Японское чудо

ЛИСТОК НА ВЕТРУ

или женский взгляд на самих себя и всех остальных,

изложенный в мемуарах, романах, стихах

Больная девушка лежала у окна и, открывая глаза, всегда видела садовую стену и дерево с пожелтевшими листьями. Осенний ветер трепал их, обрывая один за другим, и листья кружились, неслись прочь, падали на землю, которая была не видна из окошка. Однажды девушка, глядя на трепетавшие последние листочки, сказала старому художнику, пришедшему ее навестить: «Их осталось так мало! Когда улетит последний, умру и я...» Последний листок держался на ветке, пока не закончились холодные осенние дожди, выпал первый снег, до тех пор, пока девушка не выздоровела. Начавшаяся совершенно по-восточному, история имела по-американски логичный конец. Нарисованный на стене последний листок пережил ветра и стужу, пережил и старого художника, нарисовавшего ночью под дождем этот символ надежды на вечную жизнь.

Этот трогательный рассказ О`Генри почему-то напоминает мне о восточном фатализме, но также и о зависимости японцев от того, что они называют понятием саби-ваби-сибуй , то есть от истинной красоты в слившейся с природой жизни. В свете этого понятия японской религии синто концовка рассказа явилась бы абсурдной, ибо никто не станет создавать фальсификацию живой природы. Безжизненная подделка не может продлить жизнь.

Осознание подлинной красоты, умение ее постичь и выразить было единственным способом средневековой японки показать свои таланты и индивидуальность. Именно поэтому образованные дамы эпохи Хэйан (названной по имени тогдашней столицы Хэйанкё, нынешнего Киото, и означавшей Мир) принялись записывать свои сочинения. Их сочинения были сродни любованию сиюминутной красотой цветка или полной луны над прудом. Они были ни о чем - и обо всем, что достойно внимания и памяти. Они были о красоте. А жизнь как она есть была в придачу, потому что первые литературные произведения женщин писались в виде дневника. В то же время стопка старых пожелтевших листов бумаги, сохранивших истории давно исчезнувшей красоты и жизни - не есть ли тот самый листок, изображенный на стене времени и переживший бури и снега столетий?

Самый старый образец, который мне попался, написан был в середине Х века женщиной, которая известна как Митицуна-но хаха. Нет, вы можете такое представить? - мы даже не знаем, как на самом деле ее звали, ибо Митицуна-но хаха дословно означает: мать Митицуна, а Митицуна - это имя ее сына (ну естественно - сына, а не дочери). А еще она Томоясу-но мусумэ, дочь Томоясу из дома Фудзивара. Из комментариев к дневникам я узнала подробную родословную отца, родословную мужа (тоже из Фудзивара), имя сына, но о самой героине и авторе Дневников известно лишь, что она считалась одной из самых красивых женщин того времени и талантливой поэтессой, включенной в список из 36 лучших поэтов эпохи Хэйан, длившейся около трех столетий. Но само имя ее не было записано - а может это и к лучшему! Что в имени твоем? Мудро сказано. Ведь главное - умница и красавица! Ее помнят, а заодно с ней и ее отца, мужа и сына, которые были бы простыми именами в летописи, не будь они родственниками знаменитого автора «Дневников эфемерной жизни». Когда они c мужем жили врозь каждый в собственном доме (так было принято тогда), они обменивались стихотворными посланиями о самых разных вещах вплоть до его измен, но ее упреки по этому поводу звучали поэзией самой высокой пробы. Вот пример обмена супружескими записками.

Он - ей:

Тоскуя по тебе,

одежду перед сном

надену наизнанку.

и вот на ней роса,

а небо дождик

замочил слезами

Она - ему:

Когда б ее сушил

Огонь любви,

Она давно бы сделалась сухою.

Так отчего не высохли одежды,

что оба мы надели наизнанку?!

