Семейная жизнь Марьи и Николая в эпилоге романа «Война и мир»
Толстой в романе изо всех сил пытается доказать, что, мол, женитьба Николая на Марье произошла совершенно не из-за материальных расчетов. Что, дескать, в Марье Николай нашел «богатство духовных даров», которые его и прельстили. Сравнивая Соню и Марью, Николай думал:
Вроде бы читателям представляется картина полностью бескорыстных расчетов Николая при мыслях о возможной женитьбе на Марье. «Богатство духовных даров» его прельстило, ага.
Но, увы. Будучи все же реалистом, Толстой не мог не признаться себе и читателям, что материальные расчеты у Николая были далеко не на последнем месте:
Женился ли при таких настроениях сын разоренного семейства на княжне Марье, если бы она была настолько же нищей в материальном смысле, насколько нищей в этом смысле была Соня? Для меня ответ однозначен – нет. Никакие лучистые глаза и «богатство духовных даров» не помогли бы в данном случае княжне Марье завоевать сердце Николая.
Однако, в результате брак богатой Марьи с нищим и обремененным долгами Николаем все же состоялся. И дальше Толстой всячески подчеркивает, что семейная жизнь Николая и Марьи была прекрасной и совершенной.
«Николай жил с своей женой так хорошо, что даже Соня и старая графиня, желавшие из ревности несогласия между ними, не могли найти предлога для упрека...»
Вот только сцена из эпилога, где Толстой описывает размолвку между Николаем и Марьей, заставляет меня усомниться в этой идиллии. Накануне дня своих именин Николай после утренних хозяйственных хлопот возвращается в дом к обеду не в духе:
«Так я не ошибалась, — подумала графиня Марья, — и за что он на меня сердится?» В тоне, которым он отвечал ей, графиня Марья слышала недоброжелательство к себе и желание прекратить разговор. Она чувствовала, что ее слова были неестественны; но она не могла удержаться, чтобы не сделать еще несколько вопросов.
Разговор за обедом благодаря Денисову скоро сделался общим и оживленным, и графиня Марья не говорила с мужем. Когда вышли из-за стола и пришли благодарить старую графиню, графиня Марья поцеловала, подставляя свою руку, мужа и спросила, за что он на нее сердится.
— У тебя всегда странные мысли; и не думал сердиться, — сказал он.
Но слово всегда отвечало графине Марье: да, сержусь и не хочу сказать.
Николай жил с своей женой так хорошо, что даже Соня и старая графиня, желавшие из ревности несогласия между ними, не могли найти предлога для упрека; но и между ними бывали минуты враждебности. Иногда, именно после самых счастливых периодов, на них находило вдруг чувство отчужденности и враждебности; это чувство являлось чаще всего во времена беременности графини Марьи. Теперь она находилась в этом периоде.
— Ну, messieurs et mesdames, — сказал Николай громко и как бы весело (графине Марье казалось, что это нарочно, чтобы ее оскорбить), — я с шести часов на ногах. Завтра уж надо страдать, а нынче пойти отдохнуть. — И, не сказав больше ничего графине Марье, он ушел в маленькую диванную и лег на диван.
«Вот это всегда так, — думала графиня Марья. — Со всеми говорит, только не со мною. Вижу, вижу, что я ему противна. Особенно в этом положении». Она посмотрела на свой высокий живот и в зеркало на свое желто-бледное, исхудавшее лицо с более, чем когда-нибудь, большими глазами.
И все ей стало неприятно: и крик и хохот Денисова, и разговор Наташи, и в особенности тот взгляд, который на нее поспешно бросила Соня.
Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиня Марья для своего раздражения.
Посидев с гостями и не понимая ничего из того, что они говорили, она потихоньку вышла и пошла в детскую.
Дети на стульях ехали в Москву и пригласили ее с собою. Она села, поиграла с ними, но мысль о муже и о беспричинной досаде его не переставая мучила ее. Она встала и пошла, с трудом ступая на цыпочки, в маленькую диванную.
«Может, он не спит; я объяснюсь с ним», — сказала она себе. Андрюша, старший мальчик, подражая ей, пошел за ней на цыпочках. Графиня Марья не заметила его.
— Chere Marie, il dort, je crois; il est si fatigue, [Мари, он спит, кажется; он устал,] — сказала (как казалось графине Марье везде ей встречавшаяся) Соня в большой диванной. — Андрюша не разбудил бы его.
Графиня Марья оглянулась, увидала за собой Андрюшу, почувствовала, что Соня права, и именно от этого вспыхнула и, видимо, с трудом удержалась от жесткого слова. Она ничего не сказала и, чтобы не послушаться ее, сделала знак рукой, чтобы Андрюша не шумел, а все-таки шел за ней, и подошла к двери. Соня прошла в другую дверь. Из комнаты, в которой спал Николай, слышалось его ровное, знакомое жене до малейших оттенков дыхание. Она, слыша это дыхание, видела перед собой его гладкий красивый лоб, усы, все лицо, на которое она так часто подолгу глядела, когда он спал, в тишине ночи. Николай вдруг пошевелился и крякнул. И в то же мгновение Андрюша из-за двери закричал:
— Папенька, маменька тут стоит.
Графиня Марья побледнела от испуга и стала делать знаки сыну. Он замолк, и с минуту продолжалось страшное для графини Марьи молчание. Она знала, как не любил Николай, чтобы его будили. Вдруг за дверью послышалось новое кряхтение, движение, и недовольный голос Николая сказал:
— Ни минуты не дадут покоя. Мари, ты? Зачем ты привела его сюда?
— Я подошла только посмотреть, я не видала... извини...»
Дальше начинается объяснение между Николаем и Марьей, в котором она униженно вопрошает, чем она его рассердила. Но Николай уже сменил гнев на милость, подошедшая маленькая дочь Наташа смягчила его и он приходит в хорошее расположение духа. Потом в ходе разговора между Николаем и Марьей звучат такие речи:
— Ах, какая ты смешная! Не по хорошу мил, а по милу хорош. Это только Malvina и других любят за то, что они красивы; а жену разве я люблю? Я не люблю, а так, не знаю, как тебе сказать. Без тебя и когда вот так у нас какая-то кошка пробежит, я как будто пропал и ничего не могу. Ну, что я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его...
— Нет, я не так, но я понимаю. Так ты на меня не сердишься?»
Я, признаться, слегка обалдевала (и даже не слегка), читая про эту «счастливую» семейную жизнь. Напоминаю, что хозяйка Лысых Гор и всех имений, которые находятся в распоряжении Николая и Марьи – это сама Марья. Николай не принес в их семейную жизнь ничего, кроме долгов (лишь потом появилось «небольшое наследство» от какой-то кузины). По законам Российской Империи женщина не теряла прав на свое имущество, выходя замуж. Т.е. реальная, по всем законам государства хозяйка Лысых Гор – это Марья. И вот Марья, вроде бы хозяйка имения, будучи беременной на последних сроках ходит на цыпочках по своему же дому! Не удивительно, что ей такое хожденье на последних сроках беременности давалось «с трудом», тем не менее она ходила! Как прислуга, не угодившая сердитому хозяину! Бледнеет при любой мысли о том, что она ненароком помешала спатиньки среди бела дня своему господину, и он еще сильнее рассердится на нее! Не спит ночами «подолгу», восторженно взирая на спящего мужа-красавчика, как на хозяина-повелителя! А когда мужу угодно как-то сказать о своих чувствах, он говорит ей, что воспринимает ее не как отдельную и достойную уважения, почитания и любви женщину и вообще человеческую личность, а как часть своего тела – палец! Получается, что в его глазах Марья – это просто приложение к нему, придаток, собственность, часть его организма! Во всяком случае, я по другому эти слова Николая не могу воспринять. Далее, в этом пассаже на признание Николая, что Марья для него что-то вроде пальца, Марья говорит, что Николая она воспринимает не как «палец», часть своего организма, а "не так". Понятно, как "не так". Из всего текста, где описывается поведение Марьи, явствует, что Николай для Марьи вся вселенная, солнце и луна впридачу, весь мир. Неудивительно, что Николай чувствует себя барином в браке с Марьей, "с каждым днем открывая в ней новые душевные сокровища". Такое раболепие жены действительно – мечта любого патриархального мужчины.
Этого мало. У Марьи во время ее семейной жизни появилась особенность целовать руки Николаю: об этом Толстой несколько раз пишет в эпилоге:
«Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебе сыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим делам; но она знала, что этого говорить не нужно и бесполезно. Она только взяла его руку и поцеловала. Он принял этот жест жены за одобрение и подтверждение своих мыслей и, подумав несколько времени молча, вслух продолжал свои мысли».
