Блоги | Статьи | Форум | Дамский Клуб LADY

Далекое и близкоеСоздан: 30.01.2012Статей: 61Автор: miroslavaПодписатьсяw

"БАБЬИ СТОНЫ" (часть 2)

Обновлено: 23.01.25 17:00 Убрать стили оформления

«БАБЬИ СТОНЫ»
(о семейном насилии над женщинами в прошлом)
(часть 2)


Примечание: название взято из статьи известного российского общественного деятеля конца 19 века Якова Ивановича Лудмера «Бабьи стоны», которая была напечатана в 1884 году в журнале «Юридический вестник», впервые в России поставила вопрос о семейном насилии над женщинами и получила широкий общественный резонанс)

Эпилог
«Мой постылый муж
Да поднимается,
За шелкову плетку
Принимается...
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула...»
(Русская хороводная песня)


Сексуальное насилие оставляло (и составляет) еще одну форму супружеского насилия. В XVIII веке, однако, изнасилование в браке не признавалось, так как «телесное сожитие» между мужем и женой считалось долгом и обязанностью обеих сторон. Тем не менее, сексуальные отношения в браке строго регулировались и предполагали только «законное сношение», то есть санкционированное каноническим правом соитие в классической («миссионерской») позе с целью зачатия. Многочисленные епитемейники (т.е положения о церковных наказаниях – епитимиях) всегда включали довольно большой блок вопросов о разных сексуальных практиках и за нетрадиционные назначали наказание (разного рода епитимьи в зависимости от серьезности практики). Мужьям задавались такие вопросы (по Епитемейнику середины XVIII века): «Первая ли у тебя жена или другая или третья по закону ли еси понял себе жену, не вроду ли или в племени, венчалса ли еси з женою своею и по закону ли з женою живеши. В великий пост и на святой недели не бывал ли еси с нею, или в воскресенье или вреду или в пяток не бывал ли еси с нею в господския праздники ибо городничны и в памяти святых великих или с нечистою во исходе крове бывал ли еси. Не блуживал ли еси с женою своею содомски в задний проход, или сзади в передний проход. Жены на себя не пущал ли еси языка своего в род жене не кладывал ли или ея языка сам в род к ней мывал ли еси. За сосца жены не сысал ли еси. Срама своего целовати же не давал ли еси. Или сам не целовал ли не тыкивал еси жены своей в лоно рукою или ногою, или иным чем и сквозь портно блуда не сотворил ли. Еси чужей или своей жене пияной или сонной или был с женою, и не забыл ли еси омытися от своея жены с чужою не блуживал ли. Или со отроки содомски от жены своея не блуживал ли и не велел ли еси жене или рабе уморити дитя, или пиян валився на жену не выдавил ли еси из нее дитя; и не мучивал ли ею напрасно, а не по закону». Женам задавались так называемые зеркальные вопросы, то есть дополнявшие вопросы их мужьям: «Первый ли у тебя муж или другой или третий по закону ли шла замуж, не вроду ли и не во племени. Венчалася ли с мужем своим или с чужим. В воскресенье или в среду и в пяток не соблудилали еси в господския праздники и богородичны и в память великих святых не соблудила ли еси, и во исходе крови до осми дней не блудида ли еси, или порождении до четыредесяти дней не блуживал ли тя муж свои содомски в задней проход или ззади в передний, или причастився того дне или тои нощи с мужем своим или с чужим не соблудила ли, или на доруятчи не соблудила ли того дня и нощи на мужа не лазила ли еси языка его в рот не ималали еси и своего языка мужу в рот не давала ли еси срама мужня не целовалал ли еси или быв с мужем не забывала ли омытися? Истины коснулася от своего мужа не блудила ли еси с кем ли в пияне или в трезве или мочилася при чужем муже...» (как можно заметить, здесь считался греховным не только анальный секс или оральный секс, но так же ласки женской груди языком и ртом, поцелуи с использованием языка, вагинальный секс в позе «доги-стайл», даже предварительные ласки половых органов с помощью рук). 

