Скорбь Ионы 

«...Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, 

в котором более ста двадцати тысяч человек, 

не умеющих отличить правой руки от левой, 

и множество скота?» (Ион. 4:11)

На холмах пока было прохладно – зима. Летом, особенно в июле, местным жителям приходится тяжко, и хуже всего работающим на свежем воздухе с рассвета и до заката. Родителям Амиры тоже было непросто, но они справлялись. До того дня, как в Мосул вошли отряды детей иблиса.

После череды казней мужчин наступила передышка, совсем недолгая. Затем женщин, детей и стариков быстро распределили на годных к продаже на новеньком невольничьем рынке и «хлам». Сопротивлявшихся убивали на месте, послушных грузили на машины и везли из города. Папа Амиры как раз попробовал сопротивляться, а мама... Мама кинулась закрыть его грудью.

Амира все видела из укрытия, куда ее успели втолкнуть буквально за минуту до того, как «джип» с отрядом боевиков ворвался в их дворик. Через несколько часов, когда стемнело, она пробралась в комнату отца, обрезала волосы, перевязала юную маленькую грудь потуже, обрядилась в мужской костюм и, закрыв глаза, сказала себе мысленно: «Немой. Скудоумный и немой. Амир. Помни».

И все эти два с лишним года она помнила. Ухитрялась сходить за парнишку-придурка. Однажды повезло – ее наняли вывозить бытовой мусор с бригадой. Работала наравне с мужчинами как последний раб: расчищала завалы, грузила камни, проверяла порванные линии электропередач. Ее пальцы – тонкие длинные пальцы плетельщицы – загрубели, под короткие ногти въелась траурная кайма.

В этом году детей иблиса наконец стали выбивать из Мосула с востока, с Наби-Юнуса. Казалось, все невидимые проклятья, которые Амира посылала на их головы, сбывались. Она угрюмо трудилась в те короткие часы, когда не было бомбежек, а в часы отдыха, сидя близ немногословных мужчин, ставших ей братьями, думала о той минуте, когда поднимется к взорванной мечети и гробнице пророка Юнуса.

И вот долгожданная минута наступила.

- Лучше бы они взорвали мой дом с моей семьей, - тихо сказал рядом какой-то пожилой мужчина. – В тот день они согнали сюда нас и заставили смотреть. И мы стояли и смотрели: минарет рухнул сразу, стены еще держались...

В толпе возле бывшей гробницы Юнуса зашевелились, зашептались. Кое-кто из маслави плакал.

Руины за эти годы не изменились: разграбленные боевиками, испакощенные их нечистотами. Закрыв глаза, Амира вспоминала о лекциях по истории родного края. Давным-давно тут был дворец Син-аххе-эриба, потом стояла христианская церковь, потом – построили мечеть. Со всех концов света люди многих национальностей и религий ехали к гробнице Юнуса, чтобы полюбоваться или помолиться.

- Братья, сестры! – Тот же мужчина возвысил голос. – Да не будет сейчас распри между нами! Это место – святое для всех! Так давайте же приведем его в порядок. Мужчины! Работаем по расчистке завалов. Женщины! Попробуйте убрать нечистоты, которыми эти выродки хотели отпугнуть нас. Давайте, давайте, дружно!

И, словно эти яростные слова сняли чары, толпа очнулась от горестного оцепенения. Амира по привычке двинулась было за мужчинами, но на полпути замерла. И улыбнулась, качая головой: вот же глупая. Теперь можно снять тюрбан, чтобы ветер охладил потную голову, и не обращать внимания на редкие недоуменные взгляды.

- Ты что это? – робко спросила ближайшая девушка. – Тебе плохо?

- Нет. – Амира улыбнулась шире. – Нет, хорошо. Мне давно не было так хорошо. Ты Зейнаб?

- Да.

- Я – Амира. Я потом все объясню. Бери пакеты и инструменты. Идем чистить вон тот участок вдоль южной границы фундамента.

Работа спорилась. Зейнаб отвлеклась, рассматривая что-то под камнем, и Амира решила тоже приглядеться к ближайшей плите, подозрительного бурого оттенка.

«Это не кровь, - внушала она себе, подцепляя край плиты ломиком. – Кровь давно смыло дождями. Это просто... так».

Плита поддалась, с глухим стуком упала рядом. Амира присела и стала аккуратно разгребать слои щебенки.

- Говорят, выродки искали тут сокровища Син-аххе-эриба, - подала голос Зейнаб. – Не нашли, ругались, расстреляли потом от злости сторожа гробницы и его семью.

Амира увидела это первой. И вздохнула, вытягивая из кучи камешков, а Зейнаб застыла с открытым ртом.

- Это зуб кита. Того, который проглотил Юнуса и носил во чреве своем, - наконец вымолвила потрясенная напарница. – Ай, Аллах! Это точно он!

- Не кричи, - осекла ее Амира. – Ш-ш. Мне тоже так кажется, но вдруг мы ошиблись? А люди и так на пределе, не стоит их будоражить...

Они сели рядышком, разглядывая косточку. Зейнаб охала и ахала. Амира молчала, по губам скользила изумленная и счастливая улыбка. Надо же. А она думала, что уже никогда не сможет ни удивляться, ни радоваться.

- У меня в мешке есть моток проволоки, красивой, серебристой. Принеси, а? – тихо сказала Амира напарнице.

Она думала, что никогда не будет ничего плести, как в отчем доме. А вот же – плела, и пальцы, хоть и загрубевшие, вспомнили свое дело и трудились усердно.

Зейнаб только ахала и причитала. Амира, не обращая внимания ни на что, творила.

Она сплела ларец для реликвии меньше, чем за полчаса. Маленький серебристый ларец с простой, ладно пригнанной крышкой и петелькой-замком.

- Чего-то не хватает, - сощурилась Зейнаб.

- Пророка нельзя изображать...

- Да знаю я! А самого кита? Киты красивые. Видела их на картинках, в книжке брата.

Амира кивнула и с очень серьезным лицом принялась за кита.

- Небо тебя благословит хорошим мужем. – Зейнаб держала поделку и восхищалась уже без лишних ахов. – Ты настоящий творец.

Она устраивала в ларец китовый зуб. Амира же встала и отошла прочь. Ее глаза были устремлены на город. Западная часть все еще была под контролем выродков, горожане, ставшие живым щитом, ежедневно умирали.

Ничто ее не держало здесь. Она могла уехать далеко, в те страны, где небо - светлое. Жить мирно, учиться, носить любую одежду, плести разные вещи...

Солнце садилось на западе.

Амира закрыла глаза и стала слушать сердце.