Человек, который играл

Что наша жизнь? Игра! 

Человеку свойственно раскрашивать свою жизнь в разные цвета. В основном, это яркие пятна запоминающихся событий, привычные занятия и интересы, но он всегда с готовностью интересуется новым и неизведанным. Совсем недавно мы и понятия не имели, что можем примерить на себя разные роли. Будучи в жизни серой мышкой – сыграть женщину-вамп, покорительницу мужчин или разбитную разведенку. Строгая учительница младших классов по ту сторону монитора превращается в развратную и дерзкую соблазнительницу. А неуверенный в себе молодой человек – в мачо-мена, способного покорить любое женское сердце.

Жизнь не стоит на месте. Недавно мы с трепетом ждали, когда раздвинется занавес и мы погрузимся в чарующий, таинственный мир театра, где актеры на сцене воплощают различные образы, раз за разом не меняя маску, а позволяя заглянуть глубже, внутрь своего героя, увидеть мир его глазами. Сложно ли это? Безумно. И невероятно красиво. Это искусство, которому уже много лет, но оно все еще заставляет наши сердца трепетать и, замерев, смотреть на сцену, где творится волшебство.

Большинство девчонок мечтают в розовом пушистом детстве о карьере актрисы. О цветах, поклонниках, хвалебных статьях в прессе и свете софитов. Им снится, как они выходят на сцену и огромный зал замолкает, чтобы уловить каждый вздох, каждое движение. Воображение ребенка рисует ему яркие картины всеобщего обожания и вряд ли он задумывается о том, чего стоит игра. Чего стоит проживать каждый день чужую жизнь и как остаться при этом собой.

Игра не признает халтуры. Талант есть дар небес или проклятие. Ибо без него ты не сможешь покорить зрителя, не сможешь заставить его поверить и даже не сможешь верить сам. Специфика актерского дарования базируется на творческом воображении. Психика талантливого человека настолько гибкая, что позволяет ему отодвинуть свое «Я» на задний план и пустить в свою голову, сердце и душу чужой образ. Способность подражать, копировать и воспроизводить еще не есть талант. Истинность актерского таланта не что иное, как чувство достоверности. А как сыграть достоверно, если не веришь самому себе? Смотришь в зеркало и видишь за усталым взглядом немолодой примы восторженную девчонку или умудренную опытом матрону.

Нашим детским мечтам не всегда свойственно сбываться. И это не жизненная трагедия, не крах всего будущего, это просто закон жизни. Дети – увлекающиеся натуры. Они мечтают быть летчиками и врачами наравне с грезами о подмостках, а, становясь немногим старше, они начинают желать быть учителями и дядями Васями, владельцами заводов, газет, пароходов. Их психика трансформируется вместе с взрослением организма и приобретением им новых навыков и знаний. Их воображение расширяет границы, и они способны не только летать во сне, но и наяву. Но это не означает, что они перестают в глубине души мечтать примерить накладные усы и сыграть роль, быть может, самую главную в жизни, Онегина. Или стареющей балерины, которая живет на одну пенсию. И быть в этом гениальными. Неповторимыми. Актерами.

Технический прогресс, убивая одни стороны нашей жизни, настолько раздвигает границы наших возможностей, что мы уже можем сократить список мечт и побывать в любом уголке земного шара с помощью пары кликов мышкой. И мы можем стать актерами. Каждый день мы можем играть сотни ролей. Не крутясь перед зеркалом, а меняя аватары. Не зазубривая роль, а выписывая ее новыми и новыми аспектами. Характер героя обрастает все новыми чертами, и мы меняемся. Меняемся в угоду игре. Потому что в ролевых играх нужно уметь быть не только актером и вжиться в роль, ты еще и писатель, который через слово несет своему зрителю собственную уверенность в том, что пишет. Потому что талант актера состоит в том, чтобы быть достоверным.

Весь процесс ролевой игры представляет собой моделирование группой людей той или иной ситуации. Каждый из них ведёт себя, как хочет, играя за своего персонажа. Это тоже вид драматического действия, где герои играют по заданным правилам в рамках игрового мира и ограничиваясь характером своего персонажа. Мир игры может базироваться на книге, фильме, а может быть самостоятельным авторским проектом, проработанным до мелочей.

Как и все общение в Сети, ролевые игры неподвластны разграничению по возрасту. С кем бы нам было комфортнее играть? На этот вопрос каждый ответит по-разному. Я для себя давно сделала вывод, что мне не важен возрастной предел, но при этом приходится принимать юношеский максимализм и опыт поколений, как должное. Кто-то еще очень импульсивен и горяч в силу молодости, чтобы спокойно выяснить отношения. Это же виртуал, скажете вы, какие выяснения отношений? Еще какие. Избежать этого, как и соперничества на театральных подмостках, невозможно. Остается только философски пожать плечами и гордо остаться при своем мнении, если вы, к счастью, это умеете.

Небольшим лирическим отступлением, которое плавно перейдет к основной теме разговора, хочу процитировать слова очень уважаемого мной человека. За все время нашей переписки она научила меня многому. Может быть, она и сама не знает об этом, как и я не так давно поняла. Но в жизни очень важно иметь того, на кого ты смотришь с уважением, и кто может в острый момент повлиять на тебя. «Все мы ищем счастья и любви, все мечтаем быть самой любимой и самой желанной», говорит мне она в разговоре про то, что мы пишем, и как это отображает нас самих. Ведь от себя убежать невозможно. Насколько отличный характер от своего ты не выбрал, переиначив всю биографию, прожив совсем другую жизнь, твой персонаж – это часть тебя. Ты думаешь за него, чувствуешь за него, живешь за него. Иногда ты перетаскиваешь его черты в свою реальную жизнь. Если где-то ты робеешь, стесняешься и просто культурно себя ведешь, то он не обязан быть таковым. И мы учимся наглеть, стоять за себя, резко обрывать зарвавшегося собеседника, отбривать обидчика.

Так вот, чаще всего, когда в реальной жизни ты один, ты пишешь характер этакого своего в доску парня, души компании, весельчака и балагура. Если ты закомплексованная и застенчивая, то в игре ты становишься роковой соблазнительницей, невероятной красоткой с завода по производству кукол. Нам хочется хоть где-то побыть другими, понять какого это, почему твоей подруге гораздо лучше удается общение с мужчинами, хотя ты же такая хорошая и милая, но на лбу у тебя кто-то выгравировал надпись «Не подходи – убьет!». Чем лучше мы живем, тем трагичнее биографии наших персонажей. Скрытые обиды, тайные желания, нереализованные мечты – все это находит свое место в новом облике, созданном твоей легкой рукой. Но быть собой проще. И мы постоянно проскальзываем в роль, добавляя в нее свои мысли, ощущения и размышления.

Все очень просто – мы есть то, что мы пишем.

*** 

Мы давно знакомы. Хотя иногда мне кажется, что он даже не подозревает о моем существовании. Он проходит мимо, не глядя себе под ноги, запахивая полы своего пальто, и поворачивает за угол. Люди любят туман, он кажется им загадочным и чуть пугающим, достаточно для того, чтобы пощекотать нервы. Мы его ненавидим. Он проникает мельчайшими холодными частичками в шерсть, топорщит усы и заставляет чихать. Его высокая фигура скрывается за поворотом, а в сыром воздухе все еще витает знакомый запах. Я его знаю всю жизнь. Его зовут Эмилий. Я слышала однажды, как темноволосая женщина звала его, а потом они смеялись. Мне тогда показалось, что я понимаю, о чем они говорят. Я понимала этих двух людей, несмотря на то, что она часто гладила меня, когда возвращалась с прогулки, а он просто растворялся в тумане ранним утром.

Почему-то он всегда уходил ранним утром. Однажды я пошла в парк за ней, потому что в ее глазах было что-то такое... кошачье... наше, понятное и земное, что заставило меня перепрыгивать через лужи и шуршать вместе с ней пожелтевшей листвой. Она присела на краешек лавочки, а я просто тревожно наблюдала из-за деревьев. Ее глаза задумчиво смотрели в сторону небольшого пруда, в котором летом распускались кувшинки. Сидела, сложив на коленях руки с зажатыми в пальцах перчатками. Она была тонкой, понятной, близкой. И руки ее были знакомыми, в то время, как он всего лишь поворачивал за угол, на ходу запахивая пальто. Он уходил, оставляя ее одну, но... Я не была его кошкой. Просто так вышло, что это был мой Человек.

*** 

В кабинете было тепло. Он устало прикрыл глаза, пытаясь еще глубже вжаться в кресло, хотя понимал, что это его не спасет. Янтарная жидкость блеснула золотом, когда он поднес бокал к губам. От него пахло бренди. Он знал это, и это заставляло его смеяться. Потому он предпочитал просто не задумываться о том, что от него пахнет бренди. Его жена хорошая женщина и она не виновата в том, что не смогла стать для него единственной на свете. Что слова, которые он так часто шептал другой, слишком наглядно отражают его действительную супружескую жизнь. Брак большинства представителей высшего общества Англии был настоящим посмешищем над смыслом, который вкладывался в это слово.

И его брак был посмешищем. Только при этом он был еще и удавкой на шее. Сколько раз уже он пытался пойти против всех, но она не позволяла ему. Каждый раз, когда он был на грани, она исчезала из его жизни, и найти ее было невозможно. Хотя для тех связей, которые приобрел Клейтон за свою долгую, светскую, правильную жизнь, не было ничего невозможного. Одна-единственная женщина умела слишком хорошо прятаться. И за это он иногда ненавидел ее. Вряд ли бы он сумел объяснить, как так получилось, что среди бесконечной карусели любовниц, чьи лица даже не всегда задерживались в его памяти, вдруг возник и позволил себе жить росток удивительной нежности и привязанности, все сильнее и настойчивее заявляющей о себе.

И откуда постоянно терзающие его сомнения в том, что его любовь взаимна. Потому что эта любовь виртуозно владела искусством прохождения сквозь стены и способностью растворяться в тумане. Сегодняшний скандал довел его до ручки. Он не мог, не мог отказаться от нее. И не мог отвернуться от своей семьи. Бросить на произвол судьбы женщину, которая связала свою жизнь с его жизнью, которая являлась матерью его детей. О, Боже, она подарила ему детей!

Он поднялся, сделал несколько шагов и плеснул остатки из бокала ярко вспыхнувшему огню, осветившему заострившиеся черты. Решительно развернувшись, он вышел из кабинета, приняв ему одному известное решение. Но стоило только двери казалось бы бесшумно захлопнуться, как все началось сначала... Удивительно было, что Виктория не последовала за ним в кабинет. Он за время вырванной передышки смог лишь сильнее замкнуться в себе, она же собрала все отпущенные ей силы и бросилась в бой, словно от его исхода зависела ее собственная жизнь. «На самом деле, так оно и было», - слегка цинично заметил Эдвард, не реагируя на нападки.

- Из всех возможных девок, готовых задрать для тебя юбки прямо на главной площади, ты выбрал эту... эту... - Виктория заходилась от бессильной ярости. – Ты подумал о нашей дочери, которой предстоит дебютировать в следующем году? А о Генри? Бедный мальчик! Он и не представляет, как низко падет в глазах матерей, готовых уже сегодня отдать за него своих дочерей, даже если они еще не достигли брачного возраста!

Клейтон молчал. Ему было, что возразить, но из остатков того уважения, которое он всю жизнь испытывал к этой женщине, волей родителей ставшей его спутницей, он молчал. Он догадывался, что Виктория за годы совместной жизни и после рождения троих детей вполне могла пусть не полюбить, но привязаться к нему. Безусловно, она знала о его интрижках на стороне, но они никогда не носили даже отдаленно весомый характер. И она никогда не реагировала так бурно. Но никогда еще Эдвард Клейтон не был готов продать свою душу дьяволу, лишь бы быть с другой женщиной. С женщиной, которая в глазах всего света была отверженной. С женщиной, которую он делил с другими мужчинами. С женщиной, которая не хотела быть с ним из понятия какого-то абсолютно бессмысленного долга. И которая при этом умудрилась заявить ему, что так для него будет лучше. Что, черт возьми, они все понимают в том, что было бы для него лучше?

- Не делай вид, что ты не слышишь меня, Эдвард! За все эти годы я не опозорила тебя ни словом, ни действием. И так ты платишь мне за это? – горечь, проскользнувшая в голосе весьма привлекательной женщины, которую пощадили годы, была слишком ощутима.

Клейтон понимал, что он не виноват ни в том, что она с честью несла его имя, ни в том, что так сложилось. Он никогда ей ничего не обещал.

Но это было слишком жалким оправданием. А оправдываться он не собирался...

...Они не виделись целый год. Как всегда, Манон исчезла без предупреждения. Просто однажды утром он проснулся и понял, что ее нет. Накануне вечером возник бесконечный спор, который потонул, по обыкновению, в поцелуях и жадном, откровенном желании, заставлявшем мир в течение уже двух лет переставать существовать. И только на рассвете, глядя на льющийся из окон сизоватый свет пробуждающейся жизни, он понял, что так она поступала всегда, стоило ему только заговорить о будущем. Это было запретное слово, единственное слово, которое им нельзя было произносить. Они никогда не говорили о любви. Казалось, что это было излишним, чужим, не для них. Сейчас он не мог поверить, что ни разу не сказал ей о том, что любит ее. Любит, такой, какая она есть. Просто потому, что она есть. Есть в его жизни. А потом она исчезла. И ему ничего больше не оставалось, как вернуться домой. Хотя он и прежде всегда туда возвращался.

За этот год он вспоминал ее. Ему больше ничего не оставалось, как вспоминать и жить дальше. Он мог даже быть уверенным в том, что она вернется. Манон и раньше пропадала невзначай, но никогда так надолго. А Клейтон был не из тех, кто сходил с ума и переставал ощущать вкус к жизни, бессильным перед неопределенностью. Он знал, что если она вернется, тогда и продолжится их разговор, а пока ее нет, бессмысленно тешить себя надеждами или попусту сотрясать воздух громкими обещаниями. Она не возвращалась. И все, что ему оставалось, это просто любить и жить дальше, зная, что он в своей жизни встретил любовь. А счастливой она должна быть не для всех.

Они встретились невзначай. Он не мог точно сказать, сколько прошло времени, потому что не считал дни. Может, чуть больше года, может, меньше. Он не стал за этот год мудрее, на его висках появилось чуть больше седых волос, а морщинки в уголках глаз все также казались просто отражением его улыбки. Но в самих глазах затаилось что-то такое, чего он сам не смог бы объяснить. Просто одни его глаза говорили ей о том, что хоть он и продолжал жить дальше – он ее ждал.

Она вошла в зал под руку с одним из влиятельнейших людей Лондона. Гордо вскинув голову, не глядя ни на кого, словно говоря «Мне все равно, кем вы считаете меня. Я выше вас всех вместе взятых. Я хотя бы не притворяюсь и не лгу своим женам, которых обсуждаю с каждой своей любовницей». От ее взгляда становилось не по себе многим, и не каждый мог похвастаться тем, что выдерживал его. Клейтон и не собирался хвастаться, но он подозревал, что был единственным, перед кем опускала свой взгляд Манон. Спустя один год, они встретились и не смогли сказать друг другу «Здравствуй!». Он не бросил на стол карты и не вылетел вон, он играл. Она не побледнела и не отправилась в отсутствующую в данном месте дамскую комнату, она не искала его взгляд.

... Выпутывая из ее волос соломинки, он не спрашивал, где она была. Он ничего у нее не спрашивал, он просто держал ее, пытаясь запомнить это ощущение настолько, насколько придется. И все же он не сомневался в том, что она любит его. Они не притворялись, что этого года не было. Они были жадными и подчас прикосновения скорее ранили, чем ласкали. Пальцы соскользнули с ее груди, и белая кожа на животе дрогнула под ними. Он никогда не требовал от нее ничего. Ни когда сдернул ее с лошади, усадив перед собой, ни когда во время бурного разбирательства недопустимости его поступка, безответственности его действий и прочих прегрешений, она вдруг замолчала. Они просто смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Прошел год. И Манон решила, что нельзя терять ни минуты. Вряд ли он вспомнит, как они добрались до сеновала. Когда ее губы переставали касаться его губ, падала и умирала звезда.

Немного успокоившись, они молчали. Он слушал ее дыхание и пытался понять, почему так отчаянно бьется ее сердце. Думать о том, что она может снова исчезнуть, не было никакого желания. А даже если бы оно и было, то проигрывало по всем статьям другому желанию.

Нет, он слишком долго ее ждал.

Его глаза встретились с ее глазами, когда он резко перевернул ее на спину. Кожа дышала кожей. Каждая клеточка его тела чувствовала ее рядом. Им и не нужно было разговаривать, потому что каждое движение говорило само за себя. Отчаянные рывки друг к другу, стоило одному из них отстраниться на долю секунды. Пальцы, цепляющиеся за плечи, словно весь мир был в этих руках – отпусти, и он разобьется вдребезги. И он разбился бы. Потому что терять легче тогда, когда ты уже знаешь, что это неизбежно. Тогда есть хоть какая-то возможность, что ты сможешь смириться. Потери, которые выбивают нас из колеи и перемалывают нас на чудовищной мельнице судьбы, делают человеческую жизнь пустой и лишенной надежды. Кому нужна такая жизнь, если лекарь-время, зарубцевавшее, но не излечившее твои раны, бессильно перед ожиданием новой потери?

В какой-то момент ласка снова стала терзанием. Он не заметил, кто из них ощутил, что год – это бесконечное множество одиноких, холодных дней. И все, что они могли – это быть сейчас рядом. Настолько тесно, насколько это вообще было возможно. Пока вены, потускневшие и истончившиеся от одиночества и пустоты, не затопило расплавленным золотом, заставившим застоявшуюся кровь рвануть к сердцу, причиняя боль и напоминая, что они живые. Живые. Они вместе. Ее волосы, намотанные на его руку, черным шелком обвивали пальцы. В его груди долбилось неистово ощутившее вкус к жизни сердце. Морщинки вокруг его глаз стали четче и словно размножились.

За все нужно платить. И он готов был подписывать чеки один за другим, лишь бы она дышала в его объятиях.

... Он не знал, как именно Виктория узнала об этом. Вмешался ли здесь доброжелатель, не пожелавший делить женщину с кем-то еще, либо он сам стал так неосторожен, что позволил себе унизить свою жену. Но легче от того, что она знала, никому не было. Он нес свое бремя сам и не тяготился им. Это был его выбор. Выбор взрослого человека, который точно знает, чего он хочет от этой жизни. Выбор человека, согласного платить любую цену, эквивалентом которой был он сам. Видит Господь, он не хотел, чтобы это касалось его близких. Несправедливость жизни и морали общества, которое почему-то решило, что они лучше всего знают, что такое мораль, заставляли его только сильнее замыкаться в себе. Он не спорил, не огрызался, не оправдывался и даже не поступал так, как поступали многие. Он не выбрасывал Викторию из своей жизни по праву мужчины, который может делать все, что хочет. Он не искал выход. Потому что выхода не было.

Жизнь не роман и как бы нам не хотелось перевернуть весь мир, пойти против всех, убежать на край света – это было невозможно. У него были только краткие мгновения бесконечного, неконтролируемого счастья. Мгновения, которые ни один из них не портил признаниями. Потому что слова были лишними. Слова сковывали их, заставляли принимать правила игры. А играть Клейтон не согласился бы ни за что в жизни. Он повернулся к Виктории и четко произнес:

- Я слышу. Я тебя слышу.

И вышел в ночь.

... Их пальцы переплелись. Их жизни переплелись, что за дело было кому-то до физического проявления нежности и любви. Он не собирался втягивать Манон в семейные скандалы. Он не собирался даже обсуждать с ней эту тему. Просто две жизни, шедшие по миру, встретились и стали одной. А этот мир играл с ними в кошки-мышки. Он прекрасно понимал, что даже встреть он ее раньше, до своей женитьбы на Виктории, ничего не изменилось бы. Кроме того, что тогда он был бы готов к тому, как будет проходить его жизнь. Хотя с Манон нельзя быть готовым ни к чему. Если она вбила себе в голову, что так будет лучше для него, то переверни он землю с ног на голову – она не поколебалась бы в своем решении. Он не презирал ее за то, кем она была. Ему было мучительно осознавать, что она не только его. И будь Клейтон немного другим человеком, их связь вряд ли бы нашла продолжение. Это сейчас он каким-то образом умудрялся обманывать себя и не посягать на ее право жить так, как она для себя решила лучшим.

Ее волосы укрывали его плечо. Ему хотелось сказать, но он молчал. Просто держал ее пальцы. Вероятно, она иногда думала о том, откуда он свалился на ее голову. С треском вломился в ее устоявшуюся жизнь, заявив о себе и не собираясь никуда уходить. И, наверное, он понимал ее желание сбежать, избавиться от того, что он принес с собой, оставить его где-то там, откуда он пришел.

Он уже и не помнил, когда перестал делить их жизни на две.

Он дышал. И она дышала.

Он не искал правых и виноватых, тех, кому приходилось тяжелее.

Он понимал.

Клейтон ворвался в жизнь Манон так же, как она ворвалась в его жизнь. Они не планировали. Они не искали друг друга. У каждого из них была своя, пусть не отмеченная особенным знаком небес, жизнь.

Он не мог упрекать ее в том, что она уходит.

Он понимал.

