Уважайте чужие страхи

На втором этаже жил Бабайка. Ночное чудище, любившее сумрак, густую тень за лестницей и непослушных мальчиков – на ужин.

Сережа знал об этом. Слышал от старшего братишки Максима о вездесущем пугале, верил в него и ...не верил.

Сомневался днем, когда солнечные блики скользили по деревянным панелям в углу за лестницей, но вечерами, собираясь подниматься в свою спальню, пятилетний мальчик вспоминал о вездесущем лохматом чудище и – замирал. Стоял у первой ступеньки, задирая голову вверх, и вглядывался в темный зев лестничного пролета. 

Сегодня наверху, казалось, что-то шуршит. Сережа говорил себе, что это ветер раздувает шторы в спальне мамы и папы, или сквознячок пробрался в кабинет отца и ворошит бумаги на столе...

А если это Бабайка забился под кровать с украденной игрушечной машинкой и тихонько теребит когтистой лапой маленькое скрипучее колесико?! 

Сережа мигом представил, как длинный серый ноготь трогает ребристую поверхность шины: Бабайка терпеливо ждет, пока возле кровати появятся ноги в шерстяных носочках, откладывает в сторону бестолковую игрушку, протягивает лапу и...

Ух!

Страшно. Но нужно идти наверх. Папа пришел с работы уставшим, но согласился починить трансформер, а тот остался на тумбочке возле кровати... под которой притаилось чудище! 

Сердце мальчика заколотилось под ребрами, Сережа немного помедлил, продышался. Потом зажмурился и перепуганным мышонком бросился вверх по лестнице.

Промчался до второго этажа, повернул от лестницы налево...

– Бу! – ударил в спину голос брата. Сережа бежал с закрытыми глазами и не видел выходящего из ванной комнаты Максима – шутника и выдумщика. – Р-р-р! – нагоняя страха, прорычал братишка.

Сережа и не понял, как снова оказался на первом этаже. Крича скатился с лестницы, пробежал до гостиной и бросился к папе. Споткнулся об его ноги, упал!

Приезжая с работы, папа любил улечься на мягком ковре и вытянуть спину. Упираясь головой о диван, он дожидался, пока мама или бабушка позовут ужинать. Сейчас проглядывал новые сообщения на телефоне. 

Сережа так любил эти первые минуты после возвращения отца с работы! Папа валялся с сыновьями на ковре, щекотал их, возился или просто разговаривал «за жизнь». 

Мальчик с разбегу упал на папу, пытаясь забиться под мышку, выбил телефон из его рук...

– Что ты визжишь как девчонка?! – Рассерженный вопль отца совпал со шлепком по попе. – Сколько раз говорил – кричат только девочки! А ну-ка в угол. 

Сережа на минуту замер, все еще надеясь спрятаться под мышкой от Бабайки. Тихонько ерзая, мальчик попытался потесней прижаться к теплому боку самого сильного на свете, самого лучшего надежного папы...

– Что я сказал? – негромко прошипел отец. – Марш!

Мальчик шмыгнул носом, сощурил мокрые ресницы и, вздыхая, поднялся с ковра. Поплелся выполнять приказ. 

Прошел за наполовину застекленную дверь гостиной и послушно встал за ней в угол. Вздохнул прерывисто и, угрюмо колупая пальцем изгиб стеклянного витража, задумался. 

Несправедливости в приказе папы, пожалуй, не было. Он много раз говорил Сереже и Максиму, что трусить – стыдно. А тем более – визжать. Мужчины обязаны быть сильными и храбрыми, должны защищать друг друга... От Бабайки и врагов. Воров там, зомби, летучих мышей-вампиров, которые бывают не только в мультиках...

По полу гостиной мягко прошлепали тапочки – бабушка Ира вышла из арки, соединяющей большую комнату и кухню. Сережа закрыл левый глаз, поглядел сквозь радужный излом стекла на бабу Иру с полотенцем в руках: фигура бабушки смешно ломалась, искажалась.

– Вадим, зачем ты так? – тихо проговорила бабушка.

– Ваш внук, Ирина Викторовна, верещал как заполошная девчонка, – раздельно выговорил папа.

Сережа уже знал, что если папа сердится, то бросает «ваш внук», хотя обычно говорит «мой сын». 

