Вера
Вынув из печи румяную буханку, девушка положила ее на чистое льняное полотенце, сверху накрыла еще одним и улыбнулась, когда в сенях тихо хлопнула дверь. Приняв у матери большой черный шелковый зонт, она подивилась: - Все ума не приложу, откуда у нас такая дорогая вещь? - За работу подарили, - уклончиво проговорила женщина, устало опустившись на скамью, дочь суетилась, собирая на стол, а она все не могла отогнать видения прошлого... На улице тогда бушевала настоящая буря: дождь со снегом с силой ударял в маленькое окошко, стонали деревья, с треском падали на землю обломленные ветви. Печь уже не пылала, только в глубине светились жаром одинокие угли. Маленькую комнату освещала лампадка да небольшой огарочек сальной свечи. На колышках, вбитых в деревянные стены, висели пучки сухих полевых трав, источая пряный запах мяты, любистка, мелиссы. У стола сидела женщина, монотонно, тоскливо выводила песню и расчесывала щетками овечью шерсть. Славная шерсть, длинная, мягкая, в самый раз будет для накладывания на раны. Купец Тихон Пантелеевич расщедрился, целый узел принес в благодарность. Руку ему вправила, да травок дала, чтоб животом не маялся. Стар и млад в дом к ней вхож. Хоть и за глаза ведьмой кличут, но коли что, сразу в окошко стучаться. Никому Ефросинья Калиновна не отказывала. По всей округе слыла лучшей повитухой, и все бабские хвори лечить могла. С мальства этим занималась. Может потому и замуж никто не взял. Побоялись судьбу свою со знахаркой связать. Неожиданно властно ногой заколотили в дверь. И кого это нелегкая принесла в этот неурочный час, да еще в такую непогоду? Ефросинья накинула на плечи шаль и вышла в сени. - Ты, чтоль повитуха? – спросил незнакомец. – Собирайся, да поживей! Пять рублей золотыми дам. А коли хорошо работу сделаешь, еще два сверху накину! Ни тебе здравия не пожелал, ни извинился, что покой нарушил. Да Бог с ним, разве это главное? Успеть бы, вовремя, добраться до места, кто знает, как там родины проходят. А незнакомец не из их мест, по одежке и вовсе городской. Ефросинья молча зашла в дом, надела тулуп и прихватила узелок свой походной, с травками, ножом острым, да сулеей первача отменного. - Ехать далеко?- спросила она, забираясь в коляску. - Не твоего ума дело, далеко или близко! Назад отвезут – процедил сквозь зубы незнакомец и, толкнув кучера в плечо, крикнул: -Трогай! Поторопись! Дорога и впрямь оказалась длинная. Пока добрались к городу, руки и ноги озябли, тулуп набрался влаги и больше не грел. Коляска остановилась у кованных ворот огромного дома. Затем повитуху через маленькую калитку и черный ход провели в дом. Навстречу вышел пожилой, богато одетый барин: - Ну что, Егор, привез? Никто не видел? – спросил он сопровождающего Ефросинью. - Никак нет-с, ваше сиятельство! На дворе темно и непогода. Никто не встретился! – склонился в поклоне Егор. - Ульяна! Проводи повитуху в комнату, да тулуп у нее возьми! – крикнул барин, а затем снова обратился к Егору: -Все равно уже поздно, она в беспамятстве. Уже за батюшкой позвали, чтоб соборовать успеть! – вздохнул, а затем зашагал из угла в угол. Ефросинья вошла в комнату, ярко освещенную свечами. На огромной кровати лежала в бреду молодая женщина. Две горничных суетились возле нее. Одна обтирала лицо, вторая растирала то руки, то ноги. Ефросинья подошла ближе, приложила ухо к животу роженицы, затем развернула на краю кровати свой узелок и вымыла руки. После небольшого осмотра, она убедилась, что не ошиблась в своих предположениях. Малыш лежал поперек и никак не хотел родиться. - Что ж лекаря не позвали? Звать-то тебя как?– спросила она у одной горничной. - Лиза. Иван Платонович не велел – прошептала она.- Барышня, прости Господи, незамужняя понесли. Вот, от позору и скрыли. Весь срок в доме провели, на улицу не выходили. Всем говорили, что она захворала, на воды поехала. Думали, что сами справимся, а оно тут вот как. Ой, горюшко! – завыла Лизавета. - Не вой! Чай не впервой! Подсоби немного! – Ефросинья вновь обмыла руки, одной рукой нажала живот, другой попыталась сделать внутренний разворот ребенка. Малыш был крохотным, поэтому спустя некоторое время ей это удалось . Затем ловко за ножки вынула младенца. - Девочка! – констатировала она – быстро завязала и рассекла пуповину, стала шлепать по крохотной попке, пока младенец слабо запищал. – Возьми, Лиза, можешь искупать ее. Ефросинья послушала биение сердца барышни, дождалась пока выйдет послед. Затем подержала роженицу за руку. Из узелка достала травы, рассыпала на кучки. - Вот эти травы заварите, и поить будете по ложке несколько раз в день – обратилась она ко второй горничной. – И не вой! – снова к Лизе – все уже позади. Все хорошо с барышней будет. Ослабла она. Повитуха собралась, вышла. К ней подошел хозяин дома. - Подожди. Вот тебе двадцать золотых за работу и за молчание. И еще сто, коль заберешь младенца с собой. Его судьба меня не волнует. - Хорошо, несите ребенка – после недолгих раздумий, вздохнула Ефросинья. Жаль малышку, уморят ведь ее тут. А так дочерью ей будет, умение будет кому передать. На улице ее ждала двуколка. Ефросинья замотанную в пеленки девочку прижала к груди, да укуталась в свой тулуп. Сверху все еще лил дождь. - Постой! – приказчик сбегал в дом и вынес огромный зонт хозяина. – На! Все ж не так промокните! Можешь его не возвращать! По дороге, укрываясь зонтом, ехала счастливая Ефросинья, поглядывая на спящую девочку: - Я назову тебя Верой... *** -Мама... Да что с вами? Я ужин поставила, вас жду! – девушка сидела на коленях перед матерью и махала рукой. -Иду Вера... Иду!
|