За зеркалами (18+)

 » Глава 21

Глава 21. Ева. Натан
Ещё совсем недавно, если бы меня спросили, как выглядит Ад, я бы обрисовала место, очень похожее на больницу, на унылые палаты со светлыми стенами и стойким, въевшимся в них запахом лекарств. Место с широкими окнами, избавленными от занавесок, и исцарапанными острыми гвоздями плохо прокрашенными деревянными рамами. Место, которое с самого детства вызывало тихую панику и острое желание оказаться как можно дальше от него, не чувствовать эту ужасную вонь медикаментов и затхлого, но почти ощутимого присутствия самой смерти, кружившей под побеленными потолками в поисках следующей своей жертвы. Таким я видела больницы тогда, много лет, когда приехала вместе с матерью навестить отца. Его привезли туда прямо с работы, когда неожиданно папе стало вдруг плохо с сердцем, и обычная муниципальная лечебница оказалась ближайшей к его офису. Позже отца переведут в другую, оснащённую, по словам матери, самыми лучшими на тот момент препаратами и приборами больницу, но я уже её не увижу, так как Ингрид наотрез откажется отвести меня туда. А всё потому что в тот первый раз меня вырвало прямо в коридоре, сразу после того, как я увидела ослабевшего, но всё же сумевшего выдавить из себя грустную улыбку папу, лежавшего на кровати с белыми простынями. Он знал, чего мне стоило прийти туда, и пообещал выписаться как можно скорее, чтобы больше «не мучить свою девочку».
Но теперь…теперь я стояла с совершенно другими эмоциями в такой же больничной палате с откровенно плохим ремонтом, уже местами потрепавшимся, стараясь не вдыхать пробивавшийся сквозь острый лекарственный запах другой, гнилостный от стен и деревянных полов, скрипевших при каждом шаге. Грязные окна с явно проступавшими после дождя тёмными отпечатками капель на покрытых трещинами стеклах были наглухо закрыты и пропускали катастрофически мало света, будто само солнце категорически отказывалось согреть своими лучами кутавшихся в тёплые халаты посетителей и персонал больницы. И несмотря на всё это, я впервые чувствовала бешеную, необъяснимую радость, подаренную надеждой, вспорхнувшей ввысь от новости, что этот подонок не довёл своё чёрное дело до конца. Телефонный звонок из госпиталя, сообщивший о поступлении маленького пациента, непонятно каким чудом оставшегося в живых после встречи с Живописцем. И сейчас мы стояли с врачом возле палаты Кевина Митчелла, девятилетнего мальчика со светлыми кудрявыми волосами на маленькой головке, они падали на его бледный лоб, обрамляя такое же бледное личико с пухлыми, некогда безусловно румяными щёчками.
Мне позволили увидеть его всего лишь на несколько минут. Позволили почувствовать ту самую бешеную, беспардонную радость от понимания: живой! Впервые – живой! Словно мы выиграли, выгрызли у жестокого, бесчеловечного ублюдка эту маленькую жизнь, хоть и понимая, что никакой нашей заслуги в его спасении не было. Кто знает, что именно, но что-то явно спугнуло Живописца, заставило его сбежать с места преступления, из старенького, покосившегося сарая с прогнившими деревянными стенами, куда он привёл мальчика. Ублюдок успел нанести несколько ножевых ранений своей жертве и, видимо, решив, что та умерла или умрёт, сбежал, услышав голоса вдалеке. Ребёнка нашли возвращавшиеся с вокзала люди, решившие сократить путь до центра через поле. Согласно их показаниям, они услышали из приоткрытой двери сарая какие-то странные звуки, походившие на стук. Войдя внутрь, эти люди увидели привязанного к стулу окровавленного мальчишку с несколькими ранами в области живота и груди. Он и стучал ногой по ножке стола, подавая сигналы. Кевину повезло, что пожилой человек был военным врачом в отставке и успел оказать первую медицинскую помощь, пока его сын приходил в себя в шоке от увиденного.
- Мальчику крупно повезло, что эти люди оказались рядом. - доктор печально качает головой, - Иначе кто знает, чем бы это обернулось в итоге.
Я знала. Ещё как знала. Я видела их лица в своих снах каждый раз. И каждое новое «знакомство», как раскалённым ножом по ранам собственной совести.
- Я хочу поговорить с ним, как только Кевин придёт в себя.
Доктор снял очки и посмотрел на меня, слегка щурясь и машинально протирая стёкла очков о рукава халата.
- Я могу лишь пообещать, что мы обязательно сообщим вам, когда мальчик будет в состоянии вынести подобную беседу. Сейчас его состояние стабильно тяжёлое, и поэтому мы не можем точно сказать, когда…
- Вы же понимаете, что у меня этого времени нет. Поэтому я настоятельно прошу позвонить мне сразу по его пробуждении.
Протянула ему свою визитку.
- Это мой домашний номер, доктор Доусон. Такая трогательная забота об этом маленьком пациенте достойна самой искренней похвалы, но если мы упустим время, то вполне возможно, маньяк решит отомстить нам новыми жертвами.
Доктор сочувственно кивнул, надевая очки на переносицу:
- Мы постараемся сделать всё, что в наших силах, чтобы Кевин оклемался как можно быстрее, но я не могу гарантировать вам…
- Спасибо, доктор, вы свободны.
Замереть от неожиданности, а после развернуться к стоявшему за моей спиной Дарку, который кивнул в этот момент Доусону, поспешно ретировавшемуся куда-то в конец узкого длинного коридора.
- Что ты тут делаешь?
Как только прошло удивление, сменившееся моментальной злостью за то, что так нагло вмешался в наш разговор.
- То же, что и ты. Пришёл навестить мальчика, но у стойки регистрации мне сказали, что он ещё не приходил в себя.
- И ты решил любезно…точнее, самым бесцеремонным образом прервать мою беседу с его лечащим врачом?
- Моя наблюдательная девочка.
Сказал, широко улыбнувшись и резко притянув к себе, а я задохнулась…от изумления. От неожиданности…и от какой-то необъяснимого, почти невесомого чувства восторга, затрепетавшего в груди. Робкой радости от этого короткого «моя», обозначающего принадлежность…ему, и при этом не имеющего права на существование. Силой воли заставить себя выставить локти, не позволяя обнять себя и в то же время ощущая, как задрожали колени от этой близости и забилось сердце, кажется, уже где-то в горле.
- Что ты себе позволяешь?
Прошипеть, глядя в его лицо, в веселые огоньки, вспыхнувшие в глазах, отразившиеся в белозубой улыбке. И я, как заворожённая смотрю, как искры от этих огоньков бросают отблески на кончики длинных загнутых кверху ресниц.
- Кажется, мы уже решили, что с тобой я себе позволяю всё.
Не договорил, но в его словах та самая уверенность в собственной власти. И что должно пугать ещё больше – моя вера в это. Но не пугает. Вызывает восхищение. Чисто женское восхищение. Вот это ощущение силы, которым веет от него, словно от зверя, что с одинаковым отчаянием защищает свою стаю и разрывает глотку любому врагу.
- Кажется, ты ошибаешься.
Всё же вырваться из его объятий и отступить на шаг, потому что включается здравый смысл. Тихий, осторожный голос в подсознании, с готовностью напоминающий о подозрениях. О всех тех пятнах неизвестности, разливающихся огромными серыми кляксами во всём, что касается Натана Дарка. Там, за каждым из этих пятен пустота. В ответ на каждый заданный вопрос – только мрачное настораживающее ничто, интригующее…и пугающее.
- Зачем ты пришёл сюда на самом деле, Натан? Откуда ты узнал о мальчике и о том, где именно он находится?
Искры в глазах исчезли, вспыхнув на кратчайший миг, чтобы на дне зрачков заполыхало огненными языками предупреждение, ярким сигналом не переступать границы.
- У меня свои методы получения информации.
- Слишком вовремя, не находишь?
Прищурился, напрягаясь.
- Это логично. Иначе в ней не будет смысла.
- Это наталкивает на определённые мысли.
Дарк шагнул ко мне.
- Например?
И тут же, оглядевшись по сторонам, снова резко притянул меня к себе, схватив за запястье, и прошипел.
- Ладно. Не здесь.
Стиснув зубы, дёрнула на себя руку, но он не отпустил, направляясь к выходу из больницы и продолжая тянуть меня за собой.
- У тебя есть выбор, - бросил, не оборачиваясь и тихо, так, что пришлось напрячься, чтобы услышать его голос сквозь цокот собственных каблуков, - или ты идёшь рядом со мной, или…, - не договорил, громко ухмыльнувшись. И вызывав волну яростного протеста, нахлынувшую изнутри, вызывавшую желание вонзиться ногтями до самых костей в его запястье, до боли сжимающее мою руку. И он прав. Самое последнее, что мне сейчас нужно, – это устраивать шоу для всей больницы.
- Отпусти.
Прошипела сквозь зубы, следуя за ним, уже царапая ногтями его руку.
- Ты понимаешь, что тебе грозит за подобное? Ты понимаешь, что я представитель власти? Отпусти меня, Дарк.
- Ни за что, - сказал, обернувшись так неожиданно, что я невольно в его грудь влетела, - мне нравится держать твою руку.
Провёл большим пальцем по моей щеке, глядя прямо в глаза…и этот взгляд, он снова гипнотизирует, вынуждает замереть подобно той самой добыче перед хищником. Боже, сколько же в нём мощи, спрятанной за этими обманчиво мягкими прикосновениями, за спокойным голосом, вводящим в ступор своей откровенностью. Обезоруживающей, ошеломляющей. От нее перехватывает дыхание, и под кожей простреливает жалящими, покалывающими разрядами электричества.
- Зачем?
Выдавила из себя, вздрогнув от понимания, что тёплые пальцы теперь не сжимают, а легко поглаживают запястье, вызывая мурашки, приводя в трепет моих полупрозрачных, хрупких бабочек с их эфемерными, ранимыми крыльями. Нельзя…к ним нельзя прикасаться даже осторожно. Иначе они упадут, обескрыленные, обессиленные.
- Зачем тебе это?
- Что «это»? Ты?
И его улыбка вдруг исчезла, губы вытянулись в прямую линию. Натан наклонился ко мне, продолжая ласкать скулу костяшками пальцев.
- Мне просто тебя надо.
Четыре слова, от которых прошибло током, от которых стало жарко и вспотели ладони. В ответ на которые гулким эхом в ушах зашелестели тонкие крылья ошалевших, потерявших голову бабочек. Неправильные. Такие глупые, наивные. Они расталкивают друг друга в спешке, мечущиеся в примитивном, в оголтелом желании взмыть вверх, высвободиться из плена той клетки, в которой их держит еле слышный голос разума. Он почти уступает их напору. Заворожённый чёрным космосом взгляда. Пропавший в бездне с сотнями звёзд, горящих яркими огнями в его глазах.
- Для чего?
Он всё же делает попытки освободиться. Сбросить с себя это наваждение.
- Для себя.
Негромко. По-прежнему невероятно тихо, а мне отдаётся громким, неприлично громким гулом. Словно не услышала, а эти два слова впились острыми лезвиями прямо под кожу, оставив кровоточащие раны на самой поверхности, в том месте, где мягко вонзились в плоть.