То, что «беззаконное», особенно «противуестественное» (содомское, «по-скотски») соитие воспринималось оскорбительно, свидетельствуют жалобы жен на своих мужей. Однако, в отличие от других вин (побоев и прелюбодеяния) данные жалобы не имели своей целью получение развода (да и не могли таковыми быть), а были направлены на просьбу к исправлению мужа. Таких жалоб, однако, не много и они обычно содержатся в комплексном обвинении мужа в других проступков в качестве квалифицирующего обстоятельства. Так в 1729 году Анна Никитина обвиняла своего второго мужа посадского человека Алексея Монастырского, что тот «обходится с нею не как с женою» и в сношениях с нею «поступает противоествественно». Епископ Астраханский Варлаам сослал ее в Астраханский Вознесенский девичий монастырь и начал расследование по сему беззаконному делу, однако, муж ее из монастыря взял на поруки и в ответ обвинил в краже своего имущества и посадил в ратуше «на цепь», так как теперь она подлежала за кражу ведению светского суда (обвинение мужа в содомии губернатор фон-Менгден также счел своей юрисдикцией, чем и оказался недоволен преосвященный Астраханский). 

В другом деле саранская посадская вдова Евдокия Старицына жаловалась на своего зятя Михаила Неудачина, что он «стал жить с ея дочерью, забыв страх божий, непорядочно, поставя скотски чрез естество в задний проход» и, конечно, бранил ее тещу свою за вмешательство в его личные дела, обозвав ее «скурвою». Однако, арестован был Неудачин за богохульство, поскольку на замечание тещи о нежелании слышать скверные слова после причастия, ответил «что де лучше вашего причастия забил бы тебе в род собачий тур», а также сразу выяснилось, что у него не было духовного отца. Дело из духовного превратилось в розыскное, к тому же очень важного статуса: обвинения в расколе и богохульстве в начале 1730-х гг. являлись делами государственной важности. Произведенные допросы выявили разноречия: Старицына изменила показания, добавив, что ее зять дочь ее бил за мнимое прелюбодеяние, а ее тещу бранил; жена Неудачина утверждала, что ее бил постоянно и она, не стерпя побоев, бежала от мужа к матери, взяв 16 руб. на пропитание, Неудачин утверждал, что взяла жена 25 руб. Поскольку Неудачин обвинялся еще и в ложном доносе на местного попа, всех фигурантов дела отправили на доследование в Москву. Власти теперь расследовали исключительно дело о хулении св. тайн и принадлежности Неудачина к расколу. 

В качестве нелицеприятной характеристики мужа Ирина Яковлева дочь жена прапорщика Бобынина доносила в Московскую Синодальную Канцелярию о том, что муж ее прелюбодействует с дворовыми девками, а также со своим денщиком (!), а ее грозится убить и немилосердно бьет. Бобынин отказался давать показания и в свою очередь обвинял жену в прелюбодеянии. Однако Канцелярия нашла Бобынина виновным в прелюбодеянии и мужеложстве и расторгла брак. 

Другая женщина Екатерина Ивановна Плещеева, жена капрала Семеновского полка, просила Московскую Синодальную контору освободить ее от сожительства с мужем, так как тот прелюбодействует со многими молодыми бабами, с некоторыми даже «не по человечеству, но так, как скотстки». Наклонности его также были видны и в том, что помимо регулярных побоев, он приказывал своей жене вставать на пол на руках и на ногах «в образе, принадлежащей скотине», и сидя на её спине, держась за волосы, приказывал ей возить его. Обвинение в содомии было достаточно серьезным: за доказанное мужеложство полагалось тяжкое наказание (хотя и не автоматическая смертная казнь, как в европейских странах в тот период), за анальный секс налагалась епитимья от 6 дней до 2-х лет (по шестьдесят поклонов в день). 

