Сезон чудес

Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело.

Когда-то Генри Говард, маркиз Хертфорд, верил в то, что у Рождества в Норфолк-хаусе есть свой неповторимый дух. Опустевший Лондон, рождественские базары, подрагивающий от порывов ветра о стекла фонарей огонь свечей. Рождественская месса в аббатстве, дорога к дому под руку с матушкой, праздничный ужин. Даже младший на этот вечер оставлял свои дела по доведению всех маменек столицы до белого каления. Когда-то так и было.

Семь лет назад в канун Рождества
Карлтон Тауэрз, Йоркшир.
Флигель загорелся, как спичка. Пожар, раздуваемый порывами ветра, алчно слизывал со стен вандейковских красавиц в атласных платьях, обивку стен, оплавлял серебро подсвечников. Огонь был безжалостен, тих и неумолим. Он подбирался к той, кто был его сердцем, усыпив ее тяжелым дымом горевшего дома.

Маркиз Хертфорд закрывает глаза, чтобы мгновением позже вновь смотреть на то, как за окном пустоши сменяются предместьями Лондона, так же спокойно и равнодушно.

Карета сворачивает с Пикадилли на улицу Карла Второго.
- Норфолк-хаус, милорд.
Дворецкий распахивает дверцу. Спуститься без откидных ступеней должно быть привычно легко, но нога маркиза подгибается и, только сжав зубы и крепко ухватившись рукой за корпус кареты, Хертфорд сохраняет равновесие. Предупреждающий взгляд в сторону Альфреда, тот отступает, приветствует. Первый шаг выходит неровным, но уже мгновение спустя движения маркиза Хертфорда такие же плавные и уверенные, как и всегда.
- Милорд, ваш брат отбыл на Гросвенор стрит, к его светлости лорду Квинсберри, - Альфред, по устоявшейся традиции, сообщает каждому из братьев, где другой.
- Прежде я хотел бы увидеться с матушкой, если не потревожу ее в этот час.
- Ее светлость в Музыкальной гостиной.
_________________

Каждый раз при встрече мы тренируем силу воли. Насколько хватит, чтобы не рассмеяться и блюсти свято правила хорошего тона. Кузен намеренно тянет время, играя в нашу игру. В попытке сдержать улыбку подношу чашку к губам, понимаю, что еще один глоток и чай польется из ушей. Звон фарфора и еще один инжир.

- Тогда стоит приносить соболезнования? Его светлость еще не поднялся с постели и предполагаю, что это произойдет нескоро, - вспоминаю, а не захватила ли я с собой кусочек бумаги и карандаш. - Мое утро вполне приятно, благодарю. Надеюсь, дождь не испортит планов на день и Ваше без того пасмурное настроение, дорогой кузен.
Из холла слышится высокий смех и цокот женских каблуков. Рассказывать о том, что идет непрерывный отбор на роль моей покойной маменьки, папенька перестал в тот момент, когда десятилетней я забежала к нему в комнаты, чтобы пожелать "доброго утра".

- Боюсь, милорд, Ваши надежды оправдаются, - киваю кузену и смотрю как резво, недостойно джентльмена, лорд Блейк покидает столовую.
Поднимаюсь из-за стола и нахожу бумагу и карандаш, выглядывающими из-под соседней тарелки. Забираю их и направляюсь в холл.
Присев на изящный диванчик у стойки с зонтами, интересуюсь у хихикающих дам:
- Не будете ли вы так любезны, сообщить мне ваши имена, иначе выйдете через парадный, а не как обычно через черный.
И, расправив на коленке бумагу, приготовилась записывать.

Начало осени. 1780 год.



