Сердце именем полынь

 

Лукоша! Если бы не было тебя,

то не было бы этого рассказа.

Конечно, это не самое приятное посвящение,

я понимаю и обещаю исправиться.

(Когда-нибудь)

Только если ты обещаешь не давать мне спуску.

 

Эпизод 1.

О, нет! Нет! Хлопья мыльной пены полетели Нине в рот, вынуждая ее начать с азартом отплевываться. С закрытыми глазами сложно нейтрализовать чрезвычайную ситуацию, даже если она происходит в комнатушке два на два, поэтому девушке пришлось приоткрыть один глаз ровно на долю секунды. Потом зажмурить его и начать яростно тереть кулаком, увенчанным той же самой пеной, из-за которой процедура купания превратилась в настоящую вакханалию. Глаза немилосердно жгло и пришлось двумя руками обильно промывать их водой, пытаясь хоть немного спасти себе зрение.

– Берта! – все еще с закрытыми глазами Нина пыталась поймать щуплую собачонку с парализованными задними лапами. – Не вздумай еще раз отряхнуться, иначе я за себя не ручаюсь!

Теплый нос милостиво ткнулся в мыльные руки. Ощутить это удалось только благодаря тому, что Берта оглушительно чихнула, залепив очередной клочок пены Нине в ухо. Пришлось срочно выуживать недомытую собаку, заворачивать в полотенце и нести на стол. Черные умные глаза выглядывали из глубины слоев материи. Собака терпеливо ждала, пока ее разотрут жесткой тканью, не реагируя на нарочито неаккуратное обращение с задними лапами – в сердцах всех сотрудников жила надежда, что их любимица еще сможет ходить. Нине оставалось только вздохнуть, глотая непрошенные слезы и стараясь не хлюпать носом. Берта парализована, но не глухая. Каждое проявление жалости она воспринимает, как личное оскорбление и потом долго не принимает пищу из пожалевших ее рук. Стоило признаться себе, решила Нина, что она никогда еще не видела столько смирения и любви к жизни даже в полностью здоровом существе, сколько было его в этой маленькой, худющей собачонке с перебитыми конечностями.

Выбившись из сил, девушка села на стул у стола и положила голову на скрещенные руки. Берта тут же подтянулась на передних лапах, подползая ближе, и с величайшей осторожностью положила рядом свою влажную после купания голову. Иногда казалось, что она спрашивает разрешения, чтобы быть рядом. Не боится, что ее оттолкнут, причинят боль, пнув под ребра, нет... У этой собаки стоило поучиться тактичности всем людям без исключения. Завитки шерсти скользнули по щеке, и Нина улыбнулась, прикрыв глаза. Она и сама не смогла бы объяснить, чему именно улыбнулась в тот момент. Ощущению близости, тому, что не одинока в поздний летний вечер, или робкому, ненавязчивому чувству, осторожно шмыгнувшему вглубь ее существа и затаившемуся там.

Ей всегда нравилось проводить время с Бертой. Эту собаку любили в приюте, просто потому, что ее невозможно не любить. Во-первых, потому что она была его единственной жительницей. И, во-вторых, потому что это был не приют. Когда Нина приехала в маленький, тихий город, встретивший ее пустотой перронов и каким-то особенным, ни на что не похожим запахом, первым, что она увидела, было объявление о сдаче комнаты, прикрепленное к кладке красного кирпича на старинном здании вокзала. А потом... Совсем не так представляла она свою новую жизнь. В ней не было места бабушкам с цепким взглядом, с порога приглашающим выпить чаю с чабрецом, ведь только так можно по-настоящему узнать человека – глядя, как он берет хрупкую фарфоровую чашечку, сколько кладет колотого сахара серебряными щипчиками, как откладывает мельхиоровую ложечку на кружевную салфетку. А если вдруг этот человек предпочитает окунуть край сахарного кусочка в кипяток, а потом с удовольствием высасывает сладкую жидкость, виновато спохватившись под любопытным взглядом хозяйки, то большего о нем знать и не нужно. Мария Андреевна, хозяйка комнаты, которую сняла Нина, своей сухонькой ручкой накрыла пальцы девушки в тот вечер и погладила их. И до сих пор остается непонятным, как эта пергаментная рука могла быть такой мягкой и нежной, бархатистой... Молодой. Совсем как выцветшие голубые глаза – вроде бы не осталось пигмента, а жизнь из них льется наружу.

Это Мария Андреевна рассказала Нине про приют, когда встал вопрос о трудоустройстве, на деле оказавшийся чем-то средним между ветеринарной лечебницей и салоном красоты для братьев наших меньших.Никто не интересовался тем, какое образование получила молчаливая соискательница, есть ли у нее опыт в общении с животными, где она работала до того и какие профессиональные заслуги имеет. Ей объяснили, в чем будут заключаться ее обязанности, и вручили в руки швабру. Потому что в подведомственном помещении должна быть чистота, и никто не обязан наводить порядок вместо Нины. Так проходили тихие провинциальные дни. Лютая зима того года сменилась непролазной грязью весны, совершенно не испугавшей изнеженную жительницу мегаполиса. Она просто купила резиновые сапоги и с удовольствием шлепала по лужам, предпочитая добираться до работы пешком. К тому же, грязь быстро отваливалась от рифленой подошвы сапог. С каждым днем ручейки бежали все веселее и веселее, а потом выглянуло солнышко. Это был особенный момент особенного утра особенной жизни в особенном городе, где тебя никто не знает и ты даже не уверен, существуешь ли на самом деле. В этот день запахло весной. Еще не начали оглушительно петь птицы, и первые набухшие почки только намекали на чудо пробуждения природы от вечного сна, но уже отчетливо и неумолимо запахло жизнью. А потом появилась Берта.

