Не знаю, не укололась ли однажды мама Анны и не обронила ли она три капли крови на шитье, но у Анны Викторовны Снежиковой кожа была белая, как снег, щеки румяные, как кровь, и волосы темные, как черное дерево.

Прибавьте к этому цепкий взгляд ярко-синих глаз за стеклами очков в черной оправе да стервозный характер, и вы получите безнадежно в нее влюбленного меня.

За окном крупными мягкими хлопьями валил снег, устилая землю. Однако ж мартовскому коту во мне до капризов погоды дела не было. Каждый семинар с Анной Викторовной становился сущим испытанием. Она постоянно кусала губы. Постоянно. Они запекались на морозе и, должно быть, грубели на ощупь. Оттого каждый раз, когда она входила в аудиторию, желание провести по ним языком, зализать, загладить становилось болезненно навязчивым.

Не сказать, что парни в группе не замечали, что наша преподша хороша, но фантазиями о ней в светлых чулках не делились.

– Ворчунов?

Не сразу понимаю, что это мое имя в ее голосе.

Мотаю головой, гнааать эти мысли, гнааать.

– Ворчунов, ваш проект? – она стоит рядом, протягивает ладонь за папкой с моим проектом за семестр.

После пары догоняю ее на улице.

– Анна Викторовна!

Оглядывается, смотрит спокойно, чуть удивленно.

– Забыли что-то, Ворчунов? – тонкие бледные пальцы плотнее запахивают меховой ворот шубки. Она останавливается.

– Анна Викторовна, а я вас проводить хотел! – выдаю невпопад.

Моргает пару раз, отчего тают снежинки, на мгновение замершие на ее темных ресницах.

– Право не стоит, Ворчунов, – старается скрыть смех, не показать то, насколько нелепо звучит такое предложение от студента.

Только не верится, что намного старше меня преподаватель Анна Викторовна, или верится не настолько, чтобы меня остановить.

– Может, все же...

– Нет уж, знаете, – теперь она смеется. – До остановки я вполне и сама доберусь.

Поправив сумку на плече, Анна Викторовна успевает отойти всего на пару шагов. Подхватываю ее, когда она поскальзывается на льду, едва присыпанном снегом. Осторожно придерживаю за локоть.

– Не ушиблись Анна Викторовна? – она на мгновение прищуривается, отчего взгляд моей Снежки становится совсем колючим, но позволяет мне удержать ее под локоть. – Вот видите, – всем своим видом показываю, насколько я был прав. Попутно благодаря так вовремя подвернувшийся гололед.

Вечером, лежа в постели, снова прокручиваю наш разговор по пути к остановке. Она и старше-то всего на три года, не защитилась еще, к семинарам допустили из-за нехватки кадров на кафедре. А еще Анна Викторовна, Аня согласилась сходить со мной в кино. Один раз и исключительно ради науки – уломал.

Не переставая обсуждать фильм, выходим из кинотеатра.

– Мне нравится Армитидж, – едва заметно покраснев, признается Аня.

Мне нравится держать ее за руку. Не от этого ли смысл слов доходит не сразу?

– Что? Этот страшный?!

Крохотные молнии – возмущение в ее потемневшем взгляде – завораживают.

– Он замечательный актер! – Аня ищет способ оправдать свои слова чем-то, кроме того, что ее привлекает его внешность.

– Тоже мне, гном какой-то, – ворчу, спрятав руки в карманы джинсов.

– Да вы дерзите, Ворчунов! – она гасит улыбку, отчего подрагивают уголки ее губ.

– А ты..! – смотрю на нее, подавляя желание просто поцеловать. Зачем подавляю, спрашивается? Вместо того, что хочу, позволяю себе только коснуться пальцем уголка ее губ, пока она борется с желанием рассмеяться. Аня замирает под моей рукой.

Ночью мне снится Аня, нет, не Анна Викторовна – моя Снежка в корсете, расшитом красным цветами, и шуршащей золоченной юбке. Она смеется и целует часто-часто. Губами по горлу и за ухом. Все так же смеясь, протягивает мне яблоко, от которого уже откусила. Послушно вгрызаюсь зубами в хрустящую мякоть. Стоит проглотить кусочек, сон наваливается все сильнее, плотной удушающей подушкой. Она тает в темноте перед глазами. Моя Снежка.

– Сколько это может продолжаться? – мачеха нападает во время ужина.

– Что? – Аня поднимает взгляд от тарелки.

– Шашни эти твои с мальчиком! – Малина Фесентьевна и не думает понижать голос.

– Вам не кажется, – Аня заставляет себя отвечать спокойно, – что это совершенно не Ваше дело.

