То, что меня держит (с иллюстрациями)

 » Глава 13 «Вот тебе и тихое «дно»!..»

«Вот тебе и тихое «дно»!..»

ы первым делом присядь, – скомандовала Соня, вскакивая с дивана и усаживая на него взволнованную девчонку. – Вот. Хорошо. А теперь успокойся и объясни. Какая-такая «баб Дуся» померла?

– Твоя прабабка! Ты что, забыла про нее?

Соня, и в самом деле, после неудачного визита к престарелой родственнице про нее больше не вспоминала – не до того было.

Она пожала плечами:
– Вон оно как! Преставилась, значит, бабуля? Ну так ей под девяносто было. В ее возрасте такое случается – можно и помереть от старости.

– Если бы от старости! – вскинулась Катя. – Тут совсем другое дело. – Она подалась вперед и таинственным шепотом добавила: – Мне кажется, баб Дусю кто-то убил.

Соня недоверчиво усмехнулась:
– С чего ты это взяла?

– А с того, что… – Катя перебила сама себя: – Погоди… Давай всё по порядку обскажу… Я сегодня сначала к трем другим своим старичкам заскочила, а потом – к Харитонихе. Прихожу к ней, стучу – не открывает. Ну, так бывает, если она в огороде – оттуда плохо слышно. Я в дверь стукнула сильнее, а та вдруг открылась – незапертая, оказывается. Смотрю – баб Дуся лежит у стола мертвая, словно со стула упала, а на столе – неубрано. Видно, что чай пили двое – пара чашек стоит. И ясно, что померла баб Дуся недавно – чайник еще теплый. Вот ты мне скажи: если баб Дусе стало плохо при госте, почему тот не вызывал «скорую», а?

Соня пожала плечами:
– А может, к ней кто-то пришел, чаю попил и ушел, а бабке стало плохо уже потом?

– Нет! – уверенно покачала головой Катя. – Ведь посуда со стола не убрана, а баб Дуся порядок любит… ну, то есть, любила. У нее всегда всё на своих местах лежало. А тут вдруг чашки немытые. Даже сахарница крышкой не закрыта – муравьи ж наползут! Если б баб Дуся была жива-здорова после ухода гостя, тут же прибралась бы на столе... Да и входную дверь хотя бы на крючок закрыла. Не нравится мне всё это. А вдруг ей подсыпали какой-то яд?

– Да кому нужно ее травить?

– А тебе-то откуда про это знать, если ты свою прабабку только недавно впервые увидала, да и то успела про нее позабыть?

Что тут возразишь? В логике и прямоте этой девчонке не откажешь.

Разумно посчитав, что за двумя убийцами погонишься – ни одного не поймаешь, Соня предложила:
– Слушай, Катька, пусть с этим темным делом полиция разбирается.

– Ага! Щас! Разберутся они! Между прочим, я как баб Дусю нашла на полу – так сразу им позвонила. Пришел участковый, посмотрел вполглаза. Я ему: «Дело, давай, открывай об убийстве, труп и чашки на экспертизу отправляй», – а он ухмыляется и говорит: «Вот еще! А то мне нечем заняться, кроме как выяснять, отчего столетняя старуха коньки отбросила». Вызвал «скорую» – те Харитониху увезли в морг. Я с санитаром парой слов успела перекинуться. Он сказал, что такую дряхлую старушку даже вскрывать не будут. В общем, никто ничего выяснять не станет. Вот гады! Всем на баб Дусю наплевать. – Она посмотрела на собеседницу исподлобья. – Даже тебе, хоть вы и родственники.

Соня почувствовала себя неловко. И в самом деле. Ведь не чужой человек умер. Она прислушалась к себе. Родственные чувства молчали – все-таки Соня ни разу не общалась со своей прабабкой – если не считать краткого разговора, закончившегося позорным бегством. В душе обнаружилась лишь жалость, но объемом не больше, чем к любому другому человеку, чья жизнь внезапно оборвалась.

Катя подтянула ноги на диван, обхватила коленки руками и задумчиво произнесла:
– Если б ты получше свою прабабку знала, то, как и я, сейчас ломала бы голову над тем, кто гонял с ней чаи. Ведь нынче к Харитонихе никто не ходит: с тех пор, как у нее обманом «гробовые» выманили, не привечает она гостей… то есть, не привечала…

– Это я по себе знаю, – кивнула Соня, вспомнив брошенный в нее валенок.

– И вдруг такое гостеприимство. Значит, по делу кто-то заходил. Вчера баб Дуся обмолвилась, что ждет кого-то из музея…

– Из музея? – насторожилась Соня. – Из какого?

– А он у нас в городе один – тот, в котором ты теперь работаешь.

Сонечка подобралась, словно тигр перед прыжком.
– Интересно, какие у нее могли быть дела с музеем?

Катя покачала головой:
– На этот раз – не знаю. А прежде уже приходили к ней оттуда, забрали одну вещь.

– Какую?

– Папку картонную, что на полке в углу лежала – тощую и на вид старую очень.

– А что в ней хранилось?

Катя пожала плечами.
– Понятия не имею. Никогда внутрь не заглядывала – только пыль с нее смахивала.

– А кто приходил из музея за папкой?

– Дядька. Длинный, худой такой. Весь из себя вежливый.

«Кронцов», – догадалась Соня.

– А давно он приходил?

– Не помню. Где-то с месяц назад. Я как раз у баб Дуси была – ставни ей красила.

– И о чем она с тем дядькой разговаривала?

– Откуда мне знать? Говорю же – ставни красила. Он со мной поздоровался, спросил, дома ли баб Дуся, а когда я кивнула, тут же в сени шмыгнул. Окна закрыты были, так что я не слышала, о чем был разговор. Видела только, что пришел тот тип с пустыми руками, а когда уходил – под мышкой у него папка была. Я ее рассмотрела, потому как он остановился попрощаться со мной. Я ее сразу узнала – у нее тесемочки такие приметные – красные, а обычно ж, вроде, белые, да?

Соня оставила вопрос без ответа, потому что уже и забыла, когда последний раз видела папку на тесемочках. М-да… Это тебе не канцтовары от «Эрих Краузе»…

– Думаешь, Харитониху убили из-за той папки? – спросила Катя.

– Да как тут узнаешь! – почесала затылок Соня. – Не нравится мне, что смерть Евдокии Васильевны может быть как-то связана с музеем. Уж больно нехорошие дела там в последнее время творятся.