Весь персонал безымянной лечебницы в количестве семи человек терпеливо ждал, пока Всеволод Сергеевич осмотрит собачонку с умными глазами. Тогда они еще не знали, что Берта переносит свое увечье, как мелочь, совершенно не мешающую ей жить, и абсолютно не приемлет жалости. Собака перестала есть. Ее поили из бутылочки, разминали пищу в пюре и пытались пальцами вложить в рот хоть горошинку, переносили с места на место, но Берта игнорировала всех без исключения. Наверное, ей стало скучно, и в один из особенно теплых майских дней она сжевала кошелек Нины вместе со всей наличностью. На диване остались сиротливо поблескивать лишь несколько монеток и банковская карта. Пластиком и металлом Берта побрезговала. Все ничего, стремительный город-миллионник ее недавнего прошлого приучил относиться к деньгам, как к чему-то нестабильному, но в кошельке хранились старые черно-белые фотографии. Там маленькая Нина вместе с папой ела мороженое в парке: на ней было китайское платьице с утенком, на нем –пилотка и белая рубашка с коротким рукавом. Не было в жизни у Нины ничего более ценного, чем эта помятая фотография. И она закричала. Оттаскала Берту за ухо и несколько раз ткнула пальцем в угол, который собака определила, как свое личное пространство. Как-то неверяще взяла карту и уставилась на нее, а потом стало стыдно. Девушка резко развернулась, собираясь подхватить на руки и без того обиженное жизнью существо, и пораженно застыла. Берта добралась до миски, где лежала вчерашняя бурда, измельченная блендером, и спокойно угощалась ею.

Нина улыбнулась во сне и вздрогнула, проснувшись. Шея здорово затекла, и по рукам вот-вот начнут бегать противные иголочки, а она еще с детства терпеть не могла это ощущение. Хотя вряд ли найдется человек, которому нравится, когда кровь начинает давиться перепавшим ей кислородом. Собака тут же вскинула косматую голову и следила за Ниной, не отрывая глаз.

– Да-да, – пробурчала девушка, растирая руки, - тебе вряд ли знакомо это ощущение. Ох, ничего себе! Ты только посмотри, сколько времени!

Берта послушно повернула голову. А Нина забыла про неприятное покалывание в руках. Нужно позвонить домой и предупредить, что она останется ночевать в больнице. Засунув собаку в приспособление на колесиках, принесенное откуда-то Всеволодом Сергеевичем и позволяющее ей самостоятельно передвигаться, Нина набрала на старом дисковом телефонном аппарате домашний номер и долго разговаривала с Марией Андреевной, морщась от треска в трубке. Такое уже случалось, что приходилось оставаться ночевать в больнице, потому что нелицеприятной чертой характера одной известной сотрудницы лечебницы была способность выпадать из реальности. В приемной стоял убийственно неудобный для сна диванчик, но он вполне устраивал, а большего и не надо. Нина и Берта устроились на софе, обложились подушками, включили Гардемаринов и дружно уставились на монитор компьютера. Нина обняла собачонку, уткнувшись носом в холку, и не было на свете никого счастливее этих двоих, променявших собственное одиночество и комфорт на непритязательные удобства временного пристанища.

 

Эпизод 2.

 

– Подофди, подофди... – вдохновенно шепелявила Мария Андреевна, зажав губами несколько английских булавок. – Узе пофти готофо.

Швейная машинка стрекотала на всю квартиру. Собственно, этот стрекот и разбудил Нину, но она твердо придерживалась правила не навязывать свое мнение хозяйке и направилась в душ. Сейчас она мялась на пороге спальни, остановленная бойкой старушкой с карандашом за ухом. На голубую ткань ложились ровные швы, и невольно закрадывались подозрения, что Мария Андреевна поутру щедро отщипнула кусок у умытого зарей неба и теперь пытается приторочить к нему кружева. И, надо заметить, ей это прекрасно удавалось.

Стены квартиры были украшены вышивками в рамках, старыми фотографиями, на некоторых из них полустертые лица невозможно было различить, репродукциями картин – все они любовно и тщательно протирались ежедневно и каждой доставались разговоры по душам, общие воспоминания, несбывшиеся чаяния. Абажур люстры был связан крючком, на креслах лежали пледы крупной вязки – здесь все дышало уютом и заботой, даже куски мыла в хрустальной горке, оплетенные атласными ленточками так, что они превращались в корзины, украшенные мелкими розочками. И резкое журчание швейной машинки не резонировало с окружающей действительностью, а словно вливалось в нее. Хозяйка любила каждую вещь в своей квартире и хранила общую историю, как всемирное достояние. Иногда сердце Нины сжималось от нежности и чего-то такого, необъяснимого, чему не сразу подберешь правильный эпитет. Ей было страшно думать об одинокой старости, о разговорах с выцветшими фотографиями, о границах маленького города, в которых умещается вся твоя жизнь – такая короткая в рамках вечности, такая бесконечная в нечаянном одиночестве.

Фасон платья оказался старомодным. С летящей юбкой и кулиской, с квадратным вырезом и рукавами-фонариками. И все равно Нина ощутила себя несмышленой девчонкой в джинсах и свободной футболке – привычной повседневной одежды, слишком простенькой и невзрачной по сравнению с предлагаемым нарядом. Мария Андреевна суетилась вокруг, что-то бормотала о том, что следует подшить, утянуть в талии, а потом повязала на волосы широкую полосу ткани, оставшуюся от выкройки. Старомодное платье, сшитое на старомодной швейной машинке, любовно разглаживаемое сухими старческими руками – все это казалось нереальным. Еще вчера Нина просыпалась по звонку будильника на мобильном, принимала душ, завтракала чашкой крепкого горького кофе с половинкой моркови, облачалась в строгий офисный костюм, стирающий ее до неузнаваемости, превращающий в единый механизм толпы, бегущей на работу. Еще вчера она не распускала волосы по плечам и подкрашивала губы, чтобы казаться ярче, чем утренняя газета, брошенная на лавочке в сквере. Все это словно действительно было забыто вместе с перчатками, оставшимися на подоконнике вокзала города, из которого она сбежала.

– Босоножки... Сюда нужны белые босоножки, и чтобы ремешок обязательно обхватывал щиколотку, – Нине на мгновение показалось, что глаза женщины, все еще разглаживающей складки юбки, стали моложе.

