянет прошлое, проводит нас взглядом, и тихо вздохнет: «бедняга, отдавший душу за любовь, все так же любит свою прачку!» ...

Рассказ участвует в борьбе за звание "Знойная ботва"