В последний раз Кристабель прошлась по галереям оранжереи, прощаясь со своими любимицами орхидеями, подняла апельсин с подстриженной травы под деревцем, прикоснулась к цветам... Флердоранж... Цветы невесты...
Сорвав один, уткнулась в него носом, вдыхая ни с чем несравнимый запах и вышла в сад к старым качелям.
-Хоуп, Мелоди, Сесилия! Идите в дом, пора одеваться.
Два последних года девочки Бентинков, соблюдая траур по рано ушедшей из жизни матери, жили в Бентинк- хаусе, в старинном графском родовом имении с бабушкой - вдовствуюшей графиней, няней, слугами. Наверное Грэнни теперь снова просто графиня.- отрешённо подумала Кристабель.
Когда мама была жива они все вместе жили в Бате и были счастливы. В хорошие периоды, когда старшая дочь подросла, они посещали Ассамблею и домашние балы. Но приёмы и балы очень редко, потому как графиня после последних родов была слаба и слишком часто болела. Ей тяжело далось рождение малышки Мелоди и, потеряв надежду подарить мужу наследника, она впала в отчаяние. Ни лучшие врачи, ни любовь и забота мужа и дочерей, ни письма и визиты старшего брата, графа Каррингтона, не спасли бедную женщину от депресси и два года назад она оставила этот мир и любящую семью...
В одночасье для четырёх девочек всё изменилось... Не стало мамы... Пятилетняя малышка Мелоди поначалу ничего не понимала, и всё искала маму по комнатам и залам... Умница и книжный червячок Хоуп, в свои девять лет, замкнулась и стала очень молчаливой, к тому же у неё испортилось зрение и теперь девочка носила большие очки... Пятнадцатилетняя немного легкомысленная Сесилия быстрее всех пережила потерю, "заменив" маму на любимую бабушку.
Отец весь ушёл в себя после потери жены, а потом вообще уехал из Бентинк-хауса и уже 1,5 года живёт в Лондоне, окунувшись с головой в политику и мало что замечая вокруг. Он очень редко навещает дочерей в имении, приезжая только по делам, забывая об их днях рождения.
Два года назад гувернантка уволилась, а он и не знает, что Крис сама теперь занимается с младшими. У неё была хорошая гувернантка и мама учила их с Сесилией всему, что должна знать леди и при этом не быть скучной. Она любит музыку, цветы, природу, обожает читать и больше всего статьи и книги дяди Валериана. Его Записки о путешествиях и нравах иных народов, знает почти что наизусть. Часто пишет леди Каррингтон и графу, с удовольствием получая от них весточки из разных концов земли. Каррингтоны -путешественники. Сейчас эти письма бережно уложены в шкатулку и готовы к поездке в Лондон, в дом их старшей дочери.
Вздохнув, Кристабель пошла за сёстрами в дом, кареты поданы и скоро они все вместе поселятся в доме герцогини Манчестерской, своей самой близкой кузины. Герцогиня решительно настроена вывести старших сестёр в свет. А младшим показать столицу. Грэнни отбыла на воды в Бат, а подопечные герцогини весьма успешно покоряют Свет, особенно Сесилия, признанная самой красивой дебютанткой Сезона.

- Если я циничен, то что на тебя-то нашло? Ты последнее время стал слишком мягок и сентиментален, мой друг. И тебе следует помнить, что я всегда говорю только то, что думаю, и всегда отвечаю за свои слова. - Грегори поставил на стол бокал и смахнув воображаемую пылинку с идеально отутюженного рукава усмехнулся, глядя на возмущённого Рейвенсберга. - А давай на пари! Развлечёмся до конца Сезона. Леди по твоему выбору. Примешь ставку, Рейвенсберг? На твоего Ромула.

- Соберись, Марго. – похлопала себя по щекам. Раньше всегда помогало, но в этот раз – нет. Меня буквально трясло. Никогда прежде мне не приходилось играть эту роль за пределами Шотландии, да и я старалась не выходить в свет даже там. Тихо мирно выполняла свои обязанности. Но теперь… в самом Лондоне… Где собралась вся знать…Меня точно раскроют и тогда наступит крах остаткам моей семьи, титулу и мне. Стоя перед внушительной дубовой дверью меня трясло, как никогда прежде. Я мысленно вернулась в свое прошлое, когда впервые надела мужское платье.
Это случилось ровно через год после исчезновения Гаррета. Уже месяц в наше поместье приезжали все, кому задолжали мой покойный отец и исчезнувший брат. Мать впала в беспросветное уныние и вообще отказывалась выходить из своих покоев, а я просто не знала, что делать. Юную особу не учили управлять поместьем и наживать капитал для семьи. К тому же, узнав, о том, что молодой Граф Эррол исчез, в дом стал наведываться один из дальних родственников, пригрозив, что в скором заберет и поместье и титул себе. И что в этом случае нужно было делать мне с больной матерью на руках?
Мне пришлось притвориться собственным братом, благо, что близнецы. Ни родственник, ни кредиторы не заподозрили в миловидном графе Эрроле его сестру-близнеца. И с тех пор я, дочь графа, переодеваюсь в мужское платье и везде представляюсь именем брата. Люди всегда поражались миловидному и хрупкому внешнему виду графа, но Гаррет всегда был таким, и все сходило с рук. Только все это было там, в Шотландии, далеко от Эдинбурга. Но что будет в Лондоне. Я бы и не приехала, но старый друг матери герцог Квинсберри, узнав о плачевном состоянии поместья и болезни матери, решил оказать протекцию юному графу. Я трижды отказывал в письмах герцогу от поездки в Лондон. Тогда в последнем письме, герцог категорично заявил, что если я не приеду, он приедет и увезет меня силком. И вот теперь я стою перед дверью герцога и просто не знаю, что будет дальше. Господи, помоги мне, сохранить мою тайну.
Вздохнуть и выдохнуть. Дрожь в руках не проходила, но войти нужно было, я уже приехала. Чуть позади с вещами стоял бывший камердинер брата, а теперь и мой личный. Только он знал о моей тайне и был сообщником моих махинаций.
На мой стук дверь тут же открыл дворецкий:
- Добрый день, милорд.
- Добрый день. Вы не могли бы передать его светлости герцогу Квинсберри, что приехал граф Эррол?
- Прошу, подождите. – дворецкий откланялся и ушел куда-то.
Я уже хотела выдохнуть, но тут заметила молодую девушку, примерно моего возраста. «Феба!» - чуть не сорвалось с моего языка. Я ее знала. Все детство проводили вместе. Она ничуть не изменилась. И тут на меня накатил страх. А если она узнает меня? Я же ее узнала, даже спустя 8 лет.
_________________

