Дотронуться до неба. Ретро-роман Ч. 2 Главы 1-2-3

Часть вторая

Время и место действия: Петроград, с осени 1915 г. и далее

(роман пишется в соавторстве с Идалией фон Тальберг)

Глава первая

Сходя с поезда на Николаевском вокзале, графиня Кронгхольм ожидала увидеть встречающего её на перроне мужа. Но, сославшись на крайнюю занятность и неотложные дела, Николай прислал за ней и горничной лишь своего личного шофёра. Это оказалось несколько досадно, однако не испортило общего радостного настроения от долгожданного возвращения в родной город. Поэтому на душе у Маргариты Михайловны было по-прежнему хорошо. Хотя, если быть до конца с собой откровенной, то она всё же немного нервничала, думая  о предстоящей встрече с мужем... Впрочем, будет ведь наверняка достаточно всего одного его тёплого взгляда, единственной, слегка ироничной, фразы, чтобы это нелепое волнение ушло, уступив место привычной уверенности и окончательной убеждённости, что это её внезапное увлечение другим мужчиной – не более чем помрачение рассудка, к счастью, не повлекшее никаких последствий, кроме сожалений.

Ах, как, всё же, было бы великолепно, если бы эти воспоминания действительно, оказалось возможным полностью изгладить из памяти, в который раз за эти дни подумала Марго. Затем, сжав губы, тихо вздохнула и прильнула к идеально отполированному мужниным шофером окошку заднего сиденья «Renault»,на котором до того так удобно расположилась. Мимо него мелькали экипажи, другие автомобили, дома, тротуары. Вскоре Марго с некоторым удивлением ощутила, что, оказывается, успела соскучиться по Петрограду. Хотя сейчас он всё меньше походил на ту блестящую имперскую столицу, которой всегда был ей известен. За лето улицы буквально наводнили военные мундиры разных чинов и рангов, кое-где попадаются неведомые прежде очереди за продуктами... После месяца в тихом уездном Липецке, взор её, кажется, совершенно отвык от такого количества людей на улицах. А ведь ещё даже не вернулись в свои квартиры многочисленные столичные дачники!

Когда впереди, наконец, показался их с Николя особняк, Маргариту Михайловну вновь накрыло волной искренней радости. За время замужества она успела всем сердцем полюбить этот большой и несколько старомодный дом. Потому, выйдя из автомобиля, почти бегом взлетела по ступенькам парадного крыльца, а затем, столь же стремительным и лёгким шагом вошла в торжественно распахнутые двери, за которыми дворецкий выстроил в безукоризненный ряд всю их домашнюю прислугу.

Николай Карлович появился дома к шести часам вечера, когда уже были разобраны последние чемоданы графини, а в малой столовой накрывали ужин.

– А, вот и ты! – добродушно-спокойным тоном, каким обыкновенно обращаются к самым близким людям, произнёс он, целуя Марго в тотчас подставленную ему щёку. – Как доехала, душа моя? Впрочем, можешь не отвечать – дорога всегда утомительна!

– Да. И ещё я надеялась, что ты, Николя, меня сегодня встретишь! – с лёгкой укоризной в голосе ответила графиня, когда они вдвоём направились затем в  личные покои.

– Ты сердишься? – пожал плечами Кронгхольм, словно был этому удивлен. – Ну, прости. Не смог отлучиться из министерства, – прибавил он виновато и глянул на неё с ласковой и чуть растерянной улыбкой, от которой Марго сразу сделалось как-то неловко за свой глупый, почти детский, эгоизм.

– Это ничего, – сказала она и тоже улыбнулась. – Видимо, я действительно утомилась. Да и тебе надо бы немного перевести дух и переодеться. Давай поговорим обо всем за ужином.

Однако  за столом речь, как обычно, сразу же зашла о том, что волновало самого графа – о политике и войне.

– Великий князь Николай Николаевич отстранён от должности Верховного Главнокомандующего, его обязанности возложил на себя сам император. И все вокруг чрезвычайно недовольны его решением, ибо, как ни прискорбно говорить, государь наш в военном деле решительно ничего не понимает. Ни-че-го. Да-с...– Николай Карлович нахмурился. – Однако, душа моя, ты совсем ничего не рассказываешь о себе. Что твои грязевые ванны?

– Это... кхм... приятно. – Маргарита выдавила слабую улыбку.

– Ну и славно! – только и кивнул в ответ Кронгхольм, тотчас возвращаясь к тому, что явно занимало его думы куда больше: – Но вообще, должен заметить, что здесь, в Петрограде, мы по-прежнему живём так, словно никакой войны нет. Радуемся обилию неприсутственных дней, посещаем рестораны, театры забиты до отказа... Я, кстати, абонировал ложу в Александринке на новый сезон. Может, и зря...

– Нет, не зря. Невозможно перестать жить, Николя. 

– Невозможно... – Граф помолчал, как будто что-то обдумывая, а потом спросил: – Так что с театром? Девятого дают водевиль. Или лучше в Музыкальную драму?

– Всё равно, лишь бы ты был свободен тем вечером.

– Обещаю, – серьёзно сказал Николай. – А что завтра? Поедешь к Елагиным?

– Непременно. – Маргарита поднялась из-за стола. – Господи, как же хорошо дома!

– Да, – пробормотал граф, бросая салфетку на стол, и тоже вставая, – да...