Сексуальная эксплуатация жен является другим видом супружеского насилия. О фактах продажи и обмена женами сообщали авторы XIX века, особенно С.С. Шашков, описывая как нравы Сибири, так и обращение с женщиной в Древней Руси. Продажа жен не была специфически русским явлением: наиболее систематически данное явление существовало в Англии между 1730-ми и 1820-ми годами, пока не было окончательно запрещено. В 1686 году устюжанин Дмитрий Иванов сын Аникеевых подал жалобу на Якова Иванова сына Сильных в том, что тот свел его жену вместе со всякой рухлядью на пять рублей. Духовные судьи, однако, выяснили, что два года назад указанный Яков Иванов сын женился на Маринке, однако через полтора года полюбовно отдал ее Дмитрию Иванову сыну за пять овцын (овчин). Дмитрий же Иванов просил приказных проверить, нет ли Маринки у Якова. Канторович со ссылкой на Шашкова сообщает, что в1742 году крестьянин верхотонского острога Краснояров продал свою жену во время обычного торгового тура в деревне Усовой. Сводничество также было весьма распространено. В 1738 году поп Василий Семенов обвинялся Астраханскими властям в сводничестве своей попадьей и дочерью, за что преосвященный Илларион приказал наказать его шелепами и лишить священства. 

Сексуальная эксплуатация была довольно широко распространена внутри семьи и получила название «снохачества». Снохачество означало сексуальные отношения между снохой и свекром и, по церковному праву того времени, считалось кровосмешением и каралось соответственно. Духовные и светские власти серьезно озаботились этой проблемой в екатерининское царствование, когда был принят ряд законов, запрещающих, в частности, браки малолетних. В 1774 году, Синод категорически запрещал венчать такие браки, ссылаясь за свои же доклады от 1756, а затем от 1765 и 1766 годов, на основании описанной в докладах практике, распространенной по утверждению синодальных членов в Белоградской и Воронежской епархиях среди однодворцев, которые своих малолетних сыновей 8,10 и 12 лет женят на «возрастных» девках 20-лет, и с этими девкам и впадают в кровосмешение. Судя по материалам духовных правлений, браки малолетних (особенно мужского пола) привлекали внимание духовных властей. Так Нижегородской консисторией было расторгнуто несколько таких браков. По сведениям Лебедева в 1759 году в Белгородской консистории производилось дело об однодворцах деревни Проскудиной, Старооскольского уезда, женивших своих малолетних сыновей на взрослых девицах. Отцы ссылались на других однодворцев и обычай, распространенный среди них. На обвинения консистории в кровосмешении, свекры оправдывались интересами семьи: прижитие детей со снохой укрепляло семью, так как сыновья их иметь детей еще не могли. 

Дела о «блудном сожительстве со снохой» показывают, что вовлечение невесток в такие отношения часто происходили при полном согласии их мужей (или их страхе противиться воле отца?) или в период отсутствия мужа (чаще всего в отходе на заработках). В таких исках мужья очень часто остаются не видимыми: о них вообще не идет речь, как, например, в деле монастырского бобыля Исаака Григорьева, который в1738 году изнасиловал свою невестку. Невестка на исповеди сказала об этом своему духовному отцу, но тот велел ей молчать, однако она доложила в полицмейстерскую контору и в Псковскую провинциальную канцелярию. Иск невестки поддержала и ее свекровь, также сообщившая об этом тому же духовному отцу, который также приказывал ей молчать, но теперь под тем предлогом, что он должен сначала поговорить с самим бобылем. Григорьев клялся, что с невесткой в отношения не вступал. В данном деле сноха и свекровь действовали сообща, так как обе они являлись жертвами снохачества. 