Патронесса Олмакса, леди Джерси, стояла в центре просторной и светлой бальной залы, присматривая за ходом подготовки к очередному балу. Близилось окончание Сезона, и немало незамужних мисс вышли из стен престижного клуба с приятным ожиданием брачного предложения. Совет дам-патронесс гордился своим клубом, как местом, куда допускались лишь избранные – неподходящим кандидатурам вход в клуб был заказан, и где объединялись знатные семейства. Классический порядок заключения подобных союзов олицетворял консерватизм, присущий Англии.
Дама-патронесса – всегда в центре внимания. Одного её укоризненного взгляда достаточно, чтобы всем стало понятно – эта леди или этот джентльмен не следует моде, нарушил правила хорошего тона или же не отличался изяществом манер. К совету прислушивается вся лондонская знать. Их мнения являются вердиктами. Суждения – приговорами. Их слово – закон, и оспорить его не может никто. К вящей радости леди Джерси, пока критичных случаев нарушения незыблемых правил клуба не наблюдалось.
Степенно подошёл дворецкий, чтобы доложить, что мистер Гастингс, известный банкир, спрашивает о встрече. Опять будет изводить её просьбами о членстве. Вульгарный мужлан. Патронесса поджала губы и отослала дворецкого без слов небрежным жестом руки. Он знал, что следует делать в таких случаях. Запросы нуворишей не рассматривались. Пусть их дети выстроят сами себе клуб и проводят там ужины и балы. В стенах Олмакса не будет этих простолюдинов.
Леди Джерси чуть поморщилась от надвигающейся мигрени. Звук настраиваемых инструментов лишь усугубил её состояние. А затянутый наглухо корсет грозил обмороком. Патронесса проследовала в сторону закусочных столов, где были расставлены сухие бисквиты и тонкие кусочки чёрного хлеба, намазанные маслом. Втайне леди Джерси позавидовала возможному меню буржуазного клуба и со вздохом укусила кусочек хлеба. Но всё же аристократический тон – превыше всего. И пусть чай не самого высшего качества, а лимонад изрядно разбавлен водой. Главное – бросить вызов аристократической элиты вычурной роскоши буржуазии.
Немного утолив голод, патронесса перебрала в уме последние сплетни. Ей не терпелось поделиться ими с леди Уилкинс и леди Брайтон. Вскоре двери клуба откроются, и вереница прелестных и не очень мисс заполнят бальную залу. Их потенциальные женихи – вот бы их было больше, чем в прошлый раз – будут обмениваться новостями, мнениями о политике и обществе, а потом приглашать леди на танец. И все будут стараться произвести друг на друга самое лучшее впечатление. Леди Джерси подумала, что не отказалась бы, если бы супруг предложил ей тур контрданса. Она ещё помнила их первый танец на своём первом балу. Тогда она была юной и неискушённой, а теперь сама решает судьбы юных созданий. Ей полагается назначить партнёра для первого бала дебютантки. А это важная миссия. Список танцующих можно было назвать скрижалями судьбы.
Сейчас патронесса встала у входа, вооружившись часами. Никому не позволено опаздывать. И лучше гостям прийти заранее, чтобы леди оценила их внешний вид. Если кто-то появится в виде, противоречащем заведённому порядку, на бал его не пустят.

- Пари? Твоя самоуверенность, Кавендиш, может сравниться только с твоим цинизмом. Но я принимаю твоё пари, ибо я совершенно уверен в том, что ты проиграешь, и я даже не буду утруждать себя повторением того, что уже сказал раньше. – В Алистере взыграл азарт. Выиграть пари и доказать свою правоту? Что может быть лучше? К тому же леди будет выбирать он. - По рукам! Мой жеребец против .. – Алистер задумался, что являлось бы для друга самой настоящей катастрофой, и хитро прищурился. – Посещения каждого бала следующего Сезона! Без исключения! Только успеешь ли ты попытаться? Сезон-то уже на исходе.

Несмотря на отличные рессоры и безмерно дорогое убранство, экипаж, мчавшийся на предельной скорости, превращал поездку в сущую пытку. Хотя Онория и сомневалась, что у маркиза хватит смелости заявить о том, что его побег предшествовал её отъезду в Лондон, Онория не собиралась давать ни малейшего повода даже задуматься, скажи Ричард такую глупость.

Кучер остановил карету на постоялом дворе, чтобы сменить лошадей и дать леди несколько минут освежиться. Остановка длилась не более получаса, Онория предпочла бы обойтись и без неё, но вдовствующая герцогиня была слишком измучена. Лакей помог бабушке устроится на сидениях, а Онория ещё на минуту задержалась во дворе. Снег, все такой же пушистый,сияющий и белый, как и вчера, сегодня не казался сказочным, скорее вызывал досаду, задерживая их в дороге. Служанка наполнила грелки кипятком и принесла разогретое вино, чтобы леди не мерзли в дороге. Девица получила щедрое вознаграждение за свою расторопность, а так же несколько дополнительных монет за молчание по приказу Онории. Разумеется, она ни капельки не сомневалась, что девчонка разнесет весть о том, что дочь герцога сбежала уже к вечеру. Значит, не далее как завтра, слухи прибудут и в Лондон.

Как бы Онория не была измучена поездкой, но сон не шёл. Столько всего надо обдумать и решить до её прибытия в Лондон. Необходимость в приглашениях отпадала, так как сомнения в наличии таковых у Эдварда не могло быть. Её гардероб тоже был сшит по последней моде... Вот только все зеленые платья Онория, в порыве расточительности, приказала раздать служанкам.

Наконец пейзаж за окошком кареты сменился на лондонские виды. Скоро экипаж доберется до Эксетер-хауса, и уже к вечеру леди Онории предстоит блистать на балу. Оставалось решить стоит ли брать вдовствующую герцогиню с собой сегодня или же разумнее будет появление бабушки завтра. Словно строптивую дочь простили, но отец все ещё зол...

16 Беркли-стрит, Мэйфэр, Лондон

Бывают утра добрые и недобрые. Как правило, их можно отличить довольно просто – открыв глаза и посмотрев на маячащего у кровати камердинера, точнее, на кончик его носа.
Если он чуть опущен – все превосходно. А если задран…
- Роджерс, - сонный голос Уилла ничем не напоминал соловьиных трелей. – В чем дело?
Кончик носа взметнулся выше. Холодные серые глаза укоризненно смотрели на хозяина.
Уилл зажмурился, досчитал до трех и снова посмотрел на недовольное лицо:
- Ну?
- Ваш новый редингот, милорд, - на редкость выразительный баритон Роджерса на сей раз словно высушили и накрахмалили. – Он испорчен.
Виконт со стоном уронил голову на подушку. Это наказание. Все это – наказание: и спешное возвращение в Англию весной из-за внезапной смерти негодяя деда, и скоропалительное введение в права наследства, и летние события, чуть не отправившие его самого на тот свет раньше срока, и вынужденный приезд сюда, в лондонский особняк в канун Рождества.
Он с удовольствием бы остался в поместье, валялся бы днями на диване и курил кальян, как заправский паша, или скакал по широким полям и лесам, вдыхая свежий морозный воздух, или даже любезничал с перезрелыми дочками соседа Хэвишема – глупенькими, хлопающими глазками и лепечущими «О, лорд Эпшоу!» девицами. Не то чтобы его тянуло к ним на самом деле, после долгих месяцев и лет, проведенных в грязи, крови и усталой безнадежности заокеанской колонии, восставшей против своего короля. Нет… Просто…
С ними можно было ни о чем не думать. Отдыхать душой. Предаваться блаженному ничегонеделанию.
Роджерс такой возможности не давал.
- Милорд? – вздернутая бровь указывала на то, что закаленный слуга теряет терпение. – Мне распорядиться, чтобы эту дерзкую Эбби Миллз, прожегшую дырку в бесподобном шедевре месье Шарля, наказали по всей строгости?
Уилл глубже нырнул в подушку и застонал. Роджерс, не разобрав, придвинулся ближе.
- Нет. Ради всего святого, кофе. Покрепче, прошу тебя.
Камердинер возмущенно выпрямился и закаменел:
- Уже, сэр. Он готов и ждет вас, как и горячая вода для бритья, и свежая газета. Разумеется, я ее выгладил.
Можно спорить с судьбой. Со смертью. Даже с мерзавцем дедом, который и после апоплексического удара, оказавшегося фатальным, преследовал его во сне.
Но с пожилым камердинером, знающим тебя с пеленок, и мастерившим когда-то воздушных змеев и удочки, спорить невозможно.
Пришлось отлепиться от нежного подушечного бока и выползти на негостеприимный утренний свет.

Приведя себя в порядок, Уилл сел пить кофе. Газету он небрежно отодвинул в сторону – пожалуй, этот выпуск можно будет просмотреть позднее, в клубе. Там же и узнать те новости, о которых не пишут ушлые борзописцы.
А что за?..
Он прищурился и резким движением вытянул за уголок маленькую, желтоватую, сложенную уголком бумажку. Развернул и тут же судорожно сжал, скомкал. Хорошо, что Роджерс в этот момент отвлекся, иначе не миновать вопросов. Самая неприятная часть отношений слуг и хозяев – то, что по истечении многих лет первые начинают чувствовать ответственность за последних.
Уилл коротко отдал распоряжения и отпустил слугу. Потом попытался максимально расслабиться, глубоко вдохнул-выдохнул три раза и перечитал две фразы, написанные крупным неряшливым почерком: «Стерлинг бежал. Ваши действия?»
Будь все проклято.
Он устало откинулся на спинку широченного кресла, скрипнувшую под напором худого, мускулистого тела, и машинально провел пальцами правой руки по подбородку.
Да, вот он, внизу слева. Шрам. Тонкий, почти невидимый. Идет по нижней челюсти и опускается на горло.
Лето. Ночь. Комната освещена слабо, свечи наполовину сгорели. Мужчины, собравшиеся за столом, негромкий разговор. «Им слишком много позволили. Лорд Гордон не тот человек, который стерпит такое бесчестье. Король сделал ошибку. Это нужно прекратить, господа…» Уилл ловит обращенную к нему улыбку: Майкл Стерлинг, сосед и друг детства. Это он затащил Уилла сюда, почти против его воли.
…Рев толпы. Грохот. Все так знакомо. Смерть, крики, боль. «Повесить проклятых католиков!» Майкл в упоении кричит со всеми, а он, Уилл, пытается схватить его за руку, вытащить из толпы, похожей на многоглавого дракона. И в последний момент друг выдирает руку, поднимает пистолет, целится – и на противоположной стороне улицы падает маленький мальчик, а его мать опускается рядом на колени и открывает рот. Но оттуда не доносится ни звука. Все поглощает оглушительный шум беснующейся толпы. Все бегут куда-то.
Жарко, как в печи, и солнце похоже на раскаленный красный камень.
Уилл уже рядом с погибшим ребенком и его матерью, говорит что-то, успокаивает, поднимает тело – по крайней мере, пытается. Потому что Майкл появляется из ниоткуда и кричит: «Брось его», и глаза у друга волчьи. Уилл отмахивается, и в следующий момент ощущает теплую кровь, бегущую по шее, и муторную слабость. Последнее, что он слышит – женский крик.
- Майкл, - он не заметил, как заговорил вслух. – Майкл. Что ты делаешь?
Скорее на воздух, в парк. Там лучше думается.

Часовая прогулка в Гайд-парке, завтрак. Потом… что там писала его дражайшая крестная леди Джерси? Клуб. Бал в Олмаке. Ноблесс оближ. Положение обязывает. Придется натянуть вежливую улыбку и совершить все то, чего ожидает свет от наследника древнего славного рода. А между делом и решить насущные проблемы.
_________________

- На исходе, но не завтра же он кончается. Мне будет достаточно трёх дней, чтобы доказать свою правоту. Даже если ради этого придётся отправиться на бал. - Но от мысли о посещении всех балов Сезона Грегори даже передёрнулся. Поднявшись из крела он протянул руку, - По рукам. Готовь Ромула к переезду, Рейвенсберг. В субботу я пришлю за ним своего конюха. И, да, не думаю, что это стоит дополнительно уточнять, но всё же... - Грегори мгновение помолчал, но потом продолжил с усмешкой, - брак в условие пари не входит.

Мелодичный перезвон больших напольных часов напомнил о времени. До закрытия дверей в Олмаксе оставалось чуть больше часа.

-Ну что, поехали. - Граф кивнул лакею, чтобы тот принёс его пальто и трость, - Надеюсь, у тебя хороший вкус, Рейвенсберг, и ты не привяжешь меня на три дня к крокодилу в кринолине.

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой

Хертфорд нетерпеливо наблюдал за тем, как слуга завязывает удавку белого платка. Фрак без лишней отделки, бриджи и бордовый жакет в тон еще были терпимы, особую ненависть маркиз, как и многие, питал к бальным туфлям и белым шелковым колготам под бриджи, превращавшим каждого джентльмена, за исключением, может быть, его брата, в настоящего шута. Если что-то и могло сбить барона Мальтреверса с пути истинного, то только не его внешний вид, едва ли это помешало бы Блейку одаривать всех своей дьявольской улыбкой.

В ненавистную бальную залу, пропахшую пудрой, духами и плавленым воском свечей, Хертфорда вела необходимость сопровождать ее светлость герцогиню Норфолк, его мать.
Вереница карет в свете огней подъездной дороги, ритуал неизменный с юности: маркиз следует за матерью, чуть позади, порой незаметно для всех поддерживая герцогиню под локоть. Леди Элизабет, герцогиня Норфолк еще не утратила стремление увидеть, как обретут счастье ее сыновья и особые надежды возлагала именно на Олмакс.
Леди Джерси уже встречает приглашенных в дверях, стрелки на ее часах неумолимо отсчитывают время, отпущенное счастливчикам, которые попадут сегодня на бал без мольбы.
- Леди Джерси, - маркиз склоняется к руке дамы-патронессы. - Какой поистине приятный вечер.

Проводив герцогиню Норфолк в зал, Хертфорд имеет возможность убедиться в своей догадке: брат и герцог Квинсберри еще не прибыли. Помоги им Бог.
_________________

Крупные, пушистые снежинки грациозно, словно в такт модному вальсу, кружились в воздухе, а закончив свой танец, оседали на землю, деревья, шляпы, прогуливающихся по улице прохожих. Леди Пэйшенс Дартмут стояла у окна своей спальни и с улыбкой смотрела как серая улица облачается в волшебный, белоснежный наряд. Большинство её знакомых любили лето и весну, а Пэйшенс любила зиму с её длинными тёмными ночами, уютными вечерами у пылающего камина, подогретым вином, тёплыми шалями, хрустом снега под ногами и витающем в воздухе волшебством. Девушка закрыла глаза и, напевая про себя мотив вальса, закружилась по комнате, как только что на её глазах кружились снежинки. Испытывая необычайную лёгкость, она улыбалась, и видела себя кружащейся в центре заснеженного катка в белоснежном платье, словно сотканным из миллиарда снежинок и сверкающими, как бриллианты, снежинками на тёмных волосах. Музыка звучала всё громче, вокруг неё танцевали улыбающиеся друг другу пары и она смеялась вместе со всеми.
- Миледи?
Голос Матильды расколол хрупкий мир её фантазии и Пэйшенс остановилась и открыла глаза.
- Ты что-то хотела, Мати?
- Пора собираться, миледи, - служанка вошла в комнату, закрыла за собой дверь и направилась к кровати, на которой дожидалось своего часа платье хозяйки.
- Уже? Мати, если бы ты знала как мне не хочется ехать туда, - в голосе Пэйшенс звучала грусть, а взгляд снова вернулся к танцующим за окном снежинкам. – Иногда я стою у стены весь вечер, а моими единственными собеседницами являются старые матроны, которые не слышат ни себя, ни друг друга и бесконечно рассказывают о скандалах времён своей молодости.
Пэйшенс грустно поджала губы, а затем улыбнулась.
- Я жду прихода лета, представляешь, Мати? Как обычно жду наступления зимы.
- Миледи, - терпеливо заговорила служанка, - вы ошибаетесь, думая, что будете счастливы в провинции. Этот крохотный домик, что оставила вам матушка, находится в такой глуши, что на мили вокруг не встретишь ни одной живой души. Это вам сейчас кажется, что вы любите одиночество, а там вы быстро заскучаете, вот только менять что-либо будет уже поздно. – Поучительно изрекла пожилая служанка, поднимая на вытянутых руках платье простого покроя цвета слоновой кости. – Замуж вам надо, миледи. Замуж!
- Зачем ты так? Ты же прекрасно все знаешь сама, - Пэйшенс отошла от окна и остановилась напротив зеркала. – Я не красавица, у меня немодный цвет волос, - она начала выбирать шпильки из своей причёски и тёмные локоны каскадом полились на плечи. – Наш некогда славный род, теперь не славится ничем, кроме как выдающейся суммой долга отца и, если я не буду осторожна, то скоро лишусь последних крох своего приданого. – Тряхнув головой, Пэйшенс безучастно посмотрела на своё отражение и обернулась к служанке. – Я уже почти бесприданница, Матильда. Неужели ты не понимаешь, что лучше отправиться в провинцию и жить хоть бедно, но честно, чем оказаться на улице без единого шиллинга?
Неодобрительно поджав губы, служанка окинула взглядом свою госпожу и привычно пробормотала:
- Слепцы. Все они слепцы, если не видят какое вы сокровище, миледи.
Тепло улыбнувшись своей защитнице, Пэйшенс шагнула вперёд, собираясь стойко встретить ещё один вечер в обществе.
- Я совсем не подарок, - возразила Пэйшенс, - и правда боюсь, что скоро останусь без средств к существованию. Отец опять пришёл под утро и пил, - вернулась она к их извечной проблеме, - думаю, опять проигрался.
Девушка замолчала, но они обе знали какие именно слова остались не произнесёнными. Хотелось оказаться далеко отсюда, чтобы не видеть этого позора, не подвергаться просьбам отца одолжить деньги из ее приданого.
В наступившем молчании Матильда помогла своей хозяйке одеться и усадила перед трюмо.
- За вами уже скоро заедет леди Гастингс, давайте поторопимся с прической, - Матильда попыталась как можно беспечнее вернуть мысли леди Пэйшенс к предстоящему балу в Олмаксе. Она собрала и приподняла волосы на затылке и, задумчиво поджав губы, посмотрела в зеркало на отражение своей хозяйки, - Выпустим пару прядок над ушами?
- Какая разница, - встретив взгляд верной служанки в зеркале, улыбнулась Пэйшенс, - вряд ли мои «подружки» заинтересуются моей прической.
Женщины рассмеялись.

Самоуверенность графа была достойна похвалы, однако Алистер уже предвкушал исход спора и кислое выражение зазнайки в последующем Сезоне, когда ему придётся ускользать от атакующих маменек и их дочерей. К тому же теперь он не останется без компании. Несмотря на духоту и скудный стол в Олмаксе можно было неплохо провести время. Без друзей, однако, это была сущая тоска. Теперь же окончание Сезона сулило преприятнейшее развлечение.

- Тогда вперёд! На покорение бастионов! - Широко улыбнувшись уточнению графа, Алистер предпочёл его не комментировать. Это всего лишь пари, заведомо проигранное. О чём тут можно было говорить?

- Не сомневайся, Кавендиш, постараюсь усладить твой взор, остальное, увы, не в моей власти. - Вскоре друзья покинули Уайтс, а через некоторое время входили в Олмакс.

Раннее утро среды. Гайд-парк.

Грум помог Кристабель выйти из экипажа, потом детям и горничной с гувернанткой. Сегодня будет бал в Олмаксе, но утром сёстры уговорили Кристабель "покормить уточек" и она не смогла отказать Хоуп и Мелоди. Сесилия наслаждалась каждой минутой своего первого Сезона, но Крис было сегодня немного грустно. Всё время вспоминалась мама...
Искусственный пруд был покрыт льдом, но у кромки берега всё равно были птицы. Они смешно переваливаясь подошли поближе к берегу. Девочки рассмеялись и захлопали в ладоши. Затем Мелоди продолжила кормить уток булкой, а Хоуп, поправив очки, спросила:
- Крисси, расскажи ещё раз про парк, - поправилась, - про Гайд-парк?
Взяв сестру под руку, медленным шагом они пошли по дорожке вдоль берега, стараясь не выпускать из поля зрения младшую с няней и гувернанткой. Горничная и грум шли за ними.
- Ну, слушайте, юная леди. Вы наверное уже запомнили до слова историю этого королевского парка. Девушки остановились неподалёку от Мелоди и Кристабель начала свой рассказ:

- В 1536 г. Генрих VIII отобрал у Вестминстерского аббатства старинное владение Гайд (Menor of Hyde) и устроил здесь охотничьи угодья. В XVII в. самый большой парк Лондона (145 га) открыли для публики. Вскоре проложенная в парке дорога Rotten Row стала главным променадом Лондона для больших особ, прогуливающихся в экипажах между дворцом Сент-Джеймс и Кенсингтонским дворцом. - Крис посмотрела в сторону названных зданий и продолжила. - В 1730 г. по желанию королевы Каролины был создан искусственный водоем для купания и гребли, напоминающий форму змея, - Серпентайн.

- Вот почему он так называется!- Хоуп сняла очки и посмотрела на Серпентайн. - Хотелось бы мне с высоты птичьего полёта посмотреть на парки и на город!
- Для этого нужно быть птицей, милая.- Улыбнувшись сестре Крис позвала младшую. - Нам пора отправляться домой, Мелоди! Через 15 минуь в детскую принесут молоко и пирог.
Мелоди отряхнув ручки в маленьких тёплых перчатках подбежала к сёстрам.
- Они всё скушали, Крисси! Мы придём сюда завтра?- Поправив меховую накидку на плечах девочки, Кристабель ответила:
- Вполне возможно, если погода будет благоприятная. А сейчас нам пора. Посмотри, у тебя носик покраснел. - Она нажала на маленькую кнопочку и Мелоди рассмеявшись побежала к экипажу.
Вскоре они устроились на мягких сидениях и вот уже все трое входили в дом герцога Манчестерского, их маленького племянника.

Эдвард вернулся в городской дом всего лишь на полчаса раньше прибытия сестры и бабки. Бросив на Онорию испытующий взгляд он убедился, что сделал правильные выводы, но не стал пока ни о чём спрашивать. "Олмакс" закроет свои двери через три с небольшим часа - этого времени дамам едва хватит на то, чтобы переодеться.
Бабушка величественно прошествовала через холл и подставила ему щёку для поцелуя. Эдвард улыбнулся. Вдовствующая герцогиня Эксетер манерами и непререкаемым авторитетом напоминала королеву, но у неё была одна слабость - её внуки. Поцеловав пожилую женщину в щёку, он предложил ей руку и помог подняться в спальню, которую она занимала бывая в Лондоне.
Отдав распоряжения ему, Онории и слугам, вдовствующая герцогиня сообщила, что собирается отдохнуть перед балом и выставила всех из своей спальни.

Онория заверила, что с ней всё в порядке и ушла к себе, переодеться к балу. Эдвард спустился в кабинет отца, в надежде найти хоть что-нибудь, что помогло бы ему понять что случилось с дядей Закери, но первое, что он увидел был белый конверт на столе. Опустившись в кресло, он вскрыл конверт и принялся читать. Онория без прикрас писала о бегстве Линдси и своих намерениях. Тон письма был сухим, почти безразличным, но всё это перечёркивало неровное пятнышко в конце страницы - она плакала. Скрипнув зубами, Эдвард сложил письмо, засунул во внутренний карман своего сюртука и тоже поднялся к себе, чтобы сменить костюм на вечерний.

За сорок минут до одиннадцати, Онория спустилась в холл к ожидающему её у лестницы брату и улыбнулась. Гордая улыбка не коснулась сейчас таких холодных глаз. Эдвард предложил сестре руку, а затем, отослав прочь слугу, подал накидку:

- Онория, я могу вызвать его на дуэль и убить или сделать так, что его перестанут принимать в обществе, - не считая нужным уточнять о ком именно идёт речь, ровным голосом предложил он. - Чего бы тебе хотелось, сестра?

Через некоторое время в холле появилась бабушка и им пришлось закончить разговор. Они заняли места в карете, а без пяти минут одиннадцать в бальном зале "Олмакса" объявили о прибытии маркиза Паудерхэма, вдовствующей герцогини Эксетер и леди Онории Эксетер.
_________________