Карта ролевой игры "Оборотни: Большая охота"

Они говорили, нужно жить. Рваться, метаться, стремиться. К чему? Ответа пока нет. Все инерция.
Нужно позвонить своему врачу, сказать, что со мной все в порядке, что согласно его предписаниям, я взяла машину в прокате, по указанному маршруту почти добралась до Вульф-плейс и… и что? Я не знаю, не имею ни малейшего представления, как выполнить то, что он требует. «Я хочу, чтобы ты начала жить, Майя. Понимаешь, меня?» Понимаю. Почему нет? Я же не имею проблем с развитием: слышу, соображаю, свободно изъясняюсь на двух языках. И я не сумасшедшая. Но не могу. Не могу жить, потому что уже умерла. Не физически, конечно же. А жаль.
Впереди виднеется селение и внутри просыпается неуверенность. Не знаю, зачем я здесь, приехала в эту людьми забытую глушь и занимаю на окраине один из неживых пустующих домов. Мне уже приходилось видеть подобное. Не в древних поглощенных джунглями городах исчезнувших цивилизаций. Ближе во всех смыслах этого слова. В Детройте целые улицы и районы безмолвной безжизненной пустоты. Это селение такое же мертвое.
В брошенном доме затхлый воздух пахнет сыростью. Снять признаки ее присутствия сложно. Камин работает, аромат хвойной древесины замаскирует их, но не вытравить из старых досок чердака и скрипучих половиц лестницы гниение. Его и из человека не изгнать, растет как рак и убивает.
Осмотревшись, через полупустую гостиную иду на кухню, чтобы заварить травяной чай. Мята и вербена успокаивают. Приятно греть руки теплом фарфоровой чашки, пока смотрю на лес за окном, расчерченным черными металлическими прутьями. Решетки на окнах первого этажа, наверное, для защиты. Глядя на них с улицы, я так думала, но взгляд изнутри всколыхнул воспоминания о том малоприятном месте, где провела несколько месяцев.
Прежде чем выйти из дома смотрю на себя в зеркало. Поправляю шарф, затягивая потуже узел, чтобы не развязался. Чтобы оставленный зверем уродливый шрам не привлек внимание. Чтобы не ловить взгляды и не отвечать на глупые вопросы. Не хочу вспоминать тот день. Хотя умом понимаю, что завязла в нем, как в болоте. Тогда закончилась моя жизнь.
Точка.
Точка…
Многоточие?…
Так появилась она, рысь.

В своих сахарно-карамельных фантазиях девочки грезят о принцах. Плюшевые медвежата, валентинки сердечками – ванильная наивность. Не обвиняю. Мое воображение рисовало такой же шаблон. Вот только реальность приготовила мне другой сценарий. На семнадцатилетие отправившись вместе с одноклассниками на концерт рок-группы, я должна была хорошо провести время и вернуться к полуночи. Но я не появилась дома ни в час, ни в два ночи. В мире хватает мерзости.
«Маленькая моя, у тебя глаза жертвы» - говорил он, оставляя на светлой коже запястий следы от захвата своих грубых пальцев.
«Ты, моя куколка, настоящая мечта педофила» - в ответ я, задыхаясь от боли и бессилия, визжала, царапалась, пыталась сбросить его с себя.
Думал ли он, оставляя на полу подвала окровавленное тело с разодранной шеей и раздробленной костью ключицы, что я выживу? Уверена, что в этом и заключался план - игра кошки с мышкой. А еще я искренне уверена в том, что эта жестокая забава не окончена. Он обязательно найдет меня, выследит, когда расслаблюсь. Если расслаблюсь и ухвачусь за жизнь.
Так уже было однажды. Тогда я сорвалась и попала в больницу, где мягкие, как подушечки кошачьих лап, стены.
Тогда мне было страшно. Это чувство сорняком пустило корни, разрослось, захватило. И теперь я боюсь. Очень. До дрожи в пальцах, до мурашек по спине, до навязчивого желания обернуться в толпе, обвести быстрым взглядом, чтобы удостовериться, что за мной никто не следит. Не люблю скопления людей, стараюсь избегать их. Давно известный факт, что множественность необъяснимым образом влияет на сознание индивидуумов, способна с легкостью превратить их в стадо. А оно не знает меры и не помнит правил.
Глубокий вдох. Другой. Третий. Их много, слишком много. И я их не знаю. Кусаю губы в нерешительности, ищу в себе силы. Толкаю дверь и иду из дома с решетками. Чтобы, как требует врач, рваться, стремиться и жить.
Слушаю каждый шелест, шепот, шум, каракал хорошо распознает звуки. Стараюсь ни с кем не встречаться взглядом, настороженно выхватывая мелочи. Оборотней становится все больше, отчего чувствую себя все более неуютно. Но кошка вполне спокойна, не ощущает угрозы.
Случайно цепляю кого-то плечом и вскидываю глаза, чтобы увидеть на кого налетела. Мужчина, кугуар, рядом с ним другой - волк. Напряжение висит в воздухе, электризуется, перетекает что-то отдаленно напоминающее гортанный рык. Кошачий? Волчий?
- Извините, - перевожу взгляд с кугуара на волка и обратно. Набросятся друг на друга и зацепит меня.