Процесс насилия над снохой хорошо виден в деле дьякона Василия Иванова (село Мышкино, Ростовская епархия). В 1745 году на него поступило сразу несколько жалоб крестьян под предводительством старосты и сотского. Дьякон обвинялся в изнасиловании нескольких девок. Вызванная в качестве свидетельницы на допрос сноха дьякона Мария Михайлова подтвердила показания одной из девушек, а затем также заявила, что дьякон и ее пытался склонить к «блудному делу»: «Сноха ево дьяконова сына Ивана жена Марья Михайлова как в допросе, так и на очной со оным дьяконом ставке показывала и утверждалась в том, что во оном же 1742 году в Петропавловской пост в называемый день 10 пятницы, пришед он диакон в дом свой в вечеру пьян и вызвав ея Марью на двор непотребныя приличные к прелюбодеянию слова говорил и приступал к ней с таким намерением, чтоб с нею учинить блудное дело, к которому блудодеянию она Марья не склонилась, за что ее Марью он дьякон бил кулаками и топками и разбил до крови, о чем извещала она на монастырском дворе прикащику да соцкому с десяцкими». Поскольку раны Марьи были освидетельствованы, то следствие не приняло запирательство дьякона. Хотя за многократное изнасилование и другие проступки дьякон подлежал светскому суду, однако архиепископ Ростовский преосвещенный Адам Мациевич, светским властям дьякона не выдал, наказал его лишением сана и определил в крестьянство на тяглый жребий в одну из своих домовых вотчин «дабы праздно не шатался». 

В другом деле поповская сноха Евдокия Прокофьева дочь также жаловалась на то, что ее свекор, поп Евтихей Степанов, постоянно склоняет ее к сексуальным отношениям: «наипаче де минувшего июля 9 дня [1764 г.] в небытность никого домашних, излуча ее, Евдокию, в доме одну ухватя в сенцах повалил на пол, учинил к блудному делу невольничество, отчего де она многократно кричала и отбивая от себя драла его за бороду, на которой де ея крик сбежались соседи, всего по именам четыре женщины, из которых де дьяка Ивана Терентьева жена Агафия Осипова дочь отворяя сенцовые двери увидела с показанными женщинами то его чинимое на ней Евдокии беззаконное дело, от которго де он вскоча сел на лавку, а потом де учал ее Евдокию бить смертно, якобы за домашнюю причину». Несмотря на это, муж на следующий день приказал ей принести ему хлеба на покос, по дороге в поле поп все-таки изнасиловал невестку, о чем она сразу же сообщила мужу. В последующем следствии выяснилось, что поп свои попытки начал еще в 1763 году, о чем она многократно извещала и местного десятника и других людей, однако, в связи с тем, что местный десятник приходился попу родней, то он попа покрывал и дело не следовал. Здесь хорошо видна ситуация, в которой могла оказаться женщина: в рамках небольшой тесной общины ее позиция была самой уязвимой. Муж ее не поддерживал, официальные лица состояли в родстве со свекром, убежища она могла искать только в своей семье, однако самовольный уход в свою семью мог расцениваться как побег. Более того, Синод не поддержал резолюцию Воронежской духовной консистории о разводе этого брака по причине состоявшегося кровосмешения, но счел, что, поскольку обе стороны были не виноваты, то брак следовало оставить в силе и обязать их жить по- прежнему в супружестве. Поп, правда, был лишен сана и отослан к светскому суду, а затем в тяжкие каторжные работы. 

Самой сложной проблемой является проблема «согласия» снохи на отношения со свекром, так как целый ряд дел содержит наказания таким «прелюбодеям», как за согласную сексуальную связь. В деле однодворца Григория Маликова было признано, что сноха явно согласно «сожительствовала» со своим свекром, так как не сообщила сразу о прелюбодеянии, а только спустя семь лет. Маликов бежал, а ее брак с мужем, сыном Маликова, было решено расторгнуть по причине ее прелюбодеяния, однако, муж не желал расставаться с женою, в том числе, и по причине имения двух малолетних детей. Санкт-Петербургская декастерия назначила епитимью подпоручику Астраханского полка Ивану Елагину и его снохе Марии Ивановой и расторгла ее брак с мужем без последующего права для нее вступать в другие браки. Бобыльская жена Ефросинья Курки (Кексгольмский уезд) также была подвергнута епитимье за прелюбодеяние со свекром (после неудавшейся попытки доказать его насилие). 