Очень изящный упрек в неверности, который более понятен, если знать, что намочить рукава росой - значит тосковать и плакать, а старинное народное поверье гласит, что если перед сном вывернуть наизнанку ночную одежду, то приснится возлюбленный. Но кто кому на самом деле приснился, кто кого хотел увидеть во сне? Японская женщина не могла себе позволить устроить скандал изменнику, но никто не мог отнять у нее удовольствия познакомить общество со своими стихами о проблемах любви. Дневник поэтессы состоит наполовину из стихов танка. Для нее, как и для любого получившего образование аристократа, было естественно выражать чувства в сжатой, емкой, образной форме стиха, который нес в себе и раскрывал знающему его законы читателю множество уровней восприятия информации. Стихи были кроме всего гимнастикой ума и воображения, и женщины тут соперничали с мужчинами, нисколько не уступая в мастерстве стихосложения. Но дневники они все же вели чисто по-женски, рассказывая меж стихотворных отступлений о своей жизни, семье, воспитании детей, продвижении мужей по службе, о радостях любви и разочарованиях в избраннике.

...Однажды фрейлина императрицы получила в подарок стопку красивой цветной бумаги и стала записывать на ней все, что трогало ее душу. Фрейлину звали Сэй-Сёнагон, а ее записки стали знаменитыми «Записками у изголовья». «Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома...». Эти слова могла бы написать каждая из тех, кто вел дневниковые записи о жизни и о себе, но у Сэй-Сёнагон получилось нечто другое. Читаем:

«ТО, ЧТО ГЛУБОКО ТРОГАЕТ СЕРДЦЕ.

Почтительная любовь детей к своим родителям.

Мужчина или женщина, молодые, прекрасные собой, в черных траурных одеждах.

Горная деревушка в снегу.»

Но наши сердца читателей глубоко трогают также и картины, начертанные кистью на бумаге, где слова создали образы наподобие живописных зарисовок: «всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп выплывает из-за Восточных гор, прекрасный и печальный»; или: «когда в ясную ночь, при ярком лунном свете переправляешься в экипаже через реку, бык на каждом шагу рассыпает брызги, словно разбивает в осколки кристалл».

Что это? Записки, заметки, поучения? Трудно даже определить однозначно. Потому что среди размышлений о высоких чувствах мелькают короткие зарисовки пейзажей, времен года, бытовые сценки из жизни разных слоев общества, императорского двора, истории дворцовой кошки и собаки... Но основу составляют размышления о том, что: наводит уныние, что заставляет сердце сильнее биться, что дорого как воспоминание, что ночью кажется лучше чем днем... И каждая фраза отточена, метка, порой кажется, что написано про нас, вот как это, например: «что редко встречается? - тесть, который хвалит зятя, невестка, которую любит свекровь, а еще - человек без малейшего недостатка. Все в нем прекрасно: лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не испортила его». А ведь где-то мы уже это читали, правда? Лицо, душа - очень знакомо!

По-моему, Сей-Сёнагон сама предчувствовала судьбу своих Записок:

«С неба свитки бумаги,

Чтобы священные знаки чертить,

В дар мне прислала богиня.

Это знак, что подарен мне

Век журавлиный в тысячу лет»

Прошла тысяча лет, а записки, написанные у изголовья, все еще живут и доставляют удовольствие при чтении - как и тогда. Но больше всего мне хочется взять кисть, обмакнуть ее в тушь и дописать в заключение:

"ТО, ЧТО ВЫЗЫВАЕТ УДИВЛЕНИЕ.

Несомненно, самым удивительным является то, что мысли, записанные тысячу лет назад, кажутся написанными сегодня».

...Однажды, во время соревнования двух правящих домов в преддверии празднования в императорском дворце, по предложению одной из фрейлин решили подготовить и разыграть историю из знаменитой книги Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари». Были распределены роли, подобраны костюмы и аксессуары. Император взялся с благоговением декламировать под музыку стихи из романа - роман гениальной японки был известен и ценился во все времена. Спектакль прошел с триумфом. Об этом эпизоде нам поведала в своих мемуарах середины 13 века фрейлина Нидзё, о которой речь ниже.

