Жива зовут ее. Живица. А как раньше звалась, то дело ее, да больше и ничье. Любопытных на острове Отверженных не сильно жалуют. А как еще, если место это столько людей и перевертышей нечистых на руки и лапы держит. Вот и не спрашивают лишний раз, чтобы не обидеть ненароком.

– Где ты был?!

Маленькая она, Живица, серая, неприметная. Как рядом идти будешь – даже и не посмотришь в ту сторону, где стоит она. Девица себе и девица. Волосы цвета мышиного, фигурка тоненькая, как тростника, глаза небом серебрятся. Но не спеши судить по внешности, много кто уже обманывался. Голос у нее громкий, звонкий, командный, и силы на десятерых хватит.

– Я тебя спрашиваю!

Вздрагивает мужчина перед ней. Глаза поднять боится. Колени приклонил, вину чует, хоть и нет ее. А сам ведь из рода человеческого, крепкого. Не просто так молчит, знает – нельзя сердить Живу. Как любит она, так и убить может без памяти, хоть сама же потом тело слезами и омоет.

– Мор?

Красивый мужчина, статный. Волосы темные мелкими змейками у лица вьются, глаза зеленые, словно трава, скрытно блестят. Молчит Мор, ждет. Знает, что пока – так надо.

– Мор...

Как стихает гнев в словах, значит, и говорить можно. Обуздала Жива вторую ипостась, слушать будет. Не зверь она теперь в облике человека, но человек со зверем внутри. Еще дар и проклятие. Волчица живет в ней, гложет разум и выдержку, подтачивает корни. И пусть не много таких – она одна из них, тех, кого даже сами перевертыши стороной обходят. Боятся. Женщина, что и вовсе немыслимо.

– Любимая...

Дрожит мужской голос, чувствами переливается. Обнимает Живу теплотой, ластится. Любит ее Мор, захватчик земель, и сам от этой любви мучится.

Два года прошло, как встретил он волчицу и свел с Отцом острова Отверженных. Долгий срок для того, кто живет одним днем и знает, что когда-то голову сложит на плахе. Откуда та любовь взялась, кто бы ему сказал? И что удивительно – она ведь тоже Мора любит, любовью своей, волчьей.

– Не лги мне, слышишь, никогда не лги!

Трудно человеку прыжок оборотня сдержать, но уронить Живу еще боязнее – вдруг расшибется? Не просто так же в руки дается, доверяет, значит. А сама тоненькая, худая, едва кости не торчат. И в чем только душа держится? Поймал, да прижимает, по спине гладит, смеется.

– Как я тебе врать буду, ты же все почуешь, душа моя.

Хлесткие поцелуи Живы, яростные, жестокие. Пьет она душу Мора, губами к губам его прижавшись. А он и рад, соскучилась, значит.

– Смотри мне, я ведь узнаю, правда.

Ручки маленькие, нежные, не узнать зверя яростного совсем. Ручная волчица – сама решила так. Да и пират кроткий стал, сам под ладони женские кудри свои подставляет. Кто увидел бы их сейчас, не поверил бы, что Мор это и Жива.

– Не хочу тебя обманывать, никогда.

Кто знать может, что столько нежности в волке, столько мягкости? А пират, что души губит, бывает ли таким? Или это остров виновен, все на свои места ставит, возвращая не только облик и человеку, и зверю, но и души на место исконное? На большой земле ведь, где преследователи и охотники на каждом шагу, лишь полная холодность спасает, только чудо. Запереть в себе зверя, заглушить, чтобы не только воя его тоскливого – даже дыхания слышно не было. А на острове Отверженных ты дома, в какой бы шкуре ни был. Зверь ли, человек, все едино. Примет тебя Семья, какой бы ни был, да и обогреет, как того заслужишь.

