Ворон трижды каркнул, когда сгустились сумерки, и на башне замка Мак-Дугласов появилась Она – Владычица Вечерней Зари. Ее глаза сверкали более ярко чем звезды августовской поры, плащ развевался на ветру крыльями летучей мыши, лицо поражало совершенной красотой. Она была словно сновидение, мираж, недостижимая мечта бардов. От нее исходил свет, а голову украшал ледяной венец с блестящими снежинками.

Толпа, собравшаяся у подножия замка, вздохнула в порыве всеобщей радости. Чудо произошло, явилась Дева, которая помогала клану в час бедствий. Сама Владычица осталась недовольна увиденным. Обведя собравшихся мужчин внимательным взглядом, она досадливо передернула плечами и начала сливаться с ночной темнотой. Но на камне, где стояла фейри, остался лежать меч, сотканный из лунных лучей.

Ее внешность отражает суровость ее нрава. Невысокая, носит бесцветные три волосинки в строгом пучке, таком же строгом, как и костюм-тройка, надетый ею еще в прошлом веке. Заостренные черты лица не улыбаются, вернее, делают это крайне редко и по делу. Она ночной кошмар любого лентяя! Она – та самая учительница, которую боятся даже отличники.

Знает каждого из своих учеников лучше них самих! Ее голос – песнь сирены, проникает в самое нутро и приковывает внимание, вопреки твоей воле. Она не оставляет ни единого пустого места в мозгах, заполняя его знаниями, которые останутся с тобой навсегда. Она словно вдыхает жизнь в то, чему учит, жертвуя своей.

Налетевший неожиданно порыв ветра швырнул Кирилла о скалу, рядом с опустившимся на Салулву звездолётом. Разлепив веки, увидел склонённое над ним лицо. Оно было женским, хотя и мало напоминало лицо землянки. От смуглой нежной кожи исходило фиолетовое сияние. Вздёрнутый носик и пухлый маленький рот, лиловый, с ярко-синей полоской, пересекающей губы, придавали чертам детскую трогательность.

Отсутствие волос подчеркивало безупречную округлость черепа, его, как и женственные плечи, покрывала мерцающая бирюзовая сеточка, будто сквозь тонкую кожу просвечивали звёзды. Огромные глаза казались порталами в звёздные миры, меняющиеся и обрамлённые синими ресницами, каждую из которых венчала крошечная жемчужина. Мерцающая россыпь веснушек звёздной пылью взлетала к вискам.

В стране красоты, у недосказанной фразы,
Появилась героиня – гостья страницы.
Сияет ярко, словно стразы,
Но, увы, нет проблесков ума у девицы.

Голос мелодичный, подаренный певчими птицами,
И пускай речи звучат с погрешностью,
Она улыбается, пьяняще маня ресницами,
Пленяя кавалеров одной лишь внешностью.

Блондинка вчера, сегодня рыжая,
Ей цвет волос сменить не сложно.
Фигура точеная, где-то бесстыжая,
Пока молода, для нее все возможно.

Когда сладкий нектар красоты испит,
И кавалер спешит в ночи раствориться,
Предмет, что зовется сердцем – разбит,
И катится во все тяжкие, чтоб забыться.

Ищет любовь с кошельком побогаче,
Завлечь красотой для нее не проблема,
Она просто не знает, что можно иначе,
Что умом брать важнее красивого плена.

Я подрабатывал тапёром. Она заказывала бокал Тавеля*, грациозно стояла, опершись о крышку рояля и полуприкрыв глаза, слушала. Розовая влага мерцала искрами. Мадмуазель напоминала фарфоровую статуэтку, задрапированную в красный атлас. Плавные бёдра, изящная талия, маленькая грудь, волнующаяся в такт музыки, обнажённая спина и длинные руки с тончайшими музыкальными пальцами.