Судя по повторению и по реакции Николая, ритуал целования его руки женой стал чем-то обычным и привычным в их семейной жизни. Опять как хотите, но для меня это не счастливая семейная жизнь, а дичь дичайшая. Ходить беременной с большим животом "с трудом" на цыпочках по своему дому, бледнеть при малейшем намеке на возможное недовольство мужа, не спать «подолгу» ночами, глядя на него, лобызать ему ручки при любой оказии... да это немного отличает жизнь Марьи с отцом-тираном. Разве что Николай обращается с женой мягче, и не осыпает ее оскорблениями, как это делал тиран-отец.
В управлении делами поместий, которые Марья принесла Николаю в приданое, она стала полнейшим пустым местом. Все перехватил в свои загребущие руки Николай. Хотя Марья управляла своим имуществом более двух лет, со смерти отца и брата, которые случились летом и осенью 1812 года, до выхода Марьи замуж осенью 1814 года. Толстой тоже пишет об этом определенно, описывая положение Марьи осенью 1812 года после смерти ее брата, князя Андрея:
Но в эпилоге, описывая жизнь Марьи после замужества, Толстой недвусмысленно дает понять, что любое влияние на дела Марья утеряла. Возможно, даже с радостью передала все бразды правления Николаю, возможно, ее не тяготило то, что она поставила себя в положение прислуги при нем, но все же меня покоробила эта потеря Марьей статуса хозяйки Лысых Гор и других поместий, которые она принесла в приданое Николаю.
Вот так получается. Хозяйка имения обратилась к мужу со вполне законной для хозяйки просьбой освободить кого-то от работы, но Николай бесцеремонно дает настоящей хозяйке понять, что управление ее имуществом – это не ее дело. Мило. И что-то мало похоже на то, что у него всегдашняя готовность «предупредить ее желания». Может, в пустяках он и предупреждал, но в важных делах – не похоже что-то. И кстати, Толстой в эпилоге не привел ни одной сцены, где показал бы, как Николай старается со «всегдашней готовностью предупредить ее желания». Зато привел сцену, где Николай дуется, злится, вынуждает жену гадать, почему он недоволен, и изводит ее таким образом. Изводит беременную на последних сроках жену, которой в это время нужно максимальное душевное спокойствие. Случайно ли введение именно такой сцены и при этом полное отсутствие описания сцен, где Николай проявлял бы всегдашнюю готовность «предупредить желания» Марьи? Случайно ли Марья при описанной Толстым размолвке думает «вот это всегда так». «Всегда» - значит довольно часто. Последние слова не о готовности предупреждать всякое желание жены со стороны Николая подтверждают, а скорее его склонность закатывать жене сцены и изводить ее своим непонятно на что надутым видом. Думаю, что это не случайность...
Еще одна характерная подробность. У Николая не хватает такта даже изобразить, что имущество Марьи является хотя бы их общим. Нет, Николай давно с своем сознании и мыслях записал все имущество Марьи в категорию «мое». Когда он приходил с поля, где крестьяне Марьи работали на него, он:
Даже ради приличия не сказал: ну еще денек, и крестьянское и НАШЕ с тобой, Мари, все будет в гумне. Да и зачем ему так говорить? Марья из хозяек Лысых Гор окончательно Николаем разжалована в некое подобие прислуги. Чего церемониться и делать вид, что это не так?
Неудивительно, что Николай за все годы проживания в Лысых Горах так и не избавился от своей привычки рукоприкладствовать с крепостными. Хотя давал слово жене, и не раз:
— Мари, ты, верно, меня презираешь? — говорил он ей. — Я стою этого.
— Ты уйди, уйди поскорее, ежели чувствуешь себя не в силах удержаться, — с грустью говорила графиня Марья, стараясь утешить мужа.»
Ну да, надо утешить мужа, который бьет крестьян, а вот их утешать, и за них заступаться не надо.
Николай вполне понимает, что ему незачем держать слово не бить крестьян, ведь он уверен, что будет всегда прощен и «утешен» женой после очередной жестокой сцены. В первый раз при избиении крестьянина Николаем Марья лишь кротко поплакала перед мужем, а потом, когда Николай дал слово больше не драться, еще и поцеловала ему руку как бы в извинение за то, что побеспокоила его своей просьбой не бить людей, и своими слезами:
Николай замолчал, багрово покраснел и, отойдя от нее, молча стал ходить по комнате. Он понял, о чем она плакала; но вдруг он не мог в душе своей согласиться с ней, что то, с чем он сжился с детства, что он считал самым обыкновенным, — было дурно.
«Любезности это, бабьи сказки, или она права?» — спрашивал он сам себя. Не решив сам с собою этого вопроса, он еще раз взглянул на ее страдающее и любящее лицо и вдруг понял, что она была права, а он давно уже виноват сам перед собою.
— Мари, — сказал он тихо, подойдя к ней, — этого больше не будет никогда; даю тебе слово. Никогда, — повторил он дрогнувшим голосом, как мальчик, который просит прощения.
Слезы еще чаще полились из глаз графини. Она взяла руку мужа и поцеловала ее.»
Прямо басня «кот Васька слушает да ест». А ведь Марья могла прекратить избиения давным-давно, еще в начале их семейной жизни с Николаем. Если не плакать и не целовать ручки мужа, а твердо напомнить ему, что и Лысые Горы, и другие поместья, и крестьяне крепостные, живущие в них – это владения и собственность Марьи. И что она, в качестве законной хозяйки имения, не просит, а требует не бить ее людей. Но Марья прекрасно понимает: заявить такое властному мужу – это испортить отношения с ним. Он обидится и – кто знает – вдруг перестанет хотя бы на время или даже навсегда спать с ней. А обретшая давным-давно чаемую «любовь земную» Марья, судя по всему, страшится снова остаться без любовных утех. Как тут не простить мужу любой грех против крепостных крестьян! Тем более, что Марья в числе «ближних» для себя их не держит. Стараясь еще раз подчеркнуть «неземную», христианнейшую сущность души своей любимой героини, Толстой пишет, что она:
Христос любил человечество, а вот Марья свою любовь на все человечество точно не распространяла. И даже на значительную часть человечества, живущего в непосредственной близости от нее, тоже не распространяла. Она любила мужа, детей, племянника (хотя племянника меньше, чем родных детей). Любила еще кое-каких членов семьи, которых она признавала ближними – например, Наташу (про отношение Марьи к Пьеру ничего не сказано, не упоминается также про любовь Марьи к свекрови – старой графине Ростовой, которая не упускала случая язвительно поговорить о невестке). Что касается Сони и крепостных крестьян Марьи, то их она в числе «ближних» не держала, это уж абсолютно точно. Соню Марья откровенно не любила и «часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их». А крестьяне, судя по всему, были ей безразличны. Кстати, странников, тех, кого она называла «божьи люди», и которых она так почитала до замужества, привечала и помогала им, она тоже из числа «ближних» для себя вычеркнула после того, как вышла замуж за Николая. В эпилоге нет ни одного намека на то, что Марья продолжает встречаться с ними и вести душеспасительные и душеполезные беседы. Что не удалось старому батюшке-тирану, который гонял странников от дочери, то удалось Николаю. Либо он не велел жене больше иметь дела с ними, или Марья сама перестала встречаться со странниками (скорее всего, последнее). Получается, что она до замужества встречалась с ними не по исконной душевной потребности, не по стремлению к христианскому высшему идеалу, а просто от пустоты своей жизни, от нереализованных желаний «любви земной». Была эдакая своеобразная сублимация. Но получив желанную «любовь земную», Марья быстренько вычеркнула из жизни всех «божьих людей».
И что же у нас получается в итоге? Вовсе не потрясающая «богатством духовных даров» некрасивая барышня, которая этим «богатством духовных даров» поразила воображение Николая. А нарисован портрет обычной заурядной барыньки-крепостницы, скинувшей все заботы о своем имуществе на мужа, и занимающейся только детьми, вышиванием и чтением Евангелия, из которого она предусмотрительно мысленно вычеркнула все, что мешает ей наслаждаться жизнью, и прежде всего проповедь бедности и отказа от богатства.
Таким образом, читая сцены сцены семейной жизни Николая и Марьи... я почувствовала, что во все это не верю. Эти сцены вызвали у меня ощущение неловкости, неестественности, и даже местами отвращения. Не верю я во всю нарисованную Толстым семейную идиллию, во все эти благостные рассуждения о том, ах, какой хороший муж и хозяин Николай, и ах, какая хорошая и духовная христианнейшая Марья. Возможно, и даже наверняка Марья считала, что вытащила счастливый лотерейный билет и ей ничего для счастья не нужно, кроме как отдать бразды правления своим имуществом Николаю, а самой время от времени верноподданнически целовать его руки, не спать «подолгу» ночами, восторженно взирая на своего спящего красивого мужа-господина, слушать, что она для него что-то вроде одного из пальцев на его руках, не иметь ни малейшей власти над своим же имуществом, бледнеть при любом намеке на его возможное недовольство и беременной "с трудом" ходить на цыпочках по собственному дому. Но у меня такое «семейное счастье» умиления не вызвало. Скорее, вызвало совершенно противоположные чувства.
Пы.Сы. Кстати, непонятное раздражение Николая, которое он демонстрирует в эпилоге, когда сердится за обедом и так же сердито отправляется спать среди бела дня, имеет, судя по всему, весьма произаическое объяснение. Как написал Толстой в эпилоге:
Понятно, что и выглядела Марья на последних сроках беременности не лучшим образом:
Несмотря на попытки жены выяснить причину дурного настроения Николая, он упорно отмалчивается, но всем своим видом дает понять, что сердится:
— У тебя всегда странные мысли; и не думал сердиться, — сказал он.
Но слово всегда отвечало графине Марье: да, сержусь и не хочу сказать.»
Извиняйте за прозу жизни, но судя по всему, Николай рассердился на невозможность удовлетворить свои сексуальные потребности. Недаром Толстой замечал, что «минуты враждебности», «чувство отчужденности и враждебности» «это чувство являлось чаще всего во времена беременности графини Марьи». А она как раз была беременна на последних сроках в тот день, так как у нее был «высокий живот». Скорее всего, до родов оставался месяц или два, а сношать позднебеременную жену Николаю было уже нельзя. Учитывая сроки, ему приходилось «поститься» уже достаточно долго, а впереди были еще 3 или даже 4 месяца «мужского поста». Потому как сношать свежеродившую жену тоже не получится. К тому же вряд ли Николай позволил себе завести интрижку с какой-нибудь крепостной горничной прямо под носом жены, во всяком случае Толстой об этом ничего не пишет. Может быть, что-то Николай мог позволить себе в те месяцы, когда охотился:
Тогда, конечно, он мог без жены и ее пригляда столковаться с какой-нибудь сговорчивой пейзанкой, но вряд ли позволял себе такое прямо на глазах Марьи.
Так что причина для вроде бы «беспричинного» сердитого настроения Николая при виде беременной жены вполне понятна. Ждать еще несколько месяцев сексуальной разрядки – это какого угодно мужчину приведет в самое скверное расположение духа.
И еще. Я вот думаю: а, что если Лев Николаевич свои собственные личные причины для плохого настроения перед женой описал в этой сцене? Жена его Софья Андреевна довольно часто была беременна, и ему тоже приходилось долго ждать, пока он сможет утолить свои «мужские» порывы, которые, судя по воспоминаниям и дневникам Софьи Андреевны Толстой, были весьма и весьма значительными. Недаром однажды на первом или втором году после свадьбы Софья Андреевна записала в дневнике про мужа:
Так что очень, очень уж все это описание Толстым находящегося «не в духе» Николая, когда его жена беременна на последних сроках и муж не имеет возможности получить секс от нее, отдает чем-то личным.
И последнее. Хотя Толстой пишет, что «минуты враждебности» появлялись между Марьей и Николаем одинаково что со стороны Николая, что со стороны Марьи, но весь эпилог и описанная потом сцена, когда Николай непонятно на что рассердился на жену, показывают, что «минуты враждебности» появляются в отношениях Николая и Марья целиком и полностью ТОЛЬКО по инициативе Николая. Марья, судя по всему ее приниженному поведению в эпилоге, никаких враждебных чувств по отношению к мужу никогда не имела и никогда не выражала. Наоборот, с легкостью сама начала играть при нем роль эдакой благоговеющей перед господином прислуги, которая не смеет и не желает выразить не то что враждебность к господину, но и малейшее недовольство им.
А может Соне повезло, что Николай женился не на ней? Я довольно часто об этом думаю, когда читаю или вспоминаю описание в эпилоге семейной жизни Марьи с Николаем.
Мне понравилось!