Правда, сторонились поначалу Живу. Волки на острове – посетители редкие, как и медведи. Уж сильно не контролируют себя, грозя смертью и разрушением всем вокруг. Лишь на Стене им приют, среди Стенных, тем ведь все одно, каменным. А вот волчиц совсем не видели. Мальчонку если продать на Стену можно, то с девкой такой разговор короткий. Не знал никто, как выжила Жива, а сама она не говорила. Только иногда ночью находил ее Мор в самом темном углу спящей, почти без дыхания, и сердце его заходилось от тоски – знал ведь, больше никто волчицу не пожалеет.

– Я привез тебе что-то. Пойдем на "Любавницу".

Неохотно размыкаются объятия. Подарок самый главный уже в руках Живы. Каждый раз, как отпускает Мора на промысел, боится, что не вернется он, часы до встречи считает. Не знает, что так привязало к нему, а спросить не у кого. Про волков только волки знают, а нет их на острове Отверженных. На Стену что ли идти с вопросами?

– Ну, пойдем. Так и быть.

Как преображает улыбка любую женщину, так и Живу краше делает. Румянятся щеки ее, как спелые яблоки, блестят зубы жемчугом, в глазах лучники счастья. Красавица. Любуется Мор, как же на такую не любоваться? Есть и у него минуты, когда забывает пират про зверя Живы и просто любит ее.

На выходе из неказистого и приземистого домика трава. Густая, зеленая. Почти сразу лес, за которым скрыто озеро. Воздух всегда чистый и терпкий, наполненный ароматами всего вокруг. Тишина.

Город отверженных внизу, под островом, среди лабиринта переходов и навесов, окруженный кораблями. Живу редко приветствуют там. Хоть и приняла Семья ее, но волчица остается волчицей. Слишком близко зверь под кожей, ходит, наружу просится, вот и определили место ей на поверхности. Там, куда только на охоту приходят. Там, где стоят тотемы зверей и птиц бесчисленных. Там, где все исконно равны. Жива не обижена, она рада. Это место – дом, который искала она всегда.

Спуск в карьер, кожаные шнуры и веревки, пропитанные прикосновением тысяч рук и проверенные временем. Их плели для себя, плели на совесть. Мастера проверяют крепления ежедневно, следят, чтобы не протерлись. Дощатые полы лифтов, установленных лучшими механиками – другие на остров Отверженных попросту не попадут, ведь приглашение нужно заслужить. Устройство спуска, громкими щелчками отсчитывающее уровни. Жива тоже считает.

Один...

Два...

Три...

Всего двенадцать, а нужно на десятый. На каждом – домики, построенные почти в воздухе. Вместительные коробки на строительных лесах, убитых и прикрученных прямо в скальную породу острова. Домики стоят друг на друге и соединяются мостами – перекладинами и рейками, на которых кое-где даже перил нет. Обитатели этого города слишком ловкие, чтобы упасть. И Мора дом тут, на пятой ступени, хоть маленький, да собственный. Вот только не живет здесь пират уже долго. Все наверх его тянет, к солнцу, к Живе.

В стороны от каждого крайнего дома отходят широкие и основательные мосты – пристани для кораблей. К тем, что побольше и подлиннее, швартуются огромные торговые суда, хозяева которых такие же перевертыши, как и обитатели острова. Узкие и длинные предназначены для захваченных военных судов, их не так много, но капитан и команда всегда в почете, ведь они – основные защитники и добытчики. А вот и маленькие пристани. Издалека они похожи на иголки, которыми остров Отверженных щетинится на весь остальной мир. К ним пристают легкие малые суда, которыми владеет большинство.

На десятом уровне людно. Люди и перевертыши трудятся вместе, плечом к плечу. Стоит именно тот гомон, который Жива не выносит, шум толпы, известный ей слишком хорошо. Кажется, еще немного, и она снова услышит тот самый призыв – сжечь зверя. 