... Эдвард Клейтон взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. И еще до того, как распахнулась дверь, он знал, что ее нет. Сколько в этот раз? Каждый раз был для него последним, словно пропасть, которая их разделяла, вдруг обретала очертания и свою бесконечную глубину. А на пороге сидела серая кошка. Не обращая внимания на окружающих, она умывалась, мягкой лапкой касаясь мордочки. «К гостям», - тихо сказала хозяйка гостиницы.

Он понимал...

*** 

Свет рамп стал ослепительным. Зал рукоплескал актерам, среди которых двое держались за руки. В первом ряду сидела девочка, упрямо глядя на этих двоих. А они смотрели на нее. Это для них она была девочкой, маленьким Хомячком, как любила называть ее Роуз. И пусть их Хомячок уже вырос, но она навсегда останется для обоих той девочкой, которую они когда-то встретили.

Мой день был длинным. Иногда он растягивался на несколько недель, иногда на месяца. А иногда моя жизнь летела перед моими глазами сиреневыми буквами на фиолетовом фоне. Я не успевал следить за событиями, и мне казалось, что голова обычного человека не может вместить такое количество информации. Менялись декорации, актеры, театры, страны и века, а я оставался прежним. Я говорю о себе обычно в третьем лице... Потому что я рассказываю вам о человеке, который играл.

Игра закидывала его в разные точки на карте мира. Сегодня он был в Италии, а просыпался уже на юге Африки, чтобы к вечеру вновь врываться в утонченную и изнеженную Европу, походя разбрасывая снимки и оставляя редкие послания в почтовых ящиках мелькающих городов. И каждый раз он возвращался домой. Он появлялся из-за угла, за которым скрылся столько дней тому назад, что и сам уже не помнил. Нет, он не считал дни. Театр захлестывал его с головой, он жил театром, ночевал в гримерках, не видя ничего удивительного в этом. Роскошь и удобства гостиничных номеров были для него пустыми и холодными. Одинокими. Он не любил звук телевизора, отражающийся от стен и подчеркивающий его одиночество. Не любил шум воды в душе и мягкие, пушистые полотенца.

Он появлялся из-за угла. Спешил к порогу своего дома, шлепая по лужам и не замечая, что пальто распахнуто, и холодный осенний ветер пытается сорвать его с плеч. А в руке была зажата одинокая, немыслимая в октябре кувшинка.

Утром Эмилий ушел рано – только-только начинало светать. Отыграв спектакль, они с Роуз расстались в театре. Ей нужно было домой, к Ирэне, потом еще куда-то по их, женским, делам. А ему предстояла еще репетиция нового спектакля. В труппе было много новых лиц. Играть всегда проще с теми, кого ты давно знаешь, но иногда тебе начинает казаться, что самый близкий друг сводит тебя с ума. И ты не можешь найти слов, потеряв ощущение роли, оставшись самим собой, незащищенным, открытым. Репетиция точно продлится до позднего вечера, они успеют познакомиться.

Стемнело. Он взбегает по ступенькам, звеня ключами и застывает на самом верху... Оборачивается. Медленно спускается и берет на руки серую кошку, невесть откуда появившуюся и спокойно изучающую его желтыми, сверкающими в свете фонарей глазами. В дом они входят вместе.

***

Она свернулась калачиком на его любимом кресле. Смерила его высокомерным взглядом, когда он посмел войти в кабинет, который она посчитала своим новым домом, и вновь с удобством расположилась, вытягивая перед собой лапки. Ему нужно было написать сегодня давно начатое письмо. С одной стороны это было просто письмо, а с другой... Это был его первый настоящий Друг. Так получилось, что они потеряли друг друга, но Эмилий никогда не забывал того, чему его научил его Друг. 

Он взял со стола ручку, отвлекшись на недовольное фырканье кошки.

- Что бы ты не думала, это письмо, которое имеет для меня важность,

- Эмилий и сам не понял, зачем начал разговаривать с кошкой.

Она смотрела, как он писал. Как дрожала в его руках ручка, как нервно покусывал он кончик, пытаясь объяснить то, что Друг понимал без лишних слов. Несколько листков бумаги, скомканные, валялись под ногами. Человек сотню раз начинал письмо... От кошки пахло молоком, и это начинало его раздражать. В очередной раз отбросив ручку и скомкав послание, Эмилий откинулся на кресле и уставился в горящие кошачьи глаза.

«Здравствуй,» - напишет он через несколько минут. – «Знаешь, как прошел мой сегодняшний день?...»