Рысь прижала бы уши и зашипела. Сгруппировалась бы, поджавшись перед прыжком, и, вылетев вверх и вперед на несколько метров, приземлилась бы на лапы вне завязавшегося конфликта. Но каракал, встрепенувшись было под кожей, расслабился, собрав воедино запахи, звуки и другие вибрации. Драки не будет, волк и кугуар разошлись.
Я рванула вперед. Хватит с меня этого места. «Вольф-плейс вполне безопасное для оборотней место» - звучал вдогонку голос врача. Наверное, для него, тигра, огромного хищника так и было. Но не для меня.
Приезжих становится все больше. Как на том рок концерте, где я угодила в лапы двуликого чудовища. Воспоминания рвут мысленные блоки, боль пульсацией сжимает виски, волной растекается на лоб и затылок, ноет. Лучше бы маньяк убил меня в ту ночь. Ну почему он не сделал этого? Почему?
Хочется обратиться в каракала и гибкой, быстрой кошкой бесшумно вбежать в лес. Загасить фазана или дикую индейку, забраться на дерево с добычей и просидеть так до рассвета. Или забраться с тушкой зайца в машину, чтобы после сытного ужина, драть когтями запачканную кровью травоядного обивку салона. Кошка легко находит развлечения и не привередлива. Она легко живет по звериному закону, практически не создавая проблем своим присутствием. Неважно внутри или снаружи.
Я люблю свою животную сущность. Первое обращение казалось адом, только мазохисту может нравиться ощущение того, как лопается кожа и рвутся мышцы, как трещат и ломаются кости. Оно закономерно вызвало десятки страхов и вопросов, заставив меня уйти из дома. Родители отказались от дочери, ставшей не такой как все. Они боялись. Зверь может наброситься. «Так будет лучше для нас всех» - отрезал отец прежде, чем закрыл за мной дверь.
Обращаясь им назло без всяких лунных циклов, я давала волю каракалу. Я существовала благодаря ее ощущениям, с силой электрического тока бьющим через край. Я полюбила ее свободу. Полюбила и боль превращения. Мазохистка.
Я посчитала, что живу.