***
И она вздрогнула, а я застыл, не поверив в то, что сказал это вслух. Что позволил услышать. Потому что не собирался. Потому что не должен был ни в коем случае. Не сейчас, когда её раздирают сомнения…и я знаю о них. Их не может не быть. Только не после встречи с Крисом. Встречи, которая развеяла без остатка те жалкие крупицы доверия, что были у Евы ко мне. И мне нужно вернуть их любой ценой.
И всё же затаиться в ожидании её реакции, чувствуя, как её дёргает от желания отступить назад и одновременно податься вперёд. Я вижу это в больших лазуритовых глазах. В той нерешительности, которая то вспыхивает в них, то потухает, уступая место…а я не могу определить, чему именно. Но я хочу понять. Касаться её до одурения, бесконечно и смотреть, как неуверенность исчезает на дне зрачков, сменяясь на отражение моего лица.
Колбасит. Меня колбасит просто от прикосновения к бархату её кожи. Дикое возбуждение просто от её срывающегося дыхания и запаха тела, того самого аромата корицы, на который подсадила меня. Который сейчас вдыхал полной грудью и ощущал злость…самую настоящую злость, потому что понимал: так ведёт меня одного. Вот сейчас. Когда исчезает сизый покров тумана с её глаз, а мне хочется схватить его руками, не позволить растаять окончательно сейчас, когда гудки проносящихся мимо машин возвращают её в действительность, когда она понимает, что мы уже стоим на улице перед входом в больницу, и моё отражение рябит, колышется, чтобы растаять в подёрнутом синевой взоре.
- Я хочу знать правду, Дарк! – сказала твёрдо, вскинув голову и глядя в моё лицо, - Я хочу знать всё о тебе и твоём близнеце. Хочу услышать, откуда и от кого ты узнал про Кевина, и зачем ты появился здесь?
Невольно восхититься её умением так быстро брать себя в руки и одновременно разозлиться на неё за это. Потому что сам, кажется, на такое давно уже неспособен. Особенно когда ощущаю, когда вижу, как за мгновение до этого она срывается, как заступает за черту…ко мне. Тогда самого ведёт на ней как дикое животное, голодное, до ошизения голодное и лютое.

- Ева, машина готова, мы едем?
Голос Томпсона. Обернулись синхронно, я молча кивнул копу, кинувшему неодобрительный взгляд на ладонь Евы в моей руке. Она снова дёрнула её, но я удержал, не давая вырваться. Неа, девочка. Только не ради этого ублюдка. И с чётким пониманием, что на самом деле нет ни одной твари на этом свете, ради которой я соглашусь отпустить её. Спрятал ухмылку, сжимая её руку, потому что если бы можно было взглядом испепелять, то сейчас от меня бы осталась на выложенном брусчаткой тротуаре жалкая кучка пепла. Красивая. Она безумно красива. С этими золотыми стрелами молний, рассекающими тёмно-синий небосвод её глаз.
- Да, конечно.
И, снова повернувшись ко мне, процедила сквозь плотно стиснутые зубы:
- Мне нужно осмотреть место происшествия.
- Отлично, - притянул Еву к себе, ощущая всем телом её злость, - я собирался сделать то же самое.

***
- Её зовут Элен. Она работает медсестрой в больнице. И именно она сообщает о поступивших к ним сиротах.
Я всё ещё пыталась понять, почему позволила ему поехать на место преступления. Задавала сама себе этот вопрос, в то же время понимая, насколько он бессмысленный. Можно подумать, Дарка бы остановил мой запрет. Вообще чей бы то ни было запрет. Дьявол, я видела собственными глазами этого мужчину за решеткой. Более того, это я отдавала приказ посадить его туда…но мне всё ещё трудно было представить себе силу, способную противостоять Натану Дарку. Мелочи. Я находила подтверждение этим мыслям в незначительных, на первый взгляд, деталях. В том, как отвёл взгляд Люк, пропуская Дарка в машину и пробормотав, что в таком случае поедет допросить несостоявшихся приёмных родителей Кевина. В том, как ретировался уважаемый доктор, стоило Натану появиться. В том, как поднимали в приветственном жесте шляпы мужчины, встречавшиеся нам на пути к автомобилю. Словно его знали многие. И нет, не всегда я видела на их лицах почтение, но почти каждый раз – откровенный страх. Так опасливо косятся на льва возле водопоя другие животные, не смея смотреть ему в глаза. На уровне инстинктов, когда готовы отступить назад даже те, кому не приходилось сталкиваться с его силой.
- Зачем тебе знать о них всех?
Остановившись перед дверью сарая на мгновение, чтобы в последний раз сделать чистый вздох, прежде чем нос заполнит вонь крови и страха, затаившаяся в постройке.
- Ева, - Натан потянул меня на себя, нахмурившись, обхватил пальцами мой подбородок, - я уже говорил: невозможно работать вместе, не доверяя своему партнёру.
- А мы разве вместе, Натан? Как можно верить тому, кто настолько закрыт? Ты скрыл наличие брата. И, даже узнав, что я поеду к нему, ты не рассказал мне о Кристофере. Что вас связывает с ним, помимо кровного родства? Что связывает его с приютами? И самое главное – почему пропал именно Кевин? Ты прислал мне его фотографию так, будто знал, что он не просто убежал, что не попал под машину или пропал без вести, а был похищен убийцей!
Выпалила, отвернувшись от него, чтобы разорвать контакт с горячими пальцами, с напряжённым взглядом.
И еще один вопрос, но уже молча, про себя и самой себе. Почему я всё же верю? Почему я всё же задаю эти вопросы тут, на окраине леса, вместо того, чтобы допрашивать его в своём кабинете, закованного в наручники и с обязательным ведением протокола? Возможно, потому что знаю – он не скажет и слова, оказавшись за решёткой. А возможно, потому что до сих пор отгоняю от себя мысли о его виновности, о его причастности ко всем тем убийствам. И по коже мороз от страха перед пониманием, чем это может грозить. И не только мне. Страх от осознания, что я готова оправдать чем угодно его молчание…всё ещё готова оправдать.
Показалось, что он напрягся снова. Готовый выстрелить, готовый взорваться от злости или раздражения…но уже через секунду Дарк вдруг резко расслабился. Сильное тело словно обмякло, в глазах появилось нечто, что я так и не смогла объяснить себе. Не смирение, нет. Но нечто, похожее на спокойствие. Так бывает, когда человек, стоя на краю обрыва и испытывая самый естественный, самый настоящий страх перед бездной, разинувшей пасть под его ногами, принимает решение прыгнуть. И если успеть посмотреть в его лицо за мгновение до этого прыжка, то можно увидеть, как вспыхивают яркими оранжевыми всполохами на тёмной канве взгляда уверенность, отчаяние и спокойствие. А затем он делает шаг в никуда.
- Я знал, что он встречался с убийцей.
Выдохнула, резко отступая назад, чувствуя, как истерически, обречённо забились обманутые бабочки. Приложив руки к животу, потому что эти твари, словно обезумевшие, бьются вновь и вновь, натыкаясь друг на друга, ослепшие ломают крылья, возмущённо пищат, оглушая своими визгами.
- Откуда?
- Я говорил…у меня есть «свои» дети там.
- Ты знал и ничего не сделал.
- Я не мог.
И впервые…впервые отвёл глаза в сторону. А меня словно током ударило. Теперь уже по-другому. Теперь уже с такой силой, с такой злостью, что показалось – обуглились и осыпались пеплом кости. Прошибло разрядом негодования, неверия и гнева
- Ты мог. Ты…ты просто использовал его как наживку.
Кулаком по его груди. И ещё раз. И ещё. Туда, где должно биться сердце, но я не чувствую стука, мне кажется, я даже не вижу, как двигается его грудная клетка, словно мужчина передо мной не человек, а каменное изваяние.
- Ты намеренно молчал, ты позволил этому ублюдку издеваться над ребёнком. Ребёнком!
Прокричала, глядя в его лицо, на то, как ходуном пошли желваки, на то, как взгляд стал непроницаемым, отчуждённым, покрылся чёрным мраком.
- Ты знаешь, что доктора не дают никаких гарантий его жизни? Ты знаешь, что уже сегодня вечером он может умереть…если не умер до нашего приезда сюда? Каким ублюдком надо быть, чтобы так подставить ребёнка, Натан Дарк?
Продолжая осыпать ударами его грудь, ключицы, чувствуя, как колотит от желания причинить ему адскую, нечеловеческую боль. И всё равно пытаясь разглядеть хотя бы слабый отблеск, хотя бы призрачную надежду на то, что я ошибаюсь. Пока не перехватил мои руки и не сжал с такой силой, что я застонала, а в его глазах лишь на миг, лишь в этот миг промелькнуло молнией сожаление и тут же исчезло, ударившись о дно тёмного полога взгляда.
- Таким, как я. Ублюдком, который понимает, что любое вмешательство могло спугнуть убийцу.
- И поэтому рисковать жизнью Кевина?
- Или же продолжать рисковать жизнями десятков других. Это выбор, Ева. И я его сделал.
Остановилась, не веря, что слышу это. И в то же время понимая, что это правильно. Вот сейчас всё правильно. Когда словно кто-то сорвал плотную вуаль с моих глаз, ту, что до сих пор искажала облик Натана Дарка. Ту, что делала его другим, что прятала оскал монстра, который сейчас открылся передо мной, заставив с ужасом отпрянуть.
- Ты не имел права на этот чудовищный выбор. Кем ты себя возомнил, Дарк?
- Я всегда отчётливо представлял, кем я являюсь, - черты его лица заострились, край верхней губы предупреждающе дёргается, так ощеривается дикий зверь, когда кто-то заходит на его территорию.
Дёрнула на себя руки, пытаясь освободиться, и зашипела от злости, когда он не дал сделать это.
- И чего ты добился? Точнее, - не смогла сдержать нервного смешка. Боже, почему так колотит? Потому что все предупреждения Люка, все мои сомнения вот так просто и быстро подтвердились? Поэтому? – чего именно ты добивался? Ведь ты неспроста молчал. Кого ты покрываешь, Дарк?
Склонил голову вбок, прищурившись, яркими стрелами молнии извиваются на кончиках тёмных ресниц.
- Ты выбрала неправильную формулировку вопроса, Ева.
Сказал вкрадчиво, будто давая мне шанс отступить назад. Но он ошибается, если думает, что я остановлюсь, что уступлю. Он ошибается во мне ровно настолько, насколько ошибалась я в нём самом.
- Неееет…нееет, Натан. Мы оба знаем, что он верный. Ты…ты никто. Ты просто самый обычный преступник, бродяга, по которому давно уже плачет тюрьма. Ты скармливал мне крохи добытой тобой информации, припрятав самую важную, самую опасную её часть. Ты самовольно решил играть жизнью маленького мальчика. И ты проиграл.
Захват на моих запястьях слабеет, позволяя, наконец, сбросить с себя его руки.
- Или второй вариант. Ты знал, кто такой Живописец. Ты знал и позволил ему заполучить ребёнка, потому что связан с ним? Ты молчишь, Дарк. Возможно, потому что я права? Покрываешь своего близнеца? Из братской любви или есть другая причина твоего молчания? А может, благородный король бездомных на самом деле не такой уж и порядочный? Может, он и есть Живописец на пару со своим братом?
И громко закричать, когда он, обхватив ладонью моё горло, оттолкнул меня к стене сарая так, что я сильно ударилась затылком. Но закричать не от боли, а от той испепеляющей ненависти, которая поглотила его зрачки, исказила черты лица до неузнаваемости чистейшей мужской яростью.

 » Глава 22

Первым желанием – заставить её заткнуться любой ценой. Заставить замолчать, пока не перешла едва уловимую грань, которая ещё удерживает, не позволяет выплеснуть на неё всю ту ярость, что шипит внутри, плюётся огненными каплями смертельно опасной лавы.
- Не заходи в болото, из которого не сможешь выбраться, Ева.
Сквозь стиснутые челюсти, подавляя потребность выдрать с её искривлённых в презрении губ усмешку. Выдрать зубами, с мясом…
- Тогда помоги мне, Дарк, - прошептала неожиданно. Настолько неожиданно, что я застыл, вглядываясь в её глаза, пытаясь понять, почему этот шёпот вместо той волны гнева, которую только что обрушила на меня, - помоги мне не увязнуть в нём.
Подняла руку и приложила ладонь к моей скуле, и я невольно вздрогнул. Показалось, что не пальцами дотронулась, а выстрелила из своего «кольта».
- Расскажи мне всё сам, - ласкает кончиками пальцев, удерживая мой взгляд, и я не сразу понимаю, что повторяю её движения своими пальцами, так же осторожно трогая её горло.
Какая же у неё нежная кожа. И кажется просто жизненно необходимым касаться её ещё и ещё. Кажется, я могу возненавидеть себя только за мысль о возможности разорвать контакт с ней.
- Расскажи, пока я ещё верю. Пока верю тебе.
Просит открыться, а я не могу. Потому что это не моё. Всё, что она хочет услышать…что должна услышать, оно мне не принадлежит. Оно чужое ровно наполовину. А вторая половина, та, что моя, её точно не устроит. Потому что я вижу в её глазах, я вижу это в отражении боли на её лице – она не простит мне моей части. Не поймёт её и неспособна принять. А я никогда не унижусь до того, чтобы просить её об этом. И резким порывом негодование на собственное сожаление. На то, что меня какого-то беса волнует её отношение ко всему этому.
- У тебя тоже есть этот выбор. Поверить или нет, Ева. Делая его, - прислонившись к её лбу, потому что от аромата её кожи кружит голову, - помни, что разбитое стекло не склеить.
Хотя ни хрена это не стекло. Это зеркало. Зеркало, осыпавшееся неровными осколками. И сколько ни вглядывайся в каждый из них, видишь только тьму. Никаких отражений на покрытой трещинами поверхности. Только разводы страха. Страха всё же наткнуться на монстров, спрятавшихся по ту сторону осколков. Самого настоящего ужаса однажды всё же оказаться в той тьме, без шансов выбраться из зеркала наружу…ужаса стать таким же монстром.
- Нету выбора. Никакого. Ты не оставляешь его мне, - потрескавшимися губами, хрипло, продолжая обжигать пальцами мои скулы, - ни одного шанса, Натан.
Ошибается. Я уже решил, моя безумно красивая девочка, что у тебя будет этот шанс. Шанс не на правду, потому что вся эта грязь должна оставаться как можно дальше от тебя. И ты возненавидишь меня, но да, я не позволю тебе в этом запачкаться. Потому что слишком чистая. И даже если ты не захочешь этот грёбаный шанс…и я знаю, что не захочешь. Что будешь отбиваться любыми средствами. Слишком гордая потому что. Слишком сильная, чтобы согласиться стать слабой. Жаль, что мне плевать, Ева. На самом деле плевать.
- Ты права. У тебя нет и не будет никакого выбора.
Поцелуем в губы, зашипев от боли, когда острые ноготки впились в моё лицо, и Ева задергалась, пытаясь оттолкнуть меня. Сжал её шею, невольно восхитившись молчаливому упрямству, с которым вонзилась в мои губы зубами. С такой силой, что мы оба почувствовали привкус моей крови. Улыбаюсь, пачкая Еву ею, жадно размазывая свою кровь по пухлым губам. Мог бы, всю бы собой запачкал, отравил бы напрочь, чтобы так же корчилась по мне, как меня выворачивает от яда по ней. Мог бы, заразил бы её демонов тем же безумием, от которого мои собственные поджариваются в вечном пламени одержимости по этой женщине.
- Он и есть Живописец? Твой брат?
Глухо выдохнула мне в рот, так, что, скорее, почувствовал эти слова движением её губ, чем услышал…и вернулся в нашу с ней неприглядную реальность с другими демонами, гораздо более страшными и кровожадными.
- Нет.
Так же тихо, раскрыв ладонь, чтобы смотреть, с каким облегчением сделала глоток кислорода, широко открыв рот и зажмурившись. Глаза свои распахнула, и я, зачарованный, на какой-то миг застрял неподвижным в их роскошной синеве.
- Тогда кто он?
- Мой брат. И это единственное, что я расскажу тебе о нём.
- Какое совместное дело позволяет тебе вести слежку?
Внимательно посмотрел в её лицо. Конечно, догадалась. Вдруг подумал о том, что был бы разочарован, если бы не поняла.
- Часть акций его фирмы принадлежит мне?
- Ложь…или же они оформлены на другое имя.
Не сдержал короткого смешка. Конечно, она всё уже проверила.
- На другое имя.
- Как он приходил к Кевину?
- Он говорил, что они дружат с директором приюта. - она открыла рот, и я покачал головой, - Он не описывал убийцу. Даже психологу. Я не знаю, что эта тварь делала с детьми, но психолог сказал, что Кевин был закрытым, словно завёрнутым в каменный кокон, и сколько тот ни бился, но так и не смог отыскать конец, чтобы размотать его.
Она молчала, не перебивая, жадно слушая, иногда хмурясь и глядя куда-то мне за спину.
- Он имел беспрепятственный доступ каждый раз?
- Кевин сказал пареньку из приюта, что если проболтается о нём, то «друг» перестанет дарить подарки. Они виделись всего несколько раз. И тоже были слёзы и разговоры.
- Это странно…
- Ну вообще-то да. Мы же с тобой говорим о садисте-убийце. А они редко бывают нормальными.
А ещё странно разговаривать с тобой на подобную тему, а думать при этом лишь о том, какая ты красивая, смотреть на твои приоткрытые губы и на то, как иногда быстрым движением розового язычка ты облизываешь их, и ощущать, как снова ноет в паху, как начинает шуметь в голове и учащается пульс в такой близости от тебя. Она что-то сказала, резко дёрнув головой в сторону, и я понимаю, что пропустил мимо ушей её слова, глядя на свои же пальцы, ласкающие её горло. Смуглые на светлой коже, они опускаются к выступающим ключицам, и я беззвучно чертыхнулся, когда почувствовал, как у неё сбивается дыхание, и затуманивается взгляд. Такая отзывчивая…мать вашу, какая ж она отзывчивая!
- Нет, - она положила свою руку поверх моей, - странно то, что мальчики рассказывали так много и в то же время ничего не сказали ни о его имени, ни о внешности. Ни цвета волос, ни возраста, ни роста…словно они не видели его лица?
Отступил назад, пытаясь понять, к чему она ведёт.
- Они сбегали к нему, чтобы встретиться? Значит, либо у него было постоянное логово…но ведь мальчики из разных городов. И находили их в разных местах…
- Либо он передавал им сообщения о месте и времени встречи.
Она кивнула, снова глядя мимо меня. А я вдруг понял, что меня безумно возбуждает она вот такая, сосредоточенная на деле, собранная. Я вдруг понял, что мог бы часами наблюдать за тем, как она изучает с помощью небольшого фонарика сарай, периодически озвучивая свои мысли…а мои путаются. Путаются от её присутствия, от её запаха…хотя, кажется, что в этом гнилом, пропахшем кровью и вонью мочи и пота месте её аромат просто физически невозможно учуять. Но я как животное, как зверь, как оголодавший самец из десятков других лучше всего чувствую запах тела свой самки, запах её волос, ниспадающих на тонкую спину. Контраст. Жёсткий контраст. Она должна быть где угодно, но только не в подобном месте. Только не там, где едва не убили ребёнка, где всё ещё на земле остались следы его крови и, кажется, его страхом пропитаны даже хлипкие брёвна постройки.
Такая грациозная, изящная в каждом своем движении, Ева Арнольд должна шествовать по асфальтированным дорожкам в стороны театров или дорогих магазинов, но никак не на окраине леса в поисках хотя бы малейшей зацепки. И в то же время понимаю – ни хрена. Тогда это было бы не она. Не МОЯ Ева. Впрочем, разве вела она себя иначе в катакомбах? На этом кладбище надежды, где большинство напоминали, скорее, ходячих дурно пахнущих мертвецов, чем живых людей? Разве мелькнуло на её лице хотя бы раз презрение или брезгливость, словно она родилась в подобных трущобах, а не в благоустроенном районе. Нет, тогда там было другое, целый калейдоскоп эмоций от удивления, интереса и жалости до возмущения и страха за бродяг.
- Либо же, - Ева повернулась ко мне, - у него есть возможность подходить к мальчикам на прогулке в городе.
Она неторопливо светила вокруг себя фонарём, пока не увидела что-то, явно заинтересовавшее её. Тут же наклонилась и, застыв над чем-то на полу у стены, присела, чтобы прочитать и, подняв с земли, быстро спрятать в карман пальто.
- Что там?
Хотя я догадывался. Зеркало. Ублюдок, наверняка, оставил кусок зеркала, если только не решил завершить свой сатанинский ритуал позже. Молчание, растянувшееся едва ли не в полминуты, и терпение покидает, заставляя подойти к ней, чтобы схватить за локоть и повернуть её к себе лицом.
- Что там, Ева?
- Кто может безнаказанно, не вызывая подозрений, подойти к ребёнку и увести его?
Её голос слегка дрожит. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. И это напрягает больше всего. Понимание, что она пытается скрыть нечто такое, что её насторожило. Или напугало? Бросил взгляд за её спину, показалось, что возле стены что-то блеснуло. То самое зеркало.
Притянул её, странно замершую, какую-то заторможенную, к себе и, запустив ладонь в карман её пальто, достал бумажку. Перед тем, как опустить голову, чтобы увидеть, в чем причина ее напряжения, до боли всматриваться в её глаза, в которых страх дрожит. Отголоски его. Захотела спрятать, отвернувшись, не позволил, удержав за подбородок. Показалось, что с пылавших совсем недавно щёк схлынула вся краска, таким бледным стало её лицо. И я пока понятия не имею, что там, в моей руке, в которую вцепилась ледяными, несгибающимися пальцами, но мне уже хочется убивать. Хочется кромсать на кусочки того, кто заставил её испытать этот страх, как бы она его ни отрицала. А она будет.
Нет, я ошибся, не бумага. Кусок газеты со старой статьёй о маньяке, над заголовком которой печатными типографскими буквами было наклеено обращение. От этой мрази. Обращение к моей Еве.
«А теперь можешь кричать. Я приготовился слушать. Тебя».
И волной чистейшей, лютой злости страшная догадка, обрушившаяся на голову, ударившая прямо в грудную клетку, в которой замороженным куском льда застыло сердце. Остановилось, отказываясь сделать следующий толчок.
- Ты не удивлена.
Неспособный отвести взгляда, чтобы не пропустить даже тени эмоций…легчайшей, тончайшей тени. И она появляется, заглушённая тут же, прикушенная жемчужными зубами, скрываемая за густыми чёрными опахалами ресниц.
- С некоторых пор я перестала удивляться многим вещам.
- Кому предназначено это послание?
Считая про себя секунды. Не знаю зачем. Наверное, чтобы запомнить, на какой из них она мне солжет.
- Я не знаю.
На пятнадцатой.
- И поэтому ты прячешь её в кармане.
Пожала плечами, а мне кажется, что всё ещё не слышу стука её сердца. Словно оглох сам, а ответы её читаю по губам.
- Это вещественное доказательство. Конечно, я взяла его.
- Ты лжёшь.
- Нам нужно выяснить, от кого оно…и почему здесь валяется. И как долго…
- ТЫ ЛЖЁШЬ!
Встряхнул её за плечи, проорав прямо в лицо, на котором ни мускула не дрогнуло.
- Она не первая, да?
Молчит, а меня пронзает неожиданной догадкой. Сунул руку в другой карман её одежды, и не смог сдержать грязного проклятья, нащупав ещё один клочок бумаги.
- Отпусти.
Потому что впилась в моё запястье и медленно, на каком-то автомате качает головой из стороны в сторону.
Молча рванул на себя, разворачивая такую же газетную статью, только более истрёпанную, более раннюю…и словно на задворках сознания услышать чьё-то ожесточённое рычание, разорвавшееся в абсолютной тишине развалившегося сарая.

***
Я забыла, когда мне в последний раз было настолько страшно. Да и было ли вовсе вот так? Чтобы хотелось исчезнуть, испариться, но больше не увидеть, как заблестели какой-то жаждой крови его глаза. Жуткий блеск. Лютый взгляд. Голодный. Но я этот голод впервые вижу на его лице. Другой он. Пробирающий до костей, как и рычание, от которого невольно вздрогнула, услышав. Я и не знала, что люди умеют вот так. По-звериному. Так, наверное, волки рычат, почуяв врага за километры. Озлобленные, решительные, готовые разорвать на части любого, кто приблизится к их стае. И мне показалось, что и он пытается учуять того самого врага. Притянув меня к себе так резко, что невольно в грудь его уткнулась носом и с каким-то мимолётным облегчением вдохнула аромат его парфюма. Успокаивающие движения пальцев, зарывшихся в мои волосы, и мне хочется стоять вот так бесконечно, слушая лишь, как гулко и быстро бьётся его сердце под тёплой тканью удлинённого чёрного пальто, расстёгнутого на груди и обнажающего белую рубашку.
Странное чувство безопасности в его объятиях. Снова неправильное. Как и всё, что касается этого мужчины. Вызывающее диссонанс, от которого хочется руки спрятать в карманах пальто. Хотя бы ненадолго. И спрятаться. В нём? То самое противоречие. Всего несколько минут назад подозревать Натана в самом страшном, а сейчас позволять себе жадно впитывать его запах, захлёбываясь самим воздухом с мускусным привкусом его тела. Так, словно он тот самый спасительный глоток кислорода, без которого меня попросту скрутит напополам. Потому что Люк был прав. В очередной раз. Я наконец ощущаю себя участником игры. Игры, которая ведётся по чужим правилам, и единственное, что пока у меня получается, - это просто не проиграть, не потерпеть сокрушительное поражение там, где от меня пока ничего не зависит. И самое страшное – я на самом деле пока не понимаю, от кого зависит, и что должно последовать дальше. Чей ход. Его? Но тогда почему мне кажется, что я постоянно делаю шаги вперёд? Это ОН движется на недосягаемом расстоянии, или же я стою на месте с гнетущим ощущением безысходности, с ощущением, что мир вокруг закрутился, завертелся, и теперь каждый шаг вперёд может оказаться толчком назад?
И, возможно, обманчивое, возможно, фатальное в этой ситуации, но чувство абсолютной защищённости, когда он стискивает меня в своих руках, касаясь губами волос. Молчит, и только бешеный стук сердца отбивает бег времени в мёртвой тишине вокруг.
Пока не отхлынула волна тревоги, не отступил назад страх, уступая место странному спокойствию и благодарности за эти минуты безмолвной поддержки.
Попыталась высвободиться из его объятий, но он не отпустил, не позволил отстраниться, а через секунду глухо произнёс:
- Ты больше не будешь ездить одна. Никуда.
Всё же суметь мягко вывернуться из кольца его рук.
- Ну это уже бред, Дарк.
Не сдержала улыбки, глядя в его нахмуренное лицо, видя словно заострившиеся очертания скул и носа, ярко блестящие глаза, сверкающие угрюмой решимостью.
- Нет, маленькая, - под кожей, прямо по нервным окончаниям легион мурашек, врассыпную, заставляя вздрагивать от этого бархатного голоса. Слегка хриплого, серьезного и в то же время мягкого, нежно ласкающего изнутри. Он наклоняется к моему лбу и хмурится так, будто ему жизненно необходимо коснуться, - ты будешь жить со мной.
И кровь к щекам прилила от тех картинок, что в голове взорвались в ответ на эти слова…и на его расплывшуюся ухмылку, которой дал понять, что видит если не такие же, то очень похожие. Видит и бесстыже улыбается, изогнув чёрную бровь.
- Ты ошибаешься, Натан, - шаг назад под его ставшим моментально недовольным взглядом, - я не собираюсь менять свою жизнь из-за каких-то нелепых угроз больного подонка. Нет, - выставив между нами ладонь, потому что он знает…я не раз пожалею о том, что позволила ему узнать, как на меня действует близость его тела, - и это не обсуждается. Прямо сейчас я поеду к Кевину, максимум, что ты можешь сделать, - это быть со мной во время расследования.
- Чтобы мисс следователь держала меня строго перед своими глазами и в то же время на расстоянии вытянутой руки? – бросил раздражённо…и он прав. Он чертовски прав, потому что стоит вот так отойти, стоит позволить вмешаться голосу разума, как возвращается оно, недоверие. К нему. Сомнение в нём. И во всём, что связано с этим мужчиной с аурой самой тёмной ночи. Потому что с ним, в его руках я становлюсь другой. Я становлюсь женщиной, которой не была никогда и ни с кем, и я не знаю её…и боюсь. Невероятно боюсь того, как он влияет на неё, того, какой она бывает с ним.
- Или же ты, - облизнула пересохшие губы, как же тяжело вот так отходить от него, надвигающегося огромной глыбой на меня, всё дальше и дальше к самой стене. Тяжело заставлять себя делать эти шаги назад. Один за другим. Когда до одури хочется наоборот. К нему. Туда, где несколько минут назад было так хорошо, как никогда и нигде без него, - ты сам сделал то же самое, имея возможность следить за ходом расследования. Напрашивается вопрос: почему? Ради кого?
И зажмуриться, вздрогнув, когда тяжёлый кулак пронёсся мимо моей головы в бревенчатую стену за спиной.
- Ради тебя, - прошипел, склонившись к моему лицу, - ради тебя идиотка, маленькая. Ты лезешь туда, откуда бежать должна сломя голову, а ты обеими ногами в этом дерьме топчешься.
- Это моя работа.
Горящий полуночной мглой взор завораживает и одновременно пугает. Так близко, что мне кажется, я вижу маленькие огоньки, вспыхнувшие по ободку зрачка.
- Значит, ты её будешь выполнять на МОИХ условиях либо же не выполнишь вообще.
- Слишком много на себя берёшь, Дарк. Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
Закипая от злости за эту явную дерзость, на которую не имеет никакого права.
- Помнишь, что я сказал о выборе, маленькая? Так вот его у тебя по-прежнему нет.
И резко отшатнулся назад, а я поняла, что всё это время стояла, затаив дыхание, не в силах оторваться от его проникающего тяжелого взгляда.
- Ты переходишь все границы! И ты по-прежнему никто, чтобы решать за меня что бы то ни было, Натан.
Он вновь ухмыльнулся и вдруг молча развернулся, ступая к выходу из сарая.
- Если ты закончила тут, - громко и не оглядываясь на меня, - то поехали отсюда к чертям собачьим, - остановился, давая мне время подойти к нему, - в полицейский участок, я хотел сказать.

 » Глава 23

Я будто переживала ещё одно дежавю с этим мужчиной. Тесный салон автомобиля и молчание, которое никто не собирается прерывать, боясь нарушить такую хрупкую иллюзию мира между нами. И самое главное сейчас – отвлечься, не позволить ему, не позволить самой себе так реагировать на него, на его запах, окутавший салон автомобиля, на его тёплую ладонь, которую положил на мою руку, несмотря на мой молчаливый протест, когда попыталась выдернуть её из захвата цепких пальцев, а в ответ они лишь ещё сильнее сжали мои собственные.
Закрыла глаза, прокручивая в голове слова из записки Живописца. Её он приготовил заранее и всё же оставил на полу у стены, хоть и не успел закончить начатое. Если бы только Кевин очнулся, если бы только сумел дать хоть какие-нибудь показания. Вспомнились слова доктора о том, что мальчик, возможно, и вовсе не сможет помочь нам из-за пережитого шока, и что лучше нам дать ему и всему медперсоналу время на приведение ребёнка в более или менее нормальное состояние для подобных бесед. А ещё оно требовалось и самому Кевину, время на осмысление всего произошедшего, на преодоление последствий этого ужасного потрясения. Но у меня не было этого времени. Как не было его у всех других детей, которых по одному ему известным причинам этот ублюдок, Живописец, приговаривал к такой жестокой и мучительной смерти.
Изнутри тошнотой подкатывает к горлу ощущение тревоги. Гнетущей, тяжёлой, давящей на плечи неподъёмным грузом.
- Поехали в больницу.
Тихо, смотря перед собой, потому что кажется просто нереальным всего лишь повернуть голову к Натану. Паника методично оковывает изнутри всё тело, не позволяя сделать даже движения. И он в ответ осторожно сжимает мои пальцы, соглашаясь поменять маршрут. Так я думаю до тех пор, пока автомобиль не сворачивает мимо длинного бульвара по улице, ведущей к моей съёмной квартире.
- Натан.
Преодолевая боль, взорвавшуюся в шее, когда всё же смогла повернуться к нему, чтобы увидеть словно высеченный из камня профиль с тёмными волосами, падающим на высокий лоб.
- Ты поедешь домой.
Медленный поворот головы, и меня словно ошпаривает холодным выражением глаз, отстранённо пробежавшихся по моему лицу.
- И это не обсуждается. Завтра я отправлю за тобой машину на работу.
- Мне нужно в больницу.
Сквозь зубы, но не потому что изнутри колотить начинает от злости, а потому что сил нет расцепить челюсти. И по-прежнему тошнит, и начинает кружиться голова от всеобъемлющей паники, казалось, въевшейся в сами кости.
- Тебе нужно домой. Я сам поеду в больницу.
Натан склонился ниже и вдруг коснулся пальцами моей щеки:
- У меня есть номер твоего телефона. Я позвоню.
Попробовала увернуться, стиснув зубы от повторно накатившей волны тошноты, но он не дал – пальцами впился в мои щёки, заставив застонать от боли…и снова это сожаление, в, казалось бы, ледяном безразличии взгляда, и хватка на моём лице ослабла.
- Я буду в больнице, в участке уже, наверняка, окопался Томпсон на ночь глядя. Это не приказ…Дьявол, Ева, я не пытаюсь командовать тобой. Это беспокойство. Это забота мужчины о своей женщине. Когда ты в последний раз спала? И нет, тебя всё равно отвезут домой.
И отвернулся, бесцеремонно притянув меня к своему плечу. Больше ни слова за всю дорогу к дому. Только равномерное дыхание и неотступающая тревога, безобразной тварью следующая с нами в салоне машины, вонзающаяся костлявыми пальцами в затылок…. А ещё вернувшееся волнение, но уже по другой причине. По той, от которой снова те самые огоньки под кожей вспыхивают яркой гирляндой. По той, из-за которой удалось всё-таки вскинуть голову кверху, чтобы посмотреть в его лицо и наткнуться на обезоруживающее спокойствие. Будто он ничего особенного не сказал. Представляет ли он, какую волну трепета всколыхнули его слова? И придаёт ли им то же значение, что придала я? Сдержанная невозмутимость в то время, как во мне порывы ветра взметают вверх языками пламени непрошенное чувство эйфории.
Я не помнила, как мы вышли из автомобиля и поднялись в мою квартиру, не смогла восстановить в памяти, как открывала дверь ключом и оказалась в своей постели. Смутными отрывками сквозь запотевшее стекло воспоминаний, как Дарк не согласился высадить меня у здания и уехать, просто молча вышел со мной вместе, а уже через одну короткую вспышку в сознании – как он заходит в мою квартиру широкими шагами, оглядываясь по сторонам, словно осматривая помещение, и лишь затем позволяет войти мне. Ещё одна вспышка – и долгий, тягуче-нежный поцелуй с ошеломляющим вкусом его губ. От него сводит свои собственные в истоме, когда Натан всё же отрывается и молча выходит из комнаты, напоследок опалив тяжёлым почерневшим взглядом, от которого позвоночник пронзает сладкой дрожью и становится невыносимо жарко.

