|
А где-то осень, золотая и красная, как в лесах у Фонтенбло... Из письма Э.М. Ремарка Марлен Дитрих, 1939 г.
Они были повсюду, эти узкие бумажные полоски. Бэль растерянно осмотрелась вокруг, а потом неожиданно для себя подняла одну и прочитала: "И как это может быть, что наша жизнь проходит?" Интересный вопрос. Правда, как? Но ведь проходит же. Детство, юность, молодость... незаметно подступила зрелость, первые морщины в уголках глаз и лекарства. Дни напоминали песчинки в часах, которые равнодушно и размеренно сыпались из верхней колбы в нижнюю. Безвозвратно. Наверное, надо было положить бумажную полоску на место, но вместо этого Бэль аккуратно ее сложила и сунула в карман плаща. Стоял сентябрь, такой, который она всегда любила – бабье лето. Солнце припекало, на еще зеленую траву осыпались первые желтые листья, воздух был прогретым, но все вокруг уже пахло прощаньем. Вот и Бэль прощалась. Она бродила у самой кромки пруда в заброшенном уголке городского парка и хоронила свою прошлую жизнь, а как жить дальше – не знала. Ничего страшного не произошло. Были дом, любимый муж, дети, работа, друзья... просто однажды она заболела. На смену привычным дням пришли визиты к врачам, консультации, бесчисленные анализы и, как логическое завершение истории, операция. Не рядовая, не стандартная, а такая, которую может сделать только врач с золотыми руками, и когда через несколько дней Бэль сумела впервые совершить несколько шагов без поддержки – она заплакала. Заплакала от того, что ходит, что видит солнце, деревья за окном, мир, живет. Август щедро засыпал палату душистыми яблоками и поздней малиной, и тогда Бэль решила во что бы то ни стало поправиться. А потом вдруг радость ушла. Врачи говорили, что она перенесла тяжелейшую операцию и нужно время, друзья утверждали, что она герой, но как-то сочувственно качали головой, родители сходили с ума, звонили по несколько раз в день, интересовались, что болит и строили предположения о том, каким ещеврачам необходимо показаться. Но Бэль точно знала, что у нее ничего не болит, во всем виноваты зеркало и таблетки. Однажды это происходит в жизни каждой женщины. Ты просыпаешься утром, встаешь перед зеркалом и вдруг видишь себя во всейнеприглядности, понимая, что юность прошла, кожа начала увядать, и даже если объявить войну возрасту, уставив полочку в ванной батареей из самых хитрых нано-баночек, время не обмануть. Оно стремительно несется вперед. Отражение смотрит уставшими глазами, и надо как-то учиться принимать свой возраст, чтобы нести его достойно и красиво. И, может быть, Бэль удалось бы улыбнуться зеркалу, взять телефон, чтобы бодрым голосом записаться на консультацию к дорогому и модному косметологу, только в решающий момент ее взгляд случайно упал на пузырек с таблетками, которые предстояло принимать пожизненно. Все будущее существование зависело теперь от четких дозировок и часов приемов маленьких горьких пилюль. Это было уже не просто противостояние возрасту, Бэль чувствовала себя инвалидом, которому искусственно поддерживают жизнь. Все чаще стали посещать воспоминания, все страшнее становилось заглядывать вперед. Будущее казалось совсем беспросветным. ... и как это может быть, что наша жизнь проходит?
Только Олег по привычке продолжал звать ее Бэль – красавица*. Он был единственным, кто никак не отреагировал на произошедшее. Вернее, отреагировал, но по-деловому. Исправно навещал в больнице, целовал и помогал делать первые шаги, купил эти самые таблетки, отправил детей к своей маме, потому что в первое время Бэль едва ли могла управиться с двумя. Она очень быстро уставала. Муж даже старался готовить ужины. Но не жалел. Он был спокоен и невозмутим, словно ничего и не произошло, словно жизнь шла своим обычным чередом. Правда, Олег хотел нанять сиделку, которая присматривала бы за женой на время его работы, и сказал об этом как-то... буднично, но тут взбунтовалась Бэль. Она терпеть не могла, когда сидели над душой, участливо заглядывали в глаза и надоедали сладким голосом, поэтому твердо сказала, что вполне может проводить дни одна, тем более, что за руль садиться пока не в состоянии. Максимум, куда она будет выходить из дома – это в магазин неподалеку и в парк, который почти соседствует с магазином. Бэль обязалась всегда держать телефон под рукой и исправно отвечать на каждое смс. На том и порешили.
В парке было тихо и безлюдно – понедельник, первая половина, рабочий день, учебный год, и везде разбросаны узкие полоски текста. Как они здесь оказались? Может, кто-то потерял? Или незадачливый писатель решил таким образом распроститься со своим произведением? Бэль поймала себя на том, что переходит от листа к листу, читая напечатанные на них предложения. Определенно, это был литературный текст. Очень хороший. Изумительный. Ветер время от времени приподнимал загадочные фразы над землей и нес их по направлению к пруду, туда, где они сначала лежали, покачиваясь на холодной водной поверхности, а затем шли ко дну. Не отдавая себе отчета, Бэль вдруг начала собирать уцелевшие кусочки – было бы неправильно подарить их воде. Эти слова должны были остаться. Порой все, что у нас остается – слова. Когда она возвратилась домой, то внимательно перечитала и пересчитала все спасенные фрагменты. Их оказалось пятнадцать. Пятнадцать фраз – посланий этой осени. Для начала полоски надо было высушить и выровнять. С помощью кусочка марли и утюга Бэль отлично справилась с поставленной задачей, после чего села на пол в гостиной, разложив перед собой отрывки. Она старалась разгадать заключенную в словах тайну, меняла местами фразы, пыталась соединить их в текст. Но ничего не получалось. Это были всего лишь разрозненные обрывки. Когда в пустом доме послышался звук открывающейся двери, Бэль поспешно собрала бумажки и сунула их в папку для хранения счетов. Сегодняшняя находка была ее маленьким секретом, которым почему-то не хотелось делиться ни с кем. Даже с мужем. – Как прошел день? – спросил Олег, войдя в комнату и привычно целуя жену в висок. – Гуляла. – Понятно. Ты уже ела? – Нет. Бэль подумала, что шпион из нее получился бы никудышный, она отчетливо чувствовала проступавшие на щеках красные пятна, совсем как в детстве, когда прятала от мамы тайком купленную губную помаду. Муж переоделся и уже деловито гремел в кухне посудой. – Я разогрею вчерашний ужин. Ты не забыла выпить таблетки? – Ах да... таблетки, – пробормотала Бэль и направилась в ванную за пузырьком.
