Да сияй в выси в вечности все жизни будущие как и прошлые; 

Да воля твоя пусть исполнится во всем мире достойном, как и ранее; 

Да имя твое на устах и в мыслях пусть светится молитвою и восхвалениями.

Из молитвы к Санве.

Lineage.

 

Костер горит, возможно, недостаточно ярко, чтобы рассмотреть окрестности, ведь в зарослях оазиса свет ночной Санвы не так ярок, но мужчина сидит настолько близко, что кажется еще минута, и его одежда начнет тлеть оранжевыми искрами. Он худ и просто невообразимо, как душа держится в этом измученном теле. Сильно изранен – ноги в струпьях, пальцы на руках почти без ногтей, так они изгрызены. Глаза покрасневшие и полные гноя, и он держит их прикрытыми, словно боится, что если откроет, ему станет еще больнее. Наверное, он прав.

Лицо незнакомца все еще носит остатки былой красоты, и из всего – это самое жуткое – представить его прекрасным когда-то.

Мы встретили его в песках недалеко от оазиса, и але-Керим сказал, что это один из шаманов, могущих управлять бурями. Теперь никто так не думает, но тогда, конечно, объяснение показалось вполне правдоподобным, ведь кем еще мог быть такой человек, как не одним из детей необъятной пустыни. Говорил он, как принято, мало, воды не просил, хотя явно в ней нуждался, и, как показалось, с удовольствием принял предложение отправиться с нами, указав ближайший оазис, не помеченный на карте.

Странности начались, когда нам удалось разглядеть его. Ни один шаман не выглядел так истощенно. Какой бы суровой матерью не была пустыня, а все же к своим детям она относилась иначе, чем к простым амирцам. Они всегда были ближе к Санве, нашей общей праматери, безраздельно правящей всеми нами. Он странно реагировал на огонь. Казалось, не окликни его Бениз-элеб, незнакомец встал бы в костер с той же улыбкой, с которой приветствовал его появление. Отказался от еды, хотя было очевидно, что она ему необходима – крайняя степень истощения организма незнакомца поразила нас всех, а я не сомневался, что будь с нами лекарь, он сказал бы много больше.

И вот сейчас этот человек сидит рядом и просто смотрит на пламя.

Честно говоря, он пугает меня примерно так же, как Бездна, про которую много раз рассказывал отец. Но я сижу и тихо жую свою лепешку с вяленым мясом, потому что старших перебивать не принято, а они уже целый час решают, что же в конце концов делать с незнакомцем, который даже не назвал свое имя. Если бы спросили меня, сказал бы, что нам надо бежать, но кто будет слушать? Мне ведь только двенадцать. И я сам просил отца взять меня, поэтому проявлять трусость не могу. Так что лучше помолчать, пусть это и трудно, тем более что он на меня так смотрит.

Смотрит?

Теперь я вижу, и эта перемена пугает меня еще больше. Глаза его полностью золотые, нет ни зрачка, ни белков, ничего, кроме сплошного цвета жидкого солнца. И ужасно голодные, как у дикого зверя, затаившегося в ожидании добычи. Пусть он не охотится за мной, я наблюдаю это в его взгляде, но он ищет, как безумная ищейка, и горе тому, кого найдет. Дрожа от внезапного озноба, отсаживаюсь дальше. Лепешка больше не привлекает, да и есть совсем не хочется. Ко мне приходит внезапное, но очень взрослое понимание, что если незнакомец захочет, меня не спасет ничто и никто. Ни отец, ни все кочевники вместе взятые. Страх липко ползет по мне, приподнимая тонкие волоски на теле гусиной кожей. Хочется крикнуть, ведь взрослые далеко, заняты своим бесконечным совещанием и не видят того, что вижу я теперь. Мне просто безумно страшно.