– Я никогда не вмешиваюсь в то, как вы воспитываете мальчиков. – Ирина Викторовна села на диван возле головы зятя и, теребя руками полотенце, продолжила, глядя перед собой. – Но сегодня послушай меня, пожалуйста. – Бабушка скрутила жгут из ткани, помедлила. – К детским страхам нужно прислушиваться, Вадим. Относиться к ним с уважением. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я никогда никому не рассказывала, как сама боялась в детстве... – Бабушка повернула голову к папе. – Мы тогда жили в деревянном доме с печкой, я спала на раскладушке, разложенной между кроватями бабушки и дедушки... Дед храпел, из окна сквозь ветки деревьев на печку падал свет от уличного фонаря... Я по сию пору помню дикий ужас, который испытывала, глядя на тени, бегающие по неровной кирпичной кладке.

Ирина Викторовна зябко передернула плечами, а Сережа заинтересованно вытянул шею и увидел, что и папа теперь смотрит на бабушку. Слушает внимательно.

– Вот понимаешь, Вадим, я знала, что лежу в комнате вместе с бабушкой и дедушкой – мне нечего бояться, рядом со мной взрослые, родные... Но одновременно тени на печке нагоняли такой страх, что каждую ночь я прямо-таки задыхалась от немого ужаса.

Бабушка говорила тихо-тихо, но затаившийся за дверью мальчик ее прекрасно слышал. 

– Парадокс, – слегка насмешливо буркнул отец.

– Позже, повзрослев, я анализировала эти страхи, – не обращая внимания на подначку зятя, продолжила Ирина Викторовна. – И вспомнила, как однажды, набравшись храбрости, решилась поговорить о тенях на печи с бабушкой. Но видимо, – Ирина Викторовна усмехнулась, – набиралась слишком долго, и бабушка прикрикнула: «Ну! Чего там сопишь и возишься?! Спи давай!» Помню, я замерла. Смирила дыхание, и эта ночь, пожалуй, стала самой страшной и длинной. – Бабушка наклонила голову, расправила на колене полотенце, разгладила ткань ладонями. Вздохнула. – Позже мама говорила мне, что я у нее неласковая, закрытая... А если бы тогда со мной поговорили, утешили и успокоили, – Ирина Викторовна заговорила быстро-быстро, горячо, – я поняла бы, что от взрослых не надо таиться, они друзья, защитники. Если бы тогда ко мне прислушались и поняли, то может быть... я выросла б другой? Более открытой, дружелюбной. 

– Зачем вы так, Ирина Викторовна, – негромко укорил отец. – Не понимаю. Вы прекрасная бабушка и... 

– Я понимаю, – жестковато перебила бабушка. 

– Может быть, все дело в гороскопе? – Тон отца звучал шутливо, он все еще пытался вернуть разговору легкий тон. – Марина говорит: все Девы – суховатые педанты. 

– Я не слишком разбираюсь в гороскопах, – нахмурилась бабушка. – Я не шучу, Вадим. Помня пережитое в детстве, я с уважением отношусь к чужим страхам. Сережа искал у тебя защиты, а ты его отфутболил. Нельзя так. Страхи это серьезно. 

– Ирина Викторовна, у вас котлеты не сгорят? – Сереже показалось, что папа, помня о затаившемся неподалеку сынишке, не хочет продолжать тяжелый и не совсем понятный для мальчика разговор .

Изломанный стеклом силуэт бабушки медленно поднялся с дивана.

– А знаешь, что страшнее темноты, Вадим? – Бабушка вздохнула. – Одиночество. Одиночество маленького человека. Чувство, что тебя не слышат и не понимают. – Шлепанцы бабушки зашуршали, медленно удаляясь к кухне, но Сережа расслышал ее последние слова: – Не отталкивай малыша, Вадим. Не упускай, время утекает быстро, а чувство одиночества может навсегда застрять... 

Сережа перевел взгляд на папу. Отец лежал в прежней позе и смотрел на темную панель выключенного телевизора, тиская  телефон в руке. Потом негромко произнес:

– Эй, там за дверью... Чего сопишь? Чинить трансформер еще не раздумал?

– Нет, – хрипло отозвался мальчик. 

– Хочешь, я с тобой наверх схожу?

– Я сам, – храбро произнес Сережа, выбрался из угла за дверью и отважно потопал к лестнице.

Чего бояться-то в самом деле?

Нет никакого Бабайки! Нет, и точка.