Замерла у колодца Прасковьюшка ...

Замерла у колодца Прасковьюшка, стиснув пальцами косу русую. Потекли по щекам слезы девичьи. В голове зашумело от ужаса. Неподдельного. Ярого. Лютого. Как же батюшка может так зверствовать, над хромым батраком измываяся? Аль мы нелюди, аль мы варвары, али нет в нас души человеческой?

Не стерпело сердце Прасковьюшки учиненной расправы над слабым. Подбежала девица к батюшке. Пала ниц пред суровым родителем. Закричала истошно и жалобно, призывая к чести и милости.

Отпихнул сапогом дочерь батюшка и занес снова кнут над Ивашкою – в наказание за провинности... Тот ответил лишь взглядом яростным, не издав ни стона, ни возгласа...

*   *   *

Но с тех пор нет покоя Иванушке. Полюбилась ему Прасковьюшка. Пусть и дочерь она кулацкая, но коль бросилась в ноги к батюшке, не боясь его гнева праведного, значит, сердце ее чище чистого. Значит, бьется оно правильно... По-народному, новому, красному бьется сердце в груди Прасковьюшки...

*   *   *

То ли год прошел, то ли два иль три... А Ивашка все сох по Прасковьюшке. И мечты его о взаимности оттеснили всё прочее в сторону.

Но не так все просто, как кажется... Полюбила другого Прасковьюшка - казака из того же хутора. Вида бравого, нрава гордого, только рода дрянного - кулацкого. Не советского рода, стало быть...

Счастьем светятся очи девичьи. Сваты в хате сидят. Празднуют. Дату свадьбы уже наметили... А Ивашка черный от ревности, под плетнем притаился... скалится. Изжигает себя злобою, весь дрожит он от лютой ненависти...

*   *   *

Появились вскоре в окрестностях люди пришлые, люди странные. Сотрясая воздух наганами, разбрелись тотчас по дворам они. Величали себя «полномочными». Зазывали в колхоз настойчиво, несогласных клеймили яростно, в «кулаки» зачисляли семьями, без оглядки на обстоятельства.  И средь них активистом значился всем известный батрак Иванушка...

Но Прасковьюшке и неведомо, что сгущаются тучи над хутором. Ее голос над Доном тянется. Голос звонкий. Искренний. Радостный...

Платье шьет себе девица красная. Платье белое, шелка атласного. В нем в назначенный час Прасковьюшке перед милым предстать не терпится...

Лишь в последнюю ночь предсвадебную неспокойно на сердце девичьем. Пышет жаром перина мягкая, слишком громко храпит батюшка, мышь в запечье пищит жалостно – всё мешает заснуть Прасковьюшке. Холодеет в груди от предчувствия, губы шепчут молитву тревожную...

Поднялась с постели Прасковьюшка и крадучись из хаты выскользнула... Побежала – босая, бесстыжая – огородами к хате любимого... и увидела, как люди пришлые под начальством Ивашки лютого учиняют расправу жестокую над «кулачьим» семейством милого. Избивают до смерти бабушку, платье рвут на груди сестрицы... Больше нет казака бравого, он убитый лежит у теплицы...

*   *   *

Замерла у колодца Прасковьюшка, стиснув пальцами ткань атласную... Потекли по щекам слезы горькие. В голове зашумело от ужаса. Неподдельного. Ярого. Лютого. Али нелюди вы, али варвары, али нет в вас души человеческой?

Не стерпело сердце Прасковьюшки учиненной расправы «слабого», и на утро нашли девицу в платье белом - свадебном, стало быть - в том колодце, простоволосую...

*   *   *

Сколько зим миновало, не вспомнится. И Ивашка уж птица важная – председатель колхоза советского. Человек уважаемый, стало быть. Грудь его орденами увешана, кабинет украшают грамоты. Из-под белой фуражки виднеется чуб седой, по-советски стриженный...

Но все свадьбы на том хуторе близ речушки, в Дон Тихий впадающей, подъезжают к «Колодцу Прасковьюшки», ленты белые вяжут обрядные и цветы оставляют алые... Помнят люди о девице, стало быть...