"Дыши, Кямран, дыши", – уговариваю я себя, вспоминая маму и то, что она говорила про ночные кошмары. Их отпугивает молитва, говорила она. Слова к милосердной Санве, всеобщей матери живого, покровительнице Амира. И я молюсь, потому, что совсем не знаю, что делать. Понимаю, как я мал. Какая у меня тонкая, хоть и темная, как у отца, кожа. Какие тонкие руки. Какой я в сущности низкорослый. И как сильно боюсь – это я понимаю больше всего. Не незнакомца, а голода в его глазах, такого, что не смогут остановить двенадцать взрослых мужчин, привыкших к капризной пустыне и песчаным бурям. Не знаю, откуда, но я уверен в этом наверняка.

– Ты можешь не молиться ей, она давно не слышит, – раздается вовсе возле моего уха.

Я ведь только моргнул, уверен, а он уже оказался рядом, прижимая меня к себе тощей жилистой рукой, похожей на черного паука. Крик сам рождается в горле, вырываясь наружу чем-то клокочуще-булькающим, но застывает, когда незнакомец сжимает мое плечо.

– А ты умный мальчонка, – голос его прекрасен до отвращения.

Таким голосом можно петь хвалы нашей праматери, великой Санве, и люди будут почитать тебя, как Ее Глас, воздавая почести. Таким голосом можно завлекать в сети глупых мух, да, паук? Думаю, а сил сказать нет. И что я могу? Позвать отца? Прежде чем я произнесу хоть звук, он может сломать мне шею, я уверен.

– Ты один разглядел во мне то, что я ношу уже много дней и ночей, мой дар и проклятие. Они там решают, что делать со мной, глупцы. Но ты не бойся, вы все мне не нужны, ни один из людей Ее меня не интересует. Лучше угости меня свой лепешкой, и так и быть, я сделаю для тебя исключение и покажу свою историю, чтобы хоть кто-то знал, что произошло на самом деле, а не то, что было занесено в книги.

Мне страшно, очень, но когда я понимаю, что есть меня сейчас он не собирается, будто что-то лопается внутри. Сразу становится легче дышать, хотя задавать вопросы вслух я так и не решаюсь. Быть может, он просто безумен, этот незнакомец, но какая-то мысль все же не дает покоя. Думаю, пока рука сама тянется к остаткам лепешки и мешочку с орехами за поясом, передавая съестное просившему. Он улыбается мне, откусывая мелкими кусочками и тщательно пережевывая.

– Все думаю, – раздосадовано произносит незнакомец через некоторое время, – что почувствую пищу, как раньше, но нет. Она все у меня забрала. Ни запаха, ни вкуса, ничего. Все вам, людям.

Молчу и просто смотрю ему в рот, на белые и очень острые зубы. Такие, будто незнакомец специально точил их для остроты. Таких не бывает у людей. Обычно не бывает. А кто сказал, что он человек?

– Альфинур меня зовут, – его имя будто насмешка. Бесконечный свет. – Звали. Сядь удобнее и слушай, сын народа светоносной Санвы. Слушай о своей праматери.

Нас было тринадцать. 

Не изначально, разумеется. Я был старшим, и все братья рождались на моих глазах.

Высокие, красивые мужчины, наделенные талантами в равной степени, как и внешним совершенством. Басам был способен принести счастье любому; Талгат обладал внешним совершенством, вдохновляя всех одним видом; Ямин говорил одну лишь правду; Умит мог дарить мечты; Касим – был самым справедливым; Салават сочинял стихи и оды, исполняемые совершенным голосом; Забир слыл сильнейшим; Галиб нес победу; Равиль являлся олицетворением волшебства; Салман мог исцелить любые раны; Мурад всегда ушел к намеченной цели; а Эмиль мог трудиться без отдыха. Вот какими были мои братья.

И я, начало творения нашей матери, тысячекратный свет, соединивший в себе все то желание творить, которое в ней проснулось однажды, прозванный Альфинуром.

Санва была прекрасна, и скажу тебе, мальчик, она наверняка так же прекрасна до сих пор. Но не жди от меня описания своей богини, просто представь ту, кто кажется тебе красивее всех, а потом умножь свет ее души и внешности еще в миллион раз, и только тогда ты сможешь представить один волос с ее головы. О, эта кожа, цвета теплой бронзы и шоколада! О губы, полные и слегка алеющие! Больше всего в мире скучаю я по касаниям моей богини, моей матери, жены и любовницы, моей Санвы.

Я вижу, ты мне не веришь? Как знаешь, временами я сам себе не верю.

Давай помолчим немного и посмотрим на небо, на нее. Она ведь до сих пор прекрасна. Нет? Хорошо, слушай дальше.

Жили мы тогда не в небесных чертогах, отнюдь. Это был сам благословенный Амир, на котором в ту пору не было ничего, кроме бесконечного песка. Да мы и не нуждались ни в чем. Пусть я и братья мои имели человеческие тела, но людьми не были, заправляя пространством так, как нам того желалось, с одной единственной целью – служить Ей. Мы были созданы для этого, чем и гордились безмерно.

У всех богов тогда рождались свои дети. Конечно, мы узнали это не сразу, но так оно и было. Н'Габах породил себе Астру, Вектор и Вечернюю звезду. О'Шьен создал нескольких продраконов. А Маа со своим братом, Таннарисом, и вовсе зародили бесчисленную расу детей, обустраивавших окружающий мир по своим вкусам и потребностям. Нас было немного, детей самих богов, но все мы были счастливы и любимы.

Слышишь, человек? Я был любим!

И сам любил самой нежной, чистой и преданной любовью, которой ты даже не в силах представить.

И счастье мое длилось, ровно до первого брата, теперь, после долгих раздумий, я это осознаю очень четко. Как только родился второй, в душе моей зародилось сомнение. Неужели я не даю ей то, что жаждет моя богиня? Неужели я жалок, и появление мое – лишь ошибка? Будто в один миг меня лишили всего причитающегося обожания и отодвинули в сторону, показывая – смотри, вот тот, кто лучше тебя, кто будет со мной теперь, тот, кто достоин. Мне было горько и обидно, но я не смел перечить. Мать знала лучше, она мудрее, цельнее, она и я – едины. И я знал, что Санва любит меня так же, в конце концов. Поэтому я принял и полюбил брата.

Это ли не проявление любви к ней, смертный?

Время шло, появился третий брат, и уже второй из нас испытал сомнение и смятение. Я успокоил его, как мог, рассказав свои ощущения от появления второго, а он словами подтвердил то, что знал я уже давно. Он любил меня, сразу же приняв, как часть себя, как часть матери, как Ее свет. И не было чище этой любви и милосерднее. Я был ему братом, учителем и другом, а он познавал мир и свои возможности к творению через меня. Тогда я и понял, что люблю его еще больше, как полюблю и третьего нашего брата, и любого другого, если они когда-нибудь будут. А тем временем нас становилось все больше, и больше, и больше...

Санва не делила нас на любимых больше и меньше, мы все были для Нее одинаковы, получая равные доли любви и привязанности. Вопреки своим опасениям, я не чувствовал себя одиноким, обделенным или лишенным Ее милостей. Богиня моя все так же посещала наше ложе и, можно сказать, что я все же оставался еще любимцем в какой-то мере, хоть и делил Ее со своими братьями. Но все же, я был первым. Хотя, скорее всего, мне просто нравилось ощущать себя исключительным. Как вы, люди, это называете? Гордыня?

Думаю, я действительно этим гордился, хоть и не имел на то никаких оснований.

Однако любовь моя к Санве отличалась от любви к братьям. Для любого из них я мог сделать многое, но для богини моей я сделал бы все. Я взлетел бы к небу и упал оземь, спустился в глубины бесконечных вод или нырнул в жерло вулкана. Я готов был прекратить существование по одной Ее просьбе, не важно, свое или чужое, хотя даже слова еще такого, как "смерть", не было. Так я любил.

А потом Она пришла и сказала построить Сад, защищенный стенами со всех сторон, чтобы халуки, великие песчаные черви, созданные для нашего развлечения, не могли проникнуть в его пределы. Мы с братьями долго думали, как исполнить волю матери, пока я, наконец, не поднялся ввысь и, коснувшись чертогов Н'Габаха, не упал, с силой ударившись о песок. Мое бессмертное тело горело, поэтому пласты спеклись, а сила удара была такой, что образовалось углубление, достигшее вод и пробившее ход прямо к Гайе, великой матери всего.

И Санва хвалила меня, залечивая полученные мной раны. А я был безумно горд тем, что угодил своей любимой. Это было то малое, что я мог. После, конечно, она запечатала сквозную дыру, заполнив недра нашего прибежища водой, которая, проходя через бесчисленные слои песка, очищалась и становилась пригодной для питья. Так там, где я упал, появился главный источник, а в иных местах, где вода вырвалась наружу, образовались оазисы. Мы увидели, что это хорошо, и славили мудрость нашей богини.

Конечно же, у главного источника выросло множество растений, и появились живые существа – Санва заселяла пространство, как того хотела, удивляя нас каждый день. И поверишь ли, меня совсем не задевало появление их, ведь мы с братьями были лучше, и это было очевидно. Как бы не забавлялась моя богиня, каждой ночью Она возвращалась ко мне, чтобы уснуть в моих объятьях, изредка деля постель с кем-то из братьев. Позже я думал, что если бы мне было известно, к чему приведет Ее поиск, что бы я сделал? Смог ли переключить внимание любимой своей на нечто иное, смог бы занять мысли Ее и устремления? Быть может, я просто не постиг великого замысла моей Санвы, и сам был виновен в том, что произошло? До сих пор не знаю, и боюсь, узнать это мне не суждено никогда.

До сих пор с печалью и тоской вспоминаю тот день, когда появились люди. Почему, спрашиваешь ты? Потому, что она перестала приходить ко мне. Я ждал, и каждая секунда ожидания до сих пор въедается в раны моей памяти солью. Наверное, я все еще жду, надеясь, что прошлое приснилось мне, как самый ужасный кошмар. Но есть то, что нельзя исправить, как не склеить чашу, если она хрустнула под сапогами, а осколки превратились в пыль. Каждая секунда без Нее была и остается отчаянием, которое можно черпать, разливая по бутылкам и продавая под видом смертельного яда. И все же я не могу ненавидеть вас, людишек, потому что вы несете крупицу Ее любви.

Что смотришь? Страшно, когда демоны прикрывают глаза трясущимися ладонями? Не стоит бояться. Это всего лишь мое, давно забытое, прорывается наружу. Мне оно страшнее, чем тебе.

Мы говорили о людях. Так вот.

Вы стали Ее любимцами с самого рождения. Десять мужчин, тридцать женщин. Не безупречно красивые, переполненные ощущениями, хрупкие, капризные – вы сразу захватили все внимание моей любимой, всю Ее заботу и привязанность. Я не понимал вас тогда, да и сейчас не всегда могу угадать причины ваших действий, но не это злит меня до сих пор. Она променяла нас на вас, таких несовершенных. В чем же вы оказались лучше? В том, что были смертны? В том, что были хрупки? Или в вашей глупости? Любой из тринадцати братьев был лучше и совершеннее вас, так почему же Санва выбрала именно так?

Для нас вы были чужими. Странными. Любимую я видел лишь урывками, но и тогда Она беспрестанно говорила о новой игрушке – людях. Я страдал, метался, пытался понять. Привел братьев, чтобы мы могли помочь, и сам попытался облегчить вам жизнь. Мы были теми, кто научил первых людей строить укрытия от песчаных бурь и холода ночи, ведь тогда было лишь одно солнце и грело оно лишь днем. Мы научили вас шить одежды и запасать воду в бурдюках, чтобы переносить ее на дальние расстояния, чтобы вы смогли покидать город. Мы передавали знания, и братья постепенно полюбили вас так же, как и Она, но я не смог. Сколько бы времени не проходило, Она не переставала смотреть тем же влюбленным взором, а я оставался лишь тенью.

Знаешь, как больно, когда та, кого ты любишь больше себя самого, не видит в тебе того же? Можешь ли ты это себе представить, человек?

Я так страдал тогда. Мы все страдали, каждый из тринадцати.

Покинув землю, мы перестали помогать людям, поселившись в небесном своем чертоге и бесцельно теперь бродя вокруг...

Иногда я думал, что если и я изберу себе какую-то женщину из смертных? Что если назову ее своей? Будет ли богиня моя страдать так, как страдаю я, или сердце Ее прибудет в радости? Но то были лишь тщетные мысли. Ни одна простая женщина не могла и не сможет сравниться с Ней, никогда. Санва была ожившим светом солнца, что ласкало нас всех своими лучами, а смертные – лишь прахом у еще ног. Сама же Она же думала иначе. В те краткие часы, что богиня проводила теперь с нами, речи Ее были лишь о смертных и их любви друг к другу. Но как же можно было сравнивать? Зачем Санва рассказывала нам о том, как один мужчина может любить женщину и сложить все к еще ногам, если когда-то сама создала нас, в количестве тринадцати? Неужели они, глупые хрупкие смертные все же казались ей лучше? Чем они так отличались для нее от животных? Умом? Но любой из нас был в сотни раз умнее, чем тысяча из них. Так я думал тогда.

Отчетливо помню, как сломался, и любовь моя превратилась в нечто другое. Не могу назвать это чувство ненавистью – я люблю Ее до сих пор, несмотря на то, что Санва сделала со мной, со всеми нами. Скорее, это был оттенок презрения – как Она, та, которая могла получить все, выбрала для себя такое? Как могла поменять меня, любящего Ее больше жизни, на того, кто лишь в шаге был от животного в развитии своем?

Его звали Аслан. Того смертного, на которого Она поменяла нас. Он не был особенно красив – черная кожа, такого же цвета глаза. Не было у него ни грации Мурада, ни красноречия Салавата. Не знаю, за что Она выбрала именно его. Не важно, что это было лишь раз, это попросту было, а сердце мое будто окунули в холод. Впервые ощутил я предательство, и оно было горьким на вкус. От него ныли зубы и что-то грызло изнутри. Было так больно, как еще никогда до этого. Лучше бы я е раз упал с чертогов Н'Габаха, пропахав горящим телом половину мира. Не хотелось ничего – пить, есть, дышать. Даже существовать не хотелось. Я ощущал себя так, будто меня предали, пусть и не имел на это никаких прав.

И тогда я решил заработать это право. Для нас всех.

Нас было тринадцать, и я был первым. Самым мудрым, самым хитрым, самым умелым. Я не мог сделать все один, но мог и направить братьев в нужную сторону. И они пошли, сверкая, как звезды. Летели с высоты, падая возле города, мягко, как паутина. Мы не могли не победить, ибо были лучшими из лучших, и Она сама создала нас такими. Но я просчитался, и сердце мое до сей поры рыдает об этом, ибо помню я все, будто было это вчера.

Ранний рассвет только занимался, и небо было темным, как внутренности халука, песчаного червя. Теперь такое небо уже и не встретишь на Амире, да и во всем мире, пожалуй, тоже. Тогда еще не было звезд, таких, какими они видятся теперь, лишь далекое свечение небосвода, которое благословил сам отец неба, Н'Габах, чтобы люди, которых он создал тогда же, когда и Санва, не спотыкались в полной тьме, ломая свои хрупкие ноги. Мы спускались с небесных чертогов с доступной нам скоростью, окруженные сиянием и величественные. Поколения сменились, но люди помнили о нас, не ведая страха. Не знаю, что думали они тогда, когда сородичи их начали исчезать в хлопках белого пламени, но скоро приветственные крики сменились воплями ужаса и молитвами к Санве.

Слова эти и на тысячную долю не были так же хороши, как оды моего младшего брата, но Она их слушала более благосклонно, чем все слова наши. Позже я никак не мог понять, почему эти нелепые попытки вознести Ее доставляли богине такое удовольствие. Быть может потому, что шли от чистого сердца? Но почему она не слушала нас? Мы ведь тоже были детьми, и возносить могли гораздо лучше.

Они оказались достойнее, любовь моя?

Когда Санва отняла у нас небесный огонь, мы стали убивать людей голыми руками. Я помню, как отрывал конечности, а горячая густая кровь струилась у меня между пальцев. Каждую густую каплю на лице своем помню. И помню, как не ощущал себя убийцей, ведь думал, что каждый из них скоро снова займет свой цикл в жизни, стоит только повернуться великому колесу, питаемому Гайей.

Как, ты не знаешь, что такое Гайя? И не дрожи, я же сказал, что не стану тебя есть. Лучше слушай. Вы, мелкие и глупые людишки, считаете праматерью Санву, но не она стоит в основе этого мира. Наша общая праматерь – Гайя. Сплошной поток энергии, которым дышим мы, и который дышит нами. Вот он и породил первых богов, которые в свою очередь сделали всех нас. Понимаешь? 

Уже тогда я знал, что каждый из них вернется, но людей было слишком много для тринадцати. И женщины, жены тех, кто уже был убит, они шли за нами, как вестницы смерти, собирая трупы. Я сам слышал их плач и иногда видел закутанные в ткани фигуры. Нам не нужны были они, только мужчины, без которых не смогли бы рождаться дети. Потом я еще подумал, что, наверное, стремился отомстить тому Аслану в лицах этих людей. Глупо. До сих пор не знаю, был ли он там, среди убитых. 

Так вот. Когда рассвело, и уже горели поминальные костры, а смрад жженой плоти наполнял воздух вокруг, появилась наша богиня, такая же прекрасная, как и в первый день, когда я появился на свет. Единственная слеза упала из прекрасных глаз Ее, и я до сих пор не знаю, была ли это печаль о нас, или о таких дорогих ей людях. Ненависть и любовь переплелись во мне в тот момент так сильно, что застили зрение, ограждая то, что сделала Она, передав что-то женам, потерявшим в тот день мужей. То, что могло убить нас, а их сделало сильнее.

Помню, как кричал наш младший, Умит, который стал первым из павших полубогов. Как плакал он кровью и взывал к Матери и Любимой, моля спасти его. Как говорил о любви, и шепот этот навечно застыл на его губах, превращенных в камень. И как оружие это обращали против братьев моих, я тоже помню. Все это давно омыто моими слезами и погребено в тех уголках памяти, куда так страшно заглядывать, что со временем они забываются сами. Но я не смог отринуть эти воспоминания, как ни старался. Они навечно запечатлены не только во мне, но и на лице самого Амира.

Да, ты уточнил верно. Вы называете то место усыпальницей каменных богов. Я знаю, что там никого нет, и то, что там слишком страшно. Ты не сказал ничего нового, мальчик. Там все стоит на крови, и вашей, людской, и моих братьев. Тех двенадцати, что были одними из первых. Тех полубогов, что так любили свою мать и любовницу, что не смогли смириться с Ее утратой. Но мне некогда было оплакивать их. 

Так я остался совершенно один.

Вспомнив дыру, пробитую мной самим к сердцу мира, к Гайе, закрытую Санвой, я составил новый план. Город в то время не был похож на нынешнюю столицу, но уже ощущалась та мощь, которой он владеет сейчас. Ты наверняка видел, человечек, толстые мраморные стены дворца амиршаха, с лепной мозаикой, украшенные лазоревыми и красными камнями. Они были уже тогда, а мы сами помогали их отстраивать. Я вошел в них без страха.

Саллах был шахом в то время, Саллах-ад-Дин, прозванный Проклятым. И я стал тем, кто наслал на него это проклятье. Сославшись на то, что виною всему мои братья, что народ его умирает в мучениях и собственной крови, я указал ложный путь. И он поверил. Ты спросишь, зачем я делал это, маленький смертный? Я хотел быть равным ей, своей матери, своей любимой. Чтобы она признала во мне того, кто может идти подле нее, чтобы увидела, как ничтожны люди. В то время я не думал о том, что она предпочла смерть двенадцати вашим жизням, а просто желал быть с ней. 

По моему совету Саллах собрал лучших воинов в одной зале и велел отдать жизнь за жен и детей своих. Люди не знали, что их ждет, а я, и многие другие, вырывали их сердца, сбрасывая к Бездне, накапливая энергию душ, дабы воззвать к праматери Гайе, пока тела мертвых уносили в соседнюю комнату, ведь в полной мере собирался исполнить данное мной амиршаху обещание. Воды главного источника окрасились красным так, что их нельзя было пить. Не знаю, что говорил жителям Салах-ад-Дин, да мне это и не интересно. Меня тогда интересовало лишь могущество, которое могла дать только Гайя.

Но не думай, что наша общая праматерь – это зло. Она просто средоточие силы, как чаша. Мне всего лишь надо было ее переполнить, используя то, чего никогда не рождала сама Гайя – чистую материю. Вот зачем мне нужны были сердца тех воинов, которые сохранили их души, души невинных жертв. С легкостью проходили эти сердца защиту, что поставила Санва на пути к праматери, ведь Гайя звала их к себе с огромной силой. Зрелищем я был заворожен, хотя и знал последствия, к которым все это приведет. Был ли я чудовищем? Не думаю. Я просто отчаянно жаждал быть равным и любимым. И, наверное, тогда уже сошел с ума от одиночества.

Даже сейчас оно все еще держит во мне свои зубы. Без друзей, без братьев, без любимой, без матери. Кто я сейчас, а, человечек? Падший бог? Или просто чудовище?

Нет, не надо, не дрожи. Дослушай.

Когда оболочка Гайи переполнилась плотью от сброшенных в нее сердец, случилось то, ради чего я все это затеял. Мои неживые якоря нашли духи, обитающие в безвременье. Те, чьи грехи были при жизни настолько жуткими, что говорить о них нельзя было без содрогания. Щедро напитанные энергией, они могли бы сделать все, как желали, если бы вырвались наружу, но сознавали, что погрузившись во внутренние потоки Гайи, потеряют все, переродившись в новых телах. Они не хотели терять могущество. Они ждали там. Меня.

Они могли стать армией, объединившись в моем теле, пусть и не знали этого плана. Яростно сражаясь, они вылетели наружу, а я ловил их и пожирал, выуживая мертвые сердца по одному, чтобы восстановить баланс. Быть может, я был слишком жаден, или рассчитал неверно, но в какой-то момент их стало слишком много, этих отступников. Они разлетелись по Амиру с демоническими воплями, а я смеялся, глядя, как крушат эти все вокруг. Это была месть моя за погубленных братьев. И это же было началом моей погибели, потому что я больше не мог остановить процесс.

То, что произошло дальше, знают все. Гайя стала нестабильна, началось смещение полюсов и перемещение и земель. Многие острова тогда взлетели вверх, а самый большой – обитель Маа и Таннариса – притянул к себе несколько тех, что были помельче, с такой силой, что стали они едины. Кровь и хаос тогда были моими спутниками, а те, кто вышел из Бездны, разлетелись прочь. Все рушилось, а я смеялся. Теперь я думал, что Санва будет только моей, ведь я доказал, что равен ей, я смог. Это была ошибка. Глупцам свойственно думать, что они сильнейшие, больше я никогда не забуду этого урока. Пока я праздновал победу, боги объединились, чтобы не потерять то, что уже построили. 

Представь себе зал в небесных чертогах, где все приятно взгляду. Представь самых прекрасных жен и самых достойных мужей с печалью на лицах, которые смотрят на тебя с горечью. Представь среди них ту, что дороже тебе, чем все сущее, и смотрит она, осуждая. 

Я не понимал, что сделал не так.

Я был разбит и повержен.

Я находился на суде богов.

Санва говорила в тот день много, но я плохо постигал слова, понимая, что вижу Ее возможно в последний раз. Она сказала, что все еще любит и что сама виновна в моих прегрешениях. Что сердца отдадут правителю Амира, чтобы хранил он их, пока воины не обретут покой. Что боги все поняли и больше не будут приближены к людям. Что духи, вызванные мной, будут названы джиннами и подлежат заточению в сосуды, а я буду их тюремщиком, пожирая тех, кому удастся вырваться, чтобы они запечатывали Бездну раз за разом. И пока не вернутся они все до последнего, ходить мне по земле, ведомому вечным голодом, забытому всеми.

Но самое смешное, знаешь что, человек? Она сказала, будто так любит меня, что уже простила. И достала из себя лепесток огня, который смахнула в Бездну. Я видел, как он, кружась, спустился в саму Гайю, перед тем, как все врата были закрыты.

– «Это моя любовь к тебе, – сказала она, – которая переродится в женщину. И если вы отыщите и разглядите друг друга, то проклятие твое будет снято, Альфинур».

Как же я смеялся тогда, человек. Я выл от смеха, и плакал, и катался по земле, зная, что это не спасение мне, а еще одна Ее кара. Она вырвала свою любовь ко мне и выбросила в Гайю. Все, за что я воевал, перестало существовать.

Так я стал безродным и безымянным. 

Так я стал Пожирателем Греха, мучимым вечным, неутолимым голодом.

Зубы мои заострились, на пальцах выросли когти, и лишь золото в глазах напоминает, кем я был когда-то. Это ненадолго, пока я не поймаю очередного джинна, поверь. Тогда их снова затянет смолистая мгла, а ко мне временно вернется и физическая сила, и былое могущество.

 

Мы сидим в красном свете небесной Санвы, и он молчит теперь. Глаза чужака снова прикрыты, и я думаю, а не почудилось ли мне все это? Кажется, нет, ведь лепешка доедена, а мелкие крошки на его одеждах. Отец говорил, что иногда пустыня отбирает разум у тех, кто смеет играть с ней слишком долго. Думаю, этот человек из таких. То, что рассказал он, не может быть правдой, ведь я знаю все легенды, но ни в одной из них не говорится про отступника Альфинура или демонов Бездны. А Джинны... это все сказки.

Вот и отец, зовет меня укладываться на ночлег. Говорит, что все решили, и чужака оставят в оазисе с припасами, указав его местонахождение патрулю, потому что у нас нет места, чтобы взять его с собой, в город. Я больше не боюсь, даже рад, что мы его нашли, ведь Санва благословляет тех, кто поможет нуждающемуся. Только укладываясь спать, я вспоминаю, что в руках чужака была старая лампа элеб-Мурада, которой тот по непонятной для меня причине так дорожит.

Интересно, зачем ему это старье? 

  

 


Комментарии:
Поделитесь с друзьями ссылкой на эту статью:

Оцените и выскажите своё мнение о данной статье
Для отправки мнения необходимо зарегистрироваться или выполнить вход.  Ваша оценка:  


Всего отзывов: 1

Другие мнения о данной статье:


[13.12.2016 22:39] miss Evil
Обожаю эту легенду. Обожаю Санву... Спасибо автору!!!

Список статей в рубрике: Убрать стили оформления
28.11.16 20:18  Волки не спят   Комментариев: 3
28.11.16 20:17  Лисьи правила
28.11.16 20:14  Особенный   Комментариев: 3
28.11.16 20:13  В доме четы Понирос   Комментариев: 2
28.11.16 20:11  Безмолвный разрушитель   Комментариев: 1
28.11.16 20:09  Раскинувшейся сетью   Комментариев: 1
28.11.16 20:08  Урок
28.11.16 20:06  Я Вижу
04.11.16 15:05  Ночь времени Света   Комментариев: 1
12.10.13 16:35  Как появляются миры   Комментариев: 1
10.11.16 19:29  Гид по миру.
04.11.16 14:54  Мозаика Забытого Мира 6 выпуск журнала.
Добавить статью | Совсем другие Сказки | Форум | Журналы | Дамский Клуб LADY

Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение