Перчаточник

   Он узнавал ее легкие шаги еще до того, как распахивалась дверь, и девочка с рыжими косами, улыбаясь, переступала порог лаборатории. Каждый раз он пытался сдержать невольную улыбку, но так трудно было скрыть радость, когда она, как солнечный луч, озаряла своим появлением тесную комнатку. Он оставил наблюдение за ретортой, освободил табурет, заваленный грудой манускриптов, для маленькой Дианы, и она села, аккуратно расправив на коленях черное платье:

- Я не помешала тебе, Аженор? Что ты делаешь?

- Нет, ты не помешала мне, синьорина, - ответил он, прислонившись к краю рабочего стола. – Я готовлю эфирное масло из эвкалипта. Твой отец говорит, что оно пользуется большим спросом.

- Да, я узнаю этот запах, - Диана забавно сморщила носик. – Так пахло от костра, где горели чумные трупы. Это было давно, но я помню. Мне больше нравится запах розмарина, глицинии и фиалки. Как то ароматическое масло, которое ты сделал для меня.

- Розмарин с миндальным маслом, - кивнул Аженор, машинально потирая давно зажившее клеймо на большом пальце левой руки. - Аромат свежести и чистоты. – «...и несбывшихся надежд», мысленно прибавил он.  

Он позволил Диане взять каменную ступку и растирать лепестки роз, а сам приступил к нарезке стеблей лаванды, и разговор продолжился. Девочка рассказала ему о том, как провела день: слушала мессу в церкви Санта-Кроче, где похоронена мать, потом немного погуляла с гувернанткой по набережной Арно, а возвращаясь домой, видела нарядное шествие юношей и девушек, встречающих Calendimaggio*, - их сопровождали такие милые и смешные шуты и жонглеры!

- Как бы я хотела быть там, - вздохнула Диана. – Только чтобы я была взрослой, в красивом платье, и чтобы у меня был жених. И чтобы он любил меня. Так же, как ты, или даже больше.

Аженор невольно остановил движение ножа и обернулся, встретив мечтательный взгляд.

- Так и будет, синьорина. Тебе только девять, наберись терпения. Еще несколько лет, и твой отец изберет для тебя самого красивого и доброго супруга, который будет очень любить тебя.

- Отец? – ее улыбка угасла. – Ты же знаешь, ему нет до меня дела. Девочки никому не нужны.

Опустившись перед ней на корточки, Аженор осторожно взял ее за острые локотки:

- Это не так. Мужчины не умеют выказывать любовь так, как женщины, но отец любит тебя.

Диана грустно улыбнулась и порывисто обняла его:

- Как бы я хотела, чтобы моим отцом был ты!

Аженор молча погладил ее по голове. Услышав тихие шаги за дверью, поднялся, мягко разняв обнимающие его руки. Колючие глазки блеснули в дверном проеме. Гувернантка. Но она в своем праве: дочери господина не место в комнате раба. Когда женщина с упреками увела Диану, он разложил на доске кусок тонкой кожи и принялся за работу. Перчатки будут хорошим подарком маленькой синьорине. Кожа отменна; кожевник долго не хотел уступать приглянувшийся обрезок за те несколько флоринов, что удалось скопить. Увы, господин, которому приносило немалый доход парфюмерное искусство его раба, был не слишком щедр. Но теперь он сможет осуществить задуманное. К счастью, еще не забыто первое ремесло, а ужасный запах дубленой кожи исчезнет, когда он пропитает перчатки розмариновой эссенцией. Работа не мешала мыслям, и он снова вспоминал, перебирая в памяти давние годы... Он родился в Провансе, в солнечном городке, наполненном ароматами цветов, будучи бастардом дворянина, не признавшего его. Маленького наследства, оставшегося после матери, десятилетнему Аженору хватило для того, чтобы поступить в ученики к перчаточнику-парфюмеру. Долгие годы учения; наконец он подмастерье, но дорога в мастера и возможность открыть свое дело, закрыта. Он давно превзошел своего мастера, но для получения этого звания нужно было заплатить цеху крупный взнос, а денег не было, ведь работать на себя подмастерье не мог. Оставаться вечным подмастерьем было тяжко, и однажды у него случилась ссора с мастером, окончившаяся трагедией. Сердечный приступ, падение, удар виском об угол стола и смерть. Никто не поверил Аженору, что не его рука нанесла роковой удар. Галеры; два года, проведенных на цепи у весла, работа до изнеможения под палящим солнцем, ударами бича и проклятьями. Задыхаясь от жажды, терпя голод, не имея возможности даже пристойно справить нужду. Он был почти счастлив, когда встреча с берберскими пиратами положила конец каторге, но его злоключения на этом не кончились. На невольничьем рынке его купил флорентийский купец; так он стал рабом во второй раз. На сей раз его ремесло помогло ему избежать непосильной работы: хозяин, отец Дианы, высоко оценил искусство, с которым он готовил душистые масла и притирания. Диана тогда была совсем маленькой, и кто знает, отчего она потянулась именно к нему, рабу своего отца, мрачному нелюдиму. Но за годы, проведенные здесь, она стала ему так же близка и необходима, как и он ей. Недавняя смерть ее матери еще  больше сблизила их, и он страдал при мысли о том, какой удар нанесет ей скорая женитьба отца. Если б только он мог взять на себя эту боль... Но он мог только быть ее другом и изредка делать маленькие подарки.

...Перчатками Диана осталась очень довольна:

- Ах, как здорово пахнет! – она приложила ароматную перчатку к лицу. – Куда лучше, чем от той надутой синьоры, которая сегодня была у нас в гостях! – и вдруг расплакалась.

Будущая мачеха. У Аженора сжалось сердце. Но чем он мог помочь? Она прижалась к его груди, заливая горькими слезами кожаный фартук, и он молча обнял ее, не зная, как и чем утешить. А потом оба вздрогнули от неожиданности, услышав визгливый вопль:

- Да как ты смеешь прикасаться к барышне, грязный раб! – стоявшая на пороге гувернантка тряслась от гнева. – Прочь руки! Я немедленно расскажу синьору о том, что ты совращаешь его дочь!

- Уходи! – подняв голову, закричала Диана. – Я тебя ненавижу!

Попытки увести ее ничего не дали, не помогли и уговоры Аженора. Когда женщина с лицом, расцарапанным разъяренной воспитанницей, убежала, Диана, всхлипывая, вцепилась в его руки:

- Отец тебя накажет, да? Что же делать? Это я во всем виновата!

- Не вини себя, синьорина, - мягко сказал он. – Любое наказание можно пережить.

- Я была такой глупой! - она зарыдала еще горше, чем прежде. - Плакала из-за мачехи... Да пусть мой отец женится хоть сто раз, лишь бы тебя не тронули!

Когда вошли двое вооруженных слуг, Диана побелела. Аженор погасил нагревающий реторту огонь и, ободряюще улыбнувшись девочке, пошел впереди своих сбиров. Те молчали, смущенные присутствием барышни. Ступени подвальной лестницы; такой длинной прежде, такой короткой сейчас. И маленькая ладошка сжимает его пальцы, сжимает упрямо, не смотря ни на что...

- Иди, синьорина, - тихо сказал он, увидев своего надменного господина, стоявшего посреди двора.  – Иди, мое сердечко, все будет хорошо.

Она не верила, и даже грозный окрик отца не заставил ее повиноваться. Гувернантка увела ее силой. Заплаканное личико напоследок промелькнуло перед ним, затихли рыдания за дверями палаццо...

 Его поставили на колени, и он в последний раз поднял глаза к небу, вглядываясь в серп луны, блеснувшей среди облаков. Она была такой юной, беззащитно-тонкой и невыразимо прекрасной.

*Calendimaggio – праздник встречи мая, пышно отмечавшийся в средневековой Европе.