I

Похоронная процессия чинно продвигалась по сухой осенней дороге, уводящей в душистый хвойный лес. Все молчали и думали о том, что было бы, если бы выдался не такой вот погожий денёк, а, скажем, с дождичком. О, тогда вряд ли кто-то счёл бы возможным почтить память безвременно усопшего мышонка Писклера. Все бы вежливо отказались – даже сам Председатель не стал бы рисковать здоровьем и мокнуть под дождём. Но всё сложилось удачно, и неловкой ситуации удалось избежать. Несмотря на печальный повод, собравший членов Общества, никто из них не испытывал душевной тяжести – напротив, участвуя в таком благородном акте, как проводы в лучший мир мыши, все были преисполнены сознания собственного благочестия и праведности. Они шли, почтительно опустив хвосты (не так низко, однако, чтобы касаться ими дорожной пыли) и негромко переговариваясь, как и полагается на похоронах.

Когда частокол сосен сменился Большой Поляной, шествие, наконец, завершилось.

Все разошлись по местам и аккуратно присели, стараясь не проявлять внешнего недовольства по поводу колючих травинок, весьма неуместно торчащих кое-где из-под палой листвы. Торжественную тишину нарушил приятный голос Председателя:

– Друзья мои! – проникновенно начал он, скорбно наклонив мохнатую голову. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы отдать последние почести, не побоюсь этого слова, лучшему из мышей...

Прощальная речь началась, и Большая Поляна в мгновение ока преисполнилась торжественности и величия.

Неприлично опоздавший на церемонию Мурчик ловко внедрился в ряды сидящих так, что этого почти никто не заметил. Убедившись, что не привлёк лишнего внимания, он напустил на себя смиренный вид и принялся следить глазами за Председателем, который уже не сидел на месте, а степенно прохаживался перед внимательными слушателями, возбуждённый собственной речью.

«Однако, старик в отличной форме, – думалось Мурчику. – Иной раз посмотришь – мочалка мочалкой, а как говорить начнёт – ну просто мастер-класс. Тут и правда поверишь, что Писклер был «лучшим из мышей», и полюбишь его. Посмертно!»

Мурчик похихикал про себя и краем глаза оглядел лицемерные аристократические морды, окружающие его со всех сторон.

«Как весело, чёрт возьми! – продолжал рассуждать он. – Вот это я понимаю – отлично придумано. Стоило создать Общество защиты прав мышей, потом придушить одну мышку, сожрать её и устроить такие милые похороны табличке с её именем! Какая чудная компания, никому не скучно, все премило общаются. И всем так жаль, что он помер, ну прямо так жаль, что просто сил никаких нет! Вы только посмотрите на эти глаза – вот-вот заблестят от слёз. А уж старикан как хорош – просто загляденье! Ах, Писклер, ещё немного, и я начну тебе завидовать, они же на тебя просто молятся все! Каким ты был мировым парнем! Мне такой славы вовек не снискать...»

Мысленно глумясь над происходящим священнодействием, он чуть было не расплылся в добродушной ухмылке (которую злые языки предпочитают называть наглой или, того хуже, бандитской), но вовремя опомнился и весьма к месту горестно покачал головой – как раз тогда, когда Председатель сокрушался о том, как рано покинул этот мир мышонок Писклер.

– Му-у-урчик, – тихонько позвал его чей-то нежный голос. – Где тебя носило, шалунишка?

Скосив глаза в сторону, он узрел рядом с собой одну из своих прелестных подружек и непроизвольно распушил рыжий хвост:

– О, прекрасная Момо, – ответил он так же тихо, но от этого не менее горячо. – Каюсь, я опоздал, но как я счастлив тебя видеть, детка! – свои слова он сопроводил таким страстным взглядом, что сомневаться в их правдивости не представлялось возможным.

– Каков хитрец, ты меня разыгрываешь, – смущённая красотка прикрыла носик кончиком хвоста и принялась усиленно строить глазки.

Мурчик не был писаным красавцем, однако чертовски умел нравиться и пользовался этим талантом виртуозно. Обладая довольно неброской внешностью и к тому же не имея благородных корней, он всё же был весьма популярной личностью в аристократических кругах (что, впрочем, не мешало ему чуть ли не в открытую потешаться над аристократами).

– Разыгрываю? Как можно? – округлил он глаза в притворном ужасе. – Мои помыслы чисты как первый снег!

– Ш-ш! А ну, тихо! – сердито зашипела на них пожилая дама. – Это всё-таки похороны, а не праздник цветущей мяты.

II

Свежим осенним утром мышонок Писклер вышел из норки, весело что-то насвистывая. Настроение у него было преотличное – аккурат накануне вечером он завершил выполнение плана по запасам на зиму. Теперь он мог просто прогуливаться по окрестностям, наслаждаясь последними тёплыми деньками, однако чёрные быстрые глазки его по привычке сканировали территорию на предмет плохо лежащих съедобностей.

Неожиданно (впрочем, такого можно ожидать когда угодно) ветерок принёс знакомый запах, и Писклер озабоченно повёл носом. О, да это Блэки. Мышонок вздохнул с облегчением. Он знал, что эта кошка состоит в Обществе защиты прав мышей, и её можно не опасаться. «А вот повеселиться можно», – подумал Писклер и шустро посеменил к ней навстречу. Подбежав на расстояние среднего кошачьего прыжка, он сел в позу «столбика» и задрал кверху мордочку.

– Добрый день, уважаемая! – почтительно поздоровался он.

– Здравствуй, – покровительственным тоном произнесла кошка, проплывая мимо.

«Я так и знал! – фыркнул про себя Писклер. – Для них все мыши на одно лицо. А ничего, что дело о моём съедении сейчас рассматривается в суде?» Настроение мышонка поднялось ещё больше от этой выходки, и он продолжил свой путь с приятными мыслями о том, как глупы бывают кошки.

III

– Прошу тишины! – властно окинул взглядом зал суда Председатель, он же судья, он же «пуффыстик» в определённых кругах, но это не для протокола.

Зал суда являл собой тенистый палисадник за витиеватой железной изгородью. Буйная растительность в нём была такой свежей и зелёной, что казалось, будто лето вернулось. Судья изящно расположился на толстой нижней ветке какого-то экзотического куста, остальные расселись кто где.

– Всем известно, по какой причине мы собрались здесь сегодня, – начал Председатель. – В минувший день девятой Луны был убит и съеден мышонок Писклер. Вне всяких сомнений, это сделал кто-то, кто состоит в нашем Обществе, так как убийство произошло на территории, недоступной посторонним. По свидетельству госпожи Сильвии, – он кивнул в сторону сидящей справа от него дамы высокомерного вида, – это была территория Мятного Лаки. Я прав, Сильвия?

– Совершенно верно, господин Председатель, – с выражением оскорблённого достоинства ответила та. – Я всё прекрасно видела. И видела, кто это сделал!

– Ну-ну, – миролюбиво проговорил Председатель. – Не торопитесь обвинять, ведь это серьёзное преступление. Вы хорошо подумали?

– О да, господин Председатель. Я думаю об этом с той самой ночи, и никак не могу забыть этот кошмар. Виновен не кто иной, как господин Мурчик!

Наступила полная тишина. Огромные круглые глаза Сильвии, как и глаза всех присутствующих, были направлены на ничуть не смущённого таким вниманием Мурчика. На его рыжевато-коричневой морде сияла безмятежная улыбка.

– Вы признаёте свою вину? – доброжелательно поинтересовался Председатель.

Мурчик не признавал. «А если бы и признавал, то ни за что не признался бы», – скаламбурил он про себя и улыбнулся ещё шире. Всё происходящее походило скорее на игру, чем на судебный процесс. Общество защиты прав мышей, или ОЗПМ, играло в суд. Мурчик лучше, чем кто-либо, знал, что, собственно, до мышей Обществу нет никакого дела, потому что фактически это уже не ОЗПМ, а просто-напросто сборище снобов. Да, начиналось всё великолепно, идея была хорошей. Несколько энтузиастов объединились в небольшой клуб с целью показать, как ведут себя истинные породистые аристократы – они не убивают и не едят живых существ, в частности, мышей. Идею подхватили не желающие отставать от жизни другие знатные обитатели района, и очень скоро Общество стало настолько модным, что не состоять в нём считалось признаком плебейства и нецивилизованности. Зачем это было нужно безродному Мурчику? Уж никак не из-за любви к мышам. У него была другая слабость – юные великосветские дамочки, без которых он просто жить не мог и которых неизменно очаровывал.

– Я жду ответа, – ненавязчиво, но убедительно напомнил Председатель, вернув мысли Мурчика к насущным проблемам.

– Нет, господин Председатель, я не убивал и, тем более, не ел никаких мышей уже много сезонов. Я не убивал Писклера.

– Он лжёт! – надрывно воскликнула Сильвия. – Я прекрасно видела, как он поймал мышь и с удовольствием сожрал её!

Мурчик понятия не имел, за что так взъелась на него старая подруга, но лишаться членства в ОЗПМ по такому нелепому обвинению он не собирался.

– Вас, должно быть, подводит память, моя дорогая Сильвия, – дружелюбно заговорил он. – Да, я действительно съел мышь, и многие были тому свидетелями, но с тех пор я раскаялся – эту историю знают все.

По рядам собравшихся пронёсся еле слышный шепоток.

– К тому же, – поспешил продолжить Мурчик, не выпуская инициативу из своих лап, – у меня есть алиби.

– М-м-м, неужели? – заинтересовался Председатель, которому, похоже, это подобие судебного процесса доставляло немалое удовольствие. – Кто же ваш свидетель?

– Пожалуйте, – охотно отозвался обвиняемый. – Это юная Снежка.

Все взоры тут же обратились к прелестной Снежке, которая немедленно смутилась и нервно повела тонкими ушками. Кто-то громко фыркнул. Это была Сильвия.

– Не волнуйтесь, моя дорогая, – заботливо промурлыкал Председатель Снежке. – Скажите нам, знаете ли вы, где находился господин Мурчик в ночь девятой Луны?

– О, господин Мурчик... – чуть слышно проговорила она, ещё больше смущаясь, – он... он... той ночью он был у меня.

IV

Ночь девятой Луны сезона холодных дождей выдалась ясной и прохладной. Мурчик возвращался от своей очередной подружки, мягко переступая по аккуратному заборчику, окружавшему Дом Аптекаря. До утра было ещё очень далеко – дело в том, что юная особа, которую наш герой осчастливил своим визитом, почему-то не оценила сей подарок судьбы и встретила его в дурном настроении. Мурчик отнёсся к этому факту философски: жизнь была бы не так интересна, если бы всё в ней доставалось слишком легко. Итак, он шёл, лениво соображая, куда бы деть себя на остаток ночи, когда что-то привлекло его внимание. Он остановился на полушаге и направил изучающий взгляд в сторону Дома. Ночные тени жались к стенам, ветер неслышно колебал головки осенних цветов на клумбах – ничего подозрительного. Мурчик стоял и гадал: на самом деле он заметил две мерцающие точки, или это ему только показалось? «Если тебе кажется, что ты видел чьи-то глаза, то, скорее всего, тебе это не кажется», – вспомнил он слова, сказанные ему когда-то матерью. Встретиться с хозяином территории он не боялся – всем известно, что Мятного Лаки нечего опасаться тем, кто состоит в ОЗПМ. Лаки занимался распространением лучшей кошачьей мяты в районе (да и кое-что посерьёзнее у него в ассортименте имелось – недаром ведь он жил в Доме Аптекаря), и среди его клиентов было чуть ли не три четверти членов Общества. За свой товар он получал признание высшего света – а это и пропуск на все элитные тусовки, и право общаться на равных с представителями благородных семейств – словом, все блага круга избранных. Репутацию Лаки не портило даже то, что он всегда был чуть-чуть под кайфом – за исключением тех случаев, когда он был вообще невменяем. Но Мурчик почему-то знал, что это не хозяин сверкнул глазами в темноте. Впрочем, долго думать не пришлось – прямо перед ним на заборе выросла фигура Лаки. Справедливости ради надо отметить, что, прежде чем застыть в более-менее устойчивой позе, Лаки довольно долго опасно раскачивался на опрятных деревянных колышках, обдирая краску когтями.

– Мурчик, дружище, это ты? – громко и весело поприветствовал он знакомого. – Доброй ночи! Куда путь держишь?

Иронично поглядев на полупьяного визави, Мурчик ответил:

– Просто гуляю, как обычно.

– Послушай, приятель, – вдруг заговорщицки зашептал Лаки, снова чуть не упав при попытке интимно приблизить морду к собеседнику, – тут бродит одна дамочка из ваших...

Мурчик насторожился и стал прислушиваться внимательнее, а Лаки продолжил, опасливо оглянувшись:

– Такая сердитая. Я к ней подошёл – мол, приветствуем вас в наших пенатах, – а она как зыркнет, да как зашипит! Это прилично? Это прилично, а? – Его длинный хвост то и дело мотался в разные стороны, пытаясь удержать хозяина в относительном равновесии. – Странная она какая-то. Коли не хочет разговаривать – чего гуляет? Чего гуляет, а?

Мурчик уже не слушал. Он посмотрел туда, где, как ему показалось, сверкнули глаза. Дамочка? С чего бы ей так себя вести?

– ...а только вот что я тебе скажу, приятель, – неожиданно трезво произнёс Лаки, – от той дамочки был мышиный дух. Истинно тебе говорю! – тут он опрометчиво поднял переднюю лапу, и, коротко мяукнув, шумно повалился в траву.

Посмотрев некоторое время на барахтающегося в лопухах хозяина, Мурчик изящно спрыгнул по другую сторону забора и продолжил путь. «Дамочка, мышиный дух... – задумчиво повторял он про себя, приближаясь к той самой стене. – По крайней мере, пока мне не скучно». Неожиданно он действительно ощутил присутствие мыши. Инстинктивно пригнув голову к земле, он рысцой пробежал по следу и скоро наткнулся прямо на безжизненную мышиную тушку.

V

Заправский соблазнитель и бессовестный лжец – всегда ли ты был таким? Теперь только я ещё помню другого тебя, искреннего и открытого, настоящего, которого стоило любить. Пусть мне всё труднее хранить светлые воспоминания, глядя на тебя каждый день и в который раз убеждаясь, что для меня ты потерян навсегда, но это самое дорогое, что есть у меня сейчас. Иногда мне кажется, что всё это было в прошлой жизни, и было не с нами, а с кем-то другим. А может, это действительно так? Ведь теперь и жизнь другая, и мы с тобой другие. Ты – другой. И как бы я хотела сказать, что больше не люблю тебя, но, увы! – это было бы ложью.

Ты и я родились в сезон тёплых дождей, почти одновременно. Только ты – на несколько Лун раньше меня. Поэтому и глаза ты открыл первым, первым начал познавать мир вокруг. А в тот день, когда мои глаза открылись, ты почему-то оказался рядом, и с тех самых пор я всегда смотрела только на тебя. Всю свою жизнь я люблю тебя. Не появись ты тогда на нашей лужайке, всё, наверное, сложилось бы иначе. Но ты появился. Глядя, как весело мы с тобой играем, мама не стала прогонять тебя, хоть ты мне и не ровня. Ты был бездомным скитальцем, но тем не менее заполнил мою жизнь. Ты остался тем же скитальцем и сейчас – прежними остались и мои чувства. Когда мы оба выросли, вышли из котёночества, я была уверена, что мы вместе навсегда... Это был уже сезон холодных дождей.

А потом наступил первый в нашей жизни Белый Холод. «Ты будешь приходить ко мне?» – спросила я тебя, когда выпал снег. «Да, любимая», – ответил ты. И ты действительно приходил. Я целыми днями просиживала у окна, а увидев тебя, выбегала на улицу, несмотря на мороз. Это были такие счастливые встречи!

Холод длился очень долго, но не бесконечно. Близился сезон тёплых дождей, я ждала тепла как чуда, которое вновь позволит мне не расставаться с тобой ни на миг. И чудо пришло. У этого чуда было имя, ставшее первым в списке ненавистных мне имён. Она была красива и до неприличия молода. Она родилась в минувший сезон холодных дождей и провела всё котёночество в тёплом Доме среди мягких ковров и горячих каминов, а теперь вот узнала, какой прекрасной может быть свобода в сезон тёплых дождей. Ты забыл меня ради неё. Какие нелепые слова, я до сих пор в них не верю. И мне до сих пор так же больно, как было тогда. Конечно, вскоре ты её бросил. Но затем ли, чтобы вернуться ко мне? О, нет. Затем, чтобы увязаться за хвостом другой первогодки, которая тоже пригодилась тебе ненадолго.

Ты не просто подлец, ты глупец. Чего ты ищешь в их наивных глазах? Не того ли, от чего сам отказался когда-то?

VI

«Дохлая мышь?» – озадаченно подумал Мурчик и легонько тронул тушку лапой. Тело было ещё тёплым. Вид невинно убиенного «собрата меньшого» ничуть не смущал Мурчика, но обстоятельства происшествия внушали тревогу. «Глаза в темноте, сердитая дама, мёртвая мышь, и всё это у меня под носом... Уж не задумал ли кто меня подставить?» – рассуждал Мурчик, холодея при мысли о том, что теперь все подозрения падут на него, и он здорово рискует вылететь из ОЗПМ, в которое с таким трудом пробился. Вслед за страхом он почувствовал ярость: как кто-то смеет подставлять его таким низким способом? Дамочка... Не иначе, как из ревности одна из этих фифочек придушила мышь, чтобы свалить вину на него! «Сожрать тебя теперь хоть, что ли?» – мысленно обратился он к бездыханному тельцу и обречённо уткнулся носом в грудь распростёртой мыши с тем, чтобы в следующий момент разжать зубы и прокусить ей горло. Но следующий момент оказался совсем не таким, потому что по маленькой тушке вдруг пробежала слабая искра жизни. Глаза застывшего Мурчика округлились от изумления, и он безотчётно ещё раз нажал носом в то же место, на этот раз сильнее. Мышь встрепенулась и открыла глазки-бусинки. Узрев над собой огромную страшную морду, она тихонько пискнула и заметалась в тщетных попытках сбежать. Тщетных – потому что быстро пришедший в себя и оценивший обстановку Мурчик крепко держал своего спасённого пленника в лапах. В его голове уже созрел хитрый план.

– Успокойся, малявка, – самодовольно произнёс он. – Я отпущу тебя.

– Отпустишь? – заинтересовалась жертва, перестав сучить лапками.

– Как тебя зовут? – вопрос жертвы был проигнорирован.

– Писклер, меня зовут Писклер, – послушно представился мышонок.

– Запомни, Писклер, – сузив глаза, страшным шёпотом заговорил Мурчик, – с этого дня ты мёртв, понял? И не попадайся никому на глаза, пока я тебе не скажу, ясно?

– Ясно, – еле слышно пискнул перепуганный мышонок. – А ты меня точно отпустишь?

– Да, отпущу. Ты, что, не знаешь, кто я?

– Та, другая, тоже была из ваших. Я и попался, думал, она меня не тронет, – сбивчиво посетовал Писклер, – а она как даст, я и не ожидал, вот вроде впереди была, а вот уже и сзади, и вот я уже теряю сознание, как ещё жив остался... Ты спас меня, господин! – внезапное озарение остановило поток излияний грызуна, и Мурчик, наконец, смог вставить слово:

– Кто это был?

VII

– Отлично, – удовлетворённо кивнул Председатель. – Значит, у господина Мурчика есть алиби, это снимает с него подозрения.

– Позвольте, – упрямо возразила Сильвия, – я уверена, что это был он! И ночь тогда только начиналась. Это может подтвердить Мятный Лаки, он тоже был там, – она сказала это с таким видом, как будто выложила козырную карту.

– Великолепно, – похвалил судья. – Господин Мятный Лаки, что вы можете нам об этом рассказать?

Сидевший в сторонке Лаки выглядел смущённым. Ему совсем не хотелось портить отношения с Мурчиком, но в то же время он страстно желал угодить Сильвии, к которой питал большую слабость, о чём знали решительно все благодаря его болтливости. В результате непродолжительных душевных терзаний любитель мяты уныло развёл лапами:

– Видите ли, господин судья, дело в том, что в ту ночь я был немного... не в себе. И, к моему большому сожалению, ровно ничего не помню.

Впервые за время суда морда Председателя выглядела разочарованной.

– Что, совсем ничего не помните? – со слабой надеждой в голосе произнёс он.

Вместо ответа Лаки печально покачал головой и устремил взгляд себе под лапы. В правдивости его слов никто не усомнился, ибо каждому из членов ОЗПМ не раз приходилось иметь дело с невменяемым Лаки, и мало кто мог припомнить, чтобы он находился в другом состоянии. Больше всех была разочарована Сильвия. Она так рассчитывала, что он подтвердит её слова хотя бы из уважения к ней.

– Господин судья, – неожиданно послышался тонкий голосок Снежки, о которой все давно забыли, – позвольте мне сказать.

– Конечно, дитя моё! – приободрился Председатель. – Говорите, мы все внимательно вас слушаем.

– В ту ночь, – трагическим тоном начала свой рассказ красотка, – у меня было какое-то недомогание. Думаю, это из-за того, что мои вечерние сливки были не совсем свежими, а может, мне не стоило есть сразу после них селёдку... Хотя раньше я всегда закусывала сливки селёдкой и при этом прекрасно себя чувствовала!

– Не отвлекайтесь от дела, моя милая, – отеческим тоном напомнил Председатель, чувствуя, что теряется нить разговора.

– Да-да, я же и рассказываю, это как раз относится к делу! – заверила его Снежка и томно продолжила: – Ну так вот, после всех этих потрясений неудивительно, что я пребывала в дурном настроении. Мне хотелось то спать, то есть, то я вообще не могла понять, чего мне хочется. Глядя на звёзды, я мечтала о вечности... Ах, это я во всём виновата! – вдруг воскликнула она, чуть не плача. – Если бы я не прогнала тогда господина Мурчика, его сердце не разбилось бы, и он не пошёл бы на такое тяжкое преступление! Стоит ли винить его за то, что он сделал от отчаяния? Любой на его месте был бы способен на такое, ах, как я была неосмотрительна, как непростительно неосторожна! Он ушёл такой несчастный, а звёзды всё так же сияли!

Снежка расплакалась. Кто-то тихонько прыснул. Сильвия криво усмехнулась. Председатель широко улыбался, крепко сжимая зубы, чтобы не расхохотаться. Мурчик закатил глаза и смиренно вздохнул. Мятный Лаки глядел на рыдающую свидетельницу с умилением.

«После такого, да не сознаться во всех смертных грехах? – веселился про себя Мурчик. – Это было бы просто не по-джентельменски!»

– Господин судья и все присутствующие уважаемые господа, – пафосно заговорил Мурчик. – Юная Снежка совершенно права, я не могу не признать этого. Но, прежде чем вынести приговор, прошу вас, выслушайте ещё одного свидетеля!

VIII

Мятный Лаки терпеть не мог высоты. Обнаружив в себе когда-то эту позорную слабость, он всячески старался её изжить, но все попытки закончились полным провалом, и в конце концов бедняга махнул на это лапой. Впрочем, даже не будь у него этой странной фобии, он никогда не смог бы стать обычным, таким, как все, по той простой причине, что жил он в Доме Аптекаря. Ещё в раннем котёночестве он познал, что такое настой валерианы, почувствовав на себе его волшебное действие, и с тех пор такое «волшебство» стало для него образом жизни. Смыслом жизни. И это, в общем-то, неплохо, ведь многие проживают всю жизнь, так и не поняв её смысла, а он – понял. Более того, Лаки успешно реализовал свои амбиции потомственного аристократа – утвердился в элитном Обществе. Там его хоть и держали за блаженного, но из соображений исключительной полезности всячески привечали. А раз ты в ОЗПМ – значит, тебя есть за что уважать. В чём не везло Мятному Лаки – так это в любви, он был катастрофически одинок. Но не может же везти во всём, в самом деле.

XI

– Ещё свидетель? – приятно удивился Председатель. – Конечно, скорее давайте его сюда!

– Извольте, – скромно поклонился обвиняемый, предвкушая небывалый триумф и отличный скандал. – Прошу любить и жаловать, мышонок Писклер!

В гробовой тишине из-за роскошного хвоста цвета соломы явился так кстати восставший из мёртвых мышонок Писклер собственной персоной. Он с некоторой опаской посмотрел по сторонам и сделал пару осторожных шажков вперёд. ОЗПМ это или не ОЗПМ – а поневоле почувствуешь себя не вполне уютно в такой... ситуации. Было так тихо, что Мурчик уже начал беспокоиться за успех своего выступления – почему никто не оценил эту великолепную шутку? А все до единого участники суда, между тем, оправляясь от первого шока, отчаянно вглядывались в маленькую мышиную фигурку – как они могли быть уверены, что это именно Писклер? Ведь все мыши так похожи друг на друга... С другой стороны, никто не хотел признаваться, что не знает Писклера в лицо – после таких пышных похорон и громкого суда это прозвучит как признание  полной фальшивости и того, и другого. Неизвестно, как долго ещё продлилась бы эта неловкая пауза, если бы её не прервал дрожащий голос:

– Не может быть! Ведь я придушил тебя своими лапами!

X

Как и думал Мурчик, скандал вышел на славу. Правда, всё получилось не совсем так, как он ожидал, но дела это не испортило. Появление «зверски убитого и съеденного» мышонка Писклера в зале суда, конечно же, вызвало небывалый переполох. Страсти разгорелись ещё больше после официального подтверждения личности потерпевшего путём сличения отпечатков хвостов, которые хранились в специальном реестре. Обязательную регистрацию в этом списке проходила каждая мышь района по достижении определённого возраста. Писклер, разумеется, стал героем сезона и предметом всеобщего обсуждения на много Лун вперёд, а виновному после такого очевидного признания ничего не оставалось, как сдаться на милость суда. Впрочем, суд обошёлся с ним довольно мягко, и тому было как минимум две причины. Первая из них заключалась в том, что мышонок оказался не только не съеден, но даже и не убит, а вполне здоров и весел. А второй причиной послужила безупречная репутация виновного, за которым раньше никогда не замечалось склонности к уничтожению мышей. Его приговорила к двум сезонам условного исключения из ОЗПМ, что фактически равнялось помилованию. Мурчик был счастлив, что с него сняли обвинение, ибо был уверен, что для него наказание придумали бы куда более суровое. Снежка была слегка разочарована, что не она оказалась причиной столь безрассудного поступка – это было бы так романтично! Председатель получил массу удовольствия от такого зрелищного шоу. Он умудрился даже замять неувязку с наличием могилы Писклера на Большой Поляне, распорядившись срочно переделать её в памятную табличку как символ гуманного отношения к мышам. Все были очень довольны и счастливы.

Все, кроме Сильвии. Она бесцельно бродила по одной ей известным маршрутам и выглядела при этом растерянной и удручённой. О чём она думала? Вряд ли кто-то мог это понять. Будучи в хороших отношениях со всеми членами Общества, она всегда держала дистанцию, у неё не было близких друзей, которые могли бы знать, что творится у неё на душе. Хотя... пожалуй, кое-кто мог.

XI

В ту ночь было уже не так сухо, как несколько лун назад. Бесконечная вездесущая сырость, которой предстояло закончиться только с наступлением Белого холода, уже овладела землёй и воздухом. По случайному стечению обстоятельств (если допустить, что в жизни вообще что-то может быть случайным) Мурчик возвращался по тому же забору от одной из своих подружек, невольно вспоминая о недавнем происшествии. Машинально он посмотрел туда, где в тот раз ему довелось вернуть к жизни полузадушенную мышь, и вдруг – не может быть! – ему снова померещились два блеснувших глаза на том же самом месте. Потрясённый, он замер, как и тогда, не успев закончить шаг. «Вот те на, – затаив дыхание, подумал он, – дежа вю». Но на этот раз никто не прервал его мысли своим внезапным появлением, вокруг царила ночная тишина. Тогда он сделал ещё несколько неуверенных шагов вперёд по забору и снова внимательно вгляделся в тень от Дома. Шестое чувство подсказывало ему, что сейчас нужно производить как можно меньше шума. Мурчик аккуратно перелез на ветку растущей возле забора яблони с облетевшими листьями и прижался к её отсыревшему стволу. Его усилия были вознаграждены – наконец-то он уловил какое-то шевеление в густой ночной тени. Присмотревшись, он увидел два силуэта, но пока не мог определить, кому они принадлежат. Похоже, ему удалось остаться незамеченным. Двое разговаривали.

– Зачем ты это сделал? – спрашивал голос, показавшийся Мурчику неуловимо знакомым.

– Так было лучше. Это могло повредить твоей репутации, а я всё равно сравнительно легко отделался бы, – а вот этот голос Мурчик узнал совершенно точно.

Где-то далеко прокатилось эхо грома.

– Так или иначе... я благодарна тебе, но не стоило этого делать. Я сама в состоянии позаботиться о себе и о своей репутации.

– Пожалуйста, не говори так. Я всю жизнь ждал шанса сделать что-то для тебя, и я счастлив, что помог тебе.

На некоторое время оба замолчали, и Мурчик испугался, что его могли заметить. Он поспешно зажмурил глаза, вспомнив, что эти характерные зелёные огоньки могут легко выдать его в темноте, но, похоже, он зря волновался. До него никому не было дела.

Вдруг Мурчику почудилось, что до его чутких ушей донесся тихий плач. Забыв об осторожности, он снова распахнул глаза и пристально вгляделся в тень. Далёкая вспышка молнии на короткое мгновение слегка осветила всё вокруг, и ему показалось, что он узнал ту, которой принадлежал один из голосов. «Не может быть, чтобы это была она! Она с ним, да ещё и в слезах? Нонсенс», – лихорадочно пытался сообразить Мурчик, взволнованный ощущением тайны, которая, возможно, вот-вот ему откроется.

– Но ты пытался сдать меня сразу же, я слышала ваш разговор, – обладательница строгого голоса, даже если действительно плакала, то уже овладела собой.

– Я бы ни за что не подверг тебя такой опасности. Да, мне было безумно обидно, что ты решилась на такое, только чтобы отомстить тому, кто заставляет тебя страдать. Но я не собирался мешать твоим планам. И, если бы та мышь не осталась каким-то чудом жива, всё было бы так, как ты задумала. Я сказал это, чтобы сбить его с толку. Поверь, мне тоже жаль, что из этого ничего не вышло, но... Ты знаешь, я всё равно рад.

– Ты рад? Чему?

– Тому, что ты не стала убийцей. Я-то знаю, ты совсем не такая. И тебе было бы очень тяжело жить с таким грузом на сердце.

– Что ты знаешь о моём сердце?

– О твоём... я знаю достаточно, чтобы ненавидеть всей душой того, кого ты так любишь.

Снова повисла тишина. Мурчик сидел не дыша и впитывал каждое слово, всей шкурой чувствуя, что речь идёт о нём самом. Приближающаяся грозовая туча подарила ему ещё одну вспышку – на этот раз поближе и поярче. Теперь он всё успел рассмотреть подробно и сидел в прямом смысле как громом поражённый.

– А ведь у меня... у меня тоже есть сердце, Сильвия, – тихо и без выражения произнёс Мятный Лаки. Поднявшийся ветер трепал его длинную шерсть – этот образ, освещённый последней вспышкой молнии, стоял у Мурчика перед глазами. Как и образ точёной фигурки Сильвии, похожей на египетскую статуэтку.

– Ты же всё знаешь, Сильвия, – добавил он, опустив голову, словно в чём-то провинился перед ней.

– Лаки... – она была явно растрогана, но привычка скрывать эмоции всё ещё одерживала верх. – Знаешь, я думаю, тебе будет приятно знать, что та мышь потеряла сознание от страха. Я надеялась, что он не устоит и захочет съесть её, ведь я-то его знаю. Но ты прав – убить я не смогла бы, хотя и думала, что смогу.

XII

– Бежим скорее! Смотри, что я нашла! – малышка звонко рассмеялась и неуклюжими прыжками поскакала куда-то по высокой траве.

– Эй, подожди меня! Где, где? Я первый! – старался не отставать её маленький друг, рыжим огоньком мелькая среди зелёных зарослей.

Они бежали наперегонки, по пути сбивая друг друга с лап, покусывая за уши и весело смеясь.

– Вот, погляди! Оно шевелится...

– Ух ты... Да это бабочка, у неё крыло сломалось.

– Какая красивая... Ой, ты чего? Не трогай её!

– Извини, – он немного смутился, – не удержался. Если перед тобой добыча – её надо съесть! Никогда не знаешь, когда удастся перекусить в следующий раз.

– Но... но... – чистые голубые глаза наполнились слезами. – Я если бы знала, то не показала бы тебе, мне плохо теперь, мне теперь так грустно.

– Прости меня, прости, пожалуйста... – рыжик очень хотел загладить свою нечаянную оплошность. – А давай подерёмся! Спорим, ты меня не перевернёшь? А-а-а, нет! Какая ты сильная стала!

Он нарочно поддался ей, и вот они уже снова катаются по траве и смеются, забыв про маленькую ссору. Или не забыв? Может быть, нам только кажется, что мы о чём-то забываем, а на самом деле все слова, события и чувства оставляют свой след, по которому рано или поздно нас найдёт то, что сами мы уже не чаяли найти?

XIII

«Вот оно! Она знала, что я захочу съесть мышь, – осенило Мурчика. – Почему-то она это знала...» Необъяснимое чувство утраты растревожило его сердце. Она хотела вычеркнуть его из своей жизни, изгнав из ОЗПМ? А его бы точно изгнали как минимум на четыре сезона, ведь он не так полезен этим снобам, как Лаки, и совсем не породист. Да и прошлое его неидеально – все знали, что он падок до мышей. Мурчику вдруг показалось, что он только вчера бегал по колючему снегу во время своего первого Белого холода... Нет, не своего, а их первого Белого холода. После этого все холодные сезоны он проводил в одиночестве, заводя новую подружку только с приходом сезона тёплых дождей. Что же с ним случилось? Что вообще происходит с его жизнью?

– Сильвия... – из состояния глубокой задумчивости Мурчика вывел голос Мятного Лаки. – Ты всегда была для меня самой лучшей и всегда такой будешь. Ты, как и все, считаешь меня неполноценным, и я не осуждаю тебя за это.

– Неправда, я так не считаю, – мягко возразила она. – Просто...

– Да, я знаю. Ты любишь его.

Сильвия продолжила после паузы, во время которой Мурчик буквально прирос к яблоневому стволу. Голос её звучал как-то глухо:

– Может быть, и да. А может быть, я просто привыкла так думать. Он был моим другом. Первым и единственным. Когда он обманул меня, я перестала верить в искренние чувства и спряталась за стеной холодной вежливости. Это была надёжная стена, за которой меня никто не видел.

– Я видел тебя всегда, Сильвия. Так, как вижу сейчас.

– Лаки, неужели такое возможно? – Мурчику показалось, что сейчас она снова расплачется.

– Поверь мне. Пожалуйста. Я всегда был твоим другом.

Сильвия напряглась. Всё внутри неё кричало: «Бежать, бежать!» Бежать, сохранить свой мирок от вторжения, которое может причинить новую боль. Остаться в безопасном одиночестве и зализывать душевные раны, ни на кого не надеясь и никому не показывая своих слёз. Не плакать, даже оставшись наедине с собой. Быть идеально холодной. Но горящие глаза того, кто уже однажды спас её, и теперь говорит, что готов спасать всегда, не давали ей сбежать. В воздухе сильно запахло дождём.

– Прыгай! – Лаки вспрыгнул на деревянные перила крыльца и посмотрел сверху на Сильвию. – Прыгай сюда скорее, сейчас пойдёт дождь!

«Дождь? Если я не могу решиться – пускай за меня это решит дождь? Кажется, у меня нет выбора. И, кажется, это меня не расстраивает. Будь что будет...» Изящная египетская статуэтка ожила и легко взлетела на крыльцо вслед за Лаки. Как раз вовремя, потому что по крыше уже настойчиво закапали первые тяжёлые капли, сулящие привести за собой ещё много армий ледяных капель, которыми и примечателен сезон холодных дождей.

Мурчик не замечал дождя. Он вообще ничего не замечал вокруг. Его неподвижный взгляд был прикован к далёкой тонкой фигурке, белеющей в каждой новой вспышке молнии. Ему казалось, что она становится всё дальше и дальше, что она ускользает от его глаз и вот-вот исчезнет. «Зачем?.. Зачем?.. Зачем?..» – бесконечно спрашивал он себя. Но ответа найти не мог, так как не мог закончить сам вопрос. Он боялся, что если этот вопрос обретёт форму, то он немедленно станет каким-то страшным приговором, который, как он видел, обжалованию не подлежит. «Вот ведь забавно – всё произошло на моих глазах, и, только когда всё кончилось, я начал понимать, что упустил что-то важное», – думал он, не замечая, как по нему хлещет дождь.

– Вот это дождь! – по-детски радовался Лаки, играючи высовывая лапу наружу и тут же отдёргивая обратно. – Знаю, это невероятно, но мне нравится дождь! – воскликнул он, как будто только что открыл, что вода не такая уж мокрая, как он привык считать всю жизнь.

Сильвия смотрела на его дурачества, и страх постепенно отпускал её. Ей стало неудержимо смешно и весело. Она вдруг поняла, что только сейчас начинает жить.

– А знаешь, что самое смешное, Лаки? – спросила она, стараясь перекрыть шум падающей воды. – Мне тоже нравится дождь!