***
Не знаю, сколько я проворочалась в своей кровати до момента, когда стало просто невозможно лежать, зажмурившись и прислушиваясь к тишине, обитавшей в моей спальне. Несколько кругов босыми ногами по мягкому чёрному ковру, и бесшумно встать у открытого окна, чтобы полной грудью дышать ночной прохладой. Оно не уходит никуда. Это ощущение страха. Удушающая паническая атака, при которой леденеют руки и начинает бить ознобом тело. Захлопнула окно и прислонилась к нему лбом, сильнее сжимая трясущиеся пальцы. А ведь он так и не позвонил, несмотря на то, что обещал. И тут же слабый голос разума – не хотел будить, ведь именно поэтому он тебя привёз домой. Но этот голос перебивает необходимость сбросить опостылевшую тяжесть, снова опускающуюся на плечи. Проклятое предчувствие беды и явственное понимание, с чем или кем оно связано. Маленький мальчик, оставленный под присмотром врачей в больнице…и всё же один. Правда, Люк успел напоследок шепнуть, что будущий усыновитель собирался навестить ребёнка.
- Алло, - пытаясь скрыть дрожь в голосе, - когда на том конце провода ответил слегка сонный голос одной из молодых регистраторш, - здравствуйте! Ева Арнольд, следователь. К вам в реанимацию сегодня поступил Кевин Митчелл.
- Да-да, - шорох бумаг и воцарившееся на секунду молчание, затем короткое покашливание, и трубка снова в руках у медсестры, - к сожалению, мальчик умер.
И тогда произошло то самое. Тогда взорвалось внутри всё то, что давило, стискивало всё это время, сжимало горло и впивалось острыми клыками неконтролируемого страха в кожу. Оно вспыхнуло яркой раскалённой звездой, чтобы рассыпаться, прожигая плоть насквозь кипящей смертельной смесью, причиняя адскую, нетерпимую боль.
Схватилась за шею, пытаясь сделать вздох, представляя перед глазами бледное лицо малыша с посиневшими губами, тонкое запястье, утыканное иголками с длинными прозрачными проводами. И непрошенной, такой ненужной картинкой сейчас – лица всех остальных детей, которых этот изверг отправил на тот свет.
- Как это произошло? Почему?
Не узнавая свой голос и одновременно пугаясь собственных мыслей о том, что потерян шанс. Потеряна возможность хотя бы немного подобраться к этой мрази с человеческим лицом и бесчеловечными принципами.
- Не можем сказать точно.
- Как это? Он так и не пришёл в сознание?
- Нет, он приходил в себя на короткий промежуток. На очень короткий, затем ему стало снова плохо.
- Когда это произошло?
- Примерно в девять вечера. Ваши коллеги, кажется, даже не успели с ним поговорить. Мальчику сразу стало плохо.
- Коллеги?
И сердце сорвалось камнем вниз.
- Да, мистер Томпсон и второй...он не представлялся. Они приходили к пациенту.
Закрыв глаза, выдыхая через раз, потому что каждый вздох с невероятной болью дается. Потому что кажется, что каждый выдох способен распороть лёгкие стальными лезвиями ярости и безнадёжности.
- Кто ещё заходил к ребёнку?
Молчание, шуршание и исчерпывающий ответ.
- Ещё только мистер Фоулсон, - это его несостоявшийся отец, - со священником.
- Он привёл священника до смерти ребёнка или после?
- Прошу прощения, но мне неизвестно.
***
Его руки тряслись, непослушные, они отказывались застегнуть пуговицу на воротнике, которую он же сам буквально несколько минут назад с каким-то упрямством расстёгивал, видимо, лишь для того, чтобы сделать глубокий вздох. Со стороны вообще казалось, что этот невысокий мужчина со светлыми волосами, закрывавшими уши и отмеченными лёгкой сединой, с небольшим, но всё же заметным брюшком, на котором каким-то чудом ему удалось застегнуть явно неподходящий по размеру серый пиджачок в крупную синюю клетку, очень сильно нервничал. Время от времени он с остервенением запускал короткие пухлые пальцы сквозь поредевшие пряди волос и смотрел куда-то в сторону, прежде чем ответить. Каждое его слово казалось хорошо взвешенным и требовало определённого времени, чтобы быть озвученным вслух. Мужчина боялся и даже не пытался скрыть своего страха, бросая затравленные взгляды то на меня, то на Люка, по традиции усевшегося на край стола и внимательно следившего за каждым его движением.
- Я не знаю, - капля пота медленно стекает по виску свидетеля, - я просто…мы просто стояли и разговаривали со священником. Нас даже не хотели пускать в палату к нему, нас не хотели. Мы еле уговорили.
- Достаточно!
Люк быстро посмотрел на меня.
- Вы уже повторяетесь, Фоулсон, - попыталась придать голосу мягкости.
- И это откровенно раздражает, - недовольно произнёс подошедший ко мне Люк.
- Мы уже любили мальчика…мы его успели полюбить, - показалось, что глаза Фоулсона влажно блеснули.
- Да, я понимаю, вы свободны. Пока. - и он, не скрывая вздоха облегчения, покидает кабинет с такой неожиданной и кажущейся совершенно несвойственной его короткой, немного тучной фигуре лёгкостью.

Люк покачал головой, провожая глазами вышедшего.
- Только не говори, что не веришь ему. Несчастный, кажется, чудом сердечного приступа избежал.
Томпсон повернулся и испытующе в мои глаза посмотрел, а я впервые подумала о том, что под таким внимательным взглядом трудно чувствовать себя в безопасности. Дискомфорт. Словно тебя изучают, разбирая каждое твое слово, каждый выдох и движение тела. Препарирует ментально, не касаясь физически, и неосознанно хочется закрыться, не позволить прочитать себя, словно открытую книгу. До того, как я вошла в участок, Люк уже около получаса разговаривал с Фоулсоном…точнее, судя по тому, как к тому времени колотило в нервозном страхе мужчину, Томпсон явно не проявил тактичности в связи с потерей тем приёмного ребёнка.
- А ты, значит, веришь в его любовь к чужому ребёнку, которого он видел пару раз в жизни?
- Меня не интересуют его чувства к нему, Люк. Только то, что он явно неспособен на убийство.
- Нет, конечно, - Томпсон махнул рукой, с неким презрением посмотрев туда, где еще минуту назад стоял Фоулсон, - этот слизняк едва в обморок не грохнулся вчера со страху, узнав, что ребёнок умер.
- Возможно, он переживал. Он привёл вчера священника к Кевину.
- Что означает, он предполагал возможность его смерти.
- Мы все её предполагали.
- Мы, Ева. Мы, а он не должен был. Если верить его словам о привязанности к ребёнку. Ладно, - Люк взял у меня из рук стеклянную бутылку с водой и сделал большой глоток из неё, - в любом случае это ничтожество явно не наш клиент.
- Как и священник.
Кивнул, соглашаясь.
- А больше никто к нему не заходил?
Он задаёт вопрос, уже зная ответ. Он хочет услышать его из моих уст.
А я до боли не хочу произносить его вслух. Потому что он хочет моего признания. Своеобразного добровольного поражения.
- Мне стоило бы задать тебе этот вопрос, не так ли? Кто именно вчера был у ребёнка и как долго? Кажется, именно ты отвечал за охрану у палаты мальчика.
- И я её обеспечил.
- Крайне неэффективно, как видишь.
- Что именно ты хочешь сказать, Ева?
Его тон сменился. Стал более жёстким, острым, неприятно жалящим.
- Лишь то, что мы имеем труп мальчика.
- Который мог появиться в любую минуту, учитывая его состояние.
Да, согласно заключению судмедэксперта, смерть Кевина наступила при естественных обстоятельствах. Организм не справился с последствиями нападения, и ребёнок умер, так и не придя в сознание.
И несмотря на это, хотелось вонзиться ногтями себе в горло, чтобы не дать вырваться воплю отчаяния, который бился в глотке, в гнетущем ощущении собственной причастности к кончине Кевина. Словно я сама…я сама виновата в его смерти. Если бы осталась здесь, если бы не поехала на место преступления. Если бы не тратила такое драгоценное сейчас время на выяснение отношений с Дарком. Много «если бы». Слишком много, чтобы вновь и вновь не чувствовать злость и желание лично расправиться с жестокой тварью, которая продолжает окунать в это болото мерзкой опустошённости. Вспомнились растерянные глаза молодого полицейского, когда тот поднял голову и посмотрел на меня с затаённым страхом. Он ещё находился на испытательном сроке в участке, такой юный, только что из колледжа, казалось, он точно так же чувствует свою вину в том, что не удалось сберечь мальчика. Хотя бы до дачи им показаний. Да…эта ужасная мысль не покидала ни на мгновение. Мысль о том, что его смерть далась бы куда легче после нашего разговора. И мне, наверное, следовало бы презирать себя за это, как тогда – Дарка…за аналогичные слова о Кевине, которым он согласился рискнуть ради поимки маньяка.
- Или нет?
Люк нахмурился, и я вздрогнула. Проницательный. Ощущение нахождения под лупой запульсировало внутри с двойной силой.
- Нам в любом случае нужно ещё раз поговорить с этим парнем. Полицейским.
- Зачем? Что именно тебя смутило в его показаниях?
- А тебя ничего не насторожило? Парень назвал всех, кто заходил в палату за это время. Это доктор, пару раз медсёстры, я, ты…
- Священник и его приёмный отец, - он кивнул в сторону двери, - и ещё один человек, так ведь?
Он навис надо мной, и мне вдруг стало нечем дышать от ощущения какой-то ярости, которую источало его лицо. Но ярость эта была странной, холодной, скорее даже, ледяной.
- Кто-то, кого регистраторша приняла за одного из наших. Он был в форме? - Люк сделал ещё один шаг ко мне, - Или она видела его с тобой, поэтому решила, что он тоже следователь?
- А вот это я и выясню у Франко.
Стараясь сдержать раздражение, которое вызвало обвинение, прозвучавшее в его голосе. Да, он, по большому счёту и не старался скрыть его, каждый раз подчеркивая, насколько укоренился в своих подозрениях относительно Натана.
И Томпсон вдруг отступил, пряча руки в карманы.
- У нас нет никаких доказательств того, что Дарк причастен к его смерти.
- И у нас заключение о том, что ребенок умер сам. Я знаю. Но почему этот ублюдок всегда крутится где-то рядом с нашим делом?
Люк развернулся, пошёл к двери и, словно вспомнив что-то, посмотрел на меня:
- Ты едешь на похороны мальчика?
Кивнула ему.
- Говорят, серийные убийцы любят приходить на похороны своих жертв.
Он усмехнулся:
- Я знал, что ты именно так и ответишь.