Затем приблизился к жене и, взяв её руки в свои, нежно сжал изящные пальцы.

 – Я скучал без тебя, – признался он, заглядывая ей в глаза.

Громко вздохнув, от радости и от облегчения одновременно, Маргарита в ответ прильнула лбом к его груди.

– Давай не будем больше надолго расставаться...– прошептала она. – Никогда.

– Не будем. Никогда, даю слово! – с улыбкой подтвердил Николай и поцеловал её в макушку. – Ну, что, теперь точно всё хорошо?

По-прежнему не поднимая головы с его плеча, Марго рассмеялась и кивнула.

После ужина они ненадолго расстались: граф направился в свой кабинет – там его ожидала стопка свежей почты и счета, а Маргарита пошла в гостиную. Где, в слабом свете настольной лампы, села за свой рояль, по которому тоже, оказывается, успела изрядно истосковаться за время отсутствия дома. Для начала наскоро пробежавшись по клавиатуре парой стремительных арпеджио – словно проверяя, не забыли ли вдруг пальцы затверженное когда-то раз и навсегда расположение клавиш, она принялась наигрывать по памяти разные музыкальные фрагменты, то и дело нетерпеливо обрывая и переходя от предыдущего к следующему, пока не добралась до одного из любимых шопеновских ноктюрнов, который исполнила уже от начала и почти до самого конца, не в силах прервать его пленительной мелодии. Остановившись лишь тогда, когда в гостиной появился Николай.

– Отчего же ты бросила играть? – спросил он, лишь на миг облокотившись на край деки рояля, а затем сразу склоняясь к ней.

– Надоело, – мгновенно различив в интонации и взгляде мужа хорошо знакомое, «особенное» выражение, Маргарита чуть лукаво улыбнулась. – И потом, вдруг ты предложишь какое-нибудь занятие поинтереснее...

Удивлённо вскинув брови, Николай Карлович тихо усмехнулся, всё так же не сводя глаз с её лица:

– Например, такое? – проговорил он, наконец, наклоняясь ещё ближе и порывисто приникая к её губам.

Вскоре они уже были в супружеской спальне.

Откинувшись на подушки, и не говоря ни слова, Марго из-под опущенных век смотрела, как муж жадно ласкает сквозь тонкий батист нижнего белья её тело, осыпает короткими, суетливыми поцелуями грудь, лицо и плечи. Всё это было ей так же хорошо знакомо и приятно. И обещало в  перспективе ещё большее удовольствие... Вот только сконцентрироваться на  ощущениях,  погрузиться в них, отдаться им полностью у неё почему-то сегодня никак не получалось. Что-то будто мешало.

Меж тем, Николя ненадолго отодвинулся и сел рядом, торопливо расстегивая пуговицы своей сорочки. Несмотря на высокий рост, его сложение никогда нельзя было назвать атлетическим. Он не был  полным, однако во всей фигуре, как и в чертах лица, всегда присутствовала какая-то округлость, мягкость – прежде Маргарите это даже нравилось: казалось таким милым и уютным. Но вновь ощутив под своими ладонями его плечи сейчас, она вдруг невольно замерла ,буквально пронзенная внезапной вспышкой-воспоминанием о совсем иных объятиях.

Верно, заметив это, Николя спросил, всё ли хорошо.

– Да, умоляю, не останавливайся! – почти простонала Марго в ответ, подаваясь к нему всем телом, обнимая ещё крепче, и, чуть закусив губу, вновь зажмурилась, стараясь полностью сосредоточиться лишь на том, что происходит с ней здесь и сейчас...

– Ты будто немного другая сегодня, – проговорил Николай чуть позже, когда они уже просто лежали рядом. – Но мне понравилось... Это целебные грязи так на тебя подействовали? – внезапно усмехнулся он, вновь приподнимаясь над нею и с благодарностью целуя в висок.

– Скорее, долгая разлука.

– Ну вот, а говоришь, давай не будем больше расставаться! Видишь, как оно бывает полезно!

– Не болтай чепухи! – Чуть торопливо  чмокнув его в нос, Марго выскользнула из постели и отправилась в ванную комнату.

Когда она вернулась, Николай уже крепко спал. Сдержанный, холодноватый, иногда кажущийся даже несколько надменным, во сне он почему-то обычно выглядел чрезвычайно беззащитным. Этот странный диссонанс всегда умилял и немного  забавлял Марго. Однако сейчас, вместо привычных чувств, сердце её наполнялось жгучим стыдом.

Как и когда она успела превратиться в одну из тех пошлых женщин, персонажей полупорнографических бульварных романов, которыми тайком зачитываются некоторые её светские приятельницы?! Ведь это именно там, как правило, в ходу сюжеты, где главная героиня, пребывая в объятиях мужа, тайно грезит о другом мужчине. Да не просто грезит, а буквально –  представляет его рядом с собой в самые сокровенные минуты!.. Безусловно, она ещё не настолько испорчена, чтобы делать подобное намеренно, однако разве ж от этого легче?!

Бедный, милый Николя! Он ни о чем даже не подозревает! А она – ужасная! И тот человек – тоже чудовище. Монстр, который, не сумев склонить её к греху физически, тем не менее, проник в сознание так глубоко, что избавиться от этого наваждения будет, похоже, труднее, чем она рассчитывала.