В целом, комплекс данных дел показывает, что община и власти находились не на стороне снохи, даже если речь шла об очевидном насилии. Семья и община часто взвешивала последствия такого рода дел: кровосмешение влекло за собой тяжкие наказания, семья лишалась своего главы и кормильца, брак младшей пары подлежал разводу, дети оставались сиротами, семья – без работницы. На сохранение статус-кво могли быть направлены и усилия властей, готовых не слишком усердно расследовать дело и заинтересованных в соблюдении формальных требований следствия. Прекрасным примером таких стратегий является дело 1779 года из Петровского Нижнего земского суда. Крестьянка Матрена Кириллова обвиняла своего свекра Алексея Романова в насилии над ней и постоянных побоях и увечьях. Хотя Матрена сразу же сообщила об этом священнику и сотскому, была отправлена ночевать к матери, ее раны и синяки были освидетельствованы. Свекор настаивал на том, что бил ее, поучая и наказывая за строптивый нрав, непослушание и совершенное ею с его младшим сыном (она была женой старшего сына) прелюбодеянии, о чем он извещал своему отцу, и тот (отец) полностью подтвердил слова сына. Матрена от своих слов не отступалась и после очной ставки, и после увещевания. Однако, следствие теперь истолковало ее раны как совместимые с плетьми и подтверждавшие слова свекра о том, что он ее порол вожжами, а синяки как старые. Однако младший сын Яким, с которым она якобы совершала прелюбодеяние, находился в бегах, посему его опросить не удалось. Следствие, полагаясь на слова свекра и его отца (двое мужчин против одной снохи), игнорируя вещественные улики, не найдя удачно отсутствовавшего младшего сына, обвинило Матрену в ложном доносе на свекра и прелюбодеянии и приговорило к тяжелейшему плетьми наказанию (вместо смертной казни!) и последующей отдаче обратно в вотчину в семью, однако отложило наказание по причине ее беременности, а, пока она не родит, приговорила держать в остроге. 

Убийством жены часто заканчивались побои, издевательства и другие насилия, причиняемые женщине в семье. Закон по разному относился к убийству жены и убийству мужа. Нельзя сказать, что убийство жены всегда было безнаказанным, однако суровость наказания зависела от общего уголовного права того периода, в котором предумышленное убийство наказывалось гораздо суровее, нежели непредумышленное. Смерть жены в результате побоев мужа в большинстве случаев квалифицировалось как непредумышленное убийство и наказывалось соответственно, обычно кнутом и отдачей на поруки. Иван Желябужский в своих записках сообщает о факте публичного бития кнутом князя Александра Борисовича Крупского за убийство жены (в 1692 г.) 

Убийство жены довольно часто встречается среди уголовных дел XVIII века, что опять же доказывает, что убийство жены считалось преступлением и регулярно наказывалось. Офицеры, в частности, за убийство жены не только подвергались наказанию шпицрутенами, но и лишались своего чина, как, например, капитан венгерского гусарского полка капитан Годфрид Фабус был разжалован в рядовые за убийство своей жены, такое же наказание прапорщику Охотской команды Василию Сергееву в 1769г. За отравление жены (такие убийства всегда считались предумышленными и квалифицированными) помимо лишения прав состояния (эквивалентно разжалованию в армии) могли быть назначены каторжные работы, как в случае попова сын Григория Зенковича или шляхтича Анофрия Белковича. Все женоубийцы так или иначе подвергались церковному покаянию, которое во второй половине 18 века составляло 5 лет. Лишь повторное убийство жены могло повлечь наказание в виде смертной казни. Так, капитан Мартин Камоль за убийство жены в первый раз в 1716 году был наказан каторгой, однако прощен в 1721 году по случаю заключения мира со Швецией. Но в 1722 году он «исколол кортиком до смерти вторую жену», за что был приговорен к смертной казни. Однако, казнен капитан Камоль не был, потому что использовал успешную стратегию спасения собственной жизни в виде просьбы присоединения к православной вере (он был лютеранином) и затем послал челобитную на высочайшее имя с просьбой сослать его в дальний монастырь, так как жену убил «в пьянстве». 