– У меня как раз такие, – робко улыбнулась юная дева в платье цвета голубых незабудок, - правда, я не думала, что они пригодятся. Бросила в сумку в самый последний момент.

– Ну же, скорее обувайся, девочка, и беги радовать мир своей улыбкой.

Нина схватила бумажный стаканчик с недавно сваренным кофе и побежала пешком по лестнице, отбивая каблуками ритм нового дня. Эти бумажные стаканчики ей пришлось заказывать по Интернету. В маленьком городе не принято было пить кофе из одноразовой посуды на улице по дороге на работу, а это было как раз одной из тех вещей, с которыми она не желала расставаться. В каждой жизни есть то, за что ее стоит любить и чем дорожить. И даже если ты живешь несколько жизней, не стоит забывать, что ты один и тот же человек, что твои привычки делают тебя таким, какой ты есть, и этого не нужно стыдиться. Оставаться собой, что бы ни склоняло тебя отказаться от этого – вот то, чем следует дорожить и чем должно гордиться.

Присев на край фонтана, она смотрела на пробуждающийся город широко открытыми глазами, прислушивалась к звукам, которые его наполняли, здоровалась с совершенно незнакомыми людьми просто потому, что улыбнулась им, поделившись переполнявшим ее ощущением красоты окружающего мира. Это было утро, когда Нина встретила его. Взгляд сам остановился на ссутулившихся плечах и никак не фокусировался ни на чем другом. Тонкая щиколотка, обхваченная ремешком цвета топленого молока, покачивалась, кофе стыл в стаканчике, а Нина разглядывала скучную, усталую фигуру. Он и в самом деле казался уставшим, словно вся тяжесть мира лежала на его плечах. Брел по мостовой, шаркая ногами. И обут был совсем не по сезону – в тяжелые ботинки на рифленой подошве, гораздо больше подходящие для промозглой, липкой осени с ее затяжными дождями, топкими молочными туманами. Медленно, как-то почти неуловимо болезненно спускался он по лестнице с моста, словно старая хворь мучила с виду здоровое тело, подтачивала изнутри. На фоне юрких разноцветных фигурок детей, спешащих в школу, он казался огромной, неуклюжей улиткой, никак не успевающей убраться с дороги. Нина внимательно наблюдала за ним, сама не понимая, почему именно этот бесцветный полупризрак кажется таким интересным, таким важным в буйном свечении горько пахнущего сиренью майского утра. Столь внимательно, до защипавших от усердия глаз, что пропустила момент, когда он растворился в воздухе. Осталось все: бегущие школьники с радугой ранцев за спиной, острый колокольный звон сиреневого аромата, горьковатый привкус почти холодного кофе на губах, но арки этих плеч, надломленных триумфом чужих жизней, нигде не было. И сколько не вглядывайся – не найти, не отыскать следа, словно, смежив веки, раздвинулось пространство, разбилось на несвязанные между собой времена. Нина задумчиво скользила взглядом по улице и думала о том, каким могло бы быть это утро в городе, который так легко отпустил ее в чужую, одинокую зиму, позабыв даже имя, как только оттолкнулась электричка от перрона.И о суете несмолкающей жизни мегаполиса, позабывшего на бегу просто улыбаться встречным прохожим.

Как же мы торопимся жить, удивлялась она, выводя на прохладе гранита замысловатые узоры кончиком пальца. Скучная работа – считаем каждую минуту до окончания рабочего дня. От выходного до выходного, уверяя всех, что стремишься выспаться, а на деле, чтобы спрятаться от всех, не делить себя, не мелькать синусоидой сердечных ритмов на мониторах чужих жизней, не быть скучным призраком, случайно замеченным кем-то в бесстрастной толпе. Ожидание чего-то важного радикально меняет жизнь – время тянется неумолимо медленно, так и тянет упереться в его лопатки и толкать, что есть силы, толкать, толкать, толкать... Мы живем ожиданием. Встречи, праздника, чуда, того, что все вдруг возьмет и изменится само по себе, что кто-то пририсует очертания бестелесной твоей фигуре, задержит в реальности чужих взглядов, не даст исчезнуть с единым движением ресниц.

Жизнь – колесо. В ней спицы-пути переплетаются с осью-судьбой, разбегаясь в стороны и собираясь в одном месте. Все, от чего ты бежишь, возвращается через один поворот. Нет в мире других законов, кроме того, что день сменяет ночь, нет в жизни других путей, кроме как ведущих навстречу судьбе. Но даже одиночество бывает разным. Одиноких в толпе можно различить по взгляду. В то время как тех, кто просто ищет уединения на какое-то время, невозможно отыскать среди прочих. Они слишком отличаются от тех, кто неусидчивым огоньком пылает во тьме, маяком, среди бушующего ветра Земли Франца-Иосифа, краем света с голубыми ледниками, где свистит свирелью крадущийся в сердце холод. Одиночество выхолащивает душу основательнее других ненастий, и тогда ничто не дает покоя вечному страннику, нигде в мире нет для него приюта. Только... Разве так бывает?

Разве так бывает? – однажды спросила себя Нина и уволилась с работы.

Уехала из огромного шумного мегаполиса в город из прошлого давно позабытой страны, где газировка с двойным сиропом из автоматов, дворы, полные шумной, неугомонной детворы и, словно застывшее, время. Люди в провинции умеют жить неторопливо. А как иначе, если от одного конца города до другого вполне себе можно дойти пешком, завернув в парк и набрав букет из кленовых листьев, размяв на губах горькое яблочко рябины, замерев на мгновение от недоверия... Разве бывает такое внутри? Невместимое, бесконечное, безграничное, необыкновенное, томное ощущение какого-то близкого и понятного счастья.