Ну что ж, и поделом, заслужила! Пускай это станет её расплатой, такой же тайной, как и само содеянное.

Наутро Маргариту разбудила горничная. Николя  рядом уже не было. Не являясь по природе одним из  тех мелких домашних деспотов, что пытаются перестроить под себя даже ежедневный распорядок собственных близких, он, как обычно, проснувшись раньше жены, спокойно позавтракал в одиночестве и отбыл на службу.

Соответственно, спешить ей было некуда. Так что свою первую утреннюю чашку кофе Марго выпила прямо в постели, а потом ещё довольно долго нежилась в ней, размышляя о прошедшей ночи – причем, к собственному облегчению, уже без прежней ажитации. Не зря ведь говорят, что утро вечера мудренее. Вот и ей при свете дня стало лишь ещё более очевидно, что терять ради чего бы то ни было свою привычную и уютную жизнь она не готова. А всё остальное тоже скоро непременно наладится.

Придя, таким образом к окончательному выводу, Марго вновь призвала горничную и велела ей наполнить  ванну.

Впереди был один из тех, несуетных, тихих домашних дней, которые она любила больше всего на свете.

Глава вторая

После завтрака, отдав необходимые распоряжения прислуге, графиня отправилась в родительский особняк.

За ночь погода в городе внезапно переменилась – с залива подул пронизывающий ветер. Вдохнув на пороге стылого, чуть солоноватого воздуха, Маргарита Михайловна плотнее закуталась в тёплую накидку и поднялась в наёмный экипаж. «Завтра...да, скорее всего, уже завтра начнётся настоящая петербургская осень, с её туманами, дождями и промозглой сыростью», – с оттенком сожаления думала она, глядя на то, как ветер безжалостно срывает с крон деревьев уже начавшие желтеть листья.

Миновав нужный поворот, экипаж вскоре свернул к особняку Елагиным.Расплатившись с извозчиком, Маргарита поспешно поднялась в дом.

Матушка обнаружилась в одной из задних нежилых комнат, где под её непосредственным руководством прислуга разбирала сундуки с каким-то, как показалось Маргарите вначале, старым хламом.

– Моя дорогая девочка! – радостно воскликнула Юлия Константиновна, едва завидев дочь, и раскрывая руки ей навстречу. – Как же я рада тебя видеть!

Они обнялись и расцеловались в обе щёки.

– Ну-ка, дай внимательнее рассмотреть... Что же, курорт явно пошёл тебе на пользу! Чудесно выглядишь!

– Вы тоже, maman, и это вовсе не лесть.

Графиня Елагина, и в самом деле, несмотря на солидный возраст – ныне ей шло уже за пятьдесят, отнюдь не утратила ни красоты, ни присущей ей с молодых лет энергичности, хотя, по мнению собственного супруга, вела чересчур деятельную жизнь. При этом, внешнее сходство между ней и дочерью было невелико: в семье считали, что Маргарита чертами лица пошла в бабку со стороны матери.

– Чем вы тут заняты? – спросила Марго, оглядывая комнату.

– Да вот, решила разобрать сундуки с вашими детскими игрушками – хочу показать их нашей Ларочке, – пояснила Юлия Константиновна. – Представь, cherie, тут нашлось буквально всё! Вот,  взгляни!

Графиня подвела дочь к столу, на котором прислуга, прежде смахивая пыль, продолжала раскладывать искусно раскрашенных оловянных солдатиков и целую коллекцию игрушечного оружия – лук со стрелами, саблю, меч, ружья. Всё выглядело как настоящее, только меньшего размера. Задумчиво улыбнувшись при виде железной дороги с паровозом, Маргарита взяла в руки один из вагончиков и с любопытством покрутила в руках.

– Это ведь Родиона? 

– Да. – Лицо Юлии Константиновны осветилось мягкой улыбкой. – А лошадка – милого Юрочки, но на ней катали и тебя.

Маргарита перевела взгляд на деревянную, обтянутую кожей, лошадь-качалку, грива и хвост которой были выполнены из настоящего конского волоса.

– Мне кажется, я это даже помню, – чуть наморщив лоб, сказала она. – А где мои куклы?

Они оказались в другом сундуке: искусно исполненные фарфоровые красавицы, одетые совсем как настоящие барышни, и потому взирающие свысока на кукол попроще, из папье-маше. А ещё тут были бебе* с плачущими личиками, которых маленькая Марго важно возила когда-то  в кукольной коляске, воображая себя их мамочкой. Сейчас это казалось ей ужасно милым.

– Боже мой, да это же Гретхен! Моя любимица! – воскликнула она, с осторожностью беря на руки одну из фарфоровых кукол в зелёном шёлковом наряде. У неё были длинные тёмные локоны и закрывающиеся голубые глаза, а из приоткрытого рта виднелись жемчужные зубки. – Даже не предполагала, что вы её сохранили, maman! 

– Сжигать игрушки – варварство**, – заметила Юлия Константиновна. – И вот ещё что... Эту куклу Лара не получит, даже если родится девочка...

 Вздохнув, она с чувством поцеловала дочь в лоб.

– Ты бы, mon cher, проведала пока Иларию, а после мы все пообедаем.

– Я и сама уже собиралась, – улыбнулась Маргарита. – Мы с ней давно не виделись. Кажется, всё лето.

Илария Павловна, молодая графиня Елагина, ныне пребывала, что называется, «на сносях», а потому большую часть дня предпочитала проводить в тишине и покое собственного будуара. Однако неожиданный визит золовки её явно обрадовал. Ведь доверительные отношения и искренняя сердечная симпатия друг к другу возникли у обеих едва ли не с первого дня знакомства. Хотя, Илария с её меланхолично-утончённой прелестью всегда представлялась Маргарите скорее неким эфемерным созданием, к которому боязно прикоснуться, и потому лучше восхищаться со стороны, чтоб случайно не повредить, нежели обычной земной женщиной. Такой же, как, например, она сама.

Однако в эту минуту, взглянув на сияющую счастьем будущую мать, округлившуюся фигуру которой было не в силах скрыть даже просторное домашнее платье, вдобавок к прежним чувствам, графиня Кронгхольм неожиданно испытала ещё и ранее незнакомое ей чувство лёгкой зависти. Устыдившись, она тотчас же постаралась спрятать его за любезной улыбкой, а также восклицаниями «Прелестно!» и «Очаровательно!», относившимся уже к крошечным чепчикам, рубашечкам и остальному вороху приданого будущего малыша, который Илария, когда Марго появилась в её покоях, как раз перебирала вместе со своей горничной.

Впрочем, уже после первых, самых общих, фраз служанка была отослана, чтобы дамы могли спокойно пообщаться наедине.

– Ох, да что же это мы всё обо мне?! Ты-то как? – спросила Илария, наконец, и по её тону и взгляду Марго тотчас догадалась, что имеется в виду.

 – Живу очередными надеждами... – со вздохом усмехнулась она, отводя взгляд в сторону.

И это было абсолютной правдой. Как и следовавшее следом, очередное горькое разочарование.

Между тем, день за днём миновал сентябрь, уступив своё место ещё более хмурому октябрю; дни становились холоднее, короче и всё тоскливее. Последнее ощущение ещё больше усиливали повсеместные разговоры о войне, а также то, что с её продолжением светская жизнь в столице почти совершенно угасла. Балов, званых вечеров в обществе почти не устраивали уже второй сезон, считая подобное неприличным в сложившихся обстоятельствах. А те редкие, что всё ещё проводили, делали либо нарочито скромными, либо с благотворительной целью. Подобные же задачи были и у создававшихся теперь едва ли не каждую неделю новых комитетов милосердия. В них принимали участие многие дамы и барышни высшего света. Разумеется, Маргарита Михайловна также не могла остаться в стороне от этого благого дела. Считая необходимость помогать нуждающимся своим христианским долгом, с начала текущего года она уже несколько раз жертвовала из личных средств для возглавляемого Великой княжной Татьяной Николаевной Комитета по оказанию помощи беженцам.

Однако от более глубокого погружения в процесс, вроде дежурств и помощи в лазаретах, пока воздерживалась. Да и Николаю эта идея бы вряд ли понравилась.

Так что большую часть времени Маргарита Михайловна по-прежнему проводила в хозяйственных хлопотах и заботах, вникая во все эти вопросы с величайшим рвением.

В преддверии холодов по всему дому утеплялись окна, с особенной тщательностью – в жилой половине особняка. Часть помещений в верхних покоях дома за ненадобностью решено было закрыть до весны, потому прислуга дни напролёт окутывала мебель льняными чехлами и переносила в другие комнаты некоторые предметы обстановки. А всю следующую неделю горничные усердно приводили в порядок обширный зимний гардероб графини, а личный камердинер графа в то же самое время занимался его одеждой.

Сам Николай Карлович в будние дни, как обычно, прямо с утра отправлялся в присутствие. Возвращался поздно, иногда не один, а с сослуживцем или приятелем. Такие вечера Марго не очень любила, ибо в подобных случаях сразу после ужина мужчины уединялись в кабинете Николая Карловича и подолгу вели там свои серьёзные разговоры, суть которых, даже в последующем кратком изложении графа чаще всего сразу же ускользала от её понимания.

Впрочем, Марго не пеняла на это мужу, находя радость и удовлетворение в иных, более приятных для себя способах коммуникации.

Да, это было немного странно. Однако именно после нынешнего возвращения из Липецка их близкие отношения будто бы внезапно обрели новое дыхание. Приправленные поначалу, словно бы толикой острого перца, некоторым чувством вины, делавшим Маргариту чуть более, чем всегда, отзывчивой  к супружеским притязаниям, со временем они стали приносить ей даже больше чувственного удовольствия, чем прежде. Сам Николя тоже был явно воодушевлён происходящим. Чаще прежнего дарил ей цветы и делал приятные маленькие сюрпризы, вроде тех двух последних совместных выездов в Александринский театр, ради которых ему пришлось даже перестраивать свой напряжённый рабочий день, приезжая домой раньше обычного, чтобы не опоздать затем со сборами к вечернему представлению.

В первый раз тогда они посмотрели водевиль «Лев Гурыч Синичкин, или провинциальная дебютантка», а во второй – «Бесприданницу» Островского, и она Николаю совершенно не понравилась.

– Согласись, душа моя, что Паратов господина Апполонского довольно бледен и лишён необходимого лоска, а Карандышев Ходотова, наоборот, выглядит наигранно отвратительным в своём ничтожестве.

Марго кивала, соглашаясь. В театре она привычно смотрела не только на сцену, но и в партер, лорнируя пришедшую на спектакль публику, что выглядела практически неизменной многие годы, но Марго даже в этом находила теперь для себя добрый знак того, что жизнь её, наконец, вернулась в спокойное, привычное русло. И тихо этому радовалась.

А в середине октября появился и более существенные повод: к несказанному счастью всей семьи, Илария благополучно разрешилась от бремени крохотной девочкой. Тут следует сказать, что ещё задолго до этого прекрасного события было решено, что Маргарита, вместе с другом детства Родиона, князем Мишелем Щербатовым, станут крёстными родителями будущему малышу. 

Потому, за три дня до таинства графиня, как водится, отправилась в церковь, чтобы исповедаться, очистить душу от прежних грехов, и причаститься. Из храма она вышла, чувствуя в душе просветление, а дома весь вечер читала Символ Веры. Ведь одно дело – стать просто тётушкой маленькой племянницы, а совсем иное – сделаться её восприемницей, что означает куда больше обычного фамильного родства. Мысль о том, что придётся нести ответственность за духовное воспитание дочери Родиона и Иларии перед самим Господом, наполняла душу Марго некоторым трепетом и одновременно – восторгом.

Стараясь сохранить в своём сердце это светлое ощущение, не расплескать его понапрасну, на другой день графиня прямо с утра отправилась на Невский, чтобы выбрать подарки для новоиспечённой молодой матери и её малышки.

Выйдя из автомобиля у Гостиного двора, она приказала шофёру мужа ждать её где-нибудь поблизости, и затем неторопливо направилась в сторону магазинов, рассматривая зеркальные витрины со стороны линии Невского проспекта, что манили и притягивали взоры своей роскошью. А вокруг, тем временем, вовсю бурлила та, сводящая с ума иных женщин и даже мужчин, яркая жизнь, в погоне за которой порой спускались целые фамильные состояния.

Свернув на Зеркальную линию, Маргарита Михайловна сразу же пошла в хорошо известную ей ювелирную лавку купцов Морозовых, занимавшую здесь целых три помещения, в одном из которых торговали и разной драгоценной церковной утварью. Как только она вошла, навстречу тотчас бросились приказчики, готовые исполнить любой каприз постоянной покупательницы. А ещё через пару минут на прилавки уже вовсю выкладывались золотые кольца, серьги, колье, крестики с бриллиантами, и даже столовое серебро, выдержанное всё в том же изящно-сдержанном стиле... Немного поразмышляв над этим многообразием, Марго выбрала изящный золотой крестик и такие же крохотные серёжки для новорожденной девочки, а в качестве подарка невестке – роскошную брошь с россыпью драгоценных камней, попросив доставить эти покупки на их с Николя домашний адрес. После, покинув лавку, вернулась на линию Невского проспекта, и пошла по тротуару меж снующих во все стороны прохожих, высматривая свой автомобиль среди целой череды экипажей извозчиков, притулившихся по обочинам проезжей части в ожидании ездоков. Внезапно кто-то случайно слегка задел её, и тотчас же учтиво извинился. Машинально обернувшись, Марго рассеянно взглянула на этого человека, и неожиданно встретившись с ним взглядом, натурально окаменела. Это был Басаргин!

Замерев на месте, он также молча смотрел на неё – и во взгляде, помимо бесконечного изумления, отражалось что-то ещё: насмешка?.. сочувствие? Или же то и другое вместе? Возможно, именно это, наконец, и заставило Марго очнуться, гордо вздёрнуть подбородок, и продолжить свой путь, не проронив ни слова и ни разу более не оглянувшись. В то время, как в голове панически билась и металась лишь одна-единственная мысль: «Только бы не вздумал отправиться следом!»

По счастью, вскоре к ней подошёл шофёр Николя, извиняясь и объясняя, что из-за столпотворения извозчиков ему пришлось припарковать их авто так далеко от входа.

– Пустое! – едва выслушав его, махнула рукой Маргарита, с явным облегчением осознавая, что теперь уж точно спасена от любых попыток преследования. Однако, оказавшись в салоне «Renault», она всё же приказала ехать домой как можно быстрее.

Перед мысленным взором её при этом по-прежнему стояла чуть ироничная, всё понимающая усмешка, которая так рассердила её в момент встречи – а вот теперь, точно заноза, пренеприятно цепляла и царапала некий, явно неведомый до сих пор, уголок души.

«Он ничего для меня не значит. Ни-че-го!» – строго напомнив себе то, в чём, была и так, разумеется, абсолютно уверена, Маргарита Михайловна едва заметно тряхнула тщательно уложенными кудрями, словно бы намеревалась буквально выбросить из головы неприятный ей образ, а затем сумрачно уставилась в окно автомобиля.

–

* бебе – так, на французский манер, называли кукол, изображающих младенцев

**В 1914 году, на волне ненависти к Германии на улицах российских столиц кто-то придумал устроить публичные уничтожения немецких игрушек.

В роли Иларии Павловны Елагиной -  актриса Амайя Саламанка

Глава третья

В первый момент ему показалось, что этого просто не может быть. Что всё это – лишь игра воображения,  не ко времени разбереженного   случайным внешним сходством. Но уже в следующую минуту  Басаргин сполна  осознал, что перед ним всё-таки она.  Та,  расстаться  с которой пару  месяцев  назад ему случилось  на столь неприятной ноте, что вспоминать об этом  не хотелось до сих пор.  Да он, собственно,  почти и не вспоминал. Поначалу  попросту  запретив себе думать об этой глупой, непонятно, зачем начатой и окончившейся весьма  бесславно для самолюбия и, главное, – самоуважения,  а после уже и действительно как-то отошедшей на задний план за чередой новых  событий,  курортной  истории.

         Но вот, всего одно короткое мгновение, мимолётная встреча взглядов... И  он  замер на месте, будто, и в самом деле – сколь ни банально выглядит такое сравнение, – сражённый   молнией. Вспышка которой случилась, однако,  не на небесах,  а где-то в глубине  его сознания.  Осветив  там вновь с предельной  ясностью все  самые тёмные и потаённые  уголки.  Живо воскресив   уже, казалось,  вроде бы  пережитые  по этому поводу  эмоции.

Судя по всему,  сам он тоже не был  до конца забыт. Об этом  свидетельствовал испуг, явно промелькнувший  во  взоре широко распахнувшихся  бархатно-карих глаз – быстро сменившийся, впрочем, натуральным выражением гнева и даже презрения... Может, и заслуженного, однако всё равно довольно обидного.  Последнее Басаргин тоже успел ощутить весьма ясно до тех пор, пока их с Марго  уединение посреди снующей  во все стороны  толпы  не нарушил некто, по виду напоминавший   прислугу. Он же затем и увел её за собой.  А сам  Артём Глебович так и остался  ещё на какое-то время стоять посреди тротуара,  молча  глядя им вслед. До тех пор, пока на него не наскочил вдруг  замечтавшийся, видно,  на ходу  о чём-то своём мальчишка-гимназист.  Вскинув  голову  в форменной фуражке, он тотчас же принялся испуганно извиняться,  но  Басаргин лишь махнул рукой,  в глубине души даже благодарный за это внезапное «пробуждение».  А  затем глубоко вздохнул, покачал головой и пошёл дальше по своим делам. Вернее, по одному делу.

Не бог-весть какому важному,  как пока казалось. Однако уделить ему  время определенно стоило.  Учитывая, что Костя Аглинцев,  коллега-хирург   и  давнишний знакомый, уже давно и недвусмысленно намекал, что  все  только  и ждут,  когда  он предложит туда  свою кандидатуру. «Туда»– это в открытый  буквально на днях в Зимнем дворце при покровительстве Высочайших особ  новый лазарет «Его  Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича».

Собственно, именно последний факт и вызывал у Басаргина больше всего  сомнений, связанных прежде всего с  извечным   принципом  держаться в своей профессии  как можно дальше от всяческих высоких и властных сфер. Ибо там, где они,  как известно, чаще всего и процветают подхалимство с  имитацией  бурной деятельности,  вместо настоящей работы.   Которую Басаргин любил в своей жизни, пожалуй, больше всего на свете. И потому был так   доволен  нынешним местом в больнице святой Марии Магдалины, где ему безгранично доверяли и где уважали  его  решения,  порой настолько рискованные, что в любой  иной клинике  вряд ли  дали бы разрешение.  Да и характер,далеко не сахарный,  тоже терпели исправно. Что также  имело немалое для него  значение.

Тем не менее,  поддавшись на долгие уговоры, последний «тур» которых приключился буквально на днях,  аккурат  по окончании прошлого  заседания Научного хирургического общества,  где  его в очередной раз и подкараулил Аглинцев,  Артём Глебович всё-таки согласился... Пусть пока и  просто на  предварительную  встречу с  начальником лазарета  Рутковским  и его главным хирургом Поповым,  которая, собственно, и должна была вот-вот состояться в одной из рестораций в районе Гостиного двора,   куда  он нынче спокойно себе  направлялся,  покуда судьба вновь  не столкнула его с графиней Кронгхольм. Столкнула – непонятно зачем. И тут же вновь развела.  Выбив при этом из колеи привычного внутреннего спокойствия и уверенности в себе. Что было теперь особенно некстати. Однако что ж поделать?...

Решив в очередной раз  вновь подумать об этом после,  Басаргин глянул на часы и ускорил шаг: идти ему оставалось ещё около двух кварталов, а времени в обрез. Опаздывать же  он не любил.

В ресторации,  где условились встретиться,  в   этот час народу было ещё немного. Поэтому он сразу же увидел за одним из столиков  ожидавших его коллег.  Последовали  взаимные приветствия  с профессором Поповым, которого Артём Глебович немного знал лично,  а также знакомство с господином  начальником лазарета:  задачу представить  ему Басаргина  любезно взял на себя всё тот же Николай Николаевич.  После сразу подозвали человека,  чтобы вновь  присоединившийся к компании из двоих  уже начавших трапезу, также мог сделать заказ.  Есть Артём Глебович, впрочем, совсем не хотел, так что ограничился при этом  лишь чашкой кофе.

Далее ненадолго возникла обычная в таких случаях пауза,  когда и без того не слишком знакомые между собой собеседники ещё не нащупали общих тем, и потому  пока лишь  просто исподволь изучают друг друга. Но вот,  слово за слово, беседа всё-таки началась. И уже в самом её начале Артём Глебович честно сообщил коллегам обо всех   своих сомнениях и опасениях:

– Видите ли, господа, мне просто кажется,  что скрывать всё это было бы нечестно...

 – Разумеется,– несколько суховато откликнулся первым доктор Рутковский, которого подобные рассуждения, признаться, изрядно озадачили. – Но, простите, для чего же вы тогда ищете этого места?

 – А я и не ищу! – широко улыбнулся ему Басаргин, вызвав тем, кажется, ещё большее изумление. – Мне сказали, что это как раз вы усердно ищете себе докторов с опытом военно-полевой хирургии.

 – А у вас подобный опыт, стало быть, имеется?

 – Десять лет назад, сразу после университета, я служил в прифронтовом госпитале в Маньчжурии, — спокойно сообщил он вместо ответа на вопрос.

 – Интересно!– тотчас оживился доктор Попов. – И странно, что Аглинцев нам ничего не говорил, сказал лишь, что ныне вы – один из лучших хирургов в столице, однако именно об этом — ни слова.

– Я не всем об этом рассказываю... – слегка пожал плечами Артём Глебович, пропустив мимо ушей явно намеренный комплимент в собственный адрес.

 – Понимаю вас. И хочу сразу сказать, что это лишь усиливает наш с Андреем Васильевичем интерес, верно же я говорю, коллега? – спросил его собеседник, искоса глянув на Рутковского, который тотчас важно кивнул в ответ. – И вы совершенно напрасно подозреваете, что наш лазарет будет исполнять... Как бы это точнее выразиться... Сугубо представительские функции – несмотря на покровительство членов царской семьи и их непосредственное участие в работе. Нет! Наше учреждение создано как раз, чтобы лечить тяжелораненых солдат и офицеров, нуждающихся в сугубо квалифицированной помощи. Поэтому в оснащении лишь лучшее оборудование. И, само-собой, сестринский штат тоже наилучший – из общины имени генерала Кауфмана – если вы понимаете, о чём я...

 – Уверен, что да, – ответил  Басаргин, который, конечно, был в курсе, что именно эта  община славилась на весь Петроград не только отменной выучкой сестёр милосердия, но и крайне жёстким внутренним распорядком.  – Все знают, что баронесса фон Гильденбрандт крепко держит там всё в своих руках.

 – Как и профессор Цейдлер.

 – Да, о нём и я слышал много хорошего.

 – То же могу сказать и по поводу уже принявших наше приглашение докторов. Не поверите, но среди них есть даже сиамский принц!

 – Да что вы говорите!– искренне удивился на сей раз уже сам Басаргин, которому, и верно, становилось всё любопытнее.

 – Да-да, господин Вальпакорн! Окончил в своё время в России Пажеский корпус, а затем и Военно-медицинскую академию. А теперь будет служить у нас. Представьте себе! Так что соглашайтесь и вы, Артём Глебович! Вам тоже не будет скучно!

 – Ну, раз уж даже сам сиамский принц...– не без иронии усмехнулся Артём. – То, полагаю, Николай Николаевич, что вы и  меня уже практически убедили! Единственное, я не хотел бы пока оставлять совсем и своей нынешней работы. Во всяком случае, первое время. Видите ли, там тоже многое начато. И это необходимо довести до конца. Или хотя бы до той стадии, когда дела можно будет смело передать тамошним коллегам...

 – Что ж, это вполне можно будет устроить, – ответил за Попова доктор Рутковский, который всё это время почти не принимал участия в разговоре, однако внимательно его слушал. – Сколько дней в неделю вы готовы были бы нам уделить?

 – Пока не знаю. Два... Три? Собственно, для составления более точного представления об этом я и попросил бы у вас, господа, ещё хотя бы день на раздумья. Если это, конечно, возможно, – прибавил он, спустя мгновение, наконец-то, запоздало осознав, что, должно быть, всё же переходит некоторые границы самоуверенности.

 – Думаю, да, однако ровно по истечении этого срока сразу же сообщите нам свое решение. Потому что уже в ближайшее время штат должен быть полностью укомплектован. И если вы не сможете...

 – Я понял! Сообщу непременно! пообещал Басаргин. И, одним глотком допив свой кофе, вернул чашку обратно на фарфоровое блюдце, словно бы поставив в этой теме  условную точку.

Далее все вместе они ещё немного поговорили на какие-то отвлеченные темы, а потом Артём Глебович, сославшись на необходимость быть в ближайшее время у себя в клинике, откланялся и ушел, вновь  оставив старших коллег наедине друг с другом.

 – Однако каков всё-таки дерзец, а?! Нет, вы только представьте, Николай Николаевич! – проводив его суровым взглядом и резко бросив затем на стол свою льняную салфетку, недовольным тоном буркнул профессор Рутковский. – Думать он, видите ли, будет, соглашаться или нет! А между тем, иные бы за подобное место душу бы сатане продали!

 – Так ведь тут руки-то поистине золотые, Андрей Васильевич! Аглинцев говорил, на него в «святой Марии Магдалине» чуть ли не молятся!..«Стар», ну что  тут ещё скажешь? Имеет право выбирать и капризничать.

– В каком это смысле стар? – недоуменно нахмурился Рутковский. – По-моему, вполне себе ещё молод...