Потом она садилась на моё место и начинала играть. В её манере было что-то нервическое. Она словно бы становилась частью инструмента, растворялась в ноктюрне Шопена, сама превращалась в музыку, раскинув руки, низко прилегала к клавишам и с неожиданной силой ударяла по ним. Выбившиеся из причёски завитки волос трогательно вздрагивали на высокой шее, будто танцуя…

Примечание:
* тавель — это сухое розовое вино, производящееся во Франции.

Румяные щёчки, глаза озорные,
Четыре косички, пушистая чёлка.
Ресницы, как будто у куклы, густые,
И губ сладкий бантик – смешная девчонка!
Улыбка с щербинкой, нос в нежных веснушках,
Вся словно из солнца она, неземная.
Мой ангел, с блондинисто-русой макушкой,
Мой сладкий бесёночек, дочка родная!

Опять попала. Куда на этот раз? Без паники. Попробуй затаиться, оглядеться.
И вспомни, что читала ты в своих любимых книжках фэнтези о ситуации подобной.
Наверное, всего вперёд определить необходимо Мир (наш иль не наш), тип общества, его развития степень.

Нет, не так! Сначала к зеркалу. Красотка иль страшила, ребёнок, девушка, женщина в расцвете лет иль добрая(?) старушка?
И, наконец, чем займёшься, что умеешь из того, о чём читала? Организовать мыловарение иль консервировать чего-нибудь...
Тушёнку? Овощи? Наверняка ведь не умеют здесь ещё! Не пропаду!

И с этой мыслью бодрой я проснулась. Свет с вечера горит, и книжка на подушке, что выпала вчера из рук, когда уснула. Приснится же... Но, согласитесь, я была готова!

Он вошёл, пронзаемый десятками взглядов. История оказалась его страстью. В этом мы совпали. Было странное время – изучали прошлое, не имея учебников, по газетам и журналам. "АиФ", "Огонёк", свободные, лишённые предрассудков советского прошлого, несли знания, о качестве которых тогда не задумывались… Высокий худой очкарик, с непослушной соломенной шевелюрой, вчерашний студент, неловок, стеснителен, робел перед старшеклассниками, особенно перед девчонками.

Но я видела его другим. По-безруковски, интонационно богатым голосом читал урок, я замирала, очарованная каждым словом, жестом… Явился рыцарем богини Клио, бесстрашно бросающимся в пучины прошлого, увлекающим за собой. Платоническая нежность, наивная, стыдливо скрываемая от себя самой, оживает во мне, едва вспоминаю последнюю осень моего детства…

Вся твоя жизнь прошла передо мной.
Весёлая малышка, корчившая рожицы. Девочка-подросток, хмуро рассматривающая свое лицо и чем-то недовольная (глупышка!).
Юная гордая красавица, репетировавшая передо мной "неотразимый" взгляд, отправляясь на свидание.

Прелестная, трепетная невеста. Молодая мамочка, вся погруженная в счастливое материнство, мельком поправлявшая передо мной выбившиеся пряди.
Молодая ещё женщина, собирающаяся на свадьбу дочери. А потом как-то всё реже и реже ты стала подходить ко мне. Пока чьи-то руки не накрыли меня чёрным покрывалом.

Не знаю, сколько прошло времени, но вчера опять очень похожая на мою Хозяйку девчушка вертелась передо мной и строила очень знакомые гримасы. Не бойся, Хозяйка, присмотрю!

Она столько готовилась, что просто не имеет права проиграть.
Походкой от бедра, грациозная, прошла к центру площадки. Остановилась, уложила ленту на пальцы ног. Широко улыбнулась красными губами, так что видно с самого заднего ряда, и замерла. Готова.

Еще пара секунд, и с первыми аккордами музыки лента легким движением ноги взмывает под потолок, а милый ангелочек превращается в знойную Кармен. И неважно, что в шишечку собраны белые локоны, а глаза горят сапфирами. Идеальный слух, пластичное тело и послушная алая лента сделают ее настоящей испанской красавицей. Каждый акцент она подчеркивает взглядом и разворотом плеч. А каждый элемент точно отображает музыку.
И это снова победа!