– Да я все знаю про него! Ты думаешь о репутации своего отца?! Он декан факультета! Как на него посмотрят, когда узнают, что его дочь со студентом роман крутит?!

– Спасибо за ужин, – промокнув губы салфеткой, Аня быстро встает из-за стола.

– Я не договорила, вернись немедленно! – несется ей вслед.

Однокурсник, выругавшись, бросает рюкзак на парту.

– *ука!

Оборачиваюсь, ожидая продолжение.

– Да Снежикова эта, гадина, зачет не ставит по спецкурсу!

– Рот закрой.

– Чегоо?

– Рот закрой, Принсов! – впервые так сильно захотелось подправить смазливую физиономию однокашника.

Не то чтобы Кольку в группе любили: понтов у золотого мальчика всегда было слишком много, но моя реакция вызывает недоумение. В резко наступившей тишине подхватываю сумку с ноутбуком и выхожу из аудитории. Пока и, правда, кому челюсть не вправил.

– Мне кажется, нам лучше перестать... – она не смотрит, глаза не поднимает. Говорит, уткнувшись взглядом мне в ключицы, пока я отогреваю ее ладони в руке.

– Что перестать?

– Встречаться, – совсем тихо отвечает Аня.

На семинаре непривычно тихо, не раздаются смешки, студенты не обмениваются шуточками.

Преподаватель обводит аудиторию внимательным взглядом.

– А где Ворчунов?

– Так он в аварию попал!

– Да, Анна Викторовна, его машина сбила, Ворчун на мотоцикле ехал.

– Ой, Светка, что бы ты знала. Так зацепило чуть! Если б сбили, костей бы не собрал!

Свежевыпавший снег такой белый, что на солнце слепит глаза. Она запрокидывает голову, небо тоже белое, потому и глаза слезятся. От мороза на вздохе режет в легких, и каждый новый вдох дается тяжелее.

Ей нечего там делать у него, нечего.

Нет ничего более тоскливого, чем застрять в больнице под Новый год. Выписывают на праздники всех, кого только могут.

Но не меня. Состояние мое слишком нестабильное, из реанимации всего неделя, как выписали. Лучше побыть под наблюдением. Хотя какой прок от наблюдения дежурных медсестры и врача, которые все равно отметят праздник, мне никто так и не объяснил.

Ближе к одиннадцати решил выйти в коридор, хоть ноги размять, сил не было в палате лежать. Один сосед на восемь коек и тот спит.

– Да, я понимаю, что не приемные часы, но праздник ведь, – сначала подумал, что почудилось. Ее голос.

Она стоит и упрашивает дежурную медсестру, осторожно подталкивая к ней пакет с шампанским, судя по очертаниям.

Аня оборачивается. Тетя Нюра переводит взгляд с посетительницы на меня, поджимает губы, уже собираясь высказать мне за то, что вышел из палаты. Но тут ее взгляд замирает на пакете, и, махнув рукой и перехватив шампанское за горлышко бутылки, пожилая медсестра скрывается в подсобке.

Ковыляю к Ане, придерживая ребра рукой, так быстро, как могу. Заметив это, Снежка идет ко мне быстрее, стук каблуков сапожек смягчают шелестящие бахилы поверх обуви. Останавливается в шаге от меня.

– Знаете что, Ворчунов, – ее дыхание сбивается. В тепле с мороза? Я же не могу оторвать взгляд от краешка ярко-желтой ткани ее юбки, мелькнувшего меж неплотно запахнутых пол темного ворса пальто. – Эта ваша последняя выходка. С мотоциклом! – держит марку, старается. Она пришла! Приехала сюда, ко мне в больницу.

Шаг к ней выходит резким, отвожу ее руки, распахнув пальто, ладони смыкаются на ее талии в ту же секунду, когда прижимаю ее к себе, впиваясь в эти сладкие раскрасневшиеся с мороза губы.

– Снежка моя, – улыбаюсь, забравшись обеими руками под пальто, размыкая застежку на ее корсете. Она протестующе охает. У меня же мысль только одна – сбагрить бы соседа из палаты.

Поцелуи все жарче. Быстрые, жадные – прикусывать губами ее кожу у сгиба к плечу – урвать мгновения, пока не раздастся окрик дежурного врача. Да и раздастся ли? Все заперлись и празднуют, а он чем хуже?

Пакет из рук Ани с глухим стуком падает на пол. Яблоки катятся по кафельному полу больницы.

К следующему Новому Году в семье Ворчуновых стало на одного Гнома больше. 

Познакомиться с автором поближе можно здесь