Partizanka 

Мастерица

Горят, потрескивая, три лучинки, и на бревенчатой стене тень, что отбрасывает трехглавый светец, похожа на причудливый цветок. Углы ткацкой тонут в темноте, лишь в освещенном углу согнулась за работой девушка. Нежные пальцы ловко перебирают тончайшие, не толще человеческого волоса нити. Серые глаза напряженно прищуриваются, вглядываясь в сложное переплетение. Ах, сюда бы вместо лучин - толстые белые свечи, что горят во время службы в церкви! Девушка устало трет глаза рукой, распрямляя ноющую спину.

Скрипнула тяжелая дверь, и по ногам мгновенно пронесся сквозняк, заставляя поджать ноги. Татьяна встревожено повернула голову. В ткацкую бочком протиснулась маленькая фигурка в длинной рубахе, укутанная сверху толстым вязаным платком. Заспанное лицо, курносый нос, растрепанная русая коса... Девушка за станком облегченно вздохнула:

- Уф, Маруська, напугала же ты меня! Мне ужо почудилось: домовой пожаловал! Или того хуже, Никодим Иваныч, барский прихвостень!

Маруся невольно хихикнула:

- Да уж, приказчику лучше не попадайся!.. А я проснулась, а тебя нет. Вся девичья спит давно, а ты все работаешь. А ну как опять на заутрене дремать станешь, батюшка осердится...

Девушка виновато поджала губы:

- Да я сейчас, Марусенька, заканчиваю.

- Вижу я, как ты заканчиваешь, - фыркнула Маруся, усаживаясь рядом на скамью. - Ты, Танюшка, мало того, что над этой шалью спины целыми днями не разгибаешь, так вон чего удумала - по ночам работать! А вдруг спортишь чего, по темноте-то?

- Да я этот узор на память уже знаю, - Татьяна ласково провела рукой по своей работе, - каждую ниточку, каждый цветок-лепесток. Вот веришь, глаза закрою ночью - и будто вживую все цветы перед глазами: колокольчик как чаша небесная, нивяник золотой, кисти иван-да-марьи – пышные, лиловые, как летние сумерки над рекой, василек – синий, словно твоя праздничная лента, клевер малиновый с серебром... Я только ими и живу. Бывает, говорю с ними, ровно как с живыми.

- Третий год уже, - кивнула Маруся. - Ты будто помешалась на шали этой, и в подручные не пущаешь никого. Мастерицы наши по двое, по трое одну шаль ткут, так и дело у них спорится быстрее. Хотя твоя шаль другим не чета, конечно. Узор больно хитрый да сложный, да оттенков тьма-тьмущая.

- Не зазря, видать, мы с барыней шаль кашмирскую по нитке распускали. Разгадали, секрет-то! Не хуже ихней будет! Вишь, полотно выходит столь тонкое, что, ежели под него подложить вещь даже самого нежного розового или голубого цвета, то окажется такая прозрачность, как в лучшей хранцузской кисее.

-Такой бы шалью, поди, и царица не побрезговала, - заметила Маруся.

Таня вздрогнула и как-то странно посмотрела на девушку.

- Верно говоришь, - медленно кивнула она. - Для государыни и ткется. Мне барыня Вера Андревна досрочную вольную выправить обещалась, ежели государыня шаль мою в дар примет. Мастерицам нашим вольную через десять лет работы барыня дает, а мне, получается, до сроку - через семь.

Маруся недоверчиво покачала головой.

- Нешто барыня отпустит лучшую свою мастерицу... не верится мне.

- Это не для меня вольная, - невесело усмехнулась Татьяна. - Для брата моего младшего, Степана. Он в самую силу входить начал, совсем женихом глядит. У него и девушка на примете есть. Из вольных - кузнецова дочка, Настасья. Ему воля нужнее, не век же ему дворовым ходить. У нас с барыней уговор: отпустит Степана, а я в крепости останусь.

- А как же... - голос Маруси дрогнул, - как же ты? Тебе ведь до старости еще далеко! Замуж выйдешь, детишки пойдут.

- Далеко... - эхом отозвалась Таня. - Но и с невестинской поры я  вышла. Мне годков-то уже, почитай, двадцать три! Перестарок, стало быть. Парни редко таких сватают, разве что вдовец какой... К тому же, сама знаешь, с нашей работой глаза худо видят уже после нескольких лет. У меня сызмальства глаза-то острые были, а теперь... все хуже и хуже. Кому нужна такая жена?.. Успеть бы шаль закончить. Ну да немного осталось. По лету барыня в столицу наладилась, товар сбывать. И государыне ее представят. Вот там она и преподнесет шаль мою, и, может статься, прославит она наше Семидесятное на всю Русь-матушку...  – Она немного помолчала. - Коли успею. А не успею... Ну, полно мечтать! На все воля Божья.

* * * *

Каждое лето большую часть крепостных засылали на полевые работы. Девки собирали ягоду, пололи барские огороды, мужики косили сено.

Татьяна поправила простой белый платок и устало оперлась на грабли, подслеповато прищурила серые глаза, приглядываясь к пышному ряду кошанины. Ягоды-грибы собирать ей уже не поручали, сорняки полоть - тоже толку от нее было мало. Но сено ворошить на покосе она еще могла.

Полдень, жарко припекает солнце, сердито гудят мохнатые шмели, звенят кузнечики,  в неподвижном горячем воздухе крепко пахнет медом и цветами. Цветы... совсем как те, что она выткала на памятной шали... Кажется, что это было только вчера, а ведь прошло уже шесть лет. Степану, как и обещалось, выписали вольную, правда, пришлось еще похлопотать.  А самое главное, что шаль татьянина все же облекает плеча государыни, пусть и не той, кому преподносилась изначально. Императрица Елизавета Алексеевна, ввиду своего тяжкого недуга, вернула шаль помещице Елисеевой, похвалив за труды и вклад в развитие русского ткачества. В знак ободрения пожаловала драгоценный крест, до которого барыня по возвращению позволила Татьяне дотронуться.  А еще через четыре года Государь Император Николай, посетив выставку изделий Семидесятинской мануфактуры, приобрел белую узорчатую шаль для своей жены Александры Федоровны за означенную цену - ни много ни мало, двенадцать тысяч рублей. Узнав об этом, Татьяна, с некоторых пор отстраненная от работы в ткацкой и живущая в богадельне при мануфактуре, была необыкновенно счастлива. Сейчас, вспоминая о той радости, она улыбнулась. Поистине это была работа всей ее жизни.

Она положила грабли, отошла к краю покоса и опустилась на колени. Трава-то ноне... Густая, что овечья шерсть, по пояс высотой. Провела загрубевшими пальцами по цветущим головкам разнотравья. Таня не могла их разглядеть, перед глазами была лишь зелень и качались разноцветные пятна, но, зажмурившись, она видела их необыкновенно четко и ярко: колокольчик как чаша небесная, нивяник золотой, кисти иван-да-марьи – пышные, лиловые, как летние сумерки над рекой, василек – синий, словно марусина праздничная лента, клевер малиновый с серебром...