А теперь о романе «Повесть о блистательном принце Гэндзи». Герой его - мужчина, и блистательный он не только потому, что нравится всем женщинам. Его манеры, ум, философствования, его доброта - блистают на фоне заурядных аристократов императорского двора. За несколько столетий до появления на европейской арене Дон Жуана фрейлина Мурасаки описывает приключения умного и красивого мужчины в погоне за наслаждениями. Причем наслаждения эти заключаются не только в охоте за очередной красавицей, но в погоне за красотой. Наслаждение «очарованием вещей» - «моно-но аварэ» - становится целью существования, а его существование предопределено кармой, предсказанной юному герою прорицателем. Это он дает принцу определение - блистательный. Сложные переплетения судеб принца и его возлюбленных составляют сюжетную канву романа, состоящего из пятидесяти четырех глав. Судьба принца прослежена от истории его рождения до смерти в преклонном возрасте. Любопытно, что главу о смерти принца Мурасаки не пишет, оставляя только название: «Сокрытие в облаках» с тем, чтобы следующую начать со слов: «После того, как свет сокрылся в облаках...». Отсвет сияния еще не померк. Жизнь продолжается, и Мурасаки сочиняет еще четырнадцать глав, делая архитектонику романа уникальной.

Роман начался печальной историей матери принца. Судьбы возлюбленных Гэндзи не менее печальны, и Мурасаки описывает их уважительно и тщательно, проникая в их внутренний мир и награждая неповторимыми чертами. Но что поделать - такова была судьба всех женщин эпохи - «женщин в руках мужчины». Ни ум, ни талант не спасали от неизбежной женской судьбы в мире, созданном для мужчин. А Япония - самый мужской из миров. Я читала подлинные «Мемуары гейши», те самые, по которым снят был в Голливуде фильм. Очень неплохой, надо сказать. Но суть в том, что даже в начале двадцатого века женщина в Японии жила «на чужой территории», что четко прослеживается и в книге и в фильме. А уж при жизни Мурасаки феминизм даже не родился еще. Все женщины, описанные или писавшие сами, не избежали печальной судьбы.

...Фрейлина Нидзё, маленькая девочка с подлинно трагической судьбой, она стала известна благодаря случаю. Ее дневник затерялся в веках, и лишь сто лет, как найден. Мы получили возможность читать ее повесть о реальной судьбе женщины и судьбе государства. Таких женщин, должно быть, было множество, но она обладала литературным даром, превратившим ее мемуары в исторические записи своего времени. Нидзё в пятнадцать лет приглянулась императору и была взята ко двору. Она была влюблена в другого и посвятила немало страниц попыткам оправдаться и убедить, что сердце ее осталось верно первой любви. Императору при этом отводилось несколько строк: он навещал ее дважды, уговаривая перестать плакать и быть благосклонной, на третью ночь ему надоело. Одна сдержанная фраза о дальнейшем: разгневавшись, он был груб с ней... И больше ничего, словно это не стоит времени и бумаги для записи.

Нидзё нашла утешение в наблюдениях за жизнью двора и подробных записях происходящего. Мы узнаем о дворцовых интригах, нравах, поэтических состязаниях и музыкальных вечерах, об императорской семье и наследниках Умерший в младенчестве сын Нидзё не стал наследным принцем, поэтому его мать так и не получила статуса матери принца. Жизнь же простой фрейлины была тяжела, а порой унизительна. Лишь однажды она получила маленький кусочек счастья, проведя тайком несколько недель со своим первым и единственным возлюбленным по имени Снежный Рассвет.

«Миг счастья был короче, чем взмах ресниц» - скажет впоследствии о мгновениях любви Петрарка. Дочка, родившаяся от их недолгой связи и скрытая от гнева императора и злословия придворных, так и не узнает своей матери. Ее воспитают в семье отца. Год за годом продолжала Нидзё записывать события в столице. Вот пришло уже осознание того, что любовь их со Снежным Рассветом тихо угасла в разлуке. Наконец наступило время, когда ничто ее не удерживало в столице, и Нидзё по примеру множества женщин стала монахиней.