***
Его тошнило. Ему было душно настолько, что хотелось расстегнуть настежь плотное шерстяное пальто, казалось именно эта чёртова вещь не позволяет ему свободно вздохнуть. Его тошнило. От запахов всех этих людей, что собрались здесь, в том месте, прийти на которое, на самом деле, не имел права ни один из них. Надушенные толстые тётки с идеально уложенными причёсками и в шляпках с развевающимися черными вуалями, которые несносный ветер немилосердно трепал, вынуждая их придерживать шляпки пухлыми ручками на своих головах. Театр абсурда. Они бросали недовольные взгляды на священника, быстро и монотонно произносившего полную пафоса и скорби речь, будто требуя несчастного ускориться. И тот, понимая это раздражение, кажется, даже проглотил немаленький кусок из своей привычной речи.
Да-да, ведь он знал эти заученные до зубовного скрежета слова святого отца в длинном светлом одеянии до пола едва ли не лучше самих служителей церкви. Сколько он церемоний посетил? Он и не помнил точно. По правде говоря, все они слились для него в один, длинный непрекращающийся ритуал прощания с ангелами. С его ангелами, которых он больше, к сожалению, не увидит. Но которых, к их великому счастью и его облегчению, не получат и мучители.
Чёрное. Так много чёрного вокруг. И в любое другое время оно бы не раздражало его так. Но тут, на кладбище, этот цвет казался каким-то особенно лживым. Лицемерные твари, нацепившие его на себя, чтобы соответствовать общепринятым нормам…они умудрялись оскорбить его утрату одной своей одеждой. Глаз зацепился за женщину, из-под шляпки которой выбился седой локон. На её торчащее в вырезе куртке ожерелье с огромным стеклянным кулоном в виде сердца. Нет, он не был ювелиром или знатоком камней, но это изделие было сделано настолько кустарно и безвкусно, а он всё же слишком много драгоценностей повидал на своем веку. Старая сука. Такая же, как вся эта небольшая толпа чёрных ворон вокруг него. Нацепили всё самое лучшее на себя, будто приехали на праздник, а теперь изображают горе. Каждый из них так или иначе причастен к его Ангелу, но никто из них не испытывает и доли той боли, что сейчас рвалась струнами в его груди. Он и не думал, что может ощущать эту боль. Не думал, что придется сжимать руки в кулаки в карманах пальто, чтобы скрыть своё горе. Ангел…он так и не смог помочь ему правильно покинуть этот мир. Не смог исповедать его, позволить оставить в этом грязном мире все его грехи, чтобы в тот он отправился чистым, правильным.
Эти жалкие твари…откуда они взялись там, на окраине леса? Он и предположить не мог, что ублюдки появятся у сарая: уж слишком суровые ходили легенды в народе о тамошних медведях. Обычно люди предпочитали обходить его вдоль железной дороги.
Он глубоко выдохнул, поморщившись от запаха приторно-сладкого парфюма «матери» его Ангела. Идиотка всем так и представлялась, изображая самое неподдельное страдание на морщинистом лице. Притом, что предоставила оплачивать похороны всё же детскому приюту. А зачем тратиться на труп, так ведь, миссис Фоулсон? Уже через неделю, которую она выдержит только ради соблюдения норм приличия, эта идиотка побежит смотреть нового ребёнка, если уже не выбрала замену его Ангелу.
Снова кто-то рядом произнёс тихое Кевин, и его внутренне всего передёрнуло. Нет, он до сих пор не мог произносить это пошлое имя, данное мальчику родителями-алкоголиками.
Как жаль, что он не успел…словно лакомый кусок самого сладкого десерта увели из-под носа, когда тарелка стояла так рядом…совсем рядом. Он ведь даже смог дотянуться до него и убедиться, насколько вкусным тот был.
Взгляд зацепился за тонкую фигурку, смотревшую в сторону гроба. Ветер играет с намеренно оставленными шоколадными локонами, обрамляющими светлую кожу. Что его заставило затаиться и снова разглядывать её? Словно в первый раз видел. Может, то, что она отличалась, выделялась в этой скучной мрачной кучке неудачников? Порода…Ещё отец ему говорил, что у каждого существа есть своя порода. Свои особенности, отличающие его от тысячи других таких же особей. Возможно, кто-нибудь из тех, что бросали осторожные, а порой и откровенно завистливые взгляды на эту хрупкую женщину с кожей, словно из светлого фарфора, могли найти десяток объяснений тому, в чём выражалась её порода…найти в своей голове, не желая произносить вслух, чтобы не выставить себя более слабыми представителями вида. Красивая? Может быть. Его её внешность мало интересовала.
Он видел другое. То, что его удивило…и одновременно разозлило. Будто она неосознанно отобрала его право единолично горевать об утрате Ангела. В огромных тёмно-синих глазах, направленных на маленький гроб, замерло горе и чувство вины, слишком отчётливое, чтобы он его не увидел. Оно залегло в складках между аккуратных бровей, угадывалось в стиснутых пальцах, когда она вдруг отрывалась от своих мыслей и начинала сосредоточенно сканировать всех присутствовавших. Она ищет ЕГО. Они все ищут его. Полицейский, стоящий рядом с ней и с угрюмым выражением на лице изучающий всех и даже священника. Еще несколько копов, раскиданных по всему периметру.
Он почему-то задумался о том, где она хранит его послания. А ведь должна хранить. Периодически доставать, чтобы подолгу изучать каждую букву, каждый миллиметр потрёпанной газетной вывески. Внимательно, напряжённо, пытаясь вновь и вновь найти скрытый смысл его «писем» ей. Идиотка. Не было никакого скрытого смысла. Всё предельно открыто и ясно. Новый следователь едва не сделала то, чего нельзя прощать никому. Она едва не заставила весь этот город, всё это скопище жалких слизняков забыть о нём. Она запретила говорить о нём, считая, что его заденет это молчание…
Он отвернулся, обратив свой взор на заканчивавшего свой монолог священника. Всё же дрянь оказалась в какой-то мере права. Но его затронуло не молчание этих ничтожеств. Его завела безрассудность и глупость этой богатенькой сучки, решившей, что сможет дать достойный отпор. Нет, определённо будет очень недурно заставить её кричать.
Нужно только избавиться от этой высокой тёмной тени, следующей за ней по пятам. Давно уже пора.

 » Глава 24

- Вот, - Дарк придвинул ко мне низенькую чашку из белого фарфора с узкой треугольной ручкой, за которую было неудобно держаться, - вроде ты любишь именно такой.
Горячий шоколад. Задумалась на мгновение, откуда он узнал, что нужно добавить сахар. Возможно, увидел, когда я делала себе в тот самый первый раз.
- Я попробовал тогда.
Словно прочитал мои мысли. Наверное, мне следовало бы удивиться, но сейчас не было сил буквально ни на что. Правда, стоило представить, что он касался своими губами моей чашки…там, где я пила из неё, и что-то еле уловимое, что-то почти невесомое начинало трепыхаться под кожей, задевая нежными и в то же время нетерпеливыми движениями нервные окончания. Этот мужчина…он делал со мной настолько порочные и настолько дикие вещи, но вот эта его фраза против воли заставляет вновь ощутить, как вспыхнул румянец на щеках. Его до неприличия чувственные губы растянулись в медленной улыбке, потому что он знает, что я представляла прямо в эту секунду. Он провоцирует. Ни слова пока о том месте, откуда мы вернулись около часа назад. А может, и около двух часов. Я не знала. Чувство времени словно исчезло, оставив вместо себя пустоту, наполненную затхлой вонью сожаления. Самое страшное из состояний человека, наверное. Потому что в ней, в этой алчной тягучей бесконечности исчезает бесследно время, желание, притупляются мысли и обостряются ощущения. Все самые тёмные, самые мрачные эмоции вдруг становятся объёмными, полными, обрастают металлическими острыми шипами, каждый из которых способен мягко войти в плоть души, чтобы причинить самую невыносимую боль. Чтобы вынуть ее остатки и лишь после раствориться в ещё большей пустоте.
- Ты не можешь обвинять себя в том, что произошло.
Его взгляд становится серьёзным, густые брови сходятся на переносице, а я понимаю, что стала привыкать к этому. К тому, что он читает меня, что видит меня насквозь даже там, где я стараюсь выставить свинцовые стены. И даже против него. Уже переставая удивляться этому «даже» в своих мыслях. Переставая искать причины в себе, почему именно он и почему настолько близко. Теперь мне всё чаще кажется, что все эти причины и есть он сам.
- Я допрашивала Франко. Это паренёк, оставленный присматривать за палатой.
Натан слегка склоняет голову к правому плечу, готовый выслушать, а я невольно смотрю на длинные пальцы, застывшие на такой же треугольной ручке чашки, из который всё ещё лениво поднимается к потолку тонкой струйкой пар.
- Он сказал то, о чём не говорил в первый раз.
Вспомнила, как прятал ладони в карманы форменных брюк молодой мужчина с короткой стрижкой на казавшейся слегка большой для его худосочного тела голове. Фуражка нелепо съезжала на левое ухо, когда он порывистыми движениями хватал себя за волосы, сбивчиво рассказывая то, что не давало ему покоя.
- Что именно?
Дарк протягивает руку, чтобы обхватить мои пальцы, и мы вздрагиваем, кажется, оба. В этом движении нет никакой подоплёки, привычной с этим мужчиной. Ни намёка на сексуальность в сжатии сильными пальцами моих, скорее, желание поддержать. И я позволяю себе насладиться несколько секунд нахлынувшим ощущением спокойствия. Ловлю себя на мысли, что он для меня – по-прежнему тот самый океан. Только сейчас его волны не бьют, не захлёстывают с желанием покорить, сожрать и растворить неукротимой стихией. Сейчас они ласкают медленно и неторопливо, сейчас они плотно обволакивают, словно обнимая, создавая ощущение опоры под ногами. Один быстрый взгляд в его глаза, чтобы успеть поймать зигзаги молний, которые он тут же скрывает за опущенными веками. И чёткое понимание, от которого захватывает дух: в любой момент…всего лишь крошечное движение – и океан взорвётся оглушительным рёвом самого настоящего цунами желания.
- Ева?
Тихо и в то же время настойчиво, возвращая мои мысли к нашему разговору.
- Франко обратил внимание на подушку.
«- Я заметил это сразу, мэм, - юноша резко вскинул вверх голову, обеспокоенно глядя в мои глаза, на его щеках горит лихорадочный румянец, такой, словно ему тяжело даётся это признание собственной ошибки. А он уверен, что это ошибка. И именно поэтому не сказал о ней сразу. Видимо, пытался не придать значения тому, что больше никто не мог исправить. Что больше не должно было иметь смысла для Кевина. Но что-то всё же не давало ему покоя, иначе не прибежал бы в участок раньше, чем я вызвала его. Иначе не мерил бы нетерпеливыми широкими шагами несуразно длинных ног узкий коридор перед моим кабинетом, отрешённый, словно потерявшийся в собственных мыслях.
- Подушка. Она лежала под его головой не той стороной.
- Как понять не той стороной? – отчаянно пытаясь вспомнить, как выглядела подушка под головой мальчика. Я не придала ей никакого значения, когда вошла в свой единственный раз, чтобы увидеть Кевина.
- У моей матери дома…у неё такое же постельное бельё, - он словно спотыкается о собственные слова, отводя глаза в сторону, - белое с тонкими зелеными стеблями с одной стороны. С другой – абсолютно белое. Я… в детстве я непременно ложился на эти стебли, - запнулся, вспоминая, но тут же, поднял голову и заговорил быстро, впиваясь в мои глаза своими, светло-карими, с плещущимся на дне зрачков отчаянием, - Я обратил внимание, что его голова…она лежала на лицевой стороне. На тех самых стеблях. До смерти мальчика.
- А потом? - чувствуя, как зашевелились волосы на затылке от пронзившей догадки, от вспыхнувшей искры страха в глазах паренька.
- Когда медсестра начала звать врача, я вбежал в палату…Ребёнок лежал на другой стороне подушки. Положение его головы было тем же. Но мне показалось…нет, я видел, что на другой стороне
- Ты уверен?
И он прячет взгляд, зная, что тот выдаёт все его эмоции.
- Я проверил. Проклятые стебли…они были с нижней стороны.»

- То есть его убили?
Натан вдруг резко отпустил мою ладонь, и я с трудом сдержала стон разочарования, прокатившийся под кожей, когда прохладный воздух неприятно коснулся пальцев, согретых теплом его руки. Ощущение спокойствия пропало.
- Франко утверждает, что при нём никто другой не заходил в палату, кроме тех, кого называл в самом начале.
- Ты говоришь, при нём.
- Да, - кивнула, а перед глазами появилась виновато опущенная голова молодого полицейского, - он отлучался в туалет ненадолго. Его не было минут пять-десять, не больше.
- Разница во времени в два раза – довольно ощутимая.
- Это разница в пять минут, Натан, - устало откинулась на спинку стула. Странно, стоило ему отпустить мою руку, как на плечи сразу навалилась вся усталость последних дней. Словно именно он удерживал её, не позволяя прогнуться под этой ношей.
- Но это же не всё?
- Откуда это у тебя, Дарк?
Спросила неожиданно для себя же самой. Спросила и тут же прикусила язык, когда он словно встрепенулся и подался назад, испытующе смотря в моё лицо.
- Что «это»?
- Умение читать эмоции, умение угадывать мысли других людей. Откуда эта проницательность у того, кому, по сути, плевать на людей вокруг себя?
- Это самый важный навык, без которого не выжить на улице, моя девочка. Не продержаться и недели там, где кусок хлеба для одних значит гораздо больше, чем в иное время миллион долларов для других. А может, ты всё же хотела спросить, как я «читаю» тебя, Ева?
Он произнёс это слово, это проклятое «читаю» настолько двусмысленно, что меня в очередной раз словно жаром обдало. Порывом муссона, от которого, кажется, загорелась кожа. Всего одно слово – и такая бешеная, неуправляемая реакция на него.
- На самом деле, - его голос становится опасно низким, каким-то гортанным, - я бы тебя не только прочёл. Я бы тебя рисовал, потом стирал бы доооолго и с удовольствием, чтобы писать. На тебе. Писать тебя.
Нервные мужские пальцы снова ласкают мою ладонь. Поглаживают почти невесомыми круговыми движениями, пробуждая сотни мурашек, оплетающих тонкими нитями паутины соблазна. Волна жара в низу живота заставляет закрыть глаза, представляя все эти грязные картинки, что вспыхивают в голове, что он вызывает в моей голове.

- Прекрати!
Сквозь марево наваждения его голосом и теплом его кожи. Не сдержавшись. Потому что нельзя позволять ему вести. Нельзя позволять ему снова и снова выбивать почву из-под моих ног своими намёками, так похожими на самые сладкие и самые грязные одновременно обещания…нельзя.
- Почему?
- Потому что я тебе не верю, Натан Дарк.
Тёмный взгляд опасно прищурился.
- Потому что я знаю, что накануне смерти Кевина твой брат сошёл с поезда в нашем городе, а ты...ты почему-то утаил это от меня.
И снова холод из его глаз расползается по всей комнате, подбирается всё ближе, к моим рукам, чтобы подобно корке льда покрывать кожу, которая только секунды назад горела в его адском пламени. Нечеловеческое свойство – вот так вот переключать собственные эмоции. Мгновенно. Из огненного безумия в хладнокровное безразличие.
Словно на качелях рядом с ним. При этом и темп, и направление задает он один, раскачивая с такой силой, что сбивается дыхание и появляется сумасшедшее ощущение полёта, но только до тех пор, пока он вдруг резко не решит резко столкнуть вниз, так, чтобы колени в кровь.
- Я не помню, чтобы устраивался следить для тебя за своим братом.
- Верно, - кивнула ему, - но зачем тогда каждый раз просить довериться тебе?
- А разве ты доверяешь? – усмехнулся, - нет и не будешь. Ты подозреваешь моего брата…возможно, даже подозреваешь меня в том, что я покрываю его, но при этом рассказываешь мне про наблюдения Франко? Зачем, Ева? Чьи границы ты пробуешь? Свои или мои?
- Мы, кажется, договаривались о взаимопомощи.
Он рассмеялся. Холодно рассмеялся. Одними губами. В глазах всё тот же чёрный лёд, непробиваемый и крепкий.
- Ну, конечно. Именно поэтому ты посодействовала тому, чтобы по-новой начали расследовать смерть Дэя?
- А разве наш договор распространялся на дело твоего покойного отца?
- Он мне не отец!
Прорычал низко и угрожающе, настолько резко склонившись ко мне через стол, что я со всей силы сжала пальцами кружку, чтобы не позволить себе отпрянуть назад.
- Что такое, Натан? Что из себя представлял этот мужчина, что один его сын не хочет признавать своё родство с ним, а второй не скрывает своей радости по поводу его смерти?
- В наш договор не входил ни Крис, ни члены его семьи.
Всё с тем же предупредительным грудным рычанием, сквозь которое прорывается еле сдерживаемая злость.
- Ошибаешься. И если ты на самом деле так заинтересован в поимке убийцы, если всё это для тебя – не просто способ увеличить свою власть в определенных кругах, если твои слова о ненависти к этому ублюдку Живописцу – правда, то ты должен быть откровенен со мной.
- Крис не убийца!
Сквозь зубы процедил. Хлёстко. Практически без пауз между словами.
- Тогда расскажи мне, кто он, Натан Дарк? Что его связывает с домами сирот?
- Я.
Он рассмеялся снова. И снова с той же ледяной злостью.
- Его связываю с ними я. Крис замаливает вину своего подонка-отца передо мной таким образом.
Он с грохотом отодвинул стул назад и вскочил.
- Кристофер Дэй – лучший человек из всех, кого я знаю, Ева. Он лучший человек, которого могла бы знать ты. И я не позволю никому причинить ему вреда. Никакого.
Встала, не желая смотреть на него снизу вверх, не желая предоставлять этого преимущества над собой, несмотря на закравшееся ощущение мимолётного триумфа. Как обычно с ним, когда получается хотя бы на мгновение вывести Натана на эмоции.
- Возможно, ты забыл…но я знакома с твоим братом. И он мне показался кем угодно, но только не белым и пушистым добряком, помогающим бедным и обездоленным по доброте душевной.
- А каким он тебе показался? – усмехнувшись цинично и сложив руки на груди.
- Опасным. Способным на что угодно ради достижения своей цели.
И ещё одна ухмылка. На этот раз в его глазах появляется отблеск. Так бросает слабые блики на кипейно-белый снег зимнее солнце.
- Это так. Он очень опасен. Я бы не советовал кому бы то ни было связываться с ним.
- А как же самый лучший человек на свете?
- Но далеко не беспомощный.
- Послушай, Дарк, - подойдя к нему и глядя в напряженное лицо. У него желваки заиграли на скулах, и крылья носа трепещут как у разозлённого зверя, отстаивающего свою территорию, - я не знаю Кристофера Дэя. Но у меня к нему куча вопросов. И пока ни ты, ни он не дали мне ни одного ответа на них. Только разговоры вокруг да около. Ты…ты не просто защищаешь своего брата. И не нужно изображать братские чувства. Ведь ты его не знал. Значит, между вами нечто другое. Что-то, что тщательно скрываете вы оба. И ты знаешь, мне надоело идти по ложному следу. Дэй засветился меценатом в приютах, из которых пропадали дети, он приезжает сюда, а после мы находим искалеченного Кевина, которого кто-то убивает. И при всём при этом Кристофер Дэй зарегистрирован как постоялец отеля, но его в нём никто не видел. Он даже не заезжал в него. У меня есть показания дворецкого о частом отсутствии и неожиданном переезде Дэя в столицу. Его имя всплывает слишком часто, не находишь? Где находится Дэй сейчас, Натан? У тебя дома? А может, в катакомбах? Или же у тебя есть другие варианты, куда спрятать брата?
И отступить назад, когда начал надвигаться мрачной тёмной тучей, кажется – всего лишь мгновение, всего лишь неосторожный шаг, и молнии, рассекающие угольно-чёрное штормовое небо разгневанного взгляда, обрушат его, чтобы впиться обжигающими электрическими зигзагами в почву, пошатнувшуюся под моими ногами.
Но нельзя останавливаться. Нельзя позволить ускользнуть вот этой ярости, которая сейчас застыла в его глазах подобно готовящейся к нападению змее, ядовитой и голодной.
-Уже готов ордер на его задержание.
- Кристофер – не убийца.
Снова, не размыкая челюстей, заставляя отступить назад.
- Тогда ты?
На одном выдохе, боясь пропустить хотя бы толику его эмоций. И мысленно застонать, потому что они вдруг исчезают все. Шквалистое небо снова затягивается нечитаемым покровом отчуждения, плечи напрягаются так, словно лед оковал их и теперь медленно опускается по всему его телу.
- Не бывает таких совпадений, Дарк, - облизнув пересохшие губы, - а если и бывают, то…докажи. Я не позволю ему покинуть этот город.
И вскрикнуть, когда молниеносным движением схватил за шею, прижимая к стене и прожигая тяжёлым взглядом.
- Что?
Кажется, я не могу вздохнуть. Но не потому что он сжимает пальцами моё горло, а потому что воздух закончился ещё в лёгких. Исчез мгновенно, как только изменился его взгляд. Как только в нём стало отчаянно мало того Натана Дарка, которого я знала…если знала, конечно. Если не видела в нём лишь то, что он так старательно мне показывал.
В голове всплыли слова Люка о его женщинах, точнее, о том, что он делает с ними. И теперь страх оплетает липкой омерзительной паутиной нервные окончания, заставляя цепенеть. Теперь, когда его лицо кажется незнакомым, кажется принадлежащим абсолютному незнакомцу. И ужасающая мысль о том, насколько далеко находится моё пальто с оружием в кармане.
- Ты слышал. На него. И на тебя.
И вскрикнуть, когда он ударил кулаком прямо возле моей головы.
- Ты всё портишь! Какого дьявола ты всё портишь, глупая девчонка?!
- Что именно?
И с отчётливой ясностью понимать – не ответит. Не ответит ни за что.
- В тот день ты специально поехал со мной. Чтобы отвлечь. Да?
И еще один вскрик, потому что ударил повторно. На этот раз едва не задев костяшками пальцев моей скулы.
- Ты зашёл в палату.
- Чёрта с два. Ты была там со мной, ребёнок спал, и мы поехали в лес вместе.
- Ты, Натан. Ты сказал, что, когда приехал в больницу, - Боже, как же напряжены его пальцы. Словно металлические прутья, опутывающие моё горло, - ты узнал о смерти Кевина.
Склонил голову набок и перевёл взгляд на свои пальцы, смотрит так, будто раздумывает, позволить договорить или сдавить их сильнее.
- Но у меня есть свидетель…она видела, как ты заходил в палату. Она мне сказала об этом той же ночью.
- Тогда к чему вот это вот всё?
Спокойно спросил. Без какого-либо намёка на эмоции.
- К чему эта отсрочка в несколько дней? Почему не арестовала раньше?
- Я не хотела верить, - широко открыв рот, чтобы суметь сделать вздох, и не смея отвести взгляда от его лица, - я ошиблась, Натан.
- В чём?
Зачем он спрашивает, если мы оба знаем ответ? Словно хочет некоего выстрела. Сигнала. Но к чему? И я вижу в его глазах эту готовность его получить. И в голове выстраивается вся цепочка. Выстраивается стройным рядом, ровными звеньями, среди которых выделяются два особенных. Его волосы, обнаруженные Флинтом. Свидетели, указавшие именно на него, как на мужчину, который уводил погибших детей в сторону катакомб.
- Кто из вас, Натан? – сама себя не слышу, продолжая мысленно собирать кусочки пазла и чувствуя, как внутри скручивает от осознания, насколько они идеально становятся в эту жестокую мозаику, - Ты или он?
- А это имеет значение для тебя? – он усмехается снова, и я ненавижу его за это. За то, что эта усмешка выглядит как подтверждение самых худших моих подозрений.
А я ведь не замечала самого очевидного. Точнее, находила оправдания себе в том, во что отказывалась поверить.
- Джонсон называл даты, в которые Дэй отсутствовал дома. Они…они совпадают с датами убийств детей.
Он выдохнул и опустил голову. А когда через несколько секунд поднял её, я даже не успела закричать от той дикой боли, что взорвалась в голове. От хлёсткого сильного удара.

 » Глава 25 (Последняя)

Я приходила в себя медленно пытаясь вынырнуть из состояния какого-то липкого тягучего состояния сна. Глубокого ощущения небытия, когда ты не просыпаешься, а будто воскресаешь заново, заставляя пробуждаться каждую клетку своего организма. Странно. Я ведь не спала, а упала в обморок после удара. Сознание пока ещё в какой-то полудрёме, но уже цепляется за звуки и запахи, и вроде не в состоянии анализировать, но всё же отстранённо отмечает их. Здесь пахнет сыростью и плесенью. Эта вонь плотным клубком молекул вбивается в нос, облепляет глотку, оседает во рту противным привкусом некой затхлости, вызывая желание чихнуть, стряхнуть с себя остатки этого омерзительного смрада. Внимательно прислушиваться к собственному телу, пытаясь найти хотя бы отголоски боли и одновременно понять, есть ли кто-то рядом, возможно ли открыть глаза, показать, что я проснулась. Тихо, если не учитывать доносящиеся откуда-то сзади, а может, и снизу или сверху, я не могла пока точно определить, звуки.
В голове словно со стороны последнее воспоминание до того, как я отключилась, – перекошенное яростью лицо Натана, и занесённый кулак, словно удар одной из молний его взгляда, после которого я потеряла сознание. Всего мгновение. Жалкие пара секунд, в которые застыл этот взгляд перед тем, чтобы вспороть огненными стрелами ставшим плотным, почти ощутимым воздух. Щека побаливает, пульсирует этой самой болью, и я осторожно касаюсь её кончиками пальцев, пытаясь определить, не образовался ли синяк.
Топот ног. Кто-то куда-то побежал, откуда-то послышался свист и визги. Катакомбы? Но звуки доносятся издалека. Медленно открыла один глаз, чтобы, наконец, с облегчением глубоко вздохнуть. Я была здесь одна. Здесь – это какое-то небольшое квадратное помещение с грязно-серыми низкими стенами. Кажется, если встать в полный рост, то можно коснуться головой потолка такого же мутного непонятного оттенка.
Я сижу. Прислонённая к стене, вот почему мне так зябко, несмотря на мужское пальто, накинутое на плечи. Жутко холодно. Так, что начинает вдруг колотить в ознобе. И стараться убедить себя, что эта дрожь не от страха, не от растерянности, а именно от холода. Потому что страшно вдруг осознать, что я не просто ошиблась…я совершила нечто ужасное, нечто настолько фатальное, что становится тяжело дышать. Мозаика продолжает складываться в какие-то причудливые уродливые узоры, и если приглядеться, то можно увидеть целостную, абсолютно чудовищную картину. Картину мира Натана Дарка
В памяти всплывает его жёсткое: «И я не позволю никому причинить ему вреда. Никакого.» Любыми способами, Дарк? На что ты на самом деле способен? Боюсь, мне предстоит узнать это слишком скоро и самой.
С третьей попытки суметь подняться на затекших ногах, по-прежнему не отрывая спину от стены, иначе упаду. И словно сотни иголок одновременно воткнулись в ноги. Перетерпеть, стиснув зубы и продолжая прислушиваться к пространству вокруг себя. Как, впрочем, и осматривать его. Ничего лишнего. Единственный стул с высокой спинкой стоит напротив меня. В углу металлическое ведро, и я с силой смогла подавить приступ тошноты, накативший при мысли, для чего оно здесь. Прямо на полу какая-то квадратная доска. Больше ничего. Если не считать за предмет интерьера цепь вокруг моей шеи. Я не сразу заметила её. Только услышав лязг металлических звеньев. А увидев их на полу, тянувшихся куда-то вверх…ржавой стальной змеёй по моему телу, к моему горлу, не сразу осознала, что это и для чего. Словно секундное затмение, спутавшее все мысли, превратившее их в сплошной клубок непонимания и отрицания. Потому что это было слишком похоже на бред. На фантазию больного. Ублюдок! Психопат, посадивший живого человека на цепь, словно дворовую собаку! Другой конец цепи был намотан на вбитое в стене железное кольцо. Обхватила её обеими руками и дёрнула на себя. А потом ещё раз. И ещё раз. И снова. Ничего. Только недовольное лязганье толстых скреплённых между собой звеньев.
Взгляд зацепился за небольшие вмятины вокруг этого кольца. Словно их нанесли кулаком. Кто-то, кто сидел здесь до меня. В бессильной ярости на чёртову железяку, не желающую поддаваться. И сейчас я ощущала именно это – ярость и бессилие. И ещё большую злость за это бессилие. Проклятый мерзавец! И озноб возвращается, только в этот раз он смешан с едким желанием посмотреть в лживые глаза этого подонка.
Шесть шагов. Ровно столько дает сделать привязь, но и сам размер этой «комнатки» не позволяет большего. А ведь я лгу сама себе. Мне до какой-то неосознанной паники страшно увидеть его сейчас. Здесь. На расстоянии не более этих проклятых шести шагов. Страшно, потому что время от времени возникает перед глазами скривлённое гневом лицо и лютая ненависть на нём за несколько секунд до удара. Никто и никогда не смел поднимать на меня руку.
«Как можно верить человеку с такой больной психикой? Он же извращенец».
Верить можно во что угодно, если есть само желание верить. Желание, осыпавшееся хлипким карточным домиком. Именно оно и является больным, неправильным, не имеющим права на существование. Оно и только оно. Поиск оправданий ЕМУ, когда всё…абсолютно всё против НЕГО. Показания свидетелей, заключения судмедэксперта, все улики, пусть даже косвенные. А ведь Люк указывал мне на них. Жалкая идиотка. Господи, какая же жалкая…ни одной причины верить Дарку…и всё равно воевать с собственной логикой, защищая его перед собой же. Защищая, чтобы не чувствовать того беспощадно грызущего гнёта вины, что сейчас разрывал изнутри внутренности. Даже если Дарк не убийца…не треклятый Живописец…как может быть нормальным похититель?
Опуститься на пол, чтобы обхватить себя руками. Так вроде теплее. Мне нужно понять. Просто попробовать понять, зачем ЕМУ это? Зачем? Реакция на мои угрозы? Он не может не знать – меня будут искать. Меня будут искать уже на следующий день после исчезновения…Дьявол…я понятия не имею, сколько здесь нахожусь. Почему-то решила, что несколько часов. А если дольше? Гораздо дольше? И снова заставлять себя думать, впиваясь пальцами в ноющие от взрывной боли виски. Я не знаю ответа. Я не знаю ничего, что связано с этим мужчиной. Он защищает себя или своего брата? И как далеко он может зайти в своей защите? А если это гораздо большее? Боже …что если он и правда тот самый убийца…что если он и есть этот чёртов маньяк Живописец, и всё это время я с ним…
Вскочила на ноги…новый приступ тошноты. Сильной, неконтролируемой, навеянной тем чувством откровенного ужаса, что сейчас пульсировало под кожей. И кровь стынет в жилах только от этого предположения. Но ведь были причины если не доверять ему, то исключить из списка подозреваемых. Были! Он сидел за решёткой, когда убили одного из мальчиков. Убил и изнасиловал маньяк. И это не ограбление. Они не действуют сообща или в компаниях. Ни одна из этих озабоченных жестоких мразей не станет делить своё больное удовольствие с кем бы то ни было ещё.
«Но это был ваш выбор, мисс Арнольд. Вы меня вынудили его принять. У вас же его совсем не будет». Его слова в момент, когда я открыла камеру. Они оказались предупреждением. Но он ошибается. Видит Бог, кем бы ни был король бездомных на самом деле…в чьих интересах бы он ни действовал, выбор есть всегда. И он глубоко заблуждается, если считает, что одержал надо мной верх.

***
Мне кажется, я мог бы любоваться ею вечно. Ею вот такой, расслабленной, с лежащей на моих коленях головой. Пряди волос упали на высокий лоб, и я осторожно ласкаю их пальцами, вздрагивая от каждого прикосновения к её коже. Шёлковая, нежная и в то же время будоражащая самые грязные фантазии о том, каково будет сминать её в порывах страсти. Нет, я не боюсь разбудить её, как-то привести в чувство прямо сейчас. Я уже успел вколоть ей дозу снотворного. Красивая моя Ева. Настоящая спящая красавица. Жаль, что мне не стать тем принцем, который разбудит тебя поцелуем. Наши сказки перемешались, маленькая. Когда ты откроешь глаза, ты увидишь не принца, а чудовище…а возможно, и два. А ты их откроешь. Мне надоело просто смотреть на тебя. Мне надоело делить тебя с кем бы то ни было. Глупенькая…какая же ты глупенькая. Зашла на территорию, выхода из которой нет. Впрочем, здесь вообще ничего нет и не будет для тебя. Только ты и я. Всё остальное оказалось по ту сторону этих стен.
Практически заставить себя усадить её на пол, накинув на плечи моё пальто. Какая же она хрупкая, фарфоровая, словно ненастоящая. И как же сладко будет ломать её. Ломать долго и с наслаждением, чтобы затем скрупулезно собирать самому. Осколок к осколку. Воедино. До тех пор…на самом деле я и сам не знал, до каких пор. Да и не имело это значение. А что, да, имело – это понимание, что сейчас она целиком и полностью моя, и только я решаю, насколько долго и какими способами она будет принадлежать мне.
Последний взгляд на умиротворённое, но слегка бледное лицо, и тщетная попытка подавить в себе волну похоти, обрушившуюся при виде неё, такой беспомощной и в то же время безумно соблазнительной в этом бессознательном состоянии. Нужно выходить отсюда. Нужно отдать распоряжения по моей Еве Рози, а после ехать в номер Криса. Игра поменяла своё направление и выдвинула новые условия, с которыми я не согласен…но в любом случае приму. Приму, чтобы после выдвинуть свои собственные. Те, от которых взвоют все остальные участники этой долбаной игры.

Я нашёл Рози в её комнатке. Как обычно сидящей за столом с чашкой уже давно остывшего чая. Беглый осмотр позволил различить на куче тряпья кряхтящего Мэнни. С виду – беспомощный старик, обидеть которого, убить одним ударом не составит большого труда взрослому человеку. А на самом деле – едва ли не самая отъявленная тварь из тех, что я когда-либо встречал в своей жизни. Один из тех, кого я с удовольствием отправил бы на тот свет, предварительно здорово поиздевавшись над его тщедушным старым телом. И таких желающих, как я, нашлось бы с десяток, не меньше. Что его до сих пор спасало? Вот эта изуродованная им же женщина, сумевшая нагло пролезть в души ко многим, и за каким-то хреном продолжавшая защищать его от любого косого взгляда.
Увидела меня, встрепенулась. Тут же с трудом, но встала и, строго посмотрев на своего сожителя, вышла ко мне, закрыв занавеской нас от глаз муженька.
- Ну что? - Рози шепчет, не желая быть услышанной кем бы то ни было.
- Всё отлично. Ты справилась, Роз. Присмотришь за ней, пока я не приеду. Никого больше не впускать туда. Вообще никого.
- Кормить-поить?
Усмехнулся, думая о том, что моя чертовка, скорее, выплеснет похлёбку в лицо старухе, чем согласится добровольно поесть. Но тем не менее утвердительно кивнул.
- Никаких разговоров, просто следи за ней в моё отсутствие.
Обиженно надула губы, задрав подбородок кверху. Совсем как сама Ева, только у моей девочки в этот момент обычно глаза метали самые яркие, самые смертельные молнии, каждая из которых сулила мучительную и долгую смерть. Отметил про себя это автоматически, думая о том, что просто Рози точно не будет. Как, впрочем, и мне. Но я и не хотел просто. В подобном я побеждал каждый день. Нет, меня вело только от мысли о том, что этот вызов будет архисложным и бескомпромиссным.
И только хотел выйти, услышал за спиной тихое и серьёзное:
- Доиграешься, мальчик. Ой, доиграешься.
- Ну ты же знаешь, как я игры люблю.
Шагнула ко мне.
- Выбери другую игрушку. Их у тебя сотни. Оставь эту. Накличешь беду на нас из-за этой высокородной. На всех накличешь. Натан, - неожиданно обхватила тёплыми морщинистыми руками мои ладони и внимательно в лицо смотрит, сжимая трясущимися, похожими на жёсткие прутья пальцами, - на себя, на нас наплевать, ты о брате подумай, о деле его. Не променяй его на девку. Всё равно твоей не станет никогда. В полном смысле этого слова. В том смысле, в котором ты так сильно хочешь.
И злость накатила. Неудержимая. Вспыхнула в районе груди и по всему телу пронеслась мощнейшей взрывной силой.
- Не заговаривайся, старуха. И не лезь с советами туда, куда не просят. С братом я сам разберусь. Как и с девкой. Твоё дело – маленькое. Вот его и выполняй.
И, сбросив её руки и последний раз посмотрев в перекошенное старым шрамом лицо с поджатыми в неодобрении губами, оставить катакомбы, чтобы полной грудью, наконец, вдохнуть чистый кислород. Ошибается, старая. Ох как ошибается. Моей она будет. Во всех смыслах этого слова. Иначе прикончу, но не позволю стать чьей бы то ни было ещё.

Вероника, спасибо за продолжение!
_________________

Спасибо за главы!

Спасибо за продолжение! Пока не буду строить предположения, поскольку загадок больше, чем ответов на них.

Он ходит совсем рядом, а его найти не могут. Это такой человек, о котором подумаешь в последнюю очередь?
Натан назвал его братом, брат названный, но не Крис?
Спасибо Вероника, за продолжение.

Здравствуйте, примите пожалуйста в читатели!

Мне срочно нужно продолжение!!! Автор, мое восхищение, давно так не затягивало ни одно произведение!