– Это ты про двух покойников подряд? А что, с ними тоже какая-то закавыка? – навострила уши Катя.

Разумеется, она уже знала не только про Ларису Петровну, но и о смерти Нины – в Уключинске слухи разлетались мгновенно.

Соня, подумав, что тандем с Нестеровым – хорошо, а три головы – еще лучше, решила посвятить и Катю в то, что уже удалось выяснить.

Внимательно выслушав, девчонка предположила:
– Наверное, все убийства и кража – дело рук одного человека. Узнать бы, кого! – Она ревниво сверкнула глазами. – Значит, этот «таксист» будет тебе помогать ловить убийцу?

– Катька, хватит звать Сергея «таксистом», – Соня шутливо толкнула девчонку в плечо, – он ведь реставратор.

Та хмыкнула:
– А я такого мудреного слова и не выговорю. Чё с меня взять – я ж дерёвня – живу в лесу, молюсь колесу. С меня ни помощи, ни толку никакого…

Она явно обиделась, что ее не позвали в «сыскную команду».

– Брось выпендриваться, Катерина! – Соня улыбнулась. – А помощь твоя, кстати, очень бы пригодилась. Ты ведь по работе со многими людьми видишься, так?

– Ну да, – встрепенулась девчонка. – С другими соцработниками вижусь: нас в собесе таких человек десять – все с друг другом знакомы. Со старичками подопечными, тоже вижусь, разумеется. И продавцы в магазинах окрестных меня хорошо знают, и на почте – да всюду, куда я по поручениям бегаю. Везде могу как бы невзначай порасспрашивать о чем-нибудь.

– Отлично! – обрадовалась Соня. – Постарайся узнать как можно больше обо всех, кто работает в музее, а заодно про двух погибших сотрудниц, ладно?

Катя с готовностью кивнула, глаза ее заблестели от азарта.

– Только будь осторожна, – предупредила Соня. – А я на всякий случай попытаюсь выяснить, что за папку взял у Евдокии Васильевны Кронцов. Вдруг эта ниточка куда-нибудь нас выведет? Кстати, а вдруг, прабабку убили из-за наследства? У нее вообще много родственников?

Катя поморщилась.
– Из-за наследства? Не смеши. Баб Дуся жила небогато – ты сама видела. Дом, конечно, стоит каких-то денег, но, наверное, небольших – уж больно старый. А из наследников у нее в живых только внуки были: тетка твоя, что из Уключинска уехала, да твой отец.

– Папа умер десять лет назад, – вздохнула Соня.

– Вон оно как! – протянула Катя, пристально взглянув в глаза собеседнице. – А Харитониха про то не ведала. Обижалась, что совсем ее забыл. Странная у вас семья – ничего-то вы друг о друге не знаете… – Она вернулась к прежней теме: – Значит, вместо отца наследница, наверное, ты. Я в этом не очень-то разбираюсь. Мое дело маленькое: дом пока заперла, чтобы никто не залез. Хотя брать там особо нечего, но могут нахулиганить. На, возьми ключ на всякий случай. Пусть у тебя будет. Все-таки ты баб Дусе родня… – Катя протянула ключ. – Хорошо хоть животины у нее не было никакой – даже кошки, а то б пришлось ту куда-то пристраивать. Цветы только жалко: такая красота завянет, если не поливать – первоцветы-то уже распустились. – Она тяжело вздохнула. – Какая ж гадина баб Дусю отравила? Знала бы, кто – голыми руками задушила! Травят – самые распоследние сволочи трусливые. Знают, что труднее всего узнать, кто сыпанул яда. И доказывать замучишься. Это тебе не нож в спину или пуля в лоб. – Катя погрозила кулаком кому-то невидимому. – У-у-у! Пусть эта тварь, что Харитониху убила, сдохнет от собственной отравы! – Она стиснула зубы и ударила кулаком по дивану. Потом внезапно успокоилась и снова обхватила колени руками. – Завтра начну о похоронах хлопотать. Хоронить-то баб Дусю, похоже, некому. Придется собесу.

– Я помогу с похоронами… В смысле, я дам денег. У вас ведь есть какое-то похоронное агентство? – отозвалась Соня, прикинув, что эти неожиданные траты хоть и сильно уменьшат ее заначку «на черный день», но все-таки их можно себе позволить. Еще не хватало, чтобы ее прабабку хоронили за государственный счет!

Катя с уважением посмотрела на собеседницу.
– Гробовщиков у нас хватает – только платить успевай. Народ-то мрет регулярно.

– Ну так подыщи контору поприличнее. Проводим старушку в последний путь по-людски. На дубовый гроб и оркестр, конечно, у меня средств не хватит…

– А это и ни к чему, – пожала плечом Катя. – Баб Дуся жила скромно, на пышные похороны и не рассчитывала.

Соня почувствовала, что еще немного – и у нее от этих разговоров про погребение сдадут нервы. В памяти всплыла картинка: кладбище, земляной холм над отцовской могилой, а затем – другое воспоминание: мать, кричащая, злобно сощурившись: «Ты всегда к нему тайком бегала! Думаешь, я не знала? Он нас бросил! Бросил! Я ради тебя жилы тянула, чтобы накормить, обуть-одеть, а ты к нему бегала! И на похороны к нему побежала!»

Неожиданно Катя всхлипнула раз, другой, а потом, словно ее прорвало, заплакала, шмыгая носом.
– Ты что? Что с тобой? – испуганно забормотала Соня, неловко обняв девчонку.

– Ба… Баб Дусю жалко… Она хорошая бы… бы.. была… – прорыдала Катя в плечо своей утешительницы.

Глядя на ее вздрагивающую спину, Соня почувствовала укол совести: чужой человек так убивается по ее бабке. Господи, ну почему сердце не отзывается? Наверное, пять лет борьбы за существование в Москве сделали его жестче – не хочется думать, что окончательно ожесточили.


– Ладно, Кать, кончай реветь, – погладила ее по плечу Соня. – Поехали, польем у бабки цветы! Завянут ведь – сама сказала.

Бессознательно она выбрала верную тактику: эту девчонку, привыкшую целыми днями напролет трудиться, можно было отвлечь от горя, только поставив перед ней очередную задачу, требующую немедленного выполнения.

