Анну убил Генрих Диц. Убил без особой жестокости, потому это событие никак не выделилось среди сонма подобных смертей. Деформированный кусочек свинца, срикошетив от прочной стенной кладки, по несчастливой случайности угодил прямиком в тонкую височную кость. Оседавшая на руки своему сопровождающему девушка была уже мертва.

Штурманн СС Диц, выражая скупое сочувствие знакомому маленькой белошвейки, отметил, что смерть ее выдалась милосердной. Быстрой. Лучшей, которая могла бы приключиться с еврейкой в эти неспокойные годы. Это было в Салоники, в солнечном апреле 1941 года. И среди бела дня, держа на коленях окровавленную голову своей бездыханной возлюбленной, мужчина с явно проглядывающими в облике ашкеназскими чертами, во всем согласился с офицером вермахта.

Их следующая встреча произошла ровно через полгода и была всего второй из длинной череды подобных. Генрих не узнал своего визави, да и, честно признаться, привязанный к стулу с кляпом во рту, он меньше всего был склонен узнавать кого-либо в полумраке караульного помещения, хоть виновник его положения опять стоял перед ним на коленях с обагренными кровью руками. Быть может, дело было в том, что Диц, человек незлобливый, в чем-то даже совестливый, давно уже вычеркнул из памяти тот неприятный весенний случай. А может, его несколько нервировала сервировка чужой трапезы –   педантично, по-немецки, повязав белоснежную салфетку, пользуясь вилкой и ножом, запивая рюмочкой дефицитного брантвейна, поздний визитер ел прямо с нахоженного пола. Ел дежурного по смене. Сырым. Промокая уголком женского кружевного платочка испачканные губы. Молча. Эта деликатная звенящая тишина напугала боевого офицера больше распотрошенного трупа, больше взведенного браунинга, приставленного к его лбу, больше короткого страшного удара, обрушившегося на примороженную к поверхности стола кисть левой руки. Тишина и то, что он совсем не почувствовал боли, когда два собственных, от рождения присущих ему пальца ледяным крошевом раскатились по столу.

В ту последнюю октябрьскую ночь шел мелкий стылый дождь. Посланные на поиски убийцы собаки отказались брать след.

Генриха не комиссовали по увечью. Дали отпуск домой, в Берлин, а после отправили в Восточную Европу в Протекторат Богемии и Моравии усмирять непокорных чехов. В ночь на 8 июня 1942 года, в городке Кладно, накануне карательной операции в шахтерском поселке Лидице они встретились вновь. Все повторилось: старомодное кресло с высокой деревянной спинкой, кляп, объеденный труп сослуживца, голая кожа спины, намертво примороженная к мебели, и тишина. Итогом свидания стала потеря шкуры с хребта, второй кружевной платок с вышитой монограммой "А.М." и убереженная от большой человеческой муки совесть.

Выйдя из госпиталя, штурманн Генрих Диц подал прошение о переводе на Восточный фронт. Ему отчаянно везло на настоящей войне – ни одного ранения, ни одной контузии. Генрих выходил живым из любых передряг и уверовал, что в сумятице постоянных передислокаций – его спасение. В ноябре сорок второго, в отчаянной попытке Ставки улучшить подкреплением положение Паулюса, Диц был отправлен под Сталинград. Но не добрался. В деревушке с непроизносимым русским названием Генрих получил третий кружевной платок, лишился обеих ушных раковин и старшего брата. Впрочем, Гельмут умер случайно – его застрелил какой-то мальчишка. А Генриху дали орден "мороженного мяса" на красной ленте. За пролитую в боях кровь.

Война закончилась для него в феврале сорок четвертого на шестом платке и ступне правой ноги. Генрих, так и не сумевший доказать медикам, что по-прежнему дееспособен и одним ударом валит быка, был списан из великой армии Рейха. До бела поседевшим вернулся в Берлин, к матери, сестре и невесте Гельмута, Марте, на которой и женился. Не по любви, а потому, что мог прокормить ее на свои продовольственные карточки.

Мать, сестра и жена – три женщины, которые спасали Дица гораздо чаще, чем он их. Женщины, не позволившие Генриху сойти с ума или покончить с собой. Женщины, ради которых он жил и терпел.

Седьмой платок он получил после длительной передышки, когда стало казаться, что Преследователь навсегда остался в прошлом, вместе с Великой Германией, Непобедимым Рейхом и истинной арийской нацией. Получил в предрассветной мгле, в полусне, согреваемый дыханием спящей рядом Марты.

Генрих так и не поверил, что склонившийся над их семейным ложем черноглазый мужчина не очередное кошмарное видение, а выходец из него во плоти. Уж больно сладко сопела жена. Она кричала громче, увидев поутру новую культю мужа вместо правой руки. А Генрих... Генрих не поверил. Вот только на седьмом платке больше не смог спать по ночам.

Диц так его и не вспомнил. Ни его, ни девушку, убитую рикошетом в висок, а демон не спешил проливать ясность на причины своей привязанности. Оказалось, что дневной свет ему не помеха. Ночную мглу он с успехом заменял газетными статьями, периодически печатавшими заметки о зверствах бродячих животных и найденных то тут, то там обглоданных человеческих останках. Общество устраивало облавы на неповинные собачьи стаи, а Генрих знал, что это ему передают весточку, что это его ждет очередной кружевной посланец, чьи ажурные нитки уже начинали желтеть временем.

Странно, но его личный демон наяву выходил совсем не страшным: на голову ниже самого Генриха и, пожалуй, значительно уже в плечах. Он не придерживался единого фасона в одежде, менял прическу и выражение лица, вот только не старел ни на год. Диц неоднократно ошибался в толпе. Преследователь  ему мерещился всюду, но как бы калека не сторожился – двери персональной преисподней всегда распахивались внезапно, и он, недвижный, оказывался один на один со своим молчаливым истязателем гадать, чего же лишится на этот раз. Что без боли разлетится осколками красного мясного льда. Посторонний разбирал его как конструктор, и Генрих больше ужаса, больше боли своей фантомной боялся, что если не хватит его самого, то мужчина, с явно проглядывающими в облике ашкеназскими чертами, недостающие детали возьмет из его матери, сестры, племянницы, жены и двух сыновей.

Для Генриха Дица все остановилось на чертовой дюжине. Нет, платки не кончились и в безгубом, безносом, безухом обрубке человека было еще чем поживиться демону. В нем оставалось достаточно силы тела и силы духа, чтобы держать ускользающий разум в узде, но в игру ввязалась очередная несчастливая случайность. Сквозняк. Простуда. Трехдневная горячка и скромное погребение. Генрих Диц умер. Сбежал. И так и не узнал, что престарелая мать его отправилась догонять сыновей всего через две недели после похорон. Сестра Кэтрин скончалась через месяц. Жена через год. Племянница и мальчики выросли, но никто из них не успел обзавестись своими детьми. Или?

Берлин. 31 октября 2007 года.

Дома лепились друг к другу, образуя бесконечную стену окон и дверей. Едва стемнело, и зажженные энергосберегающие фонари придавали улочке картинный уют, а соседствующие по другой стороне узкой дороги пустыри и скверики восполняли необходимую празднику таинственность. На город символично наступал Саммайн, но прохожий дат не подгадывал. Так совпало, что свободное время и решение нанести визит по знакомому адресу пришлось на канун дня всех святых.

Неспешно идущий мужчина нес в одной руке сверток в старомодной почтовой обертке, в другой руке держал бумажный пакет с логотипом кондитерской на Аларихштрассе, а из кармана его плаща выглядывал кулек жареных орехов в шоколаде. Их и печеные в карамели яблоки из пакета прохожий, смеясь, охотно раздавал ряженым детям. Таким его запомнили соседи, таким его увидела хозяйка дома по Конрадинштрассе, 30.

– Добрый вечер, – дверь открыла пышнотелая ухоженная блондинка средних лет, – Это дом семьи Диц?

– Добрый. Нет, это дом семьи Рихтер, – ответила женщина, но, взглянув на омрачившееся лицо пришедшего, зачем-то добавила, – но когда-то он действительно принадлежал Дицам.

– Вот как. Они переехали? Может быть, вы знаете их новый адрес?

– Нет, у меня нет другого адреса. У вас какое-то дело к Дицам?

– Не дело. Скорее, причуда сентиментального характера. Мое имя Гуго Грубшланге. Видите ли, мой отец недавно скончался, и, разбирая его вещи, я нашел посылку на имя Генриха Дица с обратным штемпелем почтампа от 1974 года. Хотел передать.

– Меня зовут Анна Рихтер, в девичестве Диц. Дедушка Генрих скончался в ноябре 1973 года. Возможно, поэтому посылка вернулась к вам. Может быть, чаю?

– Не откажусь, благодарю.

Когда гость проходил с полутемной улицы в освещенную прихожую, Анне на мгновение почудилось, что в затененных полями шляпы черных глазах его яркой зеленью блеснули узкие вертикальные зрачки. Но, во-первых, этого не могло быть на самом деле, а во-вторых, когда Гуго снимал плащ, пакет из кондитерской неловко накренился и яблоки в шуршащей целлофановой обертке покатились по полу. Пока их собирали и ловили по-обыкновению падающую вешалку, Анна забыла о своем мимолетном видении, а Гуго в сырой октябрьский вечер показался желанным гостем, которому она охотно рассказала все, что знала со слов воспитавшего ее дяди о своем достойном предке.

Прихлебывавшему слабенький чай Юклиду Анна Рихтер была симпатична, и он искренне сожалел о том, что ему предстояло сделать. Но та, другая Анна, маленькая белошвейка из солнечных Салоников, была последней в своем роду. С ее смертью прервалась славная линия крови.

– Анна, у вас замечательные дети! Это ведь фотографии ваших детей?

– Спасибо, Гуго. Это Бэт, на фото ей семь, сейчас тринадцать, а это неугомонный Дитрих. Ему всего полгода.

– Замечательные дети, – повторил гость, ставя чашечку на блюдечко, а блюдечко на кофейный столик ближе к вазе с пушистыми желтыми хризантемами.

Анне он свернул шею, так же быстро, как когда-то поступил с ее прабабкой, бабкой и теткой. Дитриху как мужчине пустил кровь, в ладонях раздавив хрупкий маленький череп. Вернувшаяся час спустя Бэт была задушена прямо в прихожей, рядом с упавшей вешалкой. На кофейном столике осталась лежать развернутой посылка – в плоской картонной коробке покоился единственный кружевной платок с инициалами "А.М." Последний из приданного Анны Мове.

По уютно освещенной берлинской улочке шел мужчина, охотно раздавая ряженым детям печеные яблоки и жареные орехи в шоколаде. Из нагрудного кармана его черного плаща желтой звездой Давида сияла крупная хризантема. Род Генриха Дица был истреблен до последнего семени.