Из прошлой жизни у нее остался только красный чемоданчик с черной окантовкой – причудливый, в форме арки, раздающейся в боках – да и тот с любимыми книгами и блокнотом с адресами друзей. Нет, ей не хотелось взять и разом бросить все, примерить на себя иную действительность, другой менталитет, колорит чужой жизни, это даже нельзя было назвать побегом от цивилизации. Нина намеревалась прожить жизнь и сошла на безымянной платформе с состава, мелькающего темными окнами равнодушных, пустых квартир. В городе, где чьи-то опущенные плечи бродят по весенним, звонким улицам.

 

Эпизод 3.

 

В город приехал цирк. Это было целое событие в размеренной жизни. По главной улице разъезжала машина, из открытых окон которой доносились хриплые звуки записи детских песен и зазывный голос, бодро приглашающих всех на представление, возвращающее в страну солнечных веснушек и ободранных коленей. Положа руку на сердце, следует признать, что это было бы весьма колоритной сценой из черно-белого фильма ужасов – каркающие звуки до боли знакомой мелодии, едва не разваливающийся на части автомобиль и громкоговоритель, убедительно вещающий на всю округу. Еще пара кадров и появится главный злодей. У белого замызганного вагончика с крикливой надписью «Касса» стояли два молодчика с соломенными волосами и в тельняшках, поджарые фигуры которых выдавали их акробатическое настоящее. Когда их лица растягивались в вежливых улыбках, Нину передергивало. Вокруг витало ощущение чего-то неправильного, но оно никого не беспокоило. Детвора рвала родителей на части, требуя похода в цирк, бабушки и дедушки взволнованно обсуждали политическую ситуацию в стране и неодобрительно качали головами, в общем, очередь вела себя вполне обыденно, только Нина все пыталась спрятаться от ухмыляющихся акробатов и не вдыхать очень глубоко – сказывалось соседство фургонов, в которых перевозили животных. Она и сама не смогла бы объяснить, почему вдруг ей так захотелось пойти в приезжий цирк, натянувший старый выгоревший купол под ситцевым небом упорядоченной жизни летнего города.

Тогда, в прошлой своей жизни, походы в цирк были шумными, веселыми, в компании многочисленных друзей, сменивших вчерашнюю велеречивость театрального вечера, затянутого в шелковое платье, на смех и гам растянутых свитеров. Здесь ничего не предвещало подобного, но билет на руках и есть возможность съесть несколько стаканчиков щербета, с удовольствием облизывая деревянную палочку, пропитавшуюся сладким соком. Устроившись подальше от ароматов, витавших вокруг праздника жизни, Нина лениво ковыряла мороженое, оказавшееся далеким от идеала. Он сидел на соседней лавочке. Заметив соседство, девушка вздрогнула от неожиданности, обернувшись в его сторону.

– Вы идете на представление? – вежливо поинтересовалась она, замечая, что плечи его все также опущены, а под глазами залегли тени.

Он не сразу посмотрел на нее, даже ничем не показал, что услышал вопрос. Нине стало неуютно и захотелось натянуть юбку на худые колени, зябко поежившись. Бросив стаканчик с недоеденным мороженым в урну, она собралась уходить, когда услышала вопрос.

– Думаете, нужно сходить туда?

– Каждый выбирает себе развлечение на вечер самостоятельно, я полагаю, – пожала плечами Нина и снова вздрогнула.

В его взгляде не было тепла, участия или даже вежливого интереса. Он смотрел словно сквозь, подмечая все сразу – и невыметенные улицы, и потерянную кем-то старую порванную калошу, и стаю собак, почтительно караулившую выход из мясной лавки.

– Сегодня не будет дождя, – будто между прочим заметил бесцветным голосом.

– Это неважно, – поднявшись, ответила Нина и повесила на руку зонт-трость – когда-нибудь он обязательно будет.

И ушла, решив, что прощаться не стоит, поскольку они не здоровались и не знакомились. Ушла, не успев заметить собственного отражения в темных глазах, скрылась за обшарпанным пологом бесцветного счастья.

Пахло поп-корном и сладкой ватой – удушливо и неуместно, поскольку запах сладостей не забивал витавших вокруг ароматов лености человеческого бытия. Люди еще рассаживались, и по обеим сторонам от нее было несколько свободных мест. Нина надеялась, что ей так и придется просидеть в одиночестве все представление – не хотелось делиться этой памятью о детстве ни с кем, не хотелось стесняться слез, которые обязательно будут – слишком уж чувствительная натура, готовая рыдать по причине и без. Конферансье уже вышел на арену, когда рядом послышалось чужое дыхание, и на сидение рядом опустился недавний собеседник. Нина малодушно решила никак не отмечать его появление и уставилась на происходящее впереди, жалея, что не пригласила Марию Андреевну составить ей компанию – решение пойти в цирк было спонтанным и неожиданным для нее самой.

Представление оказалось неинтересным. Звери были измученными, циркачи несвежими. Зрители откровенно скучали и глазели по сторонам, некоторые занимались своими делами. Нине совершенно не хотелось снова затевать беседу с мрачным типом слева, и она вглядывалась в просвет за кулисами, пытаясь отрешиться от происходящего на арене. И внезапно напряглась, подавшись вперед всем телом. Там в просвете били медведя. Били жестоко – охаживали палкой по бокам, пинали ногами, но изможденное животное все равно огрызалось и упиралось всеми четырьмя лапами. Девушка заерзала на неудобном сиденье, пытаясь сглотнуть комок в горле. Кто-то из работников цирка заметил, что неприглядная сцена становится достоянием общественности, и запахнул края полога. Только было уже поздно. Слезы катились градом, запястья ломило, как перед непогодой, а ногу свело судорогой. Нужно было немедленно выбираться отсюда. Ледяные пальцы накрыла чужая ладонь, но из-за слез Нина не сумела разглядеть выражение глаз, просто позволила увести себя, стараясь заглушить грохот крови в ушах, стирающий остальные звуки. Спотыкаясь, она послушно шла за уверенной рукой, влекущей ее в неизвестную сторону. По-детски хлюпала носом и старалась глубоко дышать, чтобы не запричитать невнятно, сползая на дощатый настил. Ей казалось, что она не пройдет больше и пары шагов, как в лицо дохнуло свежим воздухом, пахнуло пылью, прибитой дождем, и соленые человеческие слезы смешались с пресными небесными.

– Ничего себе, – потрясено выдал уже знакомый голос. - Разрешите воспользоваться вашим зонтом?

– Я не знала... не ожидала, что так будет... – начала оправдываться Нина.

– Летом часто случаются внезапные грозы, – спокойно ответила грудь, которую созерцала сразу вымокшая до нитки и нахохлившаяся рыдальщица.

– Нет, я не о том... Я имею ввиду...

– Вы дадите мне зонт или будем страдать во имя? – резко перебил он, не давая ожить в словах гротескной картине.

Двое во всем городе – даже собаки нашли себе убежище, и по пустой дороге редко проезжали городские маршрутки. А когда зажгутся фонари, их золотые тени вытянутся в полный рост на мокром асфальте, и пыльный город засияет вновь. Двое будут брести по вымытым дождем улицам и заглядывать в окна. Женщина смущенно и неловко, а мужчина с необъяснимой тоской. И он больше не покажется ей скучным или грубым. Просто истосковавшимся по человеческому теплу, почти разучившимся разговаривать простым языком. Знакомо одиноким.

 

Эпизод 4.

 

В этот город дождь на цыпочках крадется. Отзвенело вчерашнее лето, и все вокруг оделось в золото – никакой вычурности, никакой безвкусицы. Величавое убранство истинно королевской гордости Туманной Плакальщицы мира. Осень в этом году выдалась теплая, мягкая – долго шуршала золотой листвой по крышам домов, баловала последними лучами ласкового солнышка, высокой пронзительностью неба. Нина все дольше бродила по улицам, впитывала в себя городскую жизнь, радовалась тому, что во дворах не смолкают детские голоса, что мимо проносятся стайки неистовых велосипедистов, что жизнь не останавливается ни на минуту. В редеющих золотых кронах среди городского шума и постоянной суеты спрятался шалаш – она ходила по этой улице каждый день, но не замечала его среди густой летней листвы. Эта находка наполнила сердце восторгом. Но настоящую осень она ждала терпеливо, зная, что та обязательно придет. Порезвится кружевным листопадом, весело поскачет по начертанным разноцветным мелом классикам на тротуаре, подшутит грозными, черными тучами, разбегающимися под настойчивыми солнечными лучами – и придет. И станет мир черно-пегий. В сердце зашевелится холод, от которого постоянно будут мерзнуть пальцы. Горькими станут густые утренние сумерки, прекратят перешептываться листья в сквере, уныло застучат по карнизам протяжные осенние дожди – запоет Туманная Плакальщица свою песню, зябко станет городу, стыло.

Один из таких осенних дней застал ее в библиотеке, с головой погруженной в подшивки местной газеты – материал для новогоднего подарка Марии Андреевне был почти собран, но история города заставляла ее сердце замирать в волнении и приходить в пропахшие книжной пылью залы снова и снова. Перечитывать архивы, пересматривать старые снимки, восхищаться немудреностью стихотворений местных поэтов, воспевающих красоту любимого города. Нина давно ощутила, что город принял ее. Вряд ли это можно описать словами – просыпаешься утром и чувствуешь себя иначе. Нет никаких внешних перемен, ни одного сдвига в мировоззрении – за окном все тот же двор с яркими каруселями, все то же пронзительно-далекое небо. И в то же время все изменилось до неузнаваемости. Но самым главным было то, что полностью исчезло ощущение одиночества, ненужности, невидимости. Нина открыла глаза и поняла, что она часть чего-то – важная часть. И эта уверенность только крепла в ней с каждым днем, проведенным в библиотеке, с каждым новым переулком, для которого у нее нашлось доброе слово. Добрые слова нужны не только людям и животным, они необходимы всему, что человек считает неодушевленным. Именно они дарят жизнь булыжным мостовым и цветущим набережным.

Книга с почти исчезнувшими буквами в старом, потрепанном переплете, буквально упала ей в руки, вернув в реальность. Мечтательность была присуща Нине с раннего детства, и она часто терялась в мире иллюзий, предпочитая его холодной неприкаянности окружающего мира. Пальцы уже нежно гладили страницы, хотя мечтательница даже не начала вчитываться в текст. Рисунки явно сделаны от руки, отметила она, и некоторые линии тоже стерлись, причудливо изменяя смысл. «Мир был иным, когда существование хранительниц не было легендой. Обрывочные сведения о них практически не несут в себе никакой информации. У всего есть сердце, и каждое сердце ищет тепла и защиты. Никогда нельзя было предсказать, кто станет хранительницей какого места. Зов звучал только тогда, когда та, которая могла его услышать, появлялась рядом. Ее встречала Знающая и берегла до обретения Знания. Хранительница должна пройти путь, который откроет ее сердце для обмена и...» Различить что-либо дальше не представлялось возможным и Нина поставила книгу на место, вздохнув от разочарования. Как истинная мечтательница она обожала сказки, а осень – это время терпких духов и старых сказок. Как иначе ткать туман сновидений?

 

Эпизод 5.

 

Вода в карьере была необыкновенно прозрачной. Один берег густо зарос камышом и песчаные разводы намыва манили и предостерегали – а ну как провалятся босые ступни, обнимет терпко глинистая почва – не выдернуть. Он легко спрыгнул вниз, спугнув целую толпу лягушек, которые на удивление не подняли оглушительный гвалт, а с тихим плеском юркнули в воду, любопытно выставив на подернутую рябью поверхность телескопы глаз. Нина смотрела и вспоминала, как ранней весной она ездила с Марией Андреевной на кладбище. Они тогда надолго задержались у бочага, пытаясь понять, что за кружевные пузырьки скрывались под талой водой и словно дышали, дотрагиваясь отражениями ивовых веток до хмурого весеннего неба. Контраст городской и сельской жизни тогда был сильно ощутим. Нина удивлялась, как могла поражаться непохожести жизни в мегаполисе и маленьком уездном городе, когда на самом деле основные различия проявлялись только здесь – в тихом убранстве лиловых крокусов, переместившихся с могил на крутой спуск, ведущий к проселочной дороге. И только спустя несколько дней до нее вдруг дошло, что те разбухшие одуванчики под водой были икрой, которую отложили лягушки. И совсем скоро засуетится жизнь в отражении неба, заснуют вездесущие головастики между иссохшими стрелами прошлогоднего тростника. Неотвратимость бесконечности жизни – ничто не появляется из ниоткуда и не уходит в никуда.