Размазывая слезы по лицу руками, Катя вскочила с дивана
– Ты права. Баб Дуся любила эти цветы, даже разговаривала с ними. Нельзя, чтобы и они погибли. Пусть растут в память о своей хозяйке. Осенью они, конечно, засохнут, но до нее еще далеко – до осени еще дожить надо…

Снова влезая в кроссовки, Соня подумала: «Да уж, это точно: дожить бы тут целой и невредимой хотя бы до осени… Вот тебе и сонный городок! Вот тебе и тихое «дно»! Три подозрительных смерти за пару недель! И все они, кажется, как-то связаны между собой, а заодно с музеем».

___________________________________

Спасибо за новую главу!
Похоже, что не своей смертью бабуля умерла, и музейный след настораживает.
_________________

 » Глава 14 «Я буду очень осторожна…»

«Я буду очень осторожна…»

торой раз ступив в дом своей прабабки и не обнаружив в интерьере никаких перемен, кроме неубранной посуды на столе, Соня подумала: «Вот так живет себе человек, окруженный любимыми вещами, живет, но вдруг – бац! – и умирает. А вещи остаются, словно осиротевшие. Ждут привычных прикосновений владельца и не знают, что тот никогда больше к ним не притронется. А вскоре появится новый хозяин – и безжалостно выбросит их, как хлам». От этих мыслей почему-то стало грустно.

Катя сразу кинулась к столу.
– Вот, видишь? – воскликнула она, указав на две чашки с остатками чая. – Всё так и стоит, как было с утра. Не знаю, можно ли убирать улики?

– Убирай. Ты же сказала, что полиция не собирается проводить экспертизу.

– А как же тогда определить, был ли в чае яд? Может, самой немножко попробовать? – Катя взяла со стола одну из чашек.

– Ты что? Не вздумай! – испугалась Соня. – Еще не хватало! Катька, да пойми ты, что без официальной экспертизы, назначенной по уголовному делу, все твои доказательства – ничто. Даже если ты выпьешь сейчас этого чая и тоже отравишься. – Соня взяла чашку из рук собеседницы. – Брось! Не хочет полиция открывать дело – и не надо. Мы сами сумеем всё выяснить. Другим путем – без всяких экспертиз. Если поразмыслить над твоими доводами, можно почти наверняка полагать, что здесь яд, – она показала на чашку в руке Кати, – и что Евдокию Васильевну убили. Так что, считай, экспертиза проведена. А теперь давай-ка выясним, почему кому-то захотелось отравить мою прабабку. Помнишь, ты обещала мне помочь? – Катя кивнула. – Вот и славненько. Для начала осмотрись тут – не украдено ли что-нибудь. А я пока цветы полью. И заодно подыщи для Евдокии Васильевны одежду и белье, в чем ее похоронить.

– Так у нее давно уж всё справлено и лежит готовое. У всех старичков так. А ты, что ли, не в курсе?

– Нет. Откуда?

– Это еще что! Не знаю где как, а у нас в Сибири раньше заранее готовили себе домовину – делали аккуратно, с любовью и хранили до срока в амбаре или на чердаке.

– Бр-р-р! – поежилась Соня. – И не смущало их то, что они рядом с собственным гробом живут?

– Вовсе нет. К смерти относились спокойно и с уважением. Умереть в глубокой старости, да еще не намаявшись самому и не доставив маяты близким, считалось большим благом.

– Слушай, Катька, а ведь Евдокия Васильевна так и умерла, – вдруг осознала Соня.

– И правда… – Катя задумалась, а затем несмелая улыбка осветила ее мрачное лицо. Она закинула голову и посмотрела в потолок. – А как ты думаешь, баб Дусе там, на небе, сейчас хорошо?

Соня подошла, обняла девчонку и сказала то, что та хотела услышать:
– Да, Катюш, она там счастлива. Ей там куда лучше, чем нам здесь.

– Ой, чуть не забыла! – Катя вырвалась из объятий, убежала в другую комнату и вернулась с белым носовым платком в руках. – Пойдем, к дому с улицы его привяжем.

– Это еще зачем? – не поняла Соня.

– Баб Дуся просила после ее смерти к углу дома приладить белый лоскуток, чтобы ее душа могла еще сорок дней прилетать сюда и вытирать слёзы.

– И ты в это веришь?

Девчонка пожала плечами.
– Главное, баб Дуся в это верила. – Катя вскинула взгляд, светящийся надеждой. – А вдруг это правда, и она сейчас где-то рядом, а?

Катину квартиру они вернулись уже к вечеру. Оголодавший и соскучившийся Валет встретил хозяйку обиженным возгласом, но, тут же простив, начал тереться о ее ноги.

Поужинали на скорую руку яичницей, и Соня решила лечь спать пораньше. Однако едва голова ее коснулась подушки, как только что одолевавшая усталость куда-то улетучилась. В мозгу закопошились тревожные мысли.

Кому и чем помешала бабка-Чингачгук? Ну да, суровая старушка, валенками швырялась. Но за такое не убивают... С другой стороны, убить нынче могут и из-за трех копеек. Так ведь, как выяснилось, в доме ничего не украдено. Да и что там красть? Ухват? Веник? Тканые половики?

Евдокия Васильевна сама отдала Кронцову какую-то папку с красными тесемочками… Скорее всего, он ее никому не показал и куда-то спрятал или вообще уничтожил. Как теперь узнать, что в ней было? Можно, конечно, подойти к Алексею Юрьевичу и спросить его об этом без обиняков. Но если Шеф и есть тот самый «Мистер Икс», и за содержимое этой папочки он убил Евдокию Васильевну, то за такие расспросы ему придется убить еще и Соню – как нежелательного свидетеля.

Внезапно в голове всплыл разговор с Туттой, которая видела или слышала что-то, о чем побоялась сказать при Кронцове. Может, любопытная старушка тоже теперь в опасности? Надо ли ее об этом предупредить? Или лучше не вмешиваться, как приказал Сергей? Эх, до чего же хочется ее расспросить!

В памяти всплыла замолчавшая резко кукушка – там, на склоне Чигирского кряжа. «Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?» А в ответ – тишина. Вот и не будь после этого суеверной!

«Ох, допрыгаешься ты, коза-дереза», – прозвучал в голове ласковый голос отца. Он, бывало, укорял так расшалившуюся Соню, весело качая головой, а в голубых глазах плясали веселые искорки.

Соня стиснула зубы, вспомнив, как рыдала после его похорон. Разве можно равнять горечь слез по отцу со слезами бессильной ярости и унижения, пролитыми после предательства Владика? Те выплакались – и всё – можно жить дальше. А вот что делать с незаживающей дырой в сердце, выжженной потерей отца? Как же не хватает его поддержки!