Вы решили, что это конец? Нет, долгие годы она по привычке записывала все, что происходило, но больше времени посвятила впечатлениям от посещения храмов, раздумьям о смысле жизни, о смысле религии. Не забудьте, что религия эта - смесь буддизма и синто, той самой религии, основу которой составляет осознание естественной красоты окружающей природы. И никакого религиозного фанатизма. Вряд ли она обрела в этот период счастье, но умиротворение - наверняка, а это уже кое-что.

Да, все эти истории не особо напоминают историю Чио-Чио-сан с ее примитивной мелодрамой, которая могла выйти только из-под пера европейца. Японские женщины живут по другим законам, и чтобы их понять, стоит почитать то, что они сами пишут о себе. Они отнюдь не бабочки-однодневки, но стоит вглядеться в их души, различимые между строк. Они напоминают мотылька с нежными крылышками, который то замрет на мгновенье, то неудержимо летит на огонек.

Я написала о «женской прозе», но названной так вовсе не потому, что авторы и героини ее - в основном женщины. В то же примерно время были популярны произведения о женщинах, написанные мужчинами, такие как книга «Пять женщин, предавшихся любви» и повесть «Женщина, несравненная в любовной страсти». Кстати, из-за пикантных названий можно было бы представить чисто мужские, весьма фривольные произведения. Отнюдь. Книги эти полны бытовых подробностей и описаний городской и сельской жизни. Разница вовсе не в содержании, хотя следует отметить особую поэтичность женских книг, а в том, что они написаны на разных языках! Мужчины тогда писали на принятом для официальных записей китайском языке, женщины же использовали более гибкий, образный, почти разговорный японский, постепенно превратив его в тот литературный язык, на котором написаны все шедевры японской литературы. Женщины стали волею судьбы родоначальницами стилей и целых направлений в мировой литературе. Сей-Сёнагон дала прекрасный образец того, про что в европейской литературе многие столетия спустя будут говорить - «идти за своим пером», туда, куда оно поведет. Японцы называют этот стиль «дзуйхицу» (вслед за кистью). Он свободно льется, описывая все, что привлекает взор. Не из этого ли позднее родится желание описывать то, что привлекает в самом себе, свободно льется изнутри, пресловутый поток сознания? Роман же «Повесть о принце Гэндзи» Мурасаки Сикибу поистине уникален, повторить его многоплановую композицию смогут в Китае лишь в 16 веке, а в Европе - в 17 веке во Франции. Таков вклад японских женщин эпохи Хэйан в мировую, а значит и в нашу культуру. Но говорить об этом - удел литературоведов. А мы просто откроем вечером книжку и прочитаем:

«Госпожа кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновника пятого ранга и ее почтительно титуловали Мёбу-но омото. Она была прелестна, и государыня велела особенно ее беречь. Однажды...»

Или:

«Лето восьмого года Тэнряку (954г.) Так вот, получала я и прежде мимолетные признания в любви, - все это так, только на сей раз решили узнать, что стану я отвечать тому, кто возвышается над рядовыми людьми, как высокий дуб над прочими деревьями...»

Или:

«Это было в ту пору, когда Гэндзи тайком навещал даму, живущую в районе шестого проспекта. Выехав из дворца, он задумал...»

Интересно? Читайте дальше!

А напоследок я позволю себе напомнить вам стихи поэта Рёкан:

Скромный стихотворец не добавил, что кроме того оставляет после себя поэзию...

Что осталось нам от женщин, записавших истории своей жизни? В их записках осталась вся красота мира, в котором они жили, осталась их вечная душа-мотылек. Рассмотрите ее с благоговением.

Украсили текст японские гравюры художников прошлых веков:

Киенобу

Утамаро

Хирошига

Харинобу

Киёнага

Сюисё

Эйзен