Стою в стороне, смотрю на пламя разгорающегося костра, трансфигурацию людей в хищников. Ни разу не прыгала так, чувствуя под брюхом жар огня, не резвилась в компании себе подобных. Ощущаю укол зависти близкий к ревности. Отворачиваюсь. Слышу утробное рычание движка машины. Еще оборотни, двое. Выходят из автомобиля. Один юркий, шустрый, вертлявый – словом хорек. Второй из иной братии, падальщик гиена. Вскидывает голову, зырнув на меня как на еду своими нечеловечьими, полными ненависти глазами, и скалится, как на кусок протухшего мяса. Разве что слюной не капает.
По спине скользит ледяная змейка страха. Паника. Я знаю, их послали за мной. Чудовище отправило по моему следу подручных, а само явится позже. Так уже было. Я уже бежала через мертвые трущобы Детройта от преследователей. Отступаю на несколько шагов назад. Хотя темнота слабый помощник. Достаю из кармана мобильный, звоню своему врачу.
- Я хочу уехать! – звучит в трубку мой голос после гудка автоответчика.
Тигр не подойдет к телефону, сколько ни истери. Правила установлены четко и ясно. «Я дам тебе успокоительное, оно отодвинет трансформацию на несколько часов» - сказал врач, на что я молча мотнула головой в знак согласия, зная, что выброшу таблетки в первую попавшуюся на пути урну. «Ты пьешь антидепрессанты?» - он задал вопрос, а я снова кивнула, тот пузырек уже давно был среди мусора. Я не сумасшедшая, чтобы травить себя пилюлями, которые он зовет витаминами от плохого настроения.
С размаху бросаю телефон куда-то в траву. Закатываю левый рукав теплого вязаного свитера, обнажая запястье и специфического вида шрамы поперек кровеносных сосудов. Касаюсь их пальцами. Я сделала это сама. Столкнувшись с изнасиловавшим и обратившим монстром в приступе отчаянья полоснула себя осколком стекла, порезала вены. Хотела умереть. Была слабой. Но больше это не повторится.
У меня токая, изящная девичья рука: худая, маленькая ладонь, длинные пальцы, короткие обкусанные ногти. Сконцентрировавшись, чувствую силу в поднятой вверх перед собой руке и вижу, как вытягиваясь, заостряются когти, закручиваясь в кошачий полумесяц.
Оставить все позади, кинуть одежду в траву, отринуть этот мир.
Я иду в сторону леса.

Лес пахнет свежестью, сочетая запах хвои с ароматами трав и душистой смолы, которая придает сладости. Он, не строя путанных каменных лабиринтов из застывшего бетона, арматуры и стекла, манит свободой и, невзирая на время суток, бурлит жизнью. Бесконечной спиралью та закручивается, скачет по ступеням эволюции от вида к виду. Как часть системы ведет рысь в соответствии с заложенными в ней инстинктами.
Я люблю эту легкость, в которой хочется раствориться, избавиться от всех оков и цепей, нестись через овраги и заросли. Видеть то, чего не улавливает зрение обычного человека; слышать то, что недоступно ушам простых людей; ощущать окружающий мир по-иному. Стремлюсь забыть о том, что где-то внутри под мехом и шерстью сдерживаемый сущностью рыси теплится человеческий разум, искореженный эмоциональными перегрузками. Боль душевных ран притупляется, когда я отдаюсь ей, грациозной хищной кошке. И это восхитительно, кружит разум похлеще пущенного в кровь наркотика.
Ее стихия воля, в которую хочется ворваться навсегда, чтобы больше не принимать облик человека. Но нельзя. Оборотень должен принимать обе свои ипостаси, как две части единого целого, как инь и янь. Что может быть проще и одновременно сложнее гармонии внутри себя? Хороший вопрос. Один из многих, что я себе задаю каждый день.
Каракал не спринтер. Вместо больших расстояний на скорости разминка длиной в три сотни метров. Она несется напрямую через заросли, грациозно выпрыгивая вперед через ручей и поваленное дерево. Еще один скачек. Кошка пружинит мягко на сильных лапах, приземляясь посреди открытого пространства. Барс, лис и еще челочек, девушка.
Миндалевидные глаза цвета охры сужаются, когда каракал направляется к лису в черной шубе. Осторожно касается его носа своим, чтобы почувствовать запах, а после лижет шершавым языком. Просто забавляясь. Такое у кошки настроение.
- Убегай, лис, поиграем, - предлагаю ему. Рысь скалится.

Степная рысь любит себя переоценивать. Как домашний кот, который видит в зеркале златогривого льва. Спорить бесполезно с тем фактом, что снежный барс крупнее, хищник другой весовой категории. Силы больше. И клыки, наверняка, острее. Зато каракал проворнее.
Каракал нетерпеливо перебирает передними лапами. Она по-прежнему не чувствует угрозы в ирбисе, закрывшем собой лиса. Степной рыси хочется порезвиться, размяться перед едой. И перед охотой.
- Ты тоже хочешь поиграть? – спрашиваю у хищницы. – А сможешь догнать, барс?

Хорек появляется ниоткуда. Шустрый, маленький. Слишком маленький, чтобы сойти за достойный ужин для каракала.
Я вегетарианка. Точнее была ей до обращения. А рысь любит охоту, пиршества со вкусом крови. Еще свежей и теплой, как парное молоко. И мясо она тоже предпочитает в свежем виде. Дикая кошка в этом своем пристрастии не одинока. Все хищники такие. Раз попробуешь деликатес и больше не сможешь себе отказать в этом удовольствии.
Задаюсь закономерным вопросом, к кому отнести хорька. Хищник или мелкий грызун? Не доводилось прежде видеть их так близко, не говоря уже о том, чтобы заводить беседу. Интроверты не любят говорить и исключительно в случае крайней необходимости покидают свое убежище. Для них дом-крепость.

Лис зовет на помощь, стремится избавиться от наездника, крепко схватившего его за уши, интенсивно мотая головой. Но хорек не поддается.
- Может у него бешенство? У хорьков бывает же бешенство? – обращаюсь к барсу, молодой девушке-лисе.
Подходить нет желания. Пусть сам решает свои проблемы. По неотвратимому закону природы в дикой среде обитания выживает сильнейший.
Лис несется на меня не разбирая дороги. Каракал отскакивает в сторону, но ненормальный черношерстый резко меняет траекторию, идет на таран и сбивает с лап. С глухим рыком кошка падает на настил из сухих иголок и вскакивает, в резком выпаде клацает зубами, едва достав до пушистого черного хвоста продолжающего хаотический забег испуганной ездовой лисицы.

Снежный барс не остается равнодушной к проблеме лиса. Зовет меня за собой на поиски.
Нет, такие игры мне не интересны. Кошки гуляют сами по себе. Кто я, чтобы нарушать порядок?
Демонстративно плюхнувшись за еловые иголки, каракал принимается вылизывать лапу, умываясь.
Беззаботное вытесняет сосредоточенность, когда я ощущаю его. Чуткий слух распознает малейшие шумы в радиусе многих метров вокруг. Даже такие незначительные, как свист воздуха при дыхании другого хищника. Каракал ведет ушами, прислушивается, примеряется. И тоже дышит. Глубоко, чтобы набрать полные легкие хвойно-смолистого терпкого дурмана и запаха опасного противника.
Разум против безумства. Легко скажу, что опаснее. Любой разум представляет собой пошаговую стратегическую модель. Сумасшествие же не строит планов на ходы вперед, оно живет сиюминутными порывами, которые не имеют под собой логики и привитой социумом основы. Безумие как гравитация – нужно только подтолкнуть.
Он за спиной под покровом ночи. В высокой траве, которую колышет ветер. Ждет. Выжидает. Сверлит взглядом короткий, песочного цвета мех. Гиена падальщик и чувствует гниль. Там, внутри каракала мертвое существо, которое пыталось покончить жизнь самоубийством.
Дыбятся волосы на холке каракала. Я слишком хорошо помню боль, метания, агонию. Они свинцом отпечатались в голове, остались уродливой отметиной на шее, шрамами на запястьях. Страх зашкаливает. Он заполняет собой, проникает в каждую клеточку тела. Заставляет шерсть подняться дыбом. Бежать. Так быстро, как смогу, в самую гущу леса.
Каракал срывается с места.

Этот порыв был на все сто процентов моим. Я на психологическом уровне хочу избежать стычки с более сильным противником, чтобы уберечь себя и каракала от тех ощущений, которые уже переживала. Которые разрывали в клочья мой разум, доводили до безумия.
Степная рысь подчиняется, но не желает принимать факт бегства. Она как гордая львица готова сойтись в неравном бою и сражаться. За каждое свое полнолуние, за каждый вдох. В ней больше смелости и храбрости, чем в девочке, которая однажды уже предпочла смерть жизни.
Я предала. И себя, и ее.
Дороги не разбираю и хаотично соображаю, как избавиться от преследования. Наверх, на дерево по толстому стволу, чтобы скрыться в густой зелени. И ждать, пытаясь унять трепыхающееся сердце. Но стоит этой мысли оформиться, как гиена настигает, прижимает к земле и клацает челюстью, прокусывая кожу и оставляя рану.
Я знаю это. Знаю из собственной охоты, что кровь жертвы сладка как амброзия. Она как доза героина. Вызывает привыкание. Хочется еще и еще, тянет, ломает.
Теперь не отступит. Не позволит уйти. Потому что хочет. Хочет больше теплой приторной сладости на языке. Хочет алых ручейков на траве. Хочешь же, мясник, палач и падальщик?
Рысь резко тормозит. Бег не имеет смысла. Я устала убегать, озираться по сторонам в поисках слежки и ждать приговора. Устала существовать над бездной.
Хищная кошка сжимается в тугой комок, лапы под себя подбирает, прижимает уши и шипит. Скалится, когда гиена приближается к ней. А потом внутри что-то щелкает, переключается. Каракал выпускает когти и отбивается, разрезая воздух резким ударом по морде.
- Убирайся! – рычу, сверкая клыками.
Для противника это неожиданность. Но все же он успевает вывернуться, что снижает силу выпада. Не дожидаясь ответа, прыгаю на него, чтобы укусить.
Степная смертница хочет воевать со своим страхом.

Красные капли сочатся из ран и стекают в траву.
Каракал беснуется, утробно рычит, наблюдая за превращением гиены. Гены зверя уступают место человеческому, слабым проявлениям черт, присущих всем людям. Сила луны, достигнув своего пика, идет на убыль, позволяя ему эту неполную трансформацию.
Жонглировать сущностями нелегко, тяжело дается баланс сил для поддержания переходной формы. Нужна гармония внутри, чтобы полностью слиться в один двуполярный разум. Это концентрация через боль, которая раздражает абсолютно все нервные окончания в теле. Каждый шаг – боль. Каждый вдох – боль. Сама жизнь – боль.
Тогда, когда семнадцатилетняя жертва визжала от страха под насильником.
Когда из разодранного горла текла кровь, образуя лужицу на бетонном полу подвала.
Когда я впервые обращалась в рысь, под луной с хрустом ломая кости.
Когда разрезала стеклом нежную кожу запястий, что ручейками заливала кафель, и ждала конца.
Все боль. И она прошла, зарубцевалась. Я выжила, чтобы жить.
Оборотень, сверкая безумным взглядом, несется на меня. Нападает не как утративший контроль над собой и поддавшийся в ночь полной луны инстинктам хищника, а как сумасшедший, съехавший с катушек человек. Бешеный человек, больной.
- Хочешь сделать мне больно? – вырывается с рыком. – Да что ты знаешь о боли?
Внутри разгорается пламя и растекается по венам, по всем ниткам нервной системы. Кошка отступает, но не уходит. Она все еще здесь под кожей, в блестящих охрой глазах, в заостренных серповидных когтях. Ее сила и ловкость в каждой полуизмененной клетке тела.
Отскакиваю резко в сторону, избегая тарана несущегося на меня оборотня, следов выбрасываю руку в бок и назад. Ногти впиваются в его кожу, пропарываю и царапают предплечье. Борозды вспыхивают алым. Облизываю его кровь. Нет, не вкусная, почему-то отдает металлом и горчит, не нравится.
- Поищи себе другую добычу, падальщик, я тебе не по зубам.

Я задыхаюсь. Тону в собственных ощущениях, как в зыбучих песках, что утягивают вниз. Песчинки застревают в горле, сдавливая, не давая вырваться истошному крику.
Вселенная циклична, формирует кольца событий, которые, пройдя круг, возвращаются в исходную точку. Полный оборот и повтор.
Я снова в прошлом, в тех событиях, которые отчаянно пыталась забыть, горстями принимая прописанные врачом таблетки и встречаясь с психологом на сеансах индивидуальной терапии. Все попытки тщетны, былое обрушивается весом бетонных блоков, давит, душит.
Гиена все знает. От того и заливается скрипучим смехом, прожигает насквозь бешеным взглядом, угрожает, обещая мучения.
Пугаешь? Хочешь, чтобы снова умоляла и плакала? Чтобы давилась слезами и криками? Хочешь слышать срывающийся на истерику голос и смотреть в глаза жертвы? Чтобы я попросила убить меня, после всего, что сделаешь? Этого же ты хочешь, чудовище? В этом же заключается смысл твоего вопроса?
Не пытаюсь вырваться, не делаю лишенных смысла хаотических телодвижений, которые сжигают оставшиеся после смены облика силы. Не тратя их впустую, бросаю все внутренние ресурсы на сосредоточенность. На желание дать отпор, доказать, что не жертва, не добыча. Доказать в первую очередь себе самой.
- Хочешь знать, чего я хочу? – рычу, глядя в глаза оборотню. – Я хочу, чтобы ты сдох. Хочу разорвать тебе глотку. Хочу впиться тебе в горло когтями и зубами.
Пытаюсь удержать его руки дальше от своего лица. Обращение забрало много сил. Высосало их из человеческих тел. И теперь организму нужно восполнить эту пустоту.
Все еще находясь где-то между человеком и каракалом, скалюсь, обнажаю острые клыки.
- Хочу сожрать тебя.
Не сломаюсь. Слышишь? Я не сломаюсь!
Я сомкну челюсть на твоей уже человеческой шее. Забрызгаю все вокруг кровью. Но я выживу.

Адреналин в крови пьянит. Разгоняет движение алых потоков. Сердце бешено стучит от напряжения. В голове на удивление пусто, будто вакуум. Только слова оборотня, брошенные им напоследок перед уходом.
Вскакиваю с мокрой от росы и крови травы. Тело до гусиной кожи облизывает холодный ночной воздух. После обращения преследуют смешанные чувства легкой дезориентации. Иду на искусственные огоньки, вспыхивающие лишь в особые ночи, когда в Вульф-плейс съезжаются нелюди. Как ведьмы на шабаш.
Искать по лесу вещи бессмысленно. Прочесывать траву в поисках телефона и широких металлических браслетов, которые надевались поверх шрамов, не хочу. Смотрю на порезы на запястьях. Я такая, какая есть. Жизнь – чистовик, из которого ничего не вычеркнешь. Часть листов уже заполнена, но впереди еще много страниц.
Оставленные стычкой раны саднит. Нужно их обработать. В доме бойлер, теплая вода, смывающая кровь и грязь, и зеркало, глядя в которое, изучаю свое отражение. Словно раньше не видела, потому что чувствую себя другой. Что-то пока еще непривычное появилось в глазах.
С рассветом селение начинает пустеть. Вновь приняв человеческое обличье, оборотни стремятся вернуться к каждодневной суете в мире людей.