Сначала двенадцатилетняя Соня воспринимала это, как игру: папа переехал, сказав, что «они с мамой так решили», мама почему-то запрещает с ним видеться, значит, нужно ухитриться сделать это тайком. Отец по субботам встречал Соню возле школы после уроков и вез в кафе-мороженое или в парк. Они весело болтали с полчаса, потом отец подвозил ее поближе к дому, высаживал из своей машины, совал в карман дочери конфеты, крепко целовал ее на прощание и говорил: «Я люблю тебя, принцесса». Время шло, а отец, как часы, раз в неделю приезжал на одном и том же «жигуленке» – правда, и машина, и ее хозяин с каждым годом выглядели всё старше. Соня ждала субботы, как праздники, и, в отличие от других детей, не любила каникулы, потому что они разлучали ее с отцом.

Это была их общая тайна. Так продолжалось почти пять лет. Соне эти встречи давно перестали казаться игрой, став потребностью. С отцом было интересно, он всегда был готов выслушать, дать хороший совет – в отличие от матери, которая вечно пропадала на работе или возилась с домашними делами. Когда у Сони появился мобильник, она с отцом теперь еще и созванивалась тайком время от времени: «Привет, папуля!» – «Привет, принцесса!»

Учителя прочили одаренной девчонке золотую медаль, и Сонечка с нетерпением ждала, когда сможет порадовать ею отца – в последнее время тот чувствовал себя неважно, хотелось поднять ему настроение отличным аттестатом. Но незадолго до выпускного позвонила незнакомая женщина и холодным голосом сообщила: «Александр Петрович умер. Перед смертью он просил позвать тебя на похороны. Они завтра, на Осташинском кладбище, в двенадцать.». – «А вы кто?» – машинально спросила растерявшаяся Соня. – «Его вдова», – прозвучало из трубки, а после раздались гудки.

Чтобы навсегда запомнить отца живым, а не мертвецом с заострившимися, застывшими чертами, Соня специально приехала на кладбище позже назначенного срока, когда могила была уже засыпана, а несколько человек, стоящих рядом, похоже, собирались расходиться. Под ревнивым взглядом еще нестарой женщины – явно той самой, что звонила, Соня положила на свежий земляной холм букет цветов и прошептала одними губами: «Я люблю тебя, папуля»…

Вечером мать, заметив, что у дочери лицо распухло от слез, допыталась, в чем причина, но, вместо того, чтобы утешить Соню или погоревать с ней, закатила истерику, обвинив в предательстве.

Именно тогда Сонечка поклялась себе, что, став самостоятельной, навсегда уедет из этого города. И она сдержала свое обещание.

Да, она обрела самостоятельность. И чем всё обернулось? Ее обманул первый же обаятельный проходимец! А в результате – она прячется в сибирской глуши и целуется – не исключено – с очередным обаятельным проходимцем!

Соня взяла в руки сотовый и открыла на нем фотографию Сергея, вспомнив, как «щелкнула» этого парня в его «Волге» в день приезда в Уключинск. Даже на этом, сделанном без предупреждения, снимке Нестеров выглядел невероятно привлекательно – по крайней мере, теперь Соне казалось именно так. Вспомнился заданный им тогда вопрос: «Неужели я похож на жулика?» В том-то и дело, что не похож! Но ведь среди сотрудников музея нет и никого, кто походил бы на убийцу, – хотя кто-то отнял жизни уже двоих, нет, троих человек! Нельзя судить по внешности. Никому нельзя верить.

«А вдруг Нестеров все-таки замешан в тех загадочных преступлениях, что одно за другим происходят в музее? Пусть не во всех. Может, не в убийствах, но, например, в краже? – скользнула по краю сознания осторожная мысль. – А ты затеяла с ним роман. Не играешь ли ты с огнем, идиотка?»

«Это все понарошку, ненадолго. Я заслужила небольшой флирт, чтобы отвлечься. Я буду очень осторожна», – успокоила себя Соня и наконец провалилась в сон.

роснувшись, первым делом Соня сообразила, что сегодня – понедельник, то есть, в музее снова выходной, а затем вспомнила, что нынче в полдень состоятся похороны Нины Колязиной.

Сергей наотрез отказался на них идти. Впрочем, что тут удивительного? Вряд ли у гроба Нины место тому, кто крутил с ней роман, а потом послал ее подальше.

Как поняла Соня, на кладбище собирались поехать Дракулина и Карлсон – чтобы выразить соболезнования от коллектива. «Может, мне тоже отправиться на похороны? – мелькнуло в голове. – Вдруг удастся узнать о Нине что-то новое? Всё равно заняться нечем».

Выяснив у спешащей на работу Кати, где можно купить цветы, Соня, никуда не торопясь, подыскала в своем гардеробе наряд поскромнее и потемнее, позавтракала и отправилась в цветочный магазинчик.

Купив приличествующий случаю траурный букет, она потопала в музей. Несмотря на выходной, двери его были не заперты. Первым, кого увидела Соня, войдя, оказался Владимир Иванович – как выяснилось, его попросили довезти до кладбища приобретенный вскладчину венок и тех сотрудников, кто пожелает проводить Нину в последний путь. Таких, кроме Дракулины и Карлсон, оказывается, нашлось аж трое: Тутта, электрик Женя и… Полина Витальевна.

Все погрузились в новенький японский микроавтобус завхоза, заставивший Соню задуматься над тем, что не только реставратор неплохо зарабатывает в этом музее.

Ехать было совсем недалеко – кладбище располагалось всего в паре километров от города. То ли прибыли рано, то ли родственники с гробом запаздывали, но пришлось прождать их появления минут двадцать.

Соня, пользуясь заминкой, отвела в сторонку Полину Витальевну и поинтересовалась:
– Вы ведь вроде как не собирались отправляться на кладбище, да и вообще были против того, чтобы хоронить тут Нину, – и вдруг поехали вместе со всеми.

Гардеробщица, не смущаясь, заявила:
– Я ж думала, самоубивцу будут закапывать, а оно вон, значит, как обернулось. Коли, ты говоришь, Нину нашу маньяк убил – так, значит, то совсем другое дело. Как тут не предать земле по-христиански? – Она перекрестилась. – Пущай девка спит спокойно в освященной землице.

– Конечно, пущай, – поддакнула Соня, не решившись напомнить, что версию про маньяка Полина Витальевна в давешней беседе, вообще-то, озвучила первая. – А как вы думаете, кто из сотрудников музея убил Нину?

