Камам

Сколько ни глянь, ровная степь простиралась от края реки, соединяясь где-то там, далеко, с небом в одну тонкую линию. Ветер-суховей, пригибая позолоченные солнцем травы, делал ее почти безмолвной. Возле реки только бурлила жизнь, в таборе цыган, разнося звуки скрипки по уголкам широкой степи.

Это бравый Тагир извлекал душевные, волшебные звуки из подруги странствий своих - скрипки. Слушали мы игру молодого цыгана, и за душу нас брало волшебство, умение его. Играл – словно историю творил, словно душу свою перед нами открывал, рассказывал о воле, о страсти, о любви. Смягчало его мастерство нам сердца жесткие, цыганские, и вспоминали дни былые молодости, как жили, как любили, как к волюшке стремились.

Всем по нраву был в таборе Тагир – пришлый цыган. Сам по свету ходил, сам себе господином был. Где коня украсть, там и Бихари Тагир, и если уж по нраву пришелся конь Тагиру, то не было такого, чтобы не увел его удалой цыган. Многих молодых цыганок любил молодой красавец, и его любили, но никому не удалось привязать его, воли лишить, пуще всего была воля для него. Гордый, смелый, никого не боялся он, против любого противника выступал и победу одерживал. Все знали буйный нрав Бихари.

Все в таборе Романа уважали и любили Тагира, не раз восхваляли его за искусство выводить людские истории на скрипке. Да только дочь Романа Ясмин невзлюбила. Бывает, играет Тагир на скрипке, души наши вознесутся в высь ночную, а она тут как тут, так и колет его взглядом, а затем уж и словом: мол, грустную песню играешь, веселую затяни. Затянет веселую, говорит: высоко летаешь, молодец, как бы не упасть тебе.

Так и поняли все в таборе, что неровно дышит к цыгану Ясмин. Да и сам Тагир, случалось, глаз с нее не сводил, а как подходила к нему гордая красавица, так и краснеет, словно маков цвет. А иногда глядит на нее глазищами странными, словно молвить ей слово хочет, да не может – сильно неприступная девка была у Романа.

Ох и видная дочка была у старого баро. Красоту ее и словами описать нельзя. Столько сердец погубила, иссушила очами своими прекрасными. Гордая Ясмин – поведет плечами, как отгородится, скажет, как отрежет: «Не чета ты мне, смельчак». И никто ее взять не мог, покорить, волю любила девка бесстрашная.

Наблюдали мы за поединком их да подальше отходили, когда искры летели между ними в словесной перепалке. Однажды, не боясь Тагира, в порыве гнева окатила Ясмин его ведром ледяной воды из реки. Вскочил разъяренный цыган да замахнулся на нее, а она подскочила еще ближе, сверкая глазами, ожидая: ударит или остановится. Так и стояли они друг против друга, пока Роман старый не подоспел. Набрался тогда Тагир смелости и говорит:

- Отдай мне дочку свою в жены?

- Возьми, - говорит баро, - если сможешь.

Целую неделю кружили они как орлы друг над другом. То зыркала на Тагира глазами Ясмин, то гордо отворачивалась от него. Тагир вечером на скрипке играл, волю свою стараясь унять, поравняться с гордой Ясмин, а поздней ночью, под луной, на вороном скакуне степь покорял, расставаясь с последними остатками воли. Ночью встретились они у костра (сынишка мой младший в ту ночь не спал да рассказал мне), хотел было Тагир обнять Ясмин – так затуманила она разум молодого цыгана. А она его толкнула, и упал гордый сокол так, что головища о землю ударилась. Встал медленно, а Ясмин стоит с ножом, защищаясь.

- Слушай сюда, Тагир, - говорит. – Никого я так не любила. А тебя полюбила, больше жизни. Свет мне не мил без тебя. Будем вместе, только сам выбирай - в жизни иль в смерти. Буду твоей я, буду любить тебя так, как никто не любил, буду целовать так, как никто не целовал. Да прежде голову тебе придется склонить передо мною при гурьбе всей. Сделаешь так - буду твоей.

И ушла в ночь.

Где в эту ночь пропадал Тагир - никому неведомо.

Да только утром, на заре, вернулся растрепанный на коне взмыленном, простоволосый, без кровинки в лице. Вышла на встречу ему Ясмин гордая, а за ней весь табор потянулся, все ждали, чем закончится их пристрастие. Спешился с коня гордый цыган, подошел к красавице и преклонил колено перед ней.

- Твой я, цыганка гордая. Полюбил я тебя, Ясмин, и колено преклоняю перед волей твоей. Но и ты преклони свою волю передо мной, покорись мне, как мужу. Буду любить я тебя больше песен моих, больше воли.

Все застыли в молчании, ожидая решения ее.

Встала Ясмин близко к цыгану, посмотрела на склоненную голову черную да и перевела взгляд на степь золотую, привольную. Так прощалась гордая дочь равнины с волей и гордостью, впуская в себя чувство доселе неведомое, но благодатное.

И вернув свой взгляд на голову драгоценную, опустилась Ясмин на колени перед суженным и взяла его за руки. Так взял свое начало великий род Бихари.