Она была странной: одноклассницы чурались, крутили у виска. Рыжие непослушные кудри расплавленным золотом сбегали по плечам. Веснушки смешно плясали вокруг вздёрнутого носика. Зелёные, по-кошачьи яркие глаза вспыхивали то удивлённо-восторженно, то дерзко и бесстрашно. Она не была смелой, но, преодолев страх, всегда бросалась вперёд, увлекая за собой мальчишек и могла у них же выиграть спор. Колени в ссадинах, синяки – она не плакала.

Второй курс меда удивила – ушла добровольцем на фронт. Маленькая, тонкая былиночка выносила на себе раненых. Кошка – позывной намекал на девять жизней. Выстрелы вокруг утопавшего в цветах закрытого гроба глухо отозвались в лазоревом небе. Заслонив собой командира, Танька удивила всех в последний раз…

Ветер треплет светлые волосы и одежду. Встревоженный взгляд сканирует поток автомобилей. Одна за другой перед машиной охраняемой появляются: н457ет, х352хх, с222тп. Звучит сигнал по радио: "You'd better stop before you go and break my heart"*.

Посмотри. Стой. Берегись.

Он ждёт неизбежного. Стремительно кидается вниз и раскрывает крылья в момент, когда происходит авария. Всё бесполезно. От удара сдавливает грудь и отбрасывает на асфальт. Ангел слышит последний вдох водителя и опускается на колени. Смотрит, как душа покидает безжизненное тело, и кричит от боли. Поломанные крылья втаптывают в грязь чьи-то ботинки. Ангел смотрит на небо, и капли стекают по его лицу. Искорки гаснут.

Примечание:
* англ. – "Тебе лучше остановиться, пока ты не разбил моё сердце" (строка из песни "Stop!" Сэм Браун).

За века стены обветшали, утратили роскошь, но Хозяин гордился предками, чтил пенаты, не променял бы седину легендарных стен, хранивших тайны, на комфорт современности. Старый Хозяин и Старый Замок были единым целым. Зимой по комнатам гуляла стужа. Старик уединялся в просторной спальне, служившей и кабинетом, с книгой сидел в потёртом кресле у жаркого камина, попивая горячий шоколад, мысленно уносился к предкам, знававшим Артура.

Едва луч весеннего солнца проникал в запущенный парк, Замок и Хозяин начинали новый виток бытия. Летом Старик подолгу гулял, слушая птиц, вдыхая аромат цветов и зелени. Осенью его пленяли яркие краски. Однажды Хозяина не стало. Развалины Замка живописны.

Мужчина был средним. По комплекции не худым и не толстым, ростом чуть выше 177, а по статистике самым обычным россиянином. Работал менеджером в офисе, был женат и обожал водить машину. Мужчина с детства морщил нос от запаха лекарств и старался лишний раз не посещать медучреждения. Но отказать жене отвезти их с новорожденным в поликлинику не мог.

Он тихо поставил переноску на пол и достал из кармана бахилы. Опустился и натянул их на женские сапоги. Поднялся. Почесал нос. Взгляд упал на циферблат часов, лампочку над дверью кабинета и потеплел, когда обратился на пеленальный стол. Кончики губ поднялись. Мужчина был средним, но настоящим.

Говорят, в прошлом она была актрисой… В облике, правда, было нечто по-артистически странное – крупная бижутерия, необычные головные уборы, скрывающие благородную седину. Но главное – страсть к парфюму. Десятки флаконов украшали туалетный столик. Она говорила, что аромат, как платье – соответствует настроению и ситуации. Каждый день она "надевала" один из парфюмов.

Это было физическое наслаждение, вдыхать бесконечные волнующие сочетания запахов, то терпких и пряных, то лёгких и воздушных, наполненных ароматами леса и зелени, моря и гор. Наслаждаясь любимыми запахами, она уносилась куда-то в своих воспоминаниях и мечтах. Какие фантазии оживляли в ней духи – было известно только ей, но совершенно точно – страсть к ароматам была сродни страсти к искусству.

Человек в сером слушал внимательно, не перебивая, ни мускулом не выказывая того, что не верит словоохотливому подозреваемому ни на грош. Глаза, тёмно-серые, стальные, ни разу не мигнули, не отвели взгляд; светло-русые, почти пепельные волосы были коротко стрижены и небрежно уложены. Верно, роль следователя сводилась обыкновенно к "доброму полицейскому", потому что лицо его, спокойное, ещё молодое и почти безмятежное, располагало к себе.

Даже голос, негромкий и ненавязчивый, словно лишь служил фоном для мыслей болтливых преступников. Человеку с таким голосом хотелось верить. С ним хотелось... поделиться.

Наконец, поручика представили княгине. Старуха сидела в кресле, совершенно прямая, держа голову назад, и с молчаливой важностью принимала приветствия и милостиво дозволяла приложиться к своей высохшей морщинистой руке, выглядывавшей из длинного рукава черного шелкового платья.

На голове княгини был старомодный чепчик из той же ткани, что и платье, столь обильно украшенный лентами, что превращал лицо в подобие кукольного; темные с проседью кудрявые волосы ее чуть выбивались из-под головного убора. Наружность княгини, несмотря на возраст, еще хранила черты замечательной красоты, которой она славилась в молодости. Одни лишь глаза казались выцветшими и потухшими, как будто устали взирать на этот мир.

Мистер Стинкс предпочитал исключительно мятую и засаленную одежду, пренебрегал парфюмами и даже немудрёными средствами гигиены вроде мыла, а стоптанная обувь ничем не выдавала толстого кошелька и неограниченных возможностей владельца корпорации.

Подчинённые никак не сходились во мнении: одни считали, что это такой неподражаемый стиль, другие утверждали, будто это потому, что от начальника сбежала не только жена, но и домработница, а сдавать вещи в прачечную Стинксу не позволяли строгие религиозные убеждения.

Ближе всех к истине оказалась секретарь: умница мисс Элистер подозревала, что начальник презирал внешний вид по другой причине. Резкие запахи, если верить биологам, отпугивают врагов в дикой природе.

Видимо, начальник действовал наверняка и на всякий случай валил с ног даже союзников.

Ну, например, вот эта девушка: миленькая. Она не накрашена, а хороший стилист сделал бы из нее либо женщину-вамп: узковатые губы прекрасно бы смотрелись в алой помаде, либо девочку-ромашку: правильно подведенные широко расставленные глаза оттеняют невинность. Но героиня, похоже, сама не решила, кем хочет быть. И одета как-то просто: майка-джинсы-кроссовки. Тощенькая. Руки спрятаны перекинутым через них одежным чехлом.

Профессию не угадать. Может, она вообще студентка. Ну и ладно. Включаю музыку на телефоне, и тут лицо девушки меняется. Не может быть! Я знаю ее! Это же Кармен! А неделю назад она исполняла партию Никии. Звезда, которой не нужен стилист, чтобы оформить образ. Только вдохновение...

Мне сказали, это быстрая работа. Молодой шеф полиции ещё не обзавёлся охраной, так что оставался только вопрос, когда и где.

– Без жестокости, Фрэнки, – уточнил Рикардо, передававший мне заказ. – Сказали: уважают рвение. Парень как покойный Ронни. Того называли железным, а этот, походу, стальной.

Я равнодушно пожал плечами: хоть адамантовый, пуля берёт любого. Несколько фотографий завершали скупую информацию: высокий молодой брюнет, белый, лицо неулыбчивое, даже холодное, и глаза, чёрные и глухие, уткнувшиеся прямо в объектив. Снимки, видимо, слили прямо из архива.
Шеф Престон был красивым мужчиной – таких ожидаешь увидеть на обложках модных журналов, а никак не в кресле шефа управления.

– Сроки?

– Попросили не затягивать, – размыто ответил Рикардо.

Являясь левшой, ее переучили писать правой рукой, как было принято в ту пору. Она вкладывала в свой почерк много усилий — и недаром — ее почерк был маленький, четкий, ровный, с правильным наклоном вправо, и очень красивый. Если правой рукой писала, то медленно и усердно выводила одну букву за другой, а если левой — то быстро, но тоже четко, с наклоном вправо. И обладала она врожденной грамотностью.

Было и еще одно, что отличало ее — волосы. Они были невероятной густоты. Темно-каштановые волосы заплетались в толстые косы. На выпускном балу ее волосы были завиты и спускались роскошной волной по ее плечам, спине до талии. Само ее лицо было хорошее, с правильными, гармоничными чертами.

За двадцать минут до просмотра фильма в кинотеатре.

Внешность вампира легко можно было бы перепутать с человеком-альбиносом, если бы не его выделяющиеся клыки во время разговора и темно-русые волосы. В отличие от других вампиров, будто бы изрядно поплававших в пудре средневековья, его кожа имела более тёплый оттенок.

Меня пробирало мурашками от его гетерохромных глаз — красного и зелёного оттенков — спрятанных за карими линзами. Если бы он не был таким напыщенным лисом, то я бы отметила его рост около 170-180 сантиметров. Что делало его отличным партнёром для обнимашек.

Белокурый атлантиец!.. Невзрачный, блёклый, задавленный. Когда он шёл к смертельным лучам сжигающего всё и вся светила, он не улыбался. Он улыбался, когда признался Киру, что является атлантийцем. Предсказание сбылось. Не Кир, тоже атлантиец, убивает повелителя, а он, белокурый атлантиец, давший ему своё оружие и пропуск во дворец повелителя. Белокурый всё это приобрёл, служа верой и правдой жестокому повелителю, который уничтожил его народ. Белокурый, скрывший свое происхождение от повелителя – предатель своего народа… Или?..

Он улыбался с облегчением, которое уже не чаял почувствовать. Открыто и смело. Его голубые глаза сверкали огнём. Он почувствовал себя настоящим атлантийцем, а не ненавистным служителем повелителя…

Я не помню тебя – но рисую
Каждый раз, по утрам, торопясь,
Вот такую, с улыбкой, живую,
Вывожу на листе, не таясь.

Распускаю волнистые пряди,
Опускаю тяжелой волной,
Добавляю цветов шоколадных
И мазну у висков сединой.

Выразительный взгляд не забуду,
И морщинки в углах карих глаз.
А в ушах пусть блестят изумруды…
И шифоновый шарфик как раз.

Я не помню тебя – но рисую…
Ты прости – не могу отпустить…
Вспоминаю, рисую вслепую,
И чиню путеводную нить.

А закончу – повешу на стену
В красный угол, как образ святой.
И шифоновый шарфик надену.
Изумрудный, конечно же. Твой…

Девочка открыла, что является doll – куклой. Никогда не взрослела, никогда не старела, всегда оставалась такой, какой была — девочкой. А через пару минут — забывала и продолжала радовать своих любимых и любящих родителей своей красотой, веселостью, добротой. Так и порхала по жизни как бабочка. Что служило причиной того, что девочке, которой знать об этом было невозможно, открывалась истина ее происхождения — сие оставалось случайной, нечаянной тайной. Ибо девочка не успевала об этом сказать кому-либо — когда открывала это, то пребывала в безмолвной печали, а как начинала приходить в себя, то — забывала...

И не отправлялся сигнал никуда, не сообщалось ничего, что свидетельствовало бы об ошибке искусственного интеллекта, заключенного в форму синтетического организма, похожего на человека.