– То есть как это «из сотрудников»? – опешила старушка. – А я думала, это кто-то пришлый сотворил.

– Разве кто-то из экскурсантов мог незаметно попасть на чердак? Да и Нина с ним туда вряд ли пошла бы.

– И точно! – Полина Витальевна, выпучив глаза, переваривала новую мысль. – Божечки мои! Неужто кто-то из наших, значит, сдушегубствовал? А коли так, откудова мне знать, кто.

Она замолчала, судя по ее задумчивому виду, перебирая в голове кандидатуры. Повисла пауза.

Чтобы поддержать беседу, Соня спросила:
– Полина Витальевна, а что там слышно про ту могилу, что недавно разорили сатанисты? Вы говорили, у вас на кладбище знакомый сторожем работает. Узнали от него что-нибудь новое?

С явной неохотой отвлекшись от раздумий, гардеробщица ответила:
– Работает, да только не мой он знакомый, а дружок зятя моего, значит, а лучше сказать – собутыльник его наипервейший – Петька Лысков. Зять поспрошал его, конечно. А то. Интересно ж, значит, что за сволота на кладбище безобразничает. Да только Петька не знает, чьих это рук дело. Говорит, не углядел, как могилу разоряли. Только утром, значит, увидал, что натворили: крест свернули и копать начали. До домовины, правда, дорыть не успели – уцелел гроб-то. Видать, спугнул кто нехристей. Не потревожили, значит, покойника. А ведь известный был в наших местах человек.

– Кто такой? – без особого любопытства поинтересовалась Соня.

– Кузьма Парфенов, бывший кузнец, значит. Про его силушку тут столько баек ходило. Говорили, он лошадь на плечах мог поднять.

Сонечка, вытянув шею, обвела глазами лежащее перед ней кладбище, зеленеющее нежной майской травой.
– И где та разоренная могила?

– Не там ищете, Соня, – рассмеялась гардеробщица. – Мы ж сейчас где? На новом кладбище. А Кузьма Парфенов на старом похоронен – он ведь еще до революции помер.

– А старое кладбище у вас где?

– Да прямо по суседству с этим. Вон там. – Полина Витальевна махнула рукой. – На том погосте давно уж не погребают – места, говорят, закончились. Нонче сюда, на новое, значит, покойников возят. Вот и Рукавишникову нашу надысь сюда свезли. Ой, гляжу, и тут скоро всё крестами-то зарастет. – Она покачала головой, вздохнула и, помолчав, задумчиво сказала: – Только что-то тут не так…

– Вы о чем? – не поняла Соня.

– Странно это… – начала было старушка, но тут из-за поворота дороги показался автобус похоронной конторы – привезли Нину.

Полина Витальевна махнула рукой:
– Потом обскажу, ежели не забуду…

Церемония прощания не заняла много времени. Родственников прибыло всего человек семь. Надгробные речи были короткими, хоть и прочувствованными, перемежаемыми слезами. От музея несколько стандартных фраз сказала Дракулина, которая сегодня, с волосами, убранными под черный шарф, без макияжа и, особенно, без привычной кроваво-красной помады на губах, казалась другим человеком. От себя пару слов добавила Карлсон. Тутта промолчала, очевидно, так и не сумев найти для «Нинки» добрых слов. И зачем тогда приехала на кладбище? Наверное, по принципу «что люди скажут, если не поеду». Полина Витальевна только то и дело крестилась. Стоя с венком в руках, завхоз и Женя тоже воздержались от речей. Соня спряталась за их спинами. Ей-то точно сказать было нечего – она никогда не видела Нину живой и знала о ней только со слов других людей.

«Вот уж чего нельзя делать, – невольно подумалось Соне, – это составлять мнение о человеке по тому, что говорят о нем на его похоронах. Послушаешь – так почти любой покойный был просто ангелом. Такое ощущение, что плохие люди вообще не умирают. Вряд ли удастся здесь узнать что-то новое про усопшую. А ведь, не исключено, убийца Нины – один из присутствующих. Но у всех такие одинаковые постные лица – пойди вычисли, кто искренне скорбит, а кто притворяется!»

Нину хоронили в закрытом гробу – очевидно, на ее внешности сильно отразилось то, что тело нашли не сразу. После речей гроб опустили в могилу, все присутствующие бросили на него по горсти еще по-весеннему влажной земли, а затем пара дюжих могильщиков слаженно заработала лопатами под горькие рыдания матери Нины.

Когда свежий земляной бугор аккуратно прихлопнули со всех сторон лопатами, на него уложили несколько скромных венков, и на этом церемония прощания закончилась. Соня поспешила пробраться между крестами к тому месту, где завхоз припарковал свой микроавтобус. Она прислонилась к нагретому солнцем металлическому боку машины и закрыла глаза. Черт, наверное, не надо было все-таки идти на эти похороны. Слишком многое тут напоминает о тех, других похоронах...

Голова кружилась, перед глазами снова возникла картинка из прошлого: свежая могила, принесенный букет, лежащий на черных комьях земли. В ушах опять зазвучал голос женщины, назвавшейся «вдовой» отца: «Запомни, я позвала тебя на похороны только потому, что такова была последняя воля покойного. Но больше я знать тебя не хочу. Даже не думай о том, чтобы наложить лапу на квартиру и машину. Всё достанется мне, слышишь? Хватит и того, что я столько лет терпела ваши с ним встречи». Соня вспомнила, как в тот момент смотрела на шевелящиеся губы «вдовы» и, почти не понимая, о чем та говорит, недоумевала: как можно в такую минуту думать о подобных вещах. «Всё достанется мне, слышишь? Слышишь?»

– …слышишь меня? – донеслось уже из реального мира, выдернув Соню из плена воспоминаний.

Она тряхнула головой и уставилась на стоящего перед ней Женю Рубцова.

– Что с тобой, новенькая? – спросил он. – Стоишь тут белая, как стенка, и глаза закатила. Жмуриков, что ли, боишься? Так они тут, на погосте, смирные – все под землей лежат себе тихонько, не рыпаются.

– Не люблю похороны, – поморщилась Соня.

– А чё ж тогда приперлась на кладбище?

– Тебя не спросила, – огрызнулась Соня и, почувствовав прилив сыскного вдохновения, решила сблефовать: – А ты сам-то тут что делаешь? Провожаешь в последний путь свою подружку?