Если такому мужу удавалось обосновать свое «неумышленное» поведение правильной виной, то наказание могло быть смягчено. Священник села Космодемьянского Пензенского уезда бил свою жену вожжами и кнутом шесть часов, после чего она умерла, то есть забил ее до смерти. Преосвященный Астраханский, докладывая об этом деле в Синод, обосновал свое решение лишить попа священства и сослать на покаяние в монастырь с возможностью освобождения и принятия дьячковской должности, если покажет истинные плоды покаяния, следующим: убийство совершено священником «неумышленно» во время наказания жены за пьянство, драки с ним и подозрение в прелюбодействе, «к каковому наказанию сама она своими худыми поступками случай подала». 

Женщины, оказывавшиеся в ситуации супружеского насилия, использовали разные стратегии защиты. Мужеубийство являлось одной из них. И вот женщин-мужеубийц осуждали гораздо страшнее, чем женоубийц. При убийстве мужа (даже непредумышленном в состоянии самозащиты от него) женщина все равно совершала тяжкое преступление покушения на власть мужа. Отказ от подчинения и восстание против власти мужа рассматривалось как гораздо более опасный поступок, нежели простое убийство жены в результате побоев и истязаний, что никак не противоречило общему порядку управления. Игнатий Христофор Гвариент, имперский посланник в России в 1698 году, свидетельствовал, что, несмотря на отмену закапывания в землю в качестве наказания, мужеубийц все еще казнили таким образом: «23. 24 и 25 [декабря] Мать уговорилась с дочерью убить своего мужа. Это уголовное преступление совершено ими посредством двух нанятых за 30 крейцеров разбойников. Обе женщины понесли казнь, соразмерную их преступлению: они были закопаны живые по шею в землю. Мать переносила жестокий холод до третьего дня, дочь же более шести дней. После смерти трупы их были вытащены из ямы и повешены за ноги, вниз головами, рядом с упомянутыми наемными убийцами. Такое наказание назначается только для женщин, убивающих мужей; мужчины же, виновные в смерти своих жен, менее строго наказываются и очень часто подвергаются только денежной пене». В другом месте Гвариент рассказывает об интересной реакции царя Петра на мужеубийц: при обсуждении этой проблемы, поднятой имперским послом на крестинах дочери полковника фон Блюмберга, императорский посол указал, что слышал, что таких женщин три дня держат в яме, а затем вынимают и ссылают в дальние монастыри в вечную работу. Царь Петр, однако, не поддерживал идеи облегчающего наказания. Сам он лично ходил к одной закопанной живой в землю мужеубийце, чтобы облегчить ее прощение, однако сделать этого не смог и по настоянию генерала Лефорта не позволил одному из часовых застрелить ее, чтобы облегчить страдания, посему она умерла, проведя девять дней, закопанной в землю без еды и питья. Сам автор дневника, несмотря на описание «варварского» обычая, тем не менее, восхищался суровостью и справедливостью властей по отношению к сим «ужасным» преступницам, продолжая тему он с некоторым злорадством описывает историю другой женщины, которая на вопрос следователя, почему она совершила такое тяжкое преступление, зная, какое ужасное ее ждет наказание, ответила: «Я недавно видела, как две женщины за убийство мужа подвергнуты были медленной смерти в ямах, и хотя не сомневаюсь, что и меня ожидает то же самое наказание, однако же я ни о чем не прошу, будучи вполне довольна тем, что, убив мужа и мать, могу гордиться столь отважным делом»; это женщине сожгли члены в дополнение к окапыванию в землю. 

Женщин суровее наказывали за убийства мужей, даже за непредумышленные, как это произошло вотяцкой женкой Оксой Алешиной. Она в драке заколола мужа ножом и была приговорена к смертной казни, несмотря на то, что это было первое убийство, никаких приводов у нее не было, убила мужа, защищаясь, так как была отдана в замужество насильно. Когда она приняла крещение, за нее вступились местные духовные власти (Вятский епископ Вениамин), прося Сенат помиловать бывшую язычницу Оксу, а теперь в крещении Дарью, поскольку грех был совершен в язычестве, а вновь крещенным грехи прощаются. Сенату понадобилось три года переписки и совещания с другими ведомствами, чтобы принять решение о помиловании и отсылке ее в монастырь. Отчеты губернских и провинциальных канцелярий в Сенат свидетельствуют о достаточно большом количестве мужеубийств, в которых обычно сообщалась причина убийства, в большинстве дел побои. 

Однако чаще всего жен сбегали от побоев и бесчеловечного обращения с ними мужей. Побеги жен подлежали ведению светских властей, как и все другие побеги (крестьян, служилых и т.д.),так как мог сопровождаться кражей имущества мужа. Понятие побега трактовалось весьма широко: помимо буквального побега (и отсутствия без вести), побегом считалась любая отлучка жены без разрешения мужа, даже отъезд дворянки в свое имение или к родственникам, если разрешение мужа получено не было, квалифицировался как побег. Так Прасковья Васильевна Корсакова, оставшись у своего зятя после свадьбы дочери, была потребована мужем к возвращению на том основании, что «ему имеется всего сорок лет не желая впадать в грех, а жить добропорядочным образом непременно». Князь Солнцев-Засекин, после того, как его изувеченная жена с высочайшего разрешения отъехала к брату, все равно продолжал требовать ее возвращения через суд, так как она была его законной женой. 

То, что жены бежали от жестокого обращения, свидетельствуют допросы пойманных женщин. Домна Борисова, пойманная Санкт-Петербургской полицией в 1780 году, показала, что бежала от мужа от «нестерпимых его всегдашних напрасных побой», после чего была возвращена мужу, что было обычной практикой. Духовные власти, однако, всегда проверяли, не прогнал ли челобитчик жену сам и не бежала ли она от побоев и несносной жизни. В деле плотника Ивана Евлампиева преосвященный Псковский начал такое расследование. По показанию мужа жена сбежала от него после двух лет совместного проживания, «вражды он с нею никакой не имел», о ее побеге словесно заявил местным властям (приказчику), а церковным властям подал прошение только теперь спустя 7 лет, желая вступить в другой брак. После опроса свидетелей выяснить ничего не удалось (знали ее плохо, у местного священника на исповеди не бывала), посему преосвященный брак расторг, не найдя вины мужа в побеге жены. В деле канцеляриста Нечаева ситуация оказалась достаточно трудной. Его жена Васса Алексеевна уехала к родителям, то есть бежала, а ее отец подал на Нечаева жалобу в избиении жены. Нечаев утверждал, что она прелюбодейка и рожденный ею младенец не от него, а также обвинял в краже его имущества. При расследовании в церковном суде выяснилось, что Нечаев жену прислал к ее отцу с братьями, всю избитую и требовал с тестя денег. Поповский староста освидетельствовал побои и оказалось, что «левый висок у нее расшиблен до крови, на голове была запекшаяся кровь, на позвоночнике, спине, плечах и руках синебагровые пятна, причем сказала, что муж бил ее палкою и конскими плетьми, по наущению ея свекрови, и жить ей с мужем невозможно». Нечаев на допросе нападки отрицал, но не отрицал использование плети, которой наказывал жену время от времени. Дикастерия повода никакого к разводу не нашла и вернула Вассу и рожденного ею младенца двух месяцев мужу с подпиской от мужа жену не бить. Прожив с мужем год Васса, на сей раз, бежала окончательно. В этом деле хорошо видна безвыходная ситуация для женщины: развод или раздельное проживание на основании супружеского насилия она получить не смогла, муж продолжал ее избивать, так как изначально желал развестись и жениться второй раз. Единственным способом избавиться от насилия оказался побег. 

(продолжение следует)



Комментарии:
Поделитесь с друзьями ссылкой на эту статью:

Оцените и выскажите своё мнение о данной статье
Для отправки мнения необходимо зарегистрироваться или выполнить вход.  Ваша оценка:  


Всего отзывов: 0

Список статей:



Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение