Не хочу умирать вот так

Наступление, яростные вспышки орудий разрывают небо, заполняя всё вокруг невыносимым ужасом; но у меня есть граната, а значит, не всё ещё потеряно. Взрыв - и старая библиотека дрожит в агонии; второй - и с жалобнымстоном перекрытия здания рушатся, унося с собой в небытие последнее моё пристанище. Кажется, что по крышам домов ко мне медленно ползёт сама смерть.

***

Где-то там – далеко-далеко – счастливая сказка моей юности, юности без боли, без страха и без войны. Зимние месяцы в шумной Москве с её морозными улыбками, снегом и сугробами; весна в Твери – парк, танцевальная площадка и духовой оркестр; лето на даче – смех, счастье и первая, самая настоящая, единственная любовь.

Мой Андрюшка... Конечно, он был самым на свете красивым и добрым. Одна улыбка – и сердце радостно шумело: «гляди, твоё счастье»; нежное слово – и мне хотелось лететь, бежать навстречу нашей любви. Долгие прогулки по лесной тропинке днём, невозможные, короткие свидания  ночью.

Бабушка любила повторять: «Берегись мужчин деточка, их любовь очень уж коротка». Но разве это возможно, думать, а не чувствовать, говорить, а не целовать, таиться, а не жить? Прости бабуля, только однажды я сама сделала первый шаг навстречу тому, чего так боялась и так сильно желала.

***

Курсы медсестёр пришлось окончить уже в эвакуации. Мама плакала, когда мы виделись последний раз, а я бодро рассказывала ей что вернусь очень скоро, и войне вот-вот придёт конец. Мы условились что ни она, ни бабушка не придут провожать наш эшелон, только вот до сих пор внутри меня живёт уверенность - мама была там.

По прибытии на место прохождения службы нас встретил комбат. Сергей Сергеевич долго вздыхал и, глядя на меня, бубнил тихонько «не сдюжить ей, не сдюжить, лучше б в полевой медпункт».

Наверное, он был прав. Первое время я почти не спала, а если и засыпала, то во сне видела только открытые раны бойцов. Парк, танцевальная площадка - всё это казалось даже не зыбким воспоминанием, а придуманным мною миром. Мне некому было сказать как мне больно и страшно, и даже в письмах маме я писала только о том, что всё у нас хорошо. Вот так, пожалуй, мы и расстаёмся с детством, когда вместо жалоб на тяготы жизни молчим, потому что сами должны жалеть и оберегать тех, кто раньше целовал наши разбитые колени. 

Андрей ни разу не написал, ни на тот адрес, который я передала ему через сослуживца уже в эвакуации, ни родителям. Жила ли я надеждой на встречу? Не знаю. Слишком мало во мне оставалось сил, и когда мама сообщила про похоронку, я поняла, что не могу принять не отпускавшую меня мысль: «Я его никогда не увижу, я его никогда не увижу». А через месяц соседка прислала письмо – нет больше мамы и бабушки.

***

Выстрел из карабина – условный сигнал начала атаки.

- К орудию, шевелись ребята. Бегом, бегом!

Последнее, что я запомнила – как прижала к груди свою сумку.

Возвращение сознания далось мне нелегко. Первая мысль «где я?» вылетела из головы, как только решилась подняться. Такой боли я никогда не испытывала, даже первые дни службы с бесконечно ноющими мышцами не приносили с собой столь невыносимые ощущения.

- Не ной, - резкий окрик, прикосновение и я чуть было вновь не потеряла сознание, - глаза открой, смотреть сюда!

«У меня закрыты глаза?»

- Вот дрянь, мало того, что сбежать хотела, так ещё и притворяется теперь! Глаза открой, я сказала!

Я послушно выполнила приказ. Около меня стояла Вера – глава лечебного отделения. Она держала в руке кусок материй, заляпанный кровью.

- Что, шкуру свою спасти решила? И дня в плену не провела, а уже под немцев легла?

Вера поднесла к моему лицу тряпку, и я поняла, что это панталоны. Мои?

Я попыталась открыть рот и сказать «нет...», но вместо слов из горла вырвались хрипы. Что и кому я смогу доказать? Подруга, теперь уже бывшая глядела с омерзением, и было понятно – для меня это только начало. 

- Реви, реви, только не поможет, поставят к стенке, туда тебе и дорога!

***

Не знаю, как мне удалось сбежать. Дорога до ближайшего города заняла трое, может, четверо суток. Я нашла пристанище в маленькой детской библиотеке и, забившись в угол одной из комнат, день и ночь пыталась вспомнить, что произошло со мной во время боя. Где я была те несколько часов, о которых твердила мне Вера? Как можно понять было ли насилие, если всё тело вопит от боли.

Вчера ночью у меня начался жар, а вместе с ним пришло понимание – всё это не важно, но я не хочу умирать вот так.

***

Ледяной озноб проходит по спине. Я слышу автоматную очередь и медленно иду на звуки боя. Так трудно, так больно дышать. Метр, один, два... за углом дома под гусеницей бронетранспортёра лежит лейтенант. Он закрывает рану на животе и, тихо смеясь, смотрит на меня.

- Сестрёнка, эх, сестрёнка, мне бы ещё один диск, только один! Все патроны расстрелял!

Я опускаюсь на землю рядом с ним и кладу руку на его рану. Значит так, значит вместе.

- Ничего лейтенант, ничего. Мы сейчас им покажем.

Мне тоже хочется смеяться. Вера, знала бы она, какой я стала смелой.