Дом Марии Андреевны находился у этого старого карьера, который вырыли, когда затевали стройку нового района. Но проект потерял свое очарование или недобрал финансирования, и еще долго голый пустырь украшали холодные тени свай, меж которыхдети так любили играть в индейцев. Со временем росли дома, но водоем так и оставался нетронутым. Майскими вечерами лягушки заводили там свою оглушительную песнь, и под нее необыкновенно легко засыпалось. Всего год назад Нина могла бы поклясться, что никогда не сможет заснуть, если у нее над ухом будет орать про любовь гвардия земноводных, и вот, пожалуйста. Жители устраивали на берегу пикники, влюбленные – свидания, романтичная молодежь тургеневского типа приходила читать книги летними вечерами, томно раскинувшись на клетчатом пледе. Нина принадлежала к последней касте, правда, немного выбивалась по возрастному признаку, но ей так нравилось быть частью всего этого, что она скоро перестала стесняться. Человек оказался способен на созидание – карьер перестал быть язвой, незаживающей раной на теле города и превратился в место, у которого есть история. У всего в мире должна быть своя история. Это очень важно.

А сейчас воздух здесь гудел от августовской жары. Дикая яблонька тяжело склонила ветки к самому зеркалу поверхности. Деловито сновали стрекозы, заставляя ежиться, когда легкокрылые плясуньи подлетали совсем близко. Стайка изумрудных, переливающихся в лучах уходящего солнца насекомых как раз облюбовала себе высокие шоколадные стрелы у самого берега и вертелась у них без устали. Было легко смотреть на земную юдоль и чувствовать себя ее частью. Уже давно покинуло Нину ощущение, что она одна в огромном, шумном мире – осколок чего-то давно разбившегося, нечаянно залетевший под кровать и так и оставшийся там - в темноте и запустении. Редкие встречи всегда были наполнены пониманием – она словно открывала себя для себя самой, узнавала заново некогда забытое. Так странно – все это было на поверхности, как отражение камыша в карьере, а дотронуться без его руки, дотянуться оказывалось невозможным.

– Что? – у нее звенело в ушах, и Нина совсем не была уверена, что сумеет расслышать ответ, и что вообще он что-то сказал.

– Просто август, – ответил он, пристально вглядываясь в небо. – Август – это время звездопадов.

– Но ведь сейчас не видно звезд, – нахмурившись, она тоже подняла лицо к небу, вглядываясь в перламутровый полог.

– Разве это важно? Просто звезды падают сейчас для других.

Разве это важно? Или может... Разве так бывает?

И вдруг коснулся. Не погладил по щеке, не сжал пальцы, не убрал волосы с лица. Коснулся чуть заметной звездочки под левым глазом – нерушимой памяти о невозможности предательства. Того, которое отравляет твою жизнь и твое существо, искореняет в тебе веру в людей, веру в себя, оглушает и лишает части тебя самой. Очень важной части. И когда опадает полог тишины, окружающий мир оглушает тебя, выбивает дыхание из груди – и только картины мелькают перед глазами. Картины прошлого, нарисованные будущим.

Их всегда было двое – с детского сада, где шкафчики находились рядом и кроватки напротив. Рука об руку в первый класс и так все непростые одиннадцать лет. Больше чем сестры – половинки целого. Чего только не было за эти годы, но ни разу они не повысили друг на друга голос, ни разу не усомнились в непроизнесенных клятвах и ни разу не заснули, если одной из них было плохо. Нина всегда была скромной девочкой – с неброской внешностью и ярким румянцем смущения – предметом особо обидных насмешек. Анин – хрупкой красавицей с туманно-зелеными глазами, окруженной поклонниками и восторженными почитателями. Рука об руку, такие родные и такие... разные. Но преданные друг другу до изумления всех, кто их знал. Юность ворвалась в их жизнь стремительно, перевернув все с ног на голову, но в жизни кто-то всегда является якорем и держит из последних сил. Нина держала. Стиснув зубы, сжав кулаки, распахнув сердце, в которое так удобно было плакать, жалея очередную погибшую любовь. А самой оставалось тихонько вздыхать и верить маме, уверявшей, что все еще будет, только обязательно нужно дождаться.

Дождалась. Он был другим. Старше, ярче, уверенней. Душа компаний, желанный гость, предмет мечтаний. По нему вздыхали все девчонки, а он выбрал ее. И серые волосы вдруг заблестели, словно в яркий солнечный день, нечеткая линия губ обозначилась умелым владением косметикой, она засветилась вся, заискрилась, расцвела. Несколько совершенно невыносимых лет, первого, самого горького привкуса предательства – знать бы тогда, что настоящая горечь не жжет, не вяжет рот. Опустошает и наделяет равнодушием. И все равно любовь. Слишком много отмерили ей прощения, где тут вынести одному существу. Ходили по кругу, уходили и возвращались, забывали, выбрасывали из жизни, словно сор, да видно без них решено было – связали узелком и забыли. Любила люто. На вынос, на износ. И все светилась и светилась, смотреть было больно. Даже когда казалось, что порвана нить и больше ничего не связывает ее с тем, кем дышала. Разошлись. Бывает и такое. Разомкнулись руки, а любовь осталась. Любовь всегда уходит последней – тихо, незаметно, налегке, когда надежда уже покинет сердце.

Тихие, колючие слова самого родного человека на свете вошли в ее жизнь размеренно. Будто так и должно было случиться, будто свет среди ночи в квартире Анин горел, как маяк. И что тогда так потянуло, позвало, поманило? Зачем так настойчиво было звонить в дверь, когда знала уже, почему не хотят открывать? «Ты сама виновата». И нет больше сердца. Куда там... Нет мира вокруг. Только горькая, как морская соль, любовь все жжет и жжет изнутри, разъедает. Один на один с миром, в котором прощаются измены каждую минуту, но никто еще не придумал, как простить три хриплых слова, как отпустить руку, которую держала, казалось бы, с самого рождения. И только звездочка сосудов напоминает теперь о том, что если предательство не убивает, то это совсем не милость.

Впервые за много лет Нине не хотелось отшатнуться, прикрыть рукой позорную отметину – тогда словно пуповину перерезали, да не там, где полагалось. Оборвали связывающую родных людей нить с особенным удовольствием – не прирастить больше, не вживить. Столько лет прошло, а тот ночной шепот, преисполненный нахальства, чтобы скрыть животный страх, стискивающий внутренности, не растаял в путанице дорог. Жить с ним она научилась, дышать – нет. Он улыбнулся по-мальчишески задорно и юркнул в камыши, оставив Нину гадать – не показалось ли ей, что ее сердце снова стало биться. Или это боль неизбывной тоски по разрушенной дружбе стучит в груди? Она уселась прямо на траву, свесив ноги с крутого откоса, и зачарованно уставилась на солнечных зайчиков, беззаботно резвящихся на поверхности озера. Все-таки стало проще жить, зная, что звезды падают не просто так.

 

Эпизод 6.

 

Вчера валил снег. Крупными хлопьями, нахраписто, с превосходством. Расчищать дороги в праздники посчитали излишним, и на пристань пришлось пробираться практически вплавь. Кроме шуток. Вездесущая ребятня провела короткий световой день с пользой и превратила и без того нелегкий спуск к реке в аттракцион с элементами йоги. Было бы желание, и невозможное становится возможным. Стоя на краю понтона, Нина размышляла о том, как прошел год. Целый год – кому-то может показаться, что это мало, что впереди еще целая жизнь. Тогда они просто не знают, как именно нужно жить.

Мало кто представляет себе, насколько сложными были путешествия прошлого. Полюс мира – отправная точка или предел стремлений? Небесные меридианы управляли судьбой и жизнью человечества, направляя их и оберегая. Когда-то давно Земля была центром Вселенной, а сейчас для кого-то центр Вселенной – узкая улочка в старом городе, стол с кружевной скатертью, теплый пирог из тыквы. Сложно понять, сложно измерить общепринятыми мерками. Нет таких лекал, не придумали таких астролябий, нигде не начертан адрес, где заждалось тебя тихое, скромное счастье. Настоящее счастье не может быть громким, оно не оглушает, не застит глаза, не взрывается фейерверками. Оно входит в твою жизнь на цыпочках, крадучись, робко заполняет собой каждую частичку существа, теплым шершавым языком зализывает раны. Счастье поселяется в глазах и пахнет одуванчиками. Смотрит на тебя со страниц фотоальбома старыми газетными вырезками и кружевными уголками пожелтевших фотографий.

Нина сделала его в подарок для Марии Андреевны на Новый Год. Корпела несколько ночей подряд, а до того провела несколько месяцев в библиотеке, поднимая архивы. Она сама не знала, когда ее посетила эта идея, и почему вдруг стало жизненно необходимо подарить историю целого города. Темными осенними вечерами бродила по улицам, делала заметки, писала стихи на рваных клочках бумаги и тут же их выбрасывала, утром пораньше уходила на работу, чтобы успеть сфотографировать непередаваемый осенний рассвет, заставляющий город сделать глубокий вдох и потянуться со сна. Разве могла она когда-то предположить, что такое придет ей в голову? Разве могла она представить, что задаст этот вопрос женщине с сухими руками?

– Он больше не придет, да? – заранее зная ответ, но слишком нуждаясь в его вербальном воплощении, непроизвольно жалея кончиком пальца шрам возле глаза.

– Он больше тебе не нужен, дочка, потому и не приходит, – ласково и все равно невыносимо печально ответит она и посмотрит внимательно молодыми своими глазами.

С пониманием, рвущим душу на клочки.

Все правильно, – убеждала себя Нина, – все так и должно было быть. Я знала это еще тогда, когда он коснулся меня. Почувствовала, что он другой.

Старый разговор. Только все никак не могла она забыть эти несколько слов, которые в общем-то ничего и не значат. Жизнь все продолжалась и продолжалась, а сердце осталось там, в этих двух предложениях. Да и разве было возможно не жить?

Жила. Пила ромашковый чай с замороженной вишней и рисовала макеты альбома ночи напролет. А утром летела на работу, где ждала ее Берта. Все понимающая, все чувствующая, теплая и близкая, которая никогда никуда не уйдет, потому что нет на свете другого существа, главным качеством которого является «преданность».

В один из тоскливых ноябрьских дней в лечебницу доставили сверток. Безымянный адресат прислал Нине книгу Енгибарова и заложил кленовый листок на миниатюре о девчонке, которая умела летать.

«Носи в груди мое шальное сердце».

И стало отчетливо понятно – это прощание.

«Ты не смейся, это очень трудно — полюбить».

О чем речь! Особенно того, кого не знаешь, где искать.

В самом деле, если задуматься, да что она знала о нем? Только вот... какая разница что, когда тут такое. Такое! И странные диалоги на кухне, пропахшей корицей.

– Это все потому, что женщина способна дать новую жизнь?

– Нет, милая, только женщина способна удержать в своей груди сердце целого города.

– А у N. есть хранительница?

– Понимаешь, девочка, – очки снова сползли на кончик носа, превращая строгую седовласую женщину в уморительную «домомучительницу», – у него есть сердце. Но для того, чтобы расслышать его биение и ответить ему своим сердцем, нужно очень сильно прислушиваться. Внешние звуки жизни большого города заглушают его. Да и сердца там разучились слышать друг друга. Но я думаю, что просто нужно необыкновенно любить, и оно станет биться для нее одной. Это тоже очаг, просто в нем давно никто не ворошил уголья.

Нина прятала глаза и низко склоняла голову, но полынная горечь все никак не приходила. Да и шрам вроде как становился светлее с каждым днем. Маленькая звездочка лопнувших кровеносных сосудов – память о самой большой потере. Путеводная звезда всей ее жизни – как иначе было ей найти дорогу в иную жизнь?

В канун Рождества Нина стояла на понтонном мосту в городе, который подарил ей свое сердце. И не знала, что делать дальше. Но, по крайней мере, нужно вернуться домой.

Берта радостно прогромыхала по узкому длинному коридору навстречу. Другую собачонку можно было бы подхватить на руки и прижать к себе, перед этой приходилось вставать на колени – и это были самые драгоценные минуты каждый день. С наступлением осени Нина забрала собаку домой с позволения хозяйки, и они обе теперь не представляли, как жили раньше. Мария Андреевна остановилась в проеме кухни и тревожно смотрела на усталое лицо своей постоялицы. С каждым днем прогулки хранительницы становились все длиннее и длиннее, а выражение глаз все более отрешенным. Еще ни разу за тысячи лет не случалось так, чтобы Город ошибся в своем выборе. Но все когда-то происходит впервые.

Нина подняла на нее глаза, светящиеся счастьем взаимной любви к Берте, и женщину вдруг осенило – иногда для того, чтобы услышать, нужно сначала увидеть.

– Подойди, девочка. Посмотри в окно, – просто сказала Мария Андреевна.

Нина выглянула на улицу, как была – в шубе и шапке, и замерла. Во всем мире зажглись окна тех, кто потерял когда-то дорогу к ее Городу. Он ждал их возвращения, терпеливо сметал листву с дорожек в осеннем парке, защищал от неприветливых зимних вьюг, растил душистую сирень, летними ливнями отмывал стекла домов. Она чувствовала, как протянулись нити воспоминаний, коснувшись сердца каждого, кто был когда-то частью этого Города. Наверное, Сент-Экзюпери знал особую тайну, завещая человечеству умываться по утрам и приводить в порядок свою планету. Он умел расслышать за шелестом конфетных оберток по мостовой биение городских сердец.

Ей не верилось, что сегодня канун Рождества, и что она встретила Новый год в чужом доме, вдалеке от семьи и друзей. Нина растерянно переводила взгляд с одного освещенного окна на другое, как вдруг во всем городе погас свет. Просто страна парадоксов, а не Чудес. Разве такое возможно, чтобы в Рождество случилась крупная авария, затопившая целый город темнотой и мраком? Ярко горели в небе латунные звезды и даже не думали падать. Отблеск привлек внимание Нины, и дыхание снова бьется в тесноте груди болезненным эхом. В Городе зажигались огни. В каждом окне, в каждом доме – робкие и несмелые, дрожащим язычком пламени согревали они озябшую душу уставшего и продрогшего от одиночества Города. Ее душу.

 

Эпилог.

 

Рыжий лес простился с тишиной и очнулся от больного своего сна. Где-то далеко в Городе заскрипело колесо обозрения, надсадно поворачивая жернова затекших суставов. Тени, в изобилии своем украшающие стены домов, шагнули с тонких полотен, удерживающих границы миров, наполнили звуком и смехом пустынные подворотни. Вздрогнул Город, вздрогнул и вздохнул. Хворый ветер шально прокатился по переулкам, подобрал полуистлевшие останки старых газет, спрятал под парковые скамьи опавшие листья, погнался за стайкой нахохлившихся голубей и потеплел. Забилось в мире сердце – огромное, горячее, всепрощающее. Забилось в хрупкой женской груди, и нет в мире силы, способной сокрушить эту хрупкость, нет ничего, что не сумела бы преодолеть полынная любовь Города, нашедшего приют.

 

 



Комментарии:
Поделитесь с друзьями ссылкой на эту статью:

Оцените и выскажите своё мнение о данной статье
Для отправки мнения необходимо зарегистрироваться или выполнить вход.  Ваша оценка:  


Всего отзывов: 11 в т.ч. с оценками: 6 Сред.балл: 5

Другие мнения о данной статье:


Sania [10.02.2015 18:22] Sania 5 5
Очень красиво, словно кружево из слов соткали. Я не заметила ошибок, ибо заворожилась, пока читала. Философский такой рассказ, заставляющий остановиться, задуматься.

  Еще комментарии:   « 1 2

Список статей в рубрике: Убрать стили оформления
15.01.15 18:14  Заговор судьбы   Комментариев: 8
13.01.15 19:14  Сердце именем полынь   Комментариев: 11
11.01.15 22:30  Тот Самый...   Комментариев: 18
11.01.15 22:15  Попутчик   Комментариев: 11
11.01.15 22:03  Хорошая девочка берет выходной   Комментариев: 14
11.01.15 19:57  Одним декабрьским вечером в Праге   Комментариев: 12
08.01.15 20:17  Горящее сердце   Комментариев: 12
07.01.15 19:40  Мелодия старого патефона   Комментариев: 17
07.01.15 18:37  Зеленое милое Рождество   Комментариев: 13
07.01.15 17:17  Трон из ясного льда   Комментариев: 10
01.01.15 21:07  И ныне, и присно, и во веки веков   Комментариев: 26
01.01.15 19:07  Порча   Комментариев: 12
01.01.15 14:36  Дело было зимой   Комментариев: 16
09.01.15 20:59  Гости из тридесятого...   Комментариев: 14
09.01.15 20:52  Снежная сказка   Комментариев: 11
01.01.15 20:14  Заяц белый, куда бегал?   Комментариев: 14
01.01.15 11:00  Про слоника (вне конкурса)   Комментариев: 14
Добавить статью | Литературная гостиная "За синей птицей" | Форум | Клуб | Журналы | Дамский Клуб LADY

Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение