Карта ролевой игры "Дорогами судьбы"

Генри слушал и улыбку спрятать пытался - вдруг подумает, что не верит ей и обидится.

- Желания смутные терзают, - согласно кивнул и, переместив руку, пальцы на её запястье сомкнул, - к тебе тянет с невероятной силой. Может ты меня и приворожила, Рубина? Мне уезжать скоро, дай зелье, чтобы забыть тебя.

Девушка руку высвободить пытается, но Генри сам себя не узнаёт - не отпускает учтиво, прощения не просит, как всю сознательную жизнь поступал, а к себе тянет и глаз с неё не сводит. Может правда приворожила она его. Цыгане, говорят, могут. А ему и сопротивляться совсем не хочется. Хочет упасть в бездну её глаз, утонуть в них. Он, кажется, уже в них пропал.

- Почему нельзя? - Тянет её ещё ближе, руку на талию кладёт, лицо к чёрным, как смоль, волосам склоняет. Она так необычно пахнет. Не духами, не лестью, а огнём. Он в крови его разгорается, сердце лижет, разума лишает. - Мысли, - подтверждает, склоняясь к её губам, приникает к ним, крадёт её дыхание. Оно, как вино крепкое или опиум, последние мысли развеевает. Генри прижимает её к себе крепче, проводит рукой по спине, другой лицо обхватывает. Себя не помнит, но не осознаёт этого.

- Ты её уже украла, - шепчет где-то у виска, и губ его касается её лёгкий локон. От жара её тела у него дух вышибает. Не думает он, когда целует её губы, ни о том кто они, ни о запретах, ни о приличиях - всё сгорело в перекинувшемся на него огне.
Рубина отталкивает почти сразу. Генри смотрит недоумённо, будто не понимает, что произошло. Снова протягивает руку к её лицу, чтобы прикоснуться к нежной коже.
Рубина отшатывается. Глаза сверкают, дышит часто, руку к груди прижимает. Она не такая как женщины, которых он знал. Генри ищет, что сказать, чтобы удержать, но не находится. Рубина подхватывает юбку и убегает.

- Рубина! Рубина, постой! - Зачем он её окликает? Что сказать всё равно не знает.
Некогда думать. Забыв о манерах, Генри Сэвидж, будущий виконт Глинкерик кидается следом.
Цыганка проворнее него - он потерял её из вида, едва оказавшись в лесу.
Генри слышал голоса и отдалённый гортанный смех с места стоянки, но не торопился выходить из леса. Рубина убежала и ему не остаётся ничего другого, как уехать. Но ехать Генри совсем не хочется.

Нет в бездонных глазах Рубины и капельки тепла для него. Потух огонь, что манил к себе. Холодно сверкают её глаза, больно хлещут слова. Чужой он, Генри и сам знает. Всем им чужой, а ей – нет. Она поймёт это скоро. Он делает к ней шаг, а она руку вперёд выставляет. Отталкивает. Клянётся проклясть. Так больно Генри никогда не было. За что она так? Чем он хуже цыган? Кожей светлой и глазами синими? Побольше них он знает о долге и чести, неволе, в которой живёт высшее общество. Лучше неё знает, что не должен был приходить в табор, но сама позвала, душу украла.
Рубина идёт впереди, не оборачивается. Холодная такая, чужая совсем. Почему-то больно, а он ведь её не знает почти. Не смотрит даже на него, ранит ещё глубже, просто другой велит его куда-то вести. Он мотает головой на слова молоденькой девушки, смотрит вслед безразличной красавице. Рубина теряется среди других цыган – Генри разворачивается и идёт к двуколке. Зря он приехал, только хуже стало.


Кузина тоже к коляске спешит. Генри пытается выглядеть беспечно, растягивает губы в учтивой улыбке:

- Рад, что не пришлось вас искать, кузина. Всё хорошо? - Окинул девушку взглядом и мельком взглянул на служанку. - Ты же не отходила от мисс ни на шаг, как я велел?

Генри сам заметил, что повысил голос и замолчал. Помог Лили забраться в двуколку, кинул мальчишке монетку и сильно хлестнул лошадей.

Кузина по дороге говорила мало и Генри это только радовало. Своих мыслей было много. В табор он решил больше не возвращаться, и Рубина то же самое советовала. От неё это было больно слышать. Смешно даже. Три раза всего эту босоногую голодранку видел и так мучается. Он сдержано ответил на вопрос матери, что вернулись быстро потому, что ему нездоровится. Сказал, что у себя побудет и к обеду не спустится. Виконтесса напомнила, что вечером будут гости и намекнула, что сыну нужно быть. Генри вздохнул. Поиск невесты. А он совсем забыл об этом.

Снизу доносились высокие голоса матери и тётушки. Кажется они в чём-то Лилиан наставляли или журили. Хотелось надеяться, что не за их совместные прогулки. Генри меланхолично водил карандашом по листу бумаги, пытаясь по памяти нарисовать танцующую Рубину, но как оказалось, не мог вспомнить движения танца. А чтобы на пламенную красавицу с ледяным сердцем любоваться и в памяти сохранить, ему нужно было знать их точно. Права она, к хорошому их встречи не приведут, но если он сделает механизм танцующей цыганки никому ведь хуже не будет. Он сможет иногда заводить его, смотреть как танцует маленькая цыганка и вспоминать ту, что украла его душу. Генри усмехнулся и отложил лист. Не поверил он ей, что взглядом украсть душу можно, но в груди теперь было пусто.
В комнату, постучав, вошёл камердинер с вычищенным и отутюженным сюртуком. Генри кивнул и встал. Баронесса говорила, что гостей будут развлекать цыгане. Тогда Генри не придал этому значения и сегодня бровью не повёл. Всё-таки в нём текла кровь Эксетеров и сохранять лицо он умел.


Генри Энтони Сэвидж, будущий виконт Глинкерик был само очарование и учтивость. Он умудрялся в равной степени уделять внимание всем приглашённым девицам на выданье, не выделяя, но и не забывая ни об одной из них. Соседей дяди он знал плохо, но у молодых людей всегда найдётся о чём поговорить. Когда Шелдон упомянул цыган, оба новых знакомых наморщили носы, но взглянуть на представление не отказывались. Генри уклонился от темы, заговорив о недавней стычке двух высокопоставленных вельмож на политической почве в палате лордов. Разговор занялся, а он замолчал, кивая, когда то было нужно, и посылая редкие улыбки поглядывающим на них девицам.

Генри стоял поодаль от хозяев дома и их гостей, собравшихся перед крыльцом. Не хотел короткими мгновениями ни с кем делиться. Цыгане встали двумя полукругами, создав в центре площадку для выступлений. Умно. Выступающих хорошо видно и со стороны господ и со стороны ворот, у которых собрались деревенские. Для Генри стало откровением, что нескольких египтян он уже знает в лицо, а думал, что никого кроме одной не запомнил.
Представление было красочным, даже завораживающим, но он почти не смотрел на выступающих. Медленно шагая по садовой тропинке за деревьями, он не сводил глаз с Рубины. Она не видит его, и то, что он на неё смотрит не знает, так зачем таиться. Красива она горделивой красотой царицы. Сколько угодно он может твердить себе, что она маленькая голодранка, а в памяти такой останется. Смуглая кожа здоровьем и чистотой дышит, глаза сияют и подбородок надменно вздёрнут. Генри помнит как она пахнет, помнит сладость дыхания и жар гибкого тела. Против её желания, лишь своим ведомый. Не смотри мне в глаза. Нельзя. Нельзя... Он научился у неё красть, что хочется.
Остановился за спинами рома, почти смешался с ними. Выдают лишь наряд и манера держаться. Глинкерик не улыбается. Застыл, сложа руки за спиной. Любому покажется, что смотрит надменно. Он крадёт мгновения её танца. Она в нём с ним. Ему не кажется.

Закончился танец, смолкла музыка. Рубина покинула круг, в него цыган с медведем вышел. Представление подходит к концу.
Генри медленно шагает, степенно. Возвращается к садовой дорожке и видит старую цыганку, похожую на колдунью из детских сказок.

- Погадай мне, - просит и ладонь раскрытую протягивает.

- Да, - Генри поднял глаза на старую цыганку. - Как изменится моя судьба? К лучшему или к плохому?

Никогда он не верил, что один человек судьбу другого увидеть может, а неумелые гадания Рубины его в этом ещё больше убедили. Но от голоса старой цыганки, силы её гладких старческих рук ему хотелось поёжиться.
Совсем иначе её пальцы двигаются по его ладони - будто она пальцем по строкам книги водит. Не по себе Генри. Святой отец говорил, что колдовство от Лукавого, в будущее заглядывать нельзя. За то и ведьм казнили. Но разве можно потерять душу ещё раз? Он её вернуть хочет. Чтобы сердце снова билось чаще, заполнило радостью пустоту. Чтобы ушло одиночество, он к нему привыкать не хочет.

Генри слушает внимательно, думает могла ли старуха его на стоянке с Рубиной видеть. Всё может быть, но слова её сердца достигают. Оно снова ныть начинает. Он глазами Рубину ищет, она со своими стоит, медведю хлопает. На её лице нет улыбки. Он вдруг понимает, что и не видел её настоящую. Только лукавую, что обмануть его пыталась. О ней ли говорит колдунья? Но разве цыганка будет на мысль толкать, что одна из них его счастье? Не любят они таких, как он, не пожелает Рубине... гаджо. Так, кажется, они их называют.

Цыганка продолжает говорить, а Генри слушать. Закрыл глаза, как она велела, а всё равно Рубину видит. В лукавых глазах искры огня пляшут, вокруг лица влажные пряди вьются. Вдруг понял, что замолчала цыганка, а что она говорила не помнит.
Рассеянно посмотрел на старуху и стал кошель искать. Вспомнил, что на приём его с собой не взял. В кармане нащупал подарок, что Рубине отдать хотел, но тот ей без надобности. Достал вещицу в платок завёрнутую и протянул старухе.

- Это золото, - пояснил коротко. - Там с боку рычажок, если механизм завести - фигуры двигаться будут.

Кивнул старухе и ступил на неосвещённую садовую дорожку.

Суарэ закончилось, разъехались гости, домашние давно разошлись, а Генри всё не мог уснуть. О Рубине думал, о словах старой цыганки, о том, что они для него значить могут. Жалел он, что механизм колдунье отдал - много времени и сил на него потрачено - может и понравился бы он Рубине. Но дело сделано, а к Рубине без подарка нельзя. У неё глаза от монет загораются. О том, что в табор возвращаться зарёкся, он и думать забыл. У красавицы с глазами хитрыми душу оставил, а как жить без неё? Пусть сгубит или вернёт, а до той поры он к ней привязан останется. Жалел Генри и о том, что инструменты с собой не взял - мать против была, чтобы он и в Лондоне на сутки у себя запирался. Почти ничего не взял. Только парочку, самых необходимых. И всё равно толку нет - механизм за ночь не сделаешь. Долго копался он в шкатулке с драгоценностями, но не мог найти ничего, что подарить можно. Потёр лицо, к зеркалу глаза поднял. Усмехнулся, а потом и вовсе рассмеялся. Мало кто в Свете ответил бы отказом на его предложение, а для цыганки лорд Глинкерик недостаточно хорош! Генри всё ещё улыбался, когда увидел в зеркальном отражении то, что ему надо.


Утро

Он загнал коня и измучился сам, то направляя его к месту стоянки цыган, то разворачивая и давая шпоры. Рубина не будет рада его видеть, опять прогонит, как попрошайку. Так обращаться с наследным виконтом себе никто не позволял, но ждать от неё знания этикета ему и в голову не приходило. А ещё в сердце нравилось, что она будто не осознаёт разницу между ними, может, даже себя выше считает. Генри прогнал неуместную улыбку и снова направил коня к стоянке. Кто такая эта маленькая цыганка, чтобы указывать где ему находиться. Королева босоногих бродяг? А он английский пэр и с этим придётся считаться. Приняв надменный вид, не посрамивший бы даже дядю Эдварда, Генри спрыгнул с коня и кинул поводья мальчишке. Они снова быстро пришли к соглашению по уходу за животным, а за дополнительную монетку мальчишка даже подсказал где можно найти Рубину.
Было у Генри чувство, что гнетёт что-то людей в таборе, но своя рубашка ближе к телу.

- Рубина! - Окликнул он девушку и чуть не отшатнулся от её взгляда. В потухших глазах и искорки прежнего огня нет. Печаль в них такая, что все его беды Генри мелкими показались. - Скажи мне, что случилось с тобой, Рубина. Клянусь, я сделаю всё, чтобы наказать виновных.

Генри смотрит на Рубину внимательно. Понимает, что она неправду говорит, но не удивляется этому.

- Позволь я тебе представлюсь, лорд Генри Энтони Сэвидж, когда-нибудь, но я надеюсь не скоро, виконт Глинкерик, - Генри вежливо склонил голову. - Ты можешь называть меня просто "милорд" или... - это было скандально, но он был уверен, что ему понравится, - или Генри.

Он сделал шаг ближе, вынуждая Рубину поднять лицо, чтобы его видеть, и заглянул в её глаза.

- Эйш - это та старуха похожая на ведьму? Она догадала мне вчера. Сказала, что мы с тобой будем очень счастливы, Рубина, и ты подаришь мне двух сыновей, - он испытующе смотрел в глаза девушки.

Что скажет она, что лживо цыганское пророчество или опять убежит? А может разозлится? Пусть злится, только бы в глазах её снова огонь вспыхнул.

- Нет, трон не вижу, - не сдержавшись, улыбнулся Генри. - Слишком много голов передо мной, чтобы различить трон.

Генри. Он был прав, ему это нравилось. Глинкерик старался не улыбаться слишком радостно и напустить на себя надменный вид, но у него плохо получалось. Наконец, совладав с собой, он вскинул голову, словно задумавшись, а потом снова посмотрел на Рубину.

- А как вы, рома, зовёте своих мужей?

- Ни в коем случае, Рубина, - Генри развернулся, церемонно положил её руку на свою согнутую и повёл по поляне, как если бы гулял по Гайд-парку. - Я никогда не стал бы лгать тебе. - От её следующих слов он чуть не сбился с шага и только годы муштры, сказавшись, не дали опозориться. - Вардо - это?.. - Он указал на кибитку и вопросительно вскинул бровь. Получив утвердительный кивок, Генри кивнул в ответ и неопределённо повёл свободной рукой. - Нам нет нужды жить в этом, у меня есть дом и земля, с которой нас никто не прогонит и переезжать с места на место совсем не понадобится.

С улыбкой победителя (а чем тут крыть?), он обогнул одно из крайних вардо и вывел Рубину за пределы стоянки.

Генри рассмеялся:

- Тебе повезло, что эта швея разбирается в иерархии так же плохо, как и ты.

Он помолчал, обдумывая её "смотря как сказать" и мысленно согласился с этим. Если бы она произносила "Генри" с большей нежностью - было бы ещё лучше, чем сейчас. Хоть он и не жаловался.

Генри понял, что это опасная дорога, только когда ступил на неё, но сворачивать было поздно и он собирался стоять на своём до конца.

- А разве рома не живут под крышами вардо? А наши каменные надёжнее.

- Стабильность, тепло и уют. У нас есть дороги, - указывая рукой на одну из них, - мы ездим, ходим по ним и наслаждаемся скрипом колёс. - Весьма сомнительное удовольствие на взгляд Глинкерика не стоило упоминания, но если Рубине это нравится, колёса кареты можно и не смазывать. - Танцуем на балах и приёмах и слушаем свист ветра, когда выезжаем на прогулки или охоту.

- Да, её можно заменить любовью. - Возражает горячо, упрямо выдвигает подбородок и обводит глазами кибитки. - Нужна тебе будет свобода, если рядом нет человека любящего тебя? Такого, кто поставит твои нужды выше своих, будет заботится в болезни и здравии до самой старости. Свобода тут, Рубина, - он остановился, взял её за руку и прижал к своей груди. - Ты лишила меня её. Я не хотел возвращаться, думал, что смогу, но я как пойманный зверь, когда не вижу тебя. Хожу из угла в угол и ищу предлог вернуться. - Он качнул головой, ловя её взгляд. - Я не свободен без тебя.

- К тебе. - Он смотрит на неё молча, боится спугнуть. Её губы манят, завораживают, он гладит их взглядом, но целовать не решается - убежит. - Я приехал к тебе с предложением, - с трудом отведя взгляд от её губ, снова ищет возможность удержать рядом. - Я хорошо заплачу тебе, если ты станцуешь для меня так, как танцевала вчера в поместье.

- Семья - твои муж и дети, Рубина, - говорит Генри, хотя и понимает, что напрасно. Не объяснить ей, что ходить босиком по стране - себя позорить. Не бездомный он, не безродный, чтобы побираться и красть. - Ещё родители. Но когда они уйдут из жизни, никого у тебя не останется, если мужа нет. Потому что братья и сёстра уйдут ещё раньше, свои семьи создав. А ты останешься одна, если своей семьёй не обзавелась. Не к кому прижаться ночью, не для кого жить. Пустая будет твоя жизнь, бесполезная.

Не думал он, что понимание этого в себе носит - никогда не занимали эти мысли, не жгли, как сейчас. А оказывается помнит, что говорила бабушка, аккуратно промокая сложенным платком уголки глаз. Сохранились её слова в памяти, хоть и маленьким он совсем тогда был. Не вспоминал о них, пока не понял, что девушка эта заберёт с собой его мысли и покой, а сейчас сами пришли.

- Нет, - отшатывается, как на змею смотрит. Понимание простое и ясное холодом сковывает. Не чувствует она к нему ничего. Холодна не только бездна её глаз, но и сердце. Огонём она лишь в танце загорается и гаснет с последним аккордом, как закончившийся завод механизма. А заведи и снова огонёк-Рубина вспыхивает.
Зачем же Господь тебя такой красивой создал, а сердца не дал?
Не может найти ответ в чертах её чистых, сколько в лицо не смотрит. Целовать хочет, но не станет. Оттолкнёт. Неприятен он ей.
Понимание больно ранит. Генри переводит взгляд на лес за её спиной и молчит, пока силы в гордости не находит и слышит вопрос Рубины "Зачем ты пришёл?" Уйти нужно. Сохранить хоть то немногое, что от гордости ещё осталось. Но не может. Ищет возможность остаться, станцевать просит. Ещё раз в огонь её окунуться хочет. Запомнить.

Она смеётся над ним. Пусть. Она золото любит. И раз мгновения с ней купить можно - он заплатит. У гаджо денег хватит.

- Ни Варда, ни других родичей, - обрывает твёрдо. - Только ты. - Улыбается холодно, услышав о золоте. - Золотой дам и подарок, что для тебя принёс тоже.