 – Ах, да вы не поняли, коллега! – рассмеялся тогда Попов. – «Стар» – это же от английского « а star», «звезда», в смысле. Из Северо-Американских Соединенных Штатов, говорят, к нам пришло. Теперь там так модно называть тех, кто достиг особых высот в своей сфере деятельности. И оттого, значит, сияет, как звезда на небосводе.

 – Чушь какая-то!

 – Согласен! Но не в случае Басаргина. Он же и в общей хирургии хорош – вон, на прошлом заседании Хирургического общества аж десятиминутную овацию имел после доклада об успешно удалённом из грудного позвонка осколке,  что вклинился прямо в кость и застрял буквально в миллиметрах от канала спинного мозга. И в пластической, говорят, много чего пытается – а таких специалистов нам сейчас очень, очень не хватает, учитывая, сколько солдат и офицеров привозят с обезображенными после ранения лицами!

 – Да уж эти слухи и до меня доходили! Потому, собственно, и стерпел... Я ведь, к слову, по молодости ещё отца его знавал. Тоже выдающийся был хирург. А вот человек весьма престранный. Похож он на него изрядно. Даст бог, лишь внешне, да... – прибавил Рутковский, не уточнив при этом, правда, что конкретно имеет в виду.

         А доктор Попов, хоть и был заинтригован, расспрашивать далее на эту тему все же не решился.

Меж тем, сам Басаргин уже держал путь на Васильевский остров, где, сразу же по приезде в клинику, его, как обычно, захватили в плен рабочие дела: обходы, перевязки, консультации. Благо, хоть сам день нынче был не операционный.

И среди всей этой суеты он до самого вечера более ни разу не вспомнил о разговоре с руководством нового лазарета. Зато к мимолетной встрече с графиней Кронгхольм так или иначе возвращался практически постоянно. Отчего делался временами столь задумчив, что на это обратил внимание даже кто-то из коллег, заподозривших его в дурном самочувствии.

Однако ж нет. Физически себя Басаргин ощущал совершенно нормально, даже преотлично. А вот настроение... Собственно, он и сам не мог до конца понять, что за чертовщина с ним творится. Оттого ещё больше мрачнел и злился на самого себя, а заодно и на окружающих. Доведя на вечернем обходе своими саркастическими замечаниями –  что вообще-то было для него несвойственно, одного из младших докторов, вчерашних студентов, едва не до нервного обморока.

Пришлось после даже извиняться. Разумеется, наедине, коротко и без лишних сантиментов. Чтоб этот щегол не слишком задирал нос, а все остальные так и продолжали в испуге держаться подальше –  хотя бы сегодня.

В итоге, вдоволь натешившись ролью злого гения этого богоспасаемого места, примерно в шестом часу пополудни, Басаргин всё же закрыл за собой двери кабинета и отправился... Нет, не домой. А по другому адресу. Который, признаться, в последнее время навещал нечасто. Вернее сказать, и вовсе не навещал –  вот уже примерно пару месяцев. Не было времени – такова была «официальная» причина. Не было охоты –  на самом деле. Но об этом Артём Глебович вслух даже не заикался, опасаясь обидеть хорошего и сроду ничего дурного не сделавшего ему человека.

Это и в целом был практически идеальный роман людей, слишком занятых своими собственными жизнями, чтобы однажды попробовать объединить их в одну – несмотря на то, что оба были совершенно свободны. Артём Глебович  в браке с кем-либо отродясь не состоял, а его избранница овдовела ещё в ранней молодости, получив после безвременной кончины супруга немецкий баронский титул, немалое состояние, которое ей, женщине деятельной и умной, удалось не просто сохранить, но и изрядно преумножить, благодаря успешным вложениям в строительство железных дорог, а также свободу – которой Елизавета Антоновна дорожила пуще всех своих прочих богатств и приобретений.

С Басаргиным знакомство у неё тоже вышло случайно, на ниве благотворительной деятельности, которой госпожа фон Кейтриц также отдавала немало своих душевных сил и финансовых средств. Вышло – дабы затем обернуться романтической привязанностью, достаточно сильной, чтобы продержаться уже без малого шесть лет, но в то же время абсолютно ровной и спокойной, без лишних драм. Кроме того, вскоре они Басаргиным стали ещё и большими друзьями, а также единомышленниками во многих вопросах и помимо участия в богоугодных мероприятиях. Потому, даже уже сполна ощущая охлаждение страстных порывов с его стороны, Елизавета Антоновна оставалась к доктору благосклонной. Ведь потерять хорошего друга порой куда трагичнее, чем любовника – даже самого лучшего.

Вот и сейчас она встретила его внезапное появление в собственной гостиной с улыбкой и без малейших упреков в столь длительном в ней отсутствии.

Едва завидев неподдельные искры радости в обращённом на него взоре, как-то сразу же успокоился, расслабился и сам Басаргин, тотчас с улыбкой устремляясь навстречу баронессе, почтительно целуя вначале протянутую ему тонкую руку, а затем – уже вполне по-свойски – и подставленную щёку, прохладную и гладкую, словно атлас.

 – Ну, здравствуй, Элиза!

 – Дорогой! Какой же приятный сюрприз! Веришь ли, сегодняшний вечер казался мне таким скучным, пока ты не пришел! Но теперь думаю, я вновь смогу быть им совершенно довольна!