Тихая заводь растворилась в утреннем тумане. Темно-зеленый ковер из трав прогнулся под тяжестью прохладной росы. Воздух пропитан свежестью свежевыстиранной простыни. Ты лежишь на этой мокрой траве и смотришь в небо. А где-то в вышине неспешно парит какая-нибудь одинокая птица. Синее небо еще только просыпается. Оно, разбавленное белыми пушистыми облаками, висит над головой огромным бескрайним шатром. Из-за горизонта, подобно яблоку, выкатывается багровое солнце. Еще холодное спросонья, но ближе к полудню жар сотен тысяч адских печей заработает в полную силу. Солнечный диск раскалится добела, как какая-нибудь сковородка, и тогда придется искать укрытие в спасительной тени векового дуба. А пока до полудня далеко, можно понежиться в утренней прохладе.

В кустах рокочет сверчок. Ему вторит причудливая трель только что пробудившейся пернатой птахи. Сидя на ветке, она верещит, потеряв покой и сон. Каждый день в одно и то же время она принимается за свое дело. Недовольное эхо отвечает ей утробным гулом далекой студеной реки. Листья деревьев ни с того ни с сего принимаются шепотом обсуждать последние новости леса, но очередной штиль прерывает их обсуждение. В нависшей тишине слышен хруст сухих веток. Спустя мгновение десяток скрипучих крыльев разгоняют воздух в разные стороны – неистовая воробьиная стая пошла в отрыв. И опять все стихло.

Десять лет назад стояла такая же тишина. Я помню это, будто все случилось вчера. Ни живая, ни мертвая, тишина окутала развалины тлеющего города. Искалеченные мосты и вывернутые наизнанку дороги устало раскрыли свои зубастые пасти. Ослепшие небоскребы вдруг заплакали битым стеклом, а из растрескавшегося бетона полезли наружу стальные кости. В мгновение ока город из стекла скинул свою шкуру, оставив умирающий скелет на поругание немногим выжившим бывшим гражданам. Многочисленные мертвые тела в сине-зеленых защитных костюмах укрыла земля.  Асфальтовый закон и социальный мазут поглотил лес. Из темно-зеленой жижи промышленных отходов проросло новое семя. Заколосились травы, деревья один за другим стали тянуть свои размашистые ветви к небу, и изгнанный когда-то за пределы города дикий зверь вернулся в свои владения. Жизнь закипела с новой силой.

Все былые достижения утрачены навсегда. Литература, искусство, культура, были признаны атавизмом. Их место заняли палки и камни. Старый мир рухнул безвозвратно. Былые боги не оправдали возложенных на них надежд. А кровожадные божки только лишь подлили масла в великое пожарище. Даже технология оказалась бессильна против всепоглощающего сумасшествия войны.

Сегодняшним обитателям я вряд ли смогу поведать о Николе Тесле. Безразличен им и Христос, и Будда, и Аллах. У них более насущные проблемы – найти пропитание и продлить себя в потомстве. Нет дела им до высоких материй. Душа – ничто. Они даже не знают что это такое. Смерть для них неосознанное будничное состояние, как есть, пить и размножаться. Никакого таинства. Это я могу часами ходить и рассуждать о вечных вопросах. Я бесплотный дух – мне можно. Существам из плоти и крови нужно что-то более существенное. Например, теплая мясная тушка – трепещущая алая избушка, зажатая в клыках. Жизнь как она есть. Подчиненная законам эволюции – жизнь заново отстраивает то, что разрушили ее нерадивые дети. Цена утопии – утраченное право на существование. Логичный и неотвратимый финал затянувшейся трагикомедии под названием «Человечество». Венец творения оказался не тем, каким он себе казался.  Вот и все.

Иной раз я встречаю призраков на опушке. Обезумевшие от одиночества, они отчаянно воют дни и ночи напролет. В них выгорели остатки прошлой жизни, а на смену им пришло помешательство. Их затянутые белой поволокой глаза полны пустоты. Рот постоянно раскрыт, а лицо навечно застыло в гримасе священного ужаса. Мне не о чем с ними говорить. Они чужие мне.

Я сам много раз готов был сойти с ума. Темными ночами, сидя за тлеющим огарком свечи в бункере, я впивался зубами в бетон и выл. Наваждение быстро накидывалось на меня, и так же быстро покидало. Снова и снова я слонялся между человеческими останками, пока в один прекрасный день не набрел на криогенный отсек.

Тогда впервые после смерти я ощутил давно забытые чувства. Глядя на искореженные железные гробы, мой дух сжался от страха. Все эти тела мужчин, женщин стариков и детей разбросало, раскрошило и изорвало на ошметки. А оставшиеся после души растащило по обрывкам искрящихся проводов.

Из тысячи спасительных криогенных капсул уцелела всего одна. Внутри огромного холодильного агрегата мирно спит она. Каждую ночь, усевшись перед ее последним обиталищем, я читаю ей очередную сказку из прошлого. Она не знает об этом. Она вообще ничего не знает. Тяжелый искусственный сон разделяет нас, как две галактики. Не  смотря на это, я продолжаю общаться с ней. Так утопающий хватается за соломинку. История безответной любви времен постапокалиптического периода без какого-либо будущего. Пока она спит – мой разум не покидает меня. С ее исчезновением не станет моего рассудка, а потом меня. А пока этого не произошло, я – дух леса.

Лежа на вымокшей от росы траве я смотрю в небо с надеждой на следующий день. Однажды безжалостная вечность пожрет мой лес. А до этого – будем жить. Если это можно назвать жизнью, конечно. В любом случае очевидно одно: истории Адама и Евы из этого не получится. Ну, покуда смерть не разлучит нас? Навсегда.

Мы исчезнем за пять минут до начала мира. Отсчет пошел.