На следующий день она снова пошла в парк, надеясь найти новые зацепки к разгадке своей тайны, но не увидела ни одной бумажной полоски. Пруд равнодушно отражал холодное осеннее небо, трава за ночь стала чуть более усыпана опавшими листьями, сизые голуби спешно клевали кем-то разбросанные на дорожке семечки. Вскоре негостеприимно начал накрапывать дождик, и Бэль, которая забыла прихватить с собой зонт, поспешила домой. Поставив диск с медленной музыкой, она открыла папку и вновь перечитала все сохранившиеся фрагменты, а затем выбрала один: "Бог только помахал мне рукой. Он не грозит. Я ведь из его любимейших детей". Бэль казалось, что у нее стали покалывать кончики пальцев – настолько остро почувствовалась энергетика, заключенная в словах. Быстро включив ноутбук, она застыла перед экраном, просидела неподвижно несколько минут, а потом снова выключила компьютер. Бэль была писателем. Романы автора Марии Одинцовой можно было без труда найти в магазинах, эти книги даже имели успех. Она всегда писала под собственным именем, не пользуясь псевдонимом и сумев счастливо избежать публичной стороны своей профессии. Фотографии Бэль не украшали обложки, интервью она давала в основном на радио и в газеты, в социальных сетях зарегистрирована не была и вообще всячески избегала пиар-кампаний, искренне полагая, что текст автора говорит за себя сам. Диалог с издательством на эту тему был очень тяжелым, потому что поначалу от Бэль требовали участия в различных ток-шоу и кулинарных программах, интервью в журналах, где на разворотах красовался бы уютный дом после ремонта, счастливая семья в лице мужа, двух детей и прочее. Она тогда совсем растерялась и чувствовала себя абсолютно беспомощной, но за спиной был Олег, спокойный и невозмутимый. Именно он каким-то волшебным образом уладил все вопросы с издательской фирмой, а Бэль оставалось только писать. Она посмотрела на закрытый ноутбук и вздохнула. Писать не получалось. Сколько раз Бэль вот так подходила к компьютеру, чтобы потом молча удалиться. Слова больше не складывались в предложения, воображение не рождало героев и истории, а ночами мучил страх, что она теперь не сможет написать ни строчки. Внутри все ощутимее чувствовалась пустота, а ведь писательство – это всегда разговор: диалог между автором и читателем. И все чаще возникал вопрос: о чем теперь рассказывать людям, которые покупали ее книжки? Бэль пошла на кухню и привычно нажала на кнопку чайника. Бог только помахал мне рукой... я ведь из его любимейших детей... Кто бы мог сказать такое? Какой человек? Она не дождалась, пока закипит вода, и беспокойно прошлась вдоль столешницы, перекладывая с места на место чашки. Мысли уже понеслись вперед, перебирая характеры и профессии. Это мужчина, конечно, мужчина... Что дальше? Надо чем-то занять руки, а то невозможно сосредоточиться. Бэль достала картошку и начала ее чистить, а сама в это время была уже далеко-далеко, искала объяснение словам. Когда Олег пришел домой и увидел накрытый стол, то с интересом посмотрел на жену. Но, кажется, она этого не заметила, она даже не поняла, что с момента возвращения из больницы это был первый приготовленный ей ужин. На следующий день Бэль снова включила ноутбук, только на этот раз все же открыла страницу Word. Она долго сидела, прежде чем коснуться клавиатуры рукой, словно пианист после перелома пальца, осторожно трогала кнопки с буквами, не решаясь надавить посильнее. А потом несмело появилось первое слово, за ним – второе... первое предложение... абзац... В тот вечер ужин безнадежно подгорел, но это в их доме было делом привычным. Самое главное – Бэль виртуозно заваривала чай.
Больше всего на свете он любил небо и Юльку. Еще Петьку. Но Петьку уже потом. А сначала были только эти двое. Поэтому у неба с Юлькой шел постоянный конфликт. Никто не хотел уступать своего законного первого места в его сердце. – Не надоело еще, – ворчала Юлька, скорее по привычке, – смотри, другие уже давно нашли себе хорошие места, зарплаты, а ты все как мальчишка: полеты, новые истребители, надо опробовать этот двигатель, тот... Ворчала, а сама собирала вещи и готовилась провожать в очередной полет. Сначала к девчонке из соседнего подъезда. Затем к своей девушке. После – к невесте. И, наконец, к жене. Он всегда приходил с улыбкой. И уходил с улыбкой. Юлька переживала, вечерами, бывало, плакала. Сколько неудачных вылетов было, спасали парашюты, быстрая реакция, опыт, да крестик, что повесила однажды сама – как оберег. А он лишь смеялся: – Бог только помахал мне рукой. Он не грозит. Я ведь из его любимейших детей. – Мама, смотри, как летит! – кричал в восторге Петька, запустив в небо бумажный самолетик. Он действительно долго планировал, а затем повис на ветке рябины. – Ничего, – успокоил Петька, деловито посмотрев на застрявшую игрушку, – у нас в школе открывается новый кружок -"Техническое моделирование". Ребята хотят научиться делать корабли и пускать их на воду, а я буду создавать самолеты. Мам, я, когда вырасту, стану знаменитым конструктором и назову истребитель в честь папы. И мой самолет не упадет никогда. Юлька смотрела на веснушчатое лицо сына, зная, что ее спор с небом еще не окончен, только на этот раз она собиралась выиграть.
Бэль очень скучала по детям, ей не хватало их улыбок, прикосновений и шума, она часто заводила на эту тему разговор Олегом, но каждый раз ответ был неизменным и твердым: – Еще слишком рано, ты не справишься. Потерпи недельку. И Бэль уступала, потому что в глубине души знала, что муж прав. Не смотря на то, что ужины теперь были полностью в ее ведении, а прогулки потихоньку удлинялись, очень быстро наступала усталость, отчего приходилось проводить в постели по нескольку часов в день. Бэль не справилась бы с детьми одна, но тосковала страшно, поэтому подолгу общалась с ними по скайпу. Но вот из длительной командировки вернулась Светка. Она пропала на два месяца, потому что банк, в котором подруга вела жутко сложный и ответственный проект по слиянию двух структур, отправил ее во Францию. Светка возникла на пороге дома в образе настоящей парижанки, с прической а-ля Мирей Матье, с завязанным на шее шелковым шарфом и с красной помадой на губах, объявляя о том, что праздник жизни начинается. Противостоять ее напору было невозможно, поэтому Бэль накинула легкий плащ, взяла сумку и отправилась на праздник, совсем забыв о пузырьке с таблетками, что стоял на полке в ванной комнате. И было кафе, сквозь огромные окна которого Бэль смотрела на старые желтые клены. Она неторопливо пила капуччино, получая огромное удовольствие от общения с подругой. Можно было смеяться и рассказывать всякие глупости, немного погрустить по ушедшей юности, послушать про недавно виденный фильм, взять его себе на заметку, да еще постараться не забыть найти в сети фотографию актера, который свел подругу с ума. – Что, прямо вот так хорош? Светка выразительно закатила глаза: – Ты себе даже не представляешь, я как увидела... – Боже, уму непостижимо. Сидят такие две дамы бальзаковского возраста и обсуждают мужика. – Вот поверь мне, я еще на тебя посмотрю после того, как ты его увидишь. Разрыв сердца на месте гарантирую! И обе весело расхохотались. – Кстати, я тут на свадьбе была, сейчас покажу платье... – подруга полезла искать в телефоне фотографию... И был поход по магазинам, в результате которого появились туфли-мечта-всей-жизни и потрясающая помада глубокого винного оттенка. – Да, – философски заметила Светка, когда они вышли на улицу. – За "Герлен" можно отдать душу. И был визит в лавку подарков, откуда Бэль вышла с авторской вазой в руках. Город приветствовал своих богинь ярким солнцем, шумом автомобилей, пахнущим кострами ветром и гостеприимно стелил к их ногам резные кленовые листья. А потом Бэль стало плохо. В машине. По дороге домой. Перед глазами все закружилось, завертелось, и единственное, что она могла сказать: – Позвони Олегу. Он примчался сразу же. Бэль была уже дома, заботливо уложенная взволнованной Светкой в кровать. Муж быстро вымыл руки, принес тонометр, померил давление, сделал крепкий сладкий чай с корнем женьшеня, позвонил врачу – проконсультировался. Подруга не хотела уходить, но он твердо сказал, что справится сам. Бэль лежала, отвернувшись лицом к стене. Она не хотела ни читать, ни смотреть телевизор, слышала, как с кем-то по телефону разговаривает муж. Через некоторое время он принес ей отварную курицу и бульон. Олег просидел рядом весь вечер, держа ее бессильную холодную ладонь в своей, большой и теплой. – Что же ты, родная, так меня напугала? Бэль слабо улыбнулась в ответ: – Зато знаешь, какая шикарная помада есть теперь в моей косметичке?
– На твоей груди орден Лотоса. – Это знак честности. – Я знаю. – На твоей груди знак Хризантемы. – Это знак храбрости. – Я знаю. – Сколько полных Кругов мы не виделись с тобой, друг? – А сколько еще не увидимся, друг. – Меня ждет моя битва. – А меня – моя. – Ты все так же верен своим убеждениям, как в юности? – А ты? – Сложно сказать, друг. С возрастом по-другому смотришь на этот мир. Пожалуй, начинаешь лучше его понимаешь. Или хуже. – Приспосабливаешься? – Наверное. Не приспособишься – не выживешь. Но все же очень хочу верить, что за прошедшие Круги зрелости не изменил ни себе, ни своим ценностям. – Я тоже хочу в это верить. Верить, что и я не изменил, хотя жизнь старалась. – А помнишь, как мы тайком выводили лошадей из господской конюшни по ночам? Глупцы! Кони могли переломать ноги, спускаясь по неровной дороге к реке, куда мы их гнали. Хотя я и сейчас считаю наши детские шалости счастьем. – Да... Круги прошли, а мы все те же. – Только седины прибавилось, да орденов. – Лотос и Хризантема. – Многое случалось с нами. И случается. – Если случается, значит, мы еще живы. – А если живы, значит, впереди ждет неизведанное. – И новая встреча. – И новая встреча.
Они обнялись на прощанье, после чего каждый пошел своей дорогой.
С каждым шагом расстояние между двумя людьми увеличивалось, а невидимая нить, связывающая две души – натягивалась. Эта нить была достаточно прочной, чтобы не порваться. Каждый из них прошел столько дорог в своей непростой жизни, что давно не верил в сладкие слова жрецов, долгую милость господина и преданность любовницы. Но было нечто, что поддерживало в самые трудные дни, не давало рухнуть на дно, питало надеждой и верой в завтра, часто даже против воли, позволяло кричать, плакать, петь и чувствовать крепкую руку рядом. Чувствовать ее всегда. Это – дружба.
Осень за окном бесновалась. Уже не было тех робких желтых мазков в кронах деревьев, которые деликатно намекали, что лето прошло. Желтый, багровый, коричневый, все оттенки собрались вместе, природа полыхала, сгорая. В саду отцветали последние цветы. Бэль срезала белые георгины и поставила их в купленную вместе со Светкой вазу. Удивительно, как не вязался их цвет с осенью – чистый, холодный, снежный. Они казались инородными в саду, где встречали первые заморозки разноцветные астры, яркие бархатцы и почти вишневые хризантемы. Осень победно шла по земле. Осень шла, а Бэль писала. После того, как очередная миниатюра заканчивалась финальной точкой, из папки вынимался следующий фрагмент. Бэль вчитывалась в слова и искала. Порой на выработку одной лишь идеи уходило несколько дней. Она пробовала слова на вкус, как изысканный гурман смакует блюдо в дорогом ресторане, примеряла фразы к разным ситуациям и людям, отсекала неподходящее, сосредотачивалась на том, что казалось близким, прощупывала, раздумывала, сомневалась и, наконец, принимала окончательное решение. Блуждая в собственных мыслях и фантазиях, увлеченная поиском единственно правильной по ее мнению истории, Бэль уже не думала о лекарствах и своей зависимости от них. После того случая в машине подруги Олег поставил жене «напоминалку» на телефон, а все таблетки были поделены на две части. Одна осталась стоять на полочке в ванной комнате, другая перекочевала в сумку, что бы Бэль, где бы она не находилась, могла вовремя принять препарат. Светка привносила в жизнь сумбур, громкость, легкую неразбериху и какую-то свежесть. Бэль не могла не улыбаться, когда слышала в трубке ее энергичный голос: – Ты не знаешь, что такое бути дэнс?! Да это просто... супер крутая фишка, приеду – покажу. Я уже на трех занятиях была!
Бэль чувствовала, что ее жизнь потихоньку исправляется, в ближайшие выходные Олег обещал привезти детей. Единственное, с чем она не могла справиться, это со страхом быть неинтересной мужу. Бэль боялась его потерять. Нет, Олег ничем не показывал свое охлаждение, как всегда был спокоен и уверен, но ее осунувшееся, только-только начавшее набирать здоровый цвет лицо, но шрамы на теле после операции, но начавшееся увядание... вдруг Бэль больше неинтересна ему: больная и с морщинками? Вдруг Олег зовет ее так только в силу привычки и на самом деле больше не считает красавицей? Это случилось давно, еще тогда, когда весь мир был очарован мюзиклом "Нотр-дам де Пари", и песня "Belle" транслировалась по всем радиостанциям и музыкальным каналам. Именно благодаря ей Маша получила свое новое имя, и все эти годы действительно чувствовала себя красавицей. А вот сейчас забеспокоилась. С самого возвращения из больницы муж ни разу к ней не прикоснулся, если не считать осторожных легких поцелуев. Никогда такого не было, и Бэль не знала что думать. Она терялась, страдала и безумно скучала по его телу. В тот вечер шел дождь, отчего в доме казалось особенно тепло и уютно. Из-за хмурого неба потемнело раньше обычного, а Олега все не было. Бэль сидела перед включенным компьютером и слушала перестук капель по карнизу за окном. Она ничего не написала, ждала мужа. Бэль вдруг поняла, что ей надо решить все сегодня же, не оттягивать на потом, не мучить себя, строя самые разные предположения. Она хотела честного прямого ответа. Страшилась его ужасно, но тянуть дальше не могла. Придя к этому решению, Бэль закрыла ноутбук и пошла в спальню. Там она долго рассматривала себя в зеркале, что висело над комодом, трогала пальцами уголки глаз, потом скинула одежду и стала изучать грудь и бедра. Затем выключила основной свет и зажгла настольную лампу. Жемчужно-серое атласное белье деликатно исправляло несовершенства, и в приглушенном полумраке Бэль все еще казалась нежной и женственной. Снова одевшись, она провела по волосам щеткой и оставила на шее каплю духов. Олег пришел, привычно крикнув из коридора: – Я здесь! Ужинать будем? Бэль вышла навстречу мужу, и по одному только ее взгляду он понял все. Он всегда понимал ее сразу. Без слов. Позволил помочь снять с себя куртку, позволил заскользить ее ладони по груди, а потом перехватил длинные пальцы и прижал их к губам. – Что-то случилось, родная? – Ничего. Просто ждала, когда ты придешь. – Бэль... – Тсс.... Она потянулась к его губам, сама, отчаянно и жадно. Он ответил сразу же, прижав к себе и заставив запрокинуть голову. Бэль чувствовала, как оживает в душе вера в то, что она желанна, как сменяется ликованием от осознания своей власти над ним, пьянящей, женской, ни с чем не сравнимой власти. – Стой, – Олег оторвался от губ и тяжело дышал в ухо. – Что случилось? – спросила Бэль, уткнувшись лицом в его шею и зажмурившись от счастья. – Ты уверена, что тебе можно? – Уверена. Мне даже кажется, что мы пропустили тот момент, когда стало можно. Придется наверстывать.
– Придется, – согласился Олег и подхватил жену на руки.
– Ну что, Павел Ильич, уезжаете вы от нас? Она стояла у окна и вглядывалась в пасмурный вечер через мокрое стекло. Руки теребили сережку. – Да, Софья Андреевна, погостил, но пора и честь знать. Брат, конечно, уговаривает остаться, только дела, дела... сами понимаете. – Как не понять, – обернулась вдруг, блеснув темными в оправе камнями, – вы человек занятой. Николай Ильич прибудет теперь поздно, в такой дождь дорогу, верно, совсем развезло. – Вы не идете спать? Павел задал вопрос и почувствовал в тот же миг, что сказал неучтивое, то, что никоим образом нельзя было произносить. Но Софья Андреевна лишь слегка улыбнулась. – Нет, я привыкла ждать мужа. Хотите чаю? – Да, с удовольствием, – как-то робко и по-ученически ответил он. – Я распоряжусь. Она торопливо вышла из комнаты, оставив Павла одного.
Решение ехать далось с большим трудом. Оно пришло два дня назад, когда дом был полон гостей, и разговор зашел про разлуки. Вернее, поначалу, все обсуждали новый модный, к слову, довольно легкомысленный романс, в котором звучали слова: Маленькая разлука, Неумолимо ждет нас, Лобзай же меня, мой любимый, В этот полуночный час. – Какая глупость, – сказала тогда Софья Андреевна, – маленькая разлука, подумать только. – Почему глупость? Разве не бывает коротких и долгих разлук? – поинтересовалась дама в голубом платье, Павел так и не запомнил ее имя. – Конечно, бывают. Долгие и короткие, трудные и легкие, но ведь романс о влюбленных, не правда ли? А в любви любая разлука – это разлука, мучительное чувство. В любви маленьких разлук не бывает. Николай Ильич с гордостью посмотрел на жену, мол, смотрите, какая она у меня разумница, и скучает по мужу в разлуках-то. Павел в тот момент почти возненавидел брата и его счастье. А разговор между тем пошел дальше, все шумно спорили и обсуждали вред и пользу разлук. Одни говорили, что это хорошая проверка для любящих сердец, другие, наоборот, доказывали, что нахождение вдали друг от друга приносит только мучения и тоску, Павел не сильно прислушивался к разговору, пока вдруг не выхватил из всеобщего гула слово "забвение". Разлука помогает забыть, исцелиться. Ну, конечно же! И именно в тот момент он решил уехать, сразу же начав придумывать причины скорого отбытия. Так увлекся, что вздрогнул, когда услышал свое имя. – Что же, пока льет дождь, а за окном стоят маленькие разлуки, я, пожалуй, сыграю для вас. Павел Ильич, не изволите мне помочь? Он спрыгнул с кресла, как мальчишка, и, кажется, даже слегка покраснел, но никто не заметил этого замешательства. Все смотрели на Софью Андреевну, которая неспешно пересекла гостиную и села перед фортепьяно. Она была чудо как хороша в темном вишневом платье, открывающем покатые плечи, а убранные в высокую прическу волосы делали шею особенно хрупкой. Павел забылся, любуясь, и не сразу вспомнил, зачем оказался рядом. Он глядел на нежные руки, поднявшие крышку инструмента. – Ну что же вы, голубчик, замерли? – тихо спросила Софья Андреевна. – Выбирайте любую пьесу. Павел открыл первую попавшуюся страницу и разместил тетрадь на подставке. Женские пальцы запорхали, рождая музыку. Он совсем не следил за нотами, он думал о том, какие красивые у нее ладони, чуть крупноватые, но это совсем их не портило. Павлу хотелось сесть рядом и сыграть эту пьесу в четыре руки, так, чтобытрогать те же самые клавиши, которых только что касалась она, чтобы руки вдруг переплелись и, может быть, сбились с темпа, чтобы чувствовать совсем близко ее затянутое в корсет мягкое белое тело и прожить за пять отпущенных музыкой минут целую жизнь, ни с чем не сравнимую жизнь, после которой не будет никакой маленькой разлуки, будет только разлука навсегда. Гранатовые серьги покачивались в такт легким движениям головы, Павел забывал переворачивать ноты, но Софья Андреевна продолжала играть. Похоже, она знала эту пьесу наизусть.
Чай запаздывал. Она никак не возвращалась. Надо было уйти, но Павел все ждал. В который раз обойдя комнату по кругу, он задумчиво остановился перед фортепьяно, открыл крышку, провел пальцами по клавишам и в стопке сборников на инструменте стал искать тетрадь с той самой пьесой.
Софья Андреевна стояла перед прикрытой дверью, держа поднос с позвякивающими фарфоровыми чашками. Дрожали руки. Маленьких разлук не бывает. Бывают разлуки, разбивающие сердца.
Она слушала музыку и старалась придать лицу спокойное радушное выражение. Поздний чай – это такое безумство, такая неосторожность. Но она уже все про себя решила, осталось сделать только один шаг и открыть носком туфли дверь.
Дети возвратились, и дом утратил свое тихое сонное существование. Порядок ушел в прошлое. Крики, беготня, пятна на одежде, свежесклеенные бумажные модели на подоконниках, война за планшет, мультики по телевизору и нестройно стоящие ботинки в коридоре. Комнаты превратились в пристанище легкого хаоса, жизнь тоже. День Бэль теперь почти полностью стал зависеть от детского распорядка: проводить Настю в школу, отправить Никиту в детский сад, помочь с уроками, отвести в секцию, почитать книжку, успеть приготовить ужин, купить теплую одежду и прочее, прочее, прочее... Писать она стала гораздо меньше, но не бросила это занятие. Жизнь завертелась и понеслась с той быстротой, которая была ей присуща когда-то. Бэль уставала, но справлялась, она не отменила свои утренние прогулки по парку, наслаждаясь часом тишины и спокойствия, после чего, умиротворенная или вдохновленная новой идеей возвращалась домой и включала компьютер. Время до обеда было полностью ее. Погода стояла изумительная, и на следующий же после приезда детей день, Бэль повела всех в парк. Дворники начали собирать опавшую листву в небольшие кучи. Стараясь не попадаться людям с граблями на глаза, она вместе с Настей и Никитой прыгала в эти кучи и смеялась, видя, с каким восторгом веселятся дети. А потом они собирали кленовые листья, которые решили засушить, чтобы позднее сделать красивый осенний букет. Возвращаться домой совсем не хотелось, поэтому после парка с охапкой листьев в руках все отправились в зоомагазин посмотреть на рыбок, птиц и хомяков. – Мама, а если загадать на день рожденияжелание, оно сбудется? – спросил Никита. – Я думаю, что да. После минуты молчания, у самого светофора, сын удовлетворенно сказал: – Загадал. Пока они ждали зеленый свет, Бэль слышала тайное перешептывание. – Ты загадал котенка? – выпытывала Настя. – Да, беленького.
У детей были такие счастливые предвкушающие мордахи, что Бэль поняла: к декабрю придется теперь обязательно искать белого котенка. Беспорядком больше, беспорядком меньше... а веру ребенка в чудо разрушать нельзя.
.– Дим, Дим, прочитай, что тут написано? Пятилетний Владик протянул брату бумажку, которую оторвал от банки. Дима был уже взрослый – он ходил в школу, поэтому в компании младшего часто чувствовал себя очень умным. Если только дело не касалось драки, конечно. – Здесь написано: "Поверни крышку вправо и сними". Владик взял банку и стал откручивать крышку. – У меня не получается. – Потому что ты крутишь влево! Дай я. Когда банка открылась, мальчик вынул из нее сложенный лист бумаги. – Дим, а что там? – Карта. Пойдем искать клад. – Настоящий? – глаза Владика загорелись. – Как у пиратов? – Да. Смотри, вот это – кухня, это – коридор, это – зал. А клад находится там, где звездочка. Видишь звездочку? – Вижу. А можно я карту подержу? Дима снисходительным жестом бывалогопарняпередал план квартиры брату. Когда-то, когда Владик был совсем маленьким, не умел ходить, но приводил всех в восторг своими большими румяными щеками, Дима уже играл в такие игры с мамой. Она прятала шоколадки, карандаши, пластилин и киндер-сюрпризы в самые неожиданные места, а потом рисовала план квартиры. Теперь, когда Владик подрос, его тоже приняли в тесную пиратскую компанию. – А ты знаешь, где клад? – забеспокоился младший. – Найдем, – уверенным голосом заверил Дима. – Звездочка нарисована в спальне.
Таня стояла на кухне, доваривала суп и улыбалась, слушая разговор сыновей. В мире нет никого хитрее и выносливее мам. Если ты в состоянии справиться с двумя расшалившимися детьми, то сможешь и многое другое. Мамы – это особая каста. Непобедимая. Мамы упорно впихивают в своих чад самые противные каши, начиная с овсяной и закачивая манной. И им это удается! Мамы дают пить невкусные микстуры и принуждают чистить уши. Мамы могут лишить компьютера за плохое поведение (а когда оно было хорошим?), а потом еще заставляют убирать свою комнату. Мамы упорно пытаются сделать из ребенка настоящего человека. Что самое удивительное, в основном получается! Мамы вообще поразительные существа. Мама всегда крепко прижмет к себе, увидев слезы испуга и горя от того, что сломалась любимая игрушка, и поцелует, и повезет в парк покататься на аттракционах, она почитает книжку, купит мороженое под честное слово, что его будут лизать, а не кусать (наивная!). Мама обязательно переживет вместе с тобой неудачи и даже устроит настоящее приключение с помощью нарисованного от руки плана квартиры и упаковки детского печенья в виде фигурок разных животных. Кажется, юные кладоискатели все-таки добрались до своей цели, потому что из спальни вдруг послышался звонкий голосок: – Дим, а как называется этот олень? – Верблюд. – О! Верблюд! Дим, я хочу такого верблюда, достань мне его, пожа-а-алуйста.
Жизнь продолжалась. Бэль вспоминала о своей болезни только тогда, когда пиликал телефон, напоминая о времени приема лекарств, или шалило давление. Она наслаждалась каждым днем, ужиная в кругу семьи, заключая веселые пари с мужем на исполнение желаний, устраивая для детей походы в кинотеатр, болтая со Светкой о важных женских вещах и придумывая очередную миниатюру. Это не значило, что в прожитых днях Бэль больше не существовало трудностей, переживаний или неудач, просто она не позволяла им заслонять собой все то хорошее и светлое, что было. Направляясь за молоком, она могла остановиться посреди улицы и с интересом наблюдать, как довольно солидный мужчина выгуливал двух карликовых пуделей. Он кидал им мячик, и собаки с радостным лаем бросались за игрушкой. Но первой достигала цели всегда одна и та же. Она хватала мяч зубами, а затем обе собаки семенили к хозяину, задорно тряся своими одинаково подстриженными хвостиками. Это было настолько уморительное зрелище, что Бэль не могла сдержать улыбки, и с этой улыбкой продолжила путь, обеспечив себя отличным настроением до конца дня. "Надо только научиться разглядеть мир вокруг себя, – думала она,– увидеть, как он прекрасен". Во второй половине октября резко похолодало, на смену пышному увяданию пришли промозглость и слякоть, цветы за окном приготовились к зимовке, парк казался полупустым; чтобы не замерзнуть, приходилось потуже завязывать шарф и прятать руки в перчатки. Но иногда все же случались морозные, но ясные и солнечные дни. В тот день, гуляя около пруда, Бэль сняла на видео листопад. Порыв ветра зашевелил темные, уже почти нагие ветки, и на землю, кружась, стал опускаться золотой дождь. Это было невероятно красиво. Всего несколько завораживающих мгновений, прекрасных, сказочных и немного таинственных. Бэль застыла, боясь пошевелиться, спугнуть этот миг, она вкушала неповторимость октября, его необратимость, а поздно вечером, уложив детей спать, закончила свою последнюю, пятнадцатую миниатюру. Она хотела дождаться мужа, рассказать о том, что, кажется, у нее получился настоящий сборник рассказов, хотела поделиться своей радостью и верой в собственное писательское будущее, а также планами отправить первую редакцию миниатюр литературному агенту. Но не дождалась. Уснула. Возвратившись домой, Олег увидел спящую на диване жену, а рядом включенный ноутбук. Глаза зацепились за последние предложения на экране, заставив улыбнуться. Он поднял компьютер, отнес его на место и отключил, а затем, достав из шкафа теплый плед, возвратился, чтобы укрыть Бэль. Она так сладко спала, что Олегу было очень жалко будить жену.
-Ты у меня умница, – прошептал он беззвучно, осторожно убирая со щеки темную прядь, затем встал, выключил свет и тихо вышел из комнаты.
Он чинил и продавал время. Разве такое возможно, спросите вы? Конечно, возможно. Просто дядя Коля был часовщиком. Я наткнулась на его мастерскую случайно, когда сломался будильник, а на новый не было денег. Студенчество часто предполагает полунищее, но счастливое существование. – Вы мне не поможете? – поинтересовалась, вынимая из сумки поломку. – Отчего же не помочь? Помогу. Мастер нацепил на нос очки и стал внимательно рассматривать мои часы. Я следила за его большими ловкими руками, с какой аккуратностью и любовью они разбирали вставший механизм. Это были руки врача, которые касались больного. – Знаете что, – мастер поднял голову и посмотрел на меня поверх очков, – приходите завтра. Я все починю. И он действительно починил. Мы подружились: старый часовщик-философ и худая девчонка в джинсах и кедах. Дядя Коля никогда никуда не торопился, а я всегда все делала на бегу. Он любил выходить в рабочие перерывы на улицу, затянуться папироской, и, щуря подслеповатые глаза, неспеша разглядывать прохожих, наблюдать за птахой, что села на соседнее дерево или поговорить с бездомным котом. Мне же всегда было некогда. Приходилось успевать все: сдать сессию, сбегать на свидание, посмотреть новый фильм, заглянуть к подружке – обсудить ее нового парня, посетить выставку современного искусства, чтобы потом с упоением умничать на посиделках в общежитии. – Ты еще молода, – посмеиваясь, говорил дядя Коля, – бегаешь, словно козочка, и не представляешь, как быстро проходит жизнь. "И как это может быть, – думала я тогда, – что наша жизнь проходит быстро?" Мне казалось, что она будет долгой-долгой, но прав оказался дядя Коля. Дни мелькали за днями, складываясь в года. Учеба, работа, семья, работа, проблема с жильем, дети, работа, долгожданная покупка квартиры, детские болячки, работа, Новый год, школа, работа... Прошло много лет, старого часовщика уже давно нет на свете, но в моей комнате до сих пор исправно ходят старые механические часы, которые он когда-то починил. И хотя теперь я точно знаю, что жизнь проходит очень быстро, она все же не проходит бесследно. Жизнь человека остается в вещах, сделанных его руками, совершенных делах, посаженных у дома деревьях, выросших детях. Каждый из нас вправе выбирать сам, что останется после того, как последняя песчинка покинет верхнюю колбу отпущенных нам дней. Каждый вправе решать сам: хочет он остаться в сердцах людей или нет. И какова будет эта память. Я очень берегу свой старый будильник. Пока он ходит, я знаю, что руки дяди Коли до сих пор незримо заботятся о видавшем виде механизме. Когда мои дети вырастут, я обязательно расскажу им об этом удивительном человеке и передам часы вместе с просьбой относиться к ним бережно. Я передам не только будильник, но и те мудрые изречения, которыми мастер часто делился. Одно из них звучит так: "Никогда не расставайся с человеком в ссоре. Помирись, потому что ты не знаешь, когда вы встретитесь в следующий раз. А вдруг это будут последние слова, что он от тебя услышит? И тогда ты никогда не сможешь простить себя за сказанное".
В середине ноября, почти на самой границе осени и зимы у Бэль был день рожденья. Холодный дождь перемежался с робким мокрым снегом, голые ветки за окном сиротливо гнулись под порывами ветра, а дома было светло, радостно и беспокойно. В гостиной дети устроили стоянку для космических кораблей, используя при этом все подручные средства, даже диванные подушки и пылесос. Бэль под громко поющий телевизор пекла яблочный пирог. Почему-то захотелось именно пирога – высокого, пышного и непременно с поздними яблоками. Она так увлеклась своим занятием, что не услышала, как возвратился Олег. Повернувшись, чтобы взять сахарницу, Бэль вздрогнула от неожиданности. Посреди обеденного стола стояла ваза с букетом ярко-желтых махровых хризантем, крупные шапки которых ни в коем случае нельзя было трясти – иначе опадут. Некоторое время она безмолвно смотрела на цветы, а потом увидела Олега. – Сейчас, – Бэль быстро пробежала мимо него, вымыла в ванной руки, привела себя в порядок и снова возвратилась в кухню походкой королевы. – Я готова к принятию поздравлений и подарков, – чопорно заявила она, заставив мужа весело рассмеяться. Как же Бэль любила этот его смех! И взгляд, внимательный, добрый, и его самого, такого родного, такого близкого. Он подарил ей "Шанель №5", которые умопомрачительно пахли осенью, и книгу "Скажи мне, что ты меня любишь... Эрих Мария Ремарк. Марлен Дитрих. Роман в письмах". -Ты до сих пор считаешь, что книга лучший подарок? – лукаво поинтересовалась Бэль, заранее предвкушая необычное чтение. Олег в ответ лишь загадочно улыбнулся. Он притянул к себе жену и прошептал, целуя ее в теплые податливые губы:
– С возвращением, mabelle.
P.S. Отрывки из книги, которую Олег подарил Бэль
Э.М. Ремарк из Парижа - Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, декабрь, 1937 г.
Ангел мой – я с карандашом в постели – вот ужас! Я уже несколько дней лежу, не поднимаясь – разгулялся мучительнейший ишиас, при котором даже о том, чтобы поковылять, и речи нет, и что-то странное происходит с сердцем, и вообще давление чересчур упало, пульс очень медленный, кровь не циркулирует как следует и прочая дребедень. Похоже, все хуже, чем я думаю, но это не помешает мне 23-го отбыть отсюда, пусть и на носилках. Мне надоело лежать в гостиничной постели. Хочу обратно к моим собакам. Не тревожься, как-нибудь выкарабкаюсь. Но о тебе я действительно знаю слишком мало. Ты исчезла, время от времени в мой дом залетает телеграмма от тебя. Вообще это мне присуще исчезать, а потом время от времени звонить по телефону или посылать телеграммы. Может быть, с тобой я расплачиваюсь за провинности многих жизней. Неси свою ношу с достоинством, старина. Это письмо попадет к тебе примерно около Нового года. Вообще-то ужасно писать письма наугад, в какую-то неизвестность... Вспоминай обо мне по чуть-чуть. Это было бы хорошо. Давай загадаем на будущий год. Чтобы нам быть вместе. В какой-то газете писали, будто в январе ты приедешь в Венецию, чтобы между делом сняться в некоем фильме. Это наверняка неправда. Мне что-то взгрустнулось. И еще я устал. Опять сходит ноготь, третий по счету. Говорят, это не к добру. Но я прорвусь. Бог только помахал мне рукой. Он не грозит. Я ведь из его любимейших детей. Любимая! Сейчас я иногда слышу твой голос во сне. Раньше ты всегда была в дальней дали.
Я тебя очень люблю.
Э.М. Ремарк из Парижа - Марлен Дитрих в Париж, отель "Пренс де Галль", сентябрь, 1938 г.
Люксембургский парк под дождем... на могилах Шопена и Гейне влажные листья... sombredimanche**...
В маленьком бистро я обнаружил вино из Вьенна, которое ты любила, – вот оно, – выпейте его, только не слишком холодным, пока на улицах идет дождь, а за окном стоят маленькие разлуки...
Э.М. Ремарк из Уэствуда - Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, сентябрь,1941 г.
Росчерк молнии в облаках над Венецией, мягкое, чистое, как снег, предчувствие близящейся осени, лотос и хризантема, многое случалось с нами в сентябре: Лидо с судами, стоящими по вечерам у горизонта и пестротой своих парусов напоминающими бабочек; расставание с Антибом и святой землей Франции, и теперь опять... Не высиживай яйца твоих разлук, сердце мое, – брось их лучше в небо, и они вернутся звездопадами и хвостатыми кометами! И разве ты променяла бы одиночество, продутое и пронизанное ветрами и мечтами, освещенное огнями последних "прости-прощай!", сказанных деревьям, лету, листве и женщинам, на жизнь вдвоем, но разделенную множеством стен?
Воспрянь, душа, пришло время чистого неба и встревоженных соколов...
Марлен Дитрих из Нью- Йорка -Э.М. Ремарку в Нью - Йорк, отель "Плаза", апрель,1949 г.
Моя скороварка сломалась, поэтому так поздно. Целую. Пума.
Поверни крышку вправо и сними. Положи туда оставшийся у тебя рис и все вместе подогрей. Целую.
Э.М. Ремарк из Порто-Ронко - Марлен Дитрих, 1950 г.
Ангел, ящики моего письменного стола хранят множество твоих фотографий; некоторые из них я как раз просматривал, немало красивых и очень удачных; среди них я обнаружил вот этот снимок и – как-то вдруг – посылаю тебе твою же фотографию. Аскона. Пьяцца.
Как приятно было услышать твой голос – через моря и вопреки бурям, – когда Орион стоял над горами, а молодой месяц отражался в озере. Розы, примулы и снежные колокольчики здесь цветут, но у счастья, как всегда, нет множественного числа, а боль не знает национальности. Мягкое рококо парадоксов! Когда глаза затуманены, Пантеон покажется сараем, и только сердце определяет наш кругозор в жизни. Сердце, колыбель и гроб. Но есть ведь и сердце на двоих! Пламя, радуга над пропастью, по которой уверенно, как все лунатики, могут перейти только влюбленные. Двенадцать лет назад я сидел здесь, писал книгу и еще много писем, и иногда ты звонила мне из Голливуда. Как это могло пройти? И как это может быть, что наша жизнь проходит?
*belle [бэль] – красавица / красотка (фр.) ** sombre dimanche – мрачное настроение (фр.) При написании рассказа была использована книга "Скажи мне, что ты меня любишь... Эрих Мария Ремарк. Марлен Дитрих. Роман в письмах", Астрель, Москва, 2012 г.
|
Мне понравилось!