Женя изменился в лице.
– Ну ты это… Ври да не завирайся! Какая она мне подружка? Работали мы с ней просто – и всё.

Он повернулся и пошел к передней двери фургона, на ходу вынимая из кармана сигареты.

«Бедная Нина! – язвительно подумала Соня. – Кого из мужиков не спросишь – все открещиваются от близкого с ней знакомства. Вот и этот туда же… Хотя, не исключено, он тоже с ней спал. Я угадала или нет?.. А Кронцов, кстати, даже на похороны не явился. До сих пор злится на «козла» и пощечину? Или это он убил Нину и побоялся поехать на кладбище, чтобы случайно нервы тут не сдали?.. Но ведь и Сергей тоже отказался провожать Нину. Правильно ли я поняла его мотивы или на то есть совсем иная причина?»

Вопросы, вопросы. Куча вопросов и ни одного ответа.

___________________________________

спасибо за продолжение
___________________________________

Спасибо за продолжение
_________________

Отцу удалось сохранить ниточку, связывающую его с Соней, несмотря на жизненные обстоятельства. Эх... почаще бы так в жизни.
Оксана, спасибо, очень интересно читать.
_________________

 » Глава 15 «По краю ходим…»

«По краю ходим…»

ервая половина следующего дня прошла у Сони в трудах праведных: ей поручили помогать описывать новые поступления в фонды. Как объяснила Дракулина, коллекция музея постоянно растет – то кто-то из горожан что-нибудь принесет, то сами сотрудники музея отыщут интересный артефакт у местных жителей и уговорят сдать его на всеобщее обозрение, а иногда в музей попадают материалы, найденные в археологических или фольклорных экспедициях. Все поступления должны быть зарегистрированы в «амбарных книгах», но не всегда получается сделать это сразу – не доходят руки. Тогда находки и подарки копятся и время от времени «разгребаются» в авральном порядке.

Соня только порадовалась, что на сегодня поступила в подчинение к Акулине Семеновне, ибо теперь, побаивалась Кронцова, ставшего главным кандидатом на роль «Мистера Икс» после его визита к Харитонихе за папкой и отсутствия на похоронах Нины. Да и нравилось Сонечке работать с Дракулиной – тетка она неплохая, шутки понимает и сама часто рассказывает разные веселые истории.

Вот и сегодня, описывая груду «культурного слоя», ответственный хранитель среди прочего вспомнила о том, как однажды для помощи в такой работе привлекли гардеробщицу:
– А я после за ней карточки перепроверяла. Смотрю, написано: «Маршал Буденный сидит на коне на дереве». Мне аж любопытно стало, что же это за экспонат такой. Нашла его в экспозиции и долго хохотала. Оказывается – обычное выжигание по дереву одного местного умельца – на нем изображен Буденный верхом на коне – а я уж себе навоображала. А в другой карточке Полина Витальевна написала: «Одеяло из шерсти ударника труда Зеленина». Тут у меня чуть истерика от смеха не началась. Больше мы нашу гардербщицу к описанию поступлений не привлекали.

Потом Дракулина рассказала, как однажды забыла, что одну из картин забрали из экспозиции на консервацию, и минут пять распиналась про нее перед группой экскурсантов, которые все это время смирно смотрели на пустую стену перед ними.

Беззаботно смеясь над музейными байками, Соня одну за другой доставала из картонных коробок старые вещи, которые надо было описывать, и вдруг замерла, не веря своим глазам: у нее в руке была потертая картонная папка с красными тряпичными завязками. Неужели та самая?!

Осторожно открыв ее, Соня обнаружила пожелтевшие листки: какие-то документы, письма.

Заглянув через плечо своей помощницы, Дракулина вздохнула:
– Ого! Тут столько материалов – намучаемся с ними – надо ведь каждый документ описывать отдельно. Но куда деваться.

Соня, уже успевшая вникнуть в порядок внесения музейных предметов в инвентарные книги, предложила:
– А давайте я сама описанием этой папки займусь. А вы пока остальное разбирайте – так быстрее закончим.

– Идёт, – согласилась Акулина Семеновна.

Первым делом Соня выяснила, откуда эта папка поступила, и кто проводил первичную регистрацию. Оказалось, что регистрировала папку ныне покойная Лариса Петровна Рукавишникова, а передала папку в дар музею местная жительница Харитонова Евдокия Васильевна.

«Бинго!» – чуть не воскликнула вслух Соня.

Значит, именно эту папочку забрал у прабабки Кронцов! Нашлось искомое! Да еще и без приложения особых усилий. Чудеса да и только. Хотя, если подумать, ничего чудесного тут нет. Если Шеф забрал папку для хранения в музее, ей было не миновать процедуры описания. А Соню как «новенькую на подхвате» попросили помочь описать именно эту партию поступлений. Вот так удачно всё сложилось.

Соня трясущимися руками начала перебирать пожелтевшие бумажки. Все они касались одного человека – некоего Дормидонтова Николая Васильевича, родившегося и прожившего всю жизнь в Уключинске. Судя по справкам о ранениях и наградах и прочим документам, тот воевал в Великую Отечественную, ему повезло вернулся живым, и он продолжил работать в местном колхозе, где до войны был счетоводом.

Больше всего Соню заинтересовали письма. Все они были с фронта – без марок и конвертов, со штампом «Просмотрено военной цензурой», написанные то выцветшими чернилами, то карандашом на том, что попадалось под руку: на папиросной бумаге, на тетрадном листе, на обороте канцелярского бланка. Еще видны были линии сгиба их в треугольники. Вместо обратного адреса – лишь номер полевой почты.

Николай Дормидонтов торопливым, неровным почерком писал своей жене Наталье о том, как скучает по ней, как бьет «фашистских гадов» (впрочем, некоторые подробности были вымараны цензурой), рассказывал, как лежал в госпитале, какое получает довольствие, спрашивал, как живется в тылу, какие цены, всё ли дома хорошо.

На первый взгляд в этой переписке не было ничего, что могло послужить поводом для убийства Евдокии Харитоновой. Да и вообще не ясно, откуда у Сониной прабабки письма этого Дормидонтова. Соня дважды перечитала их, но так и не нашла ничего из ряда вон выходящего. Неужели эта папка, а заодно приходивший за ней Кронцов, не имеют отношения к смерти суровой старушки? В таком случае, отравление прабабки никак не связано с убийствами в музее, и, выходит, это две разные истории.

Может, в папке не хватает какого-то документа? Соня проверила по акту приема предметов в постоянное пользование – всё на месте. Ни одной бумажки не пропало. Получается, что эта папка – ложный след. Просто Кронцов уговорил владелицу сдать эти документы в музей для истории. Не исключено, что и бабку никто не отравлял. Теперь Шефа можно перестать считать главным кандидатом на роль «Мистера Икс». Впрочем, вычеркивать Кронцова из общего списка подозреваемых рановато.

На всякий случай втихаря сфотографировав на телефон все документы из папки, Соня занялась их описанием.

Когда Дракулина отпустила ее «перекусить чайком», Соня вместо того, чтобы направить стопы в «чайную», отправилась на поиски смотрительницы Баландиной.

Раз версия с папкой развалилась, значит, осталась всего одна ниточка, за которую можно потянуть, чтобы распутать клубок из двух, а то и трех смертей. И эта «ниточка» сидела сейчас на стуле в разделе «Этнография» и, нацепив на нос очки, читала какой-то журнал.

– Марина Корнеевна, вот вы где…

– А где ж мне еще быть? Я вместе с этим стулом скоро уж корни в пол пущу, – ворчливо отозвалась смотрительница.

Соня решила пойти ва-банк.
– Я хотела вас спросить… В прошлый раз вы сказали, что Нина Колязина повесилась сама, потому что ни у кого не было повода ее убить. А теперь, после того, как открылась пропажа орденов, вы продолжаете так считать?

Тутта опустила журнал на колени и подняла на лоб очки. В глазах ее промелькнуло неуловимое выражение:
– Соня, вы здесь единственная, кто интересуется тем, что я думаю. Все эти научные работники в нашем музее считают себя умнее тех, кто ниже рангом. Между прочим, я до того, как выйти на пенсию и стать смотрителем, сорок лет отработала учителем в школе – преподавала физику и астрономию. У меня до сих пор вот тут, – она постучала по лбу, – не только весь учебный курс, но и куда больше. А они в лучшем случае смотрят на меня со снисходительным превосходством, а в худшем – просто не обращают на меня внимания. Ну да бог с ними… – Она махнула рукой. – А что касается вашего вопроса, я по-прежнему считаю, что эта девица сама в петлю полезла. И ордена тут ни при чем. Раз уж мы с вами, голубушка, решили посплетничать, расскажу я вам то, что не так давно случайно услышала: Нинка наша Нестерову грозилась, мол, если тот ее бросит, она покончит с собой.

Свившаяся в кольца и затихшая было ревность снова с шипением подняла голову в Сонечкиной душе на стоящие рядом слова «Нинка» и «Нестеров», но Соня тут же убедила себя, что ревновать к мертвым глупо.

А Тутта между тем продолжала:
– Я тогда подумала, что Нинка это только для красного словца выдала, чтобы припугнуть нашего реставратора, и что у них обычные шашни. А теперь вижу: всерьез была девка влюблена и угрозу свою исполнила.

– Марина Корнеевна, а если все-таки на минуточку предположить, что Нину кто-то убил, на кого бы вы подумали? – поинтересовалась Соня. -Скажем, мог бы это сделать Алексей Юрьевич?

– Кто? Кронцов? – Тутта расхохоталась своим дробным смехом. – Ну вы скажете тоже, голубушка! В таком случае, он бы, скорее, убил Рукавишникову, а не Колязину.

– Почему вы так считаете? – удивилась Соня тому, как уверенно прозвучало это утверждение в устах смотрительницы.

– Да потому что я своими ушами слышала, сидя вот на этом стуле, как в соседнем зале покойная Лариса Петровна устроила Алексею Юрьевичу истерику и пыталась его шантажировать.

– Что вы говорите? – обалдевшая от этой новости Соня чуть не опустилась на стоящую неподалеку лавку, но вовремя вспомнила, что та – музейный экспонат.

– Я ведь вам уже сказала, голубушка: наши научные сотрудники, похоже, считают меня чем-то вроде мебели, потому что постоянно забывают, что я могу сидеть неподалеку, всего лишь через стеночку, а то и за колонной, и слышать, о чем они беседуют. Так и в тот раз было. Рукавишникова укорила Кронцова в том, что он, мол, вдовец, а живет тайком с нашей Натальей Ивановной. Тот в ответ начал отнекиваться, мол, это всё слухи, мы всего лишь соседи. А это и в самом деле так – я про соседство. Они живут на одной улице, на Советской, через два дома А про сожительство не знаю, свечку им не держала. Ну а Лариса Петровна совсем разошлась: давай горячо извиняться. Прости, мол, сама не знаю, что говорю, потому что ревную. А ревную, ибо жить без тебя не могу. Люблю – и точка. Ну, я в подробностях не помню уже, что она говорила, но только слышу – она уже ему предложение делает: возьми, мол, меня замуж, к чему вдоветь, когда я тебе буду любящей супругой и окружу тебя заботой. А наш Алексей Юрьевич, слышу, снова лепечет что-то такое уклончивое, но ясно, что жениться на мадам Рукавишниковой не намерен. Вот тут-то она ему и заявила, что не в его интересах ей отказывать, потому что есть у нее одно любопытное письмецо. Вот, мол, копия, не желаете ли ознакомиться. Потом на минуту-другую тишина настала, а после Рукавишникова с нажимом эдак спрашивает, всё ли понятно, не надо ли чего объяснить. А Кронцов изменившимся голосом отвечает, мол, не надо, и так всё ясно, и нельзя ли ему подумать денек-другой. Лариса Петровна ласково так согласилась: «Только недолго. До среды». – Тут Марина Корнеевна сделала трагическую паузу и добавила: – А в следующую среду ее нашли мертвой.

Соня только сейчас заметила, что затаила дыхание во время рассказа собеседницы, и наконец выдохнула.
– Так, получается, завфондами убил Алексей Юрьевич?

– Не получается, – отрезала Тутта. – Вы же мне, Соня, сами в прошлый раз напомнили, что дверь в хранилище была заперта изнутри. И про кражу орденов на Кронцова даже не думайте. Для него стащить что-нибудь из музея – словно у самого себя украсть. Он вон с директрисой нашей из-за этого в контры вступил. Не испугался.

– В контры? Из-за чего?

– Так ведь перед приездом губернатора она что удумала: решила подарить тому экспонат из фондов нашего музея. А может, и не ее идея это была, а из городской администрации подсказали. Там у нас горазды прогибаться перед каждым заезжим начальником. В общем, выбрала наша Алевтина Леонтьевна полотно одного из местных художников, на котором окрестности Уключинска изображены, и приказала Кронцову – он ведь научный сотрудник выставочного зала – срезать картину с крепежа, чтобы забрать прямо из экспозиции. Слыханное ли это дело! Без оформления всяких бумажек! Алексей Юрьевич уперся. Костьми лег, но экспонат забрать не дал. Картину он отстоял, зато теперь Карнаухова грозится его уволить. Пока что она пытается вынудить его написать заявление по собственному желанию. Кронцов отказывается, но директриса пообещала, что все равно найдет повод вышвырнуть его из музея. А для Алексея Юрьевича, полагаю, это смерти подобно. – Тутта вздохнула. – В общем, жалко, загнобят человека за принципиальность. Сожрут. А потом еще и все экспонаты отсюда перетаскают разным начальникам на подарки.

– А почему же вы не заступитесь за Кронцова?

– Кто? Я? – удивилась Марина Корнеевна. – Я человек маленький, всего лишь смотритель музея. Кто меня станет слушать? Добьюсь только того, что вылечу отсюда вслед за Алексеем Юрьевичем. А где мне потом работу искать? На одну пенсию не очень-то разгуляешься. Нет, – она покачала головой, – какая из меня заступница? А может, еще и обойдется всё с Кронцовым, – произнесла она таким тоном, словно пыталась убедить в этом сама себя.

Чувствуя, что беседа зашла не туда, и Тутта, кажется, не склонна развивать тему защиты обиженных, Соня задала еще один интересующий ее вопрос:
– Марина Корнеевна, а вы ведь всю жизнь прожили в Уключинске?

– Да. А что?

– Хочу выяснить что-нибудь про одного человека, своего дальнего родственника. Может, вы слышали: Дормидонтов Николай Васильевич?

– Ну, слышала. Его тут из старожилов многие помнят – он ведь главным бухгалтером в колхозе работал. Только он уже помер. Когда же это случилось, дай бой памяти… Лет десять или пятнадцать назад. Может, больше. Женат был, детей бог не дал. Как овдовел, жил с сестрой…
При этих словах Соню озарило: точно! Этот Николай – брат Харитонихи. Фамилии разные, а отчества-то одинаковые. Прабабка, наверняка, замужем побывала и фамилию сменила. Но оба ведь – Васильевичи! Вот почему у нее хранилась та папка – осталась после смерти брата.

А Тутта добавила:
– Много я вам, Соня, конечно про этого родственника не расскажу – не особо была с ним знакома – он ведь гораздо старше меня. Помню только, про него рассказывали, что он еще при царе учился в семинарии, но после революции ушел из попов по идейным соображениям. Когда у нас колхоз организовали, назначили Дормидонтова счетоводом, потому что грамотных у нас тут тогда было негусто. Что еще о нем помню… Был чуток не в себе – как с войны вернулся, всё клады искал, бегал по лесу с лопатой в свободное время – небось, весь Чигирский кряж перекопал. Поговаривали, это у него после контузии – раньше-то за ним такой чудинки не водилось. Хотя у нас тут много кто клады ищет – то золото Колчака, то сто пудов золотого песка, украденного с прииска тогда же, в гражданскую, или, вот, хотя бы, клад купца Пронина. Да только найти не могут – лишь зря время тратят… А о Дормидонове я больше ничего и не знаю. И кем он вам приходится?

– Вроде, двоюродный прадед.

– Это хорошо, голубушка, что вы своими корнями интересуетесь, – с довольным видом кивнула Тутта. – Глядишь, так и осядете в Уключинске навсегда.
«Только этого не хватало!» – раздраженно подумала Сонечка.

оговорив со смотрительницей, она задумчиво побрела по анфиладе комнат обратно в хранилище. Отпущенный на «чаек» перерыв ушел на общение с Туттой, но Соня об этом не сожалела. Она узнала столько потрясающих новостей, что можно и походить еще немного голодной. Оказывается, Нина грозилась покончить с собой, Лариса Петровна шантажировала Кронцова, а тот вот-вот вылетит из музея за принципиальность, ну, и на закуску, нашелся еще один родственник. Не зря Тутта утверждала, что «всё про всех знает». Да она – просто кладезь информации!

Сквозь размышления внезапно пробился мужской голос:
– По краю ходим. Вот раскроется всё – сядем тогда на нары рядышком. Я в одиночку срок мотать не собираюсь.

Соня резко остановилась и нырнула за ближайшую витрину с экспонатами. Через пару секунд в дверях показался Владимир Иванович. На лице его была написана злость.

Едва он пересек комнату быстрыми шагами и скрылся из глаз, Соня выбралась из своего укрытия и кинулась в зал, из которого только что вышел завхоз, но там уже никого не было. С кем же он разговаривал?

___________________________________

Фелиция, Надин, Наталья, Инна, Света! Спасибо, что
оставляете свои отзывы!
___________________________________

Огромное спасибо за продолжение!!!
_________________

Оксана, добрый вечер. Спасибо тебе большое за продолжение. У Сони еще один родственник нашелся интересно как её родственники связаны с музеем, а то , что здесь есть связь я не сомневаюсь...

Спасибо тебе за роман очень интересно...
___________________________________

Спасибо
Получается, что прадед Сони искал клады? Может нашел чего...
Нина давила на Сергея, Рукавишникова шантажировала Кронцова, а завхоз, владеющий новеньким японским микроавтобусом, ругался и угрожал неизвестному - подозрительно будет.
_________________

Оксана, добрый вечер!!!
Огромное спасибо за продолжение. Еще и сразу три главы.
Читать очень интересно. Появилась и связь бабы Дуси с музеем, хотя пока внешне не конструктивная.
Марина Корнеевна оказалась кладезем информации. Неприметная, тихая, но все слышащая и понимающая. Я думаю, она еще многое расскажет Соне.
А счетовод уже где-то упоминался. Но не припомню в связи с чем.

_________________

Спасибо огромное за продолжение! Вроде бы папка нашлась, но кто сказал, что все документы на месте. И бабуля умерла явно не случайно. А вдруг она прониклась бы доверием к новой родственнице и сказала бы ей чего не следует.
В общем, как у мадам Агаты, у всех есть мотив и возможность, но кто это узнаем только в конце.
Оксана! Еще раз спасибо за столь увлекательную детективную историю.
___________________________________

 » Глава 16 «Лучше тебе в это дело не лезть…»

___________________________________

Спасибо за продолжение
_________________