В тот год, в тот день, в то утро шла война. Не важно, где и с кем. Еще одна. Вдруг вспышка взрыва, а очнулся – плен И сырость земляных подвальных стен. Боль в ране, холод, жажда, страх в душе. Порой не ясно, жив иль мертв уже. Но вот однажды снова свет в глаза: «А ну, на выход! Быстро, я сказал!» И вывели, толкая и глумясь, И, в спину ткнув, лицом швырнули в грязь. Потом раздался окрик: «Твою мать! Ну что, довоевался, сука? Встать!» Цыплячья шея, рваный воротник. Невольно нервно дернулся кадык. В крови засохшей грязная рука Зажала рану: вроде жив пока. И свежий воздух ноздри раздразнил. И взгляд тоскливо птицу проводил. Проснуться б или взять бы и уйти! Что ж, мама, не увидимся, прости... И окрик вновь: «А ну, смотреть в глаза! Встать на колени! Руки вверх, сказал!» Мужик. Обычный. Надо ж. Вот ведь как. Успел подумать: «И вот это враг? Ну да, небритый, дерганый, смурной. Но словно мы с ним с улицы одной». Удар прикладом по зубам с двух рук, И на мгновенье мир качнулся вдруг. «Ты что, не понял? На колени, гад!» И в лоб уперся дулом автомат. «Черт, жить охота!» Сделав вдох большой, На небо посмотрел над головой. «Иди ты...», – бросил сухо мужику И взглядом палец проводил к курку...
|