Выдохнуть. Вцепиться в руку Мора, пока он не охнет от боли. Это помогает. Это знак, что она еще живая. Снова прислушаться к разноголосью, узнавая знакомые звуки – как на уровне выше поет кошка. Как пренебрежительно фырчит на соседа перевертыш-бурундук, передавая тому молот. Как в домике справа пищат играющие дети. Все знакомо, мирно, как нужно. И волчица внутри, тяжко потоптавшись, все же идет на покой, оставляя один глаз приоткрытым. Потому что волки не спят. Никогда.

– Давай подсажу.

Корабль разбит, даже некуда цеплять подмостки. Треснул форштевень, изорваны паруса, и кто знает, сколько повреждений внутри? Заходится сердце Живы в беге, дыхание сперло. Но молчит. Дает помочь взобраться на палубу, чтобы ощутить, что жив он. Касайся, любимый, трогай. Доказывай, что остался жив, а не горе играет с разумом. Пусть говорят безмолвно руки твои, обнимая. И твой запах, запомненный раз и навсегда еще тогда, когда только произошла встреча. 

Что за странная судьба их столкнула, перевернула обоих? Жива одна жила, отшельницей. Хоть и на Царе Островов, да далеко от селений, почти у края земель. Люди от нее далеко были – сама себе такой дом выбрала. Не жалела никогда – так все сохраннее, и она сама, и те, кто рядом. "Любавница" пристала к землям разбитой, почти как сейчас, выбрались матросы отдохнуть на земле твердой. Недоверчива Жива была, молчалива. Кто знает, почему не растерзала она капитана разбойников, без спросу явившегося? И почему он, опасности презрев, с волчицей связался – познакомил ее с Отцом острова Отверженных, доказал, что полезна будет... Чудеса, не иначе.

– Что случилось?

Печаль в голосе Живы. Гладят пальцы ее корабль, детали запоминают. Много связано у волчицы с этим местом хорошего. Дорого каждое воспоминание.

– Шторм. Но ты не волнуйся, все исправимо. Механик уже работает, люди помогают.

И правда, вокруг снуют матросы и просто жители острова из тех, кто может помочь. Никогда здесь не оставят без помощи – пусть и враждуют Семьи по-доброму, состязаются, но при беде любой готовы оставить распри. Перевертыш такому же всегда поможет, хоть и выгоды своей не упустит.

– Много платишь за работу?

Строгий он, голос Живы, а в глазах чертенята пляшут. Знает, не продешевит Мор, да и обдурить себя не даст. Всех довольными оставит, ни с кем не поссорится.

– В самый раз.

Деньги свои оставляет Мор Живе. Важнейший она счетовод ему, казны хранитель. Точно знает, сколько заработал пират, да и каждый в команде. А красть – какой дурень у волчицы попробует? Все у Живы в сохранности.

Вокруг кричат чайки, птицы мусорные. Много их здесь, все за добычей охотятся, хоть сами же в суп иногда попадают. Море внизу, под бездной воздушной плещется, бурлит. И звуки эти, хоть на минуту, но делают Живу счастливее. Понимает она, как по Мору соскучилась. Да и пират взгляда не отводит. Не люди б вокруг, так бы и съел глазами.

– Зря ты свой подарок не отложил, Мор.

Ластится волчица внутри, нежится, играет. И она ждала встречи этой. Пусть только человек Мор, но покорил зверя страшного, не боится теперь. Крепки его поцелуи, собственнические. Объятия сильны. Не выпустит из рук ту, что своей считает, на смерть биться будет. Даже с ней самой.

– Любимая, так ведь если я задержу такой подарок, ты сама рада не будешь.

Все смех ему, глупому. Но любит ведь, видно. Сам не заметил, как спину гладит, к себе прижимает.

– Ну, пошли, посмотрим, что ты мне привез.

Смотрит Мор, а самому боязно. Вдруг отвергнет подарок Жива? Что потом с ним делать, за борт бросать? Никто ведь больше на него не позарится. Да и не то волнует пирата больше, что расстроит он любимую свою, если даст сейчас, что ей давно хотелось. Кто знает, что волчица с даром его сделает, если прогневается. Да и с ним самим будет ли зверь церемонится, если не угодит? А ведь вез, старался. Что ж теперь делать... только дарить.

– Пойдем в мою каюту.

Путь для Живы знакомый. Пахнет деревом и морем бескрайним. Людьми пахнет знакомыми – матросами да самим Мором. Спокойно ей здесь, привычно. Да и сам пират во владениях своих храбрится, вперед волчицу пускает. Знают оба – ничего здесь не грозит ни ему, ни ей. Хорошие воспоминания хранят эти стены, пусть и сделаны из тонкого дерева. Как открыли дверь – метнулась тень в угол, Жива даже вскрикнула. Хоть и живет в ней зверь, да женщина она, испугалась немного. Глядь в угол – а там мальчонка махонький, годика три отроду, на цепи сидит, скалится. Повернулась к любимому – на ней лица нет.

– Что это, Мор? Почему на цепи?

Ворчит в Живе волчица, зубами щелкает. Чует кровь в мальчонке дикую, непослушную. Родную чует. Волчью. И помнится такая же цепь в отчем доме, на которой саму ее держали, чтобы не вырвалась. Рвать хочется, метать, кишки из всех вокруг выпустить. Только держит сознание тот, кто рядом стоит с молящим взглядом. Если бы не любовь к нему, тот час бы обратилась Жива, да и будь что будет.

– Бесконтрольный он, Жива, любимая. Если пущу, его свои же за борт кинут. Не посмотрят, что перевертыш. Волк он. Все лучше, чем в клетке, ты сама говорила.

Сипло дышит она, страшно. Глаза кровью налитые с мальчонки на пирата переводит. Знает, что прав, а царапание под кожей все ближе. Рычит волчица, внутри мечется, рвется. Сама себя от опасности неведомой защитить желает. Минута, две... Молчит Мор, ждет приговора. И только когда Жива подходит и выдирает из стены крюк, на котором цепь держится, выдыхает с облегчением. Нет, не кинется.

– Не надо мне больше таких подарков, хороший мой.

Губы у Живы бледные, будто вся кровь повытекла. Голос хриплый, глаза красные. Сдержала себя, не оборотилась. Впору всем богам хвальбу петь ей самой. Не удержалась бы здесь – убил бы ее сам Мор, пусть и не жизнь ему после. Люди ведь вокруг. Капитан – он всегда первая защита. Пусть и от самых любимых.

– А куда я его дену... кроме тебя же никто с ним не справится.

Разводит руками Мор, не хуже Живы бледный. Испугался того, что могло бы случиться, сильнее, чем десяти штормов. Да и мальчонка притих – чует волчонок у него внутри зверя другого, принюхивается. Глаза огромные, как плошки, в углу огоньками блещут.

– Ладно, раз привез – теперь он мой. Посмотрим, что я смогу сделать.

Говорит, а сама мальчонке ладонь протягивает. А тот и рад, хоть и насторожен. В руки не дался, но и не огрызается. А как встала Жива, так и вовсе сам подошел. В юбки к ней вцепился, мордашку грязную в складки спрятал.

Выдохнул Мор. Улыбнулся. Знать не зря вез, старался. Давно Жива ребенка хотела, да родить не могла. А так будет и ей отрада, и мальцу – мать. Оборотня же всякий обидеть норовит, если тот без стаи. Не подобрал бы пират заморыша, как знать, дожил бы тот до зимы? А если б и дожил, так не стал бы кому забавой...

– Сегодня не приходи. Завтра придешь, после восхода. Мы будем тебя ждать.

Нагнулась Живица, да и взяла волчонка на руки. Тот успокоился совсем, понял видать. Положил головенку к ней на плечо, глазенки прикрыл, и смотрит сквозь ресницы, длинные да густые. Кто знает, что чудится ему в полудреме. Может дом старый и мать, а может сны о новом жилище. Ручонки маленькие, пухлые, вот-вот обнимать устанут, а он все равно. Хоть одним глазом, а наблюдает.

Потому что волки – не спят.