Калейдоскоп бесконечности

Медитабундо

Это корень корней,
Ствол стволов,
Небо небес,
Дерево именем жизнь,
Растущего выше мечтаний души
И ума дерзновений.
Это чудо, хранящее звезды от смерти…
Я несу твое сердце…
Твое сердце в моем…

                                           Э. Каммингс

Я вернулась. Вернулась к началу или концу. Никогда бы не подумала, что это произойдет так скоро. Хотя… Сколько времени прошло с того момента, как моя жизнь наполнилась смыслом? Год, два, тысяча лет? Бесконечный калейдоскоп мгновений – его объятия, обжигающий взгляд черных глаз, суровость его черт, мое одиночество, танец, боль, разлитый кофе, аромат корицы, алкоголь в крови, кровь, кровь, кровь… Его запах, смешанный с моим, выгнувшееся дугой тело, его пальцы везде, горячие губы, смятые простыни, синяки, огонь в камине, множество свечей, одна, одна, одна… И вот я здесь.

Тот же белый песок, ласкающий обнаженные ступни, та же нахрапистая приветливость океана, то же одиночество. День ото дня я бродила по пляжу, встречая рассветы, провожая угасающий день, поднимая в немом вопросе к звездам лицо и улыбаясь их загадочному свету. Часами я могла смотреть в ночное небо, казавшееся таким близким на этом краю света, и размышлять о том, смотрит ли сейчас, за миллионы световых лет отсюда, девчонка с голубыми волосами и лиловой кожей в небо с четырьмя лунами, пытаясь разглядеть в призрачном свете родственную душу. Одинокая слеза медленно ползет по ее щеке, а в глазах без белков клубится туман. Четырехпалая рука судорожно сжимает изогнутый клинок, на шее неистово бьется пульс…

Или, может, вон там, на блеснувшей далекой звездочке сейчас идет дикая охота. И взмыленный, загнанный зверь не желает сдаваться без боя, хотя кровавая пена капает с клыков, а впалые бока угрожают порваться при следующем вдохе. Кисточка его покрытого шипами хвоста хлещет вокруг, вспахивая землю, оставляя глубокие зазубрины на идеально гладких деревьях, а глаза горят неистовым желанием жить, вопреки могущественной воле охотников, с равнодушием взирающих за последними минутами существования. Последний бросок… Всадник покачнулся на широкой спине вьючного существа, покрытой длинной белой шерстью; животное переступило с ноги на ногу и замерло, окрашивая траву вокруг хлещущей из распоротой шеи фиолетовой кровью. Еще немного, еще один шаг, давай же, давай, не сдавайся, вот она – свобода, жизнь… Туда, скорее, скорей… Один поворот, зеркало воды небесного цвета, ныряй! Где-то глубоко внутри меня рождается благодарный рык, и я понимаю, что он обещает вернуть мне ту энергию, что я отдала ему. Вздрагиваю…

Ночное небо манит меня. Я не могу спать, стремлюсь скорее на уютную скалу, скрывающуюся в тихой бухте идеального контура острова. Вновь и вновь пытаюсь дотянуться чувствами до девушки на краю Вселенной. Резко повернувшись, вижу, как падает звезда, в голове звон, виски сжимает со страшной силой, в глазах лопаются сосуды, ногти скребут камень, обламываясь, кровоточа, внутри ледяной клубок, тысячи, миллионы иголок впиваются в каждое нервное окончание. Гибнет мир. Пытаюсь кричать, но из горла вырываются только сдавленные хрипы, я вжимаюсь в камень, все еще хранящий тепло полуденного солнца… Соскальзываю на песок.

Утро. Холодный душ. Чашка крепчайшего кофе без сахара. Из бунгало выбегаю босиком. Сегодня хороший день. Следов былого пожара как не бывало. Хижины восстановлены, буйная растительность вновь заняла свое место в этом мире грез. Как давно это было… Или вчера? До боли закусив губу, я вспоминаю родное лицо, которое узнала в самое первое мгновение. Узнала, почувствовала, приняла…

Где ты?

Где ты?

Где ты?

Как я без тебя?

Уткнувшись подбородком в колени, я смотрю, как волна заигрывает с кромкой берега. Десять дней. Десять дней тишины. Десять дней молчания. Прикрыв глаза, вслушиваюсь в рокот волн. Вдохнуть бы полной грудью, чтоб тесно в груди, чтобы темнота в глазах, кругом голова. Зарывшись пальцами в песок, я поворачиваю голову так, чтобы устроиться щекой… и натыкаюсь на пристальный взгляд черных глаз. С минуту мы рассматриваем друг друга. Он с впечатляющим пониманием, я с нежностью.

– Привет, – ломаный английский, мягкий голос, – ты каждый день грустишь.

– С чего ты взял? – ветер запутал мои волосы, и мне пришлось вытаскивать их изо рта, что ужасно насмешило его.

– Я каждый день рядом с тобой, – он сидит на корточках, белый песок резко контрастирует с темной кожей.

– Сколько тебе лет? Ты один здесь, где твоя мама? – что-то забытое шевельнулось в душе при виде его черных непокорных кудряшек. Так хотелось протянуть руку и потрепать его по щеке. Такой нежной и шелковистой, какой кожа бывает только в детстве.

– Мама смотрит на меня, она всегда рядом со мной, – мальчик плюхнулся на песок, вытянув худенькие ножки.

Прежде чем до меня дошло, я поозиралась по сторонам и отчаянно покраснела. Ну что, что мне теперь сказать??

– Прости, – о, как глупо… Где тут ближайшая скала, головой побиться нужно…

Он склонил голову и посмотрел мне в глаза. Не знаю, что я хотела там увидеть – смирение, тоску, покорность судьбе? Нет. Он просто изучал меня.

– Он тебя обидел? – ну что ответить этим глазам, которые так напоминают мне другие, как солгать неиспорченному детству?

Впервые не ощутив боль при воспоминании о нем, я улыбнулась.

– Нет, котенок, это я обидела его, – оказалось, что признаться в собственной глупости малышу проще, чем самой себе. Ужасно хотелось смеяться при мысли о том, что хрупкая человечка могла обидеть Принца Невидимых, но присутствие ребенка удержало меня от истерики.

– А почему не попросишь прощения? – мальчик снова пристально смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он увидит малейшую неискренность. Мне было стыдно врать.

Ну где же ты, моя непосредственность? Почему не могу я с такой доверчивостью посмотреть в другие глаза, прикусить вовремя язык, уважать его таким, какой он есть, такого, которого я люблю?

– Видишь ли, дорогой, все не так просто… – попыталась начать я.

– А у вас всегда все непросто. Непросто переступить через себя, непросто понять, что ты не центр мира, и что клин вбивается там, где ты сама захочешь, непросто быть с тем, кто любит тебя больше жизни и очень скучает, – и он приподнял одну бровь в легкой издевке, совсем как я.

Я с подозрением воззрилась на небо, пытаясь разглядеть валяющихся от хохота богов, пославших мне это недоросшее философское чудо. В том, что это не шутка провидения, я начинала крупно сомневаться. Но только солнце так же издевательски резануло по моим глазам.

– Как тебя зовут, малыш?

– Калани.

– Небеса? Небеса??? – я не выдержала и залилась хохотом. – Боже, ну у Тебя и чувство юмора!

Некоторое время спустя, я заметила, что Калани смотрит на меня с укором. Но у меня не было сил вдохнуть и произнести хотя бы звук, поэтому я просто прижала его к груди и продолжала всхрюкивать. Обретя возможность говорить, я первым делом принялась расспрашивать его.

– А откуда ты знаешь английский? У вас в школе преподают этот язык?

– Нет, я не хожу в школу, – с непонятным достоинством ответил носитель небесного имени, – просто мне разрешают находиться возле номеров для гостей и разговаривать с ними. Здесь долгое время жил один странный человек с длинными волосами, которые постоянно позванивали от висевших на них украшений, он приходил смотреть на море и разговаривал со мной. Я научился хорошо говорить, как он  и обещал, – с гордостью сообщил мне мальчишка.

– А еще он сказал, что, когда я научусь хорошо говорить с белыми людьми, то он придет и возьмет меня на большую лодку, и мы вместе пойдем в открытое море, где не будет видно берега, только вода, и тогда я стану настоящим мужчиной. Я прихожу сюда каждый день, я научился говорить, но он не приходит. Он обманул меня.

Мои глаза, широко открытые от удивления, раскрылись еще шире. Я протянула руку и коснулась его локтя.

– Нет-нет, золотой, он обязательно придет за тобой, просто он сейчас очень далеко от берега, но он узнает, что ты вырос и научился всему, чему обещал, и придет за тобой. Он никогда не обманывает.

Калани повернулся ко мне, в его глазах отражались детская обида и непролитые слезы. Казалось, он хотел сказать что-то еще, но не решался. Я молчала. Когда захочет, то он расскажет. Мне, кому-то еще, дереву, океану, песчинке, крутящейся под ногами, птице, парящей в синеве неба. Я только легонько поглаживала его ладошку, словно хотела сказать, что в этом мире он не один.

– А если он сейчас на небе, вместе с моей мамой, если он никогда не узнает, что я научился всему, чему он учил меня? – с отчаянной злостью выпалил мальчишка.

– Нет! Я знаю, что он обязательно придет за тобой, и ты не прекращай ждать его, хорошо? – сердце мучительно сжалось.

– А ты ждешь того, из-за которого грустишь?

– Всегда. Каждый миг моей жизни, во сне и наяву, когда смеюсь и плачу, я всегда жду его.

– Но сама не пойдешь?

Я усмехнулась.

– Нет, я женщина, слабая и капризная, мне хочется быть гордой. Он сильнее меня, он мудрее меня.

Много вечеров обитатели небесной канцелярии наблюдали за двумя одинокими фигурками, сидящими на скале и глядящими вдаль, окруженными ласкающими лучами уходящего солнца. Они ждали.

– Когда я вырасту, я обязательно найду тебя, – от неожиданности я выронила из рук манго.

– И что ты сделаешь?

– Если твои глаза будут такими же грустными, я заберу тебя у него. И больше никогда ты не будешь смотреть вдаль с таким одиночеством. Я стану твоим смехом, – он смотрел на меня такими серьезными, черными глазами.

И я поверила ему, даже не допустив мысли о том, как он будет противостоять существу, ставшему смыслом моей жизни.

Тэмпо ди марча

От тепла голова гудит

и сердце екает в груди:

«ты гляди, гляди -

вся жизнь впереди».

Как же страшно, господи.

                         Л. Горалик 

Липкий, холодный, тягучий, сон обволакивал меня. Я проваливалась в пропасть. Но не летела, а висела в разряженном воздухе, пытаясь уцепиться за выступы склизких скал. Темнота манила меня, обещала забытье, легкость, существование без воспоминаний, без боли. Нужно было только упасть. Внутренне сжавшись в комок, я ждала ослепительную вспышку. Что было после, я никогда не  могла вспомнить, только стучащие зубы и отчаянно бьющееся сердце, и ногти, впившиеся в ладонь, разодравшие тонкую кожу.

Холод, нечеловеческий, лишающий меня возможности дышать, чувствовать что-либо, кроме всепоглощающего холода. Ресницы заострились от льда, покрывавшего их. Пальцы на руках скрючились и нестерпимо ныли. Мне казалось, что я пошатываюсь. Обледеневшие ноги отказывались искать поверхность, чтобы ступить на нее. Холод сковал меня цепями, которые невозможно разрушить. От него не согреться, не убежать, не избавиться во веки веков. Он проник везде. Я сама стала холодом, стала частью этого кошмара, который считала сном, и который не хотел отпускать меня из своих крепких объятий.

 Я слышала вой. Жуткий, пронизывающий, страдающий. Еще немного и я вторю этой ужасной песне смерти. На моих щеках стали появляться трещины, которые причудливым образом становились узором моей жизни. В сердце настойчиво стучался осколок льда. Живой. Мыслящий. Требующий. Я почти готова впустить его. И тогда все мое прошлое, все то, что гнетет меня неисчислимое количество лет, все это останется за. За моим обледеневшим сердцем. Запрокидываю голову, и мои волосы мелодично позванивают божественной музыкой льда. Я начинаю медленно кружиться в воздухе, который обнимает меня, вовлекая в беспорядочный, убыстряющийся танец. Кончики пальцев задевают за выступы скал, крови нет, отламывающиеся кусочки зависают в воздухе, образуя вокруг меня ореол. Мое тело становится шлейфом, готовым следовать за мной куда угодно. Зубы крошатся, их неровные острые края рвут окаменевшие губы. Все быстрее и быстрее. Движение не согревает меня. Оно поглощает, жадно чавкая и давясь, остатки моей плоти. Неожиданный порыв ветра бросает меня в черноту. Ноги, коснувшиеся чего-то твердого, осыпаются ядовитым дождем. Противостояние. Я или холод. Или он насытится осколками моего тела, или я стану частью этого кристального небытия.

Откуда-то из потерянных глубин этого мира донесся вопль. Крик нечеловеческой агонии, хрипящий и вибрирующий, заставивший мое тело изогнуться дугой и вспыхнуть. Остатки нерасколотой плоти вспоминали жаркие волны оргазма, шелк моих волос на обнаженной груди, остроту пьянящего вкуса его желания. Но холод не отпускал. Пробираясь в открытые раны, он заставлял мои кости измельчаться в порошок прямо внутри меня и, разрезая волокна ткани, рваться на свободу. Танец неистовствовал, отгораживая меня от внешних звуков, концентрируя на лихорадочном движении. Опустив уже стеклянные глаза вниз, я видела оголенную пульсирующую печень. Она не желала сдаваться, работая на износ, отогревая тело стремительным потоком.

Сдавленный всхлип… Сознание, кружащееся в вихре безумства, начинает ощущать боль. Кровь. Кровь хлынула стремительным потоком, окрашивая сизую невесомость в черный цвет, придавая металлический привкус холоду. Оглушительный треск, как от мощнейшего удара и тот же мучительный полувой-полукрик…

Я вынырнула из сна, отчаянно хватая ртом воздух. Резко сев на постели, прижала руки к животу. Там, в самом низу, тяжело билось сердце. Грудь ломило от переизбытка воздуха. Распухший язык рвался из пересохшего рта. Все тело колотило в жесточайшем ознобе, а ноги практически не ощущались. Выровняв дыхание и с трудом разжав трясущиеся руки, я сползла с кровати. Добрести до зеркала – это еще не подвиг. Нужно заставить себя посмотреть. В темноте блеснули ярким синим светом трещины возле внешнего уголка левого глаза. Щелкнул выключатель, и свет залил спальню. На меня смотрели огромные глаза с отражающимся в них страхом. Никаких трещин. Только почерневшие губы и стекающая с ресниц вода. Я снова выключила свет. Синий свет вспыхнул звездным сиянием.  

Лаграмэнтэ

Боги, яду мне, яду, двухполозного, белого, или лучше прозрачного, с искоркой голубой. С кем бы я ни была, ни спала, что б ни делала - я с тобой.

Я с тобой.
Я с тобой.
Я с тобой.

                                       А. Ривелотэ

Вцепившись пальцами в стакан, я медленно рассматривала янтарную жидкость, рассеянно замечая золотые блики. Вряд ли этот вечер чем-то отличался от других. По крайней мере, от тех немногих бесконечных вечеров моей одинокой жизни. Воздух был напоен ароматами цветов и спелых фруктов, тягучий, насыщенный, он ласкал легким бризом оголенные плечи. Слегка склонив голову набок, я подставила шею для поцелуя ветру и прикрыла глаза.

Он задел мое плечо. Ощутимо. Вынырнув из небытия, я пристально уставилась на нарушителя спокойствия. Красивый, сероглазый, темноволосый. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его глаза.

– Извините, сеньорита, я чрезвычайно неловок, – подрагивающие уголки губ ставили извинение под основательное сомнение.

– Хотите казаться неловким или невежливым? – я заговорила со взрослым незнакомым человеком. Мужчиной. Чертовски привлекательным мужчиной.

– А у меня есть еще попытки? – огонь в глазах приглашал станцевать дикую пляску.

– Сожалею. Не в этой жизни.

– И сколько же раз нужно умереть, чтобы получить еще один шанс? – угольная бровь медленно ползет вверх.

Ну уж нет! Все это мы уже проходили. Хватит.

– У вас столько нет, – уже отворачиваясь, пробурчала я себе под нос.

Он наклонился к моим волосам и вдохнул.

– Пахнете горечью. Горечью и летним предгрозовым вечером.

Я резко развернулась, расплескав виски по стойке и задев лбом его грудь. По инерции протянула руку и оттолкнула его. Он перехватил мою ладонь и сжал в своей руке. Немая сцена. Глаза в глаза. Чуть приоткрытые губы и его взгляд, постоянно соскальзывающий на них. Музыка, доносящаяся издалека, смех, шорох платьев. Все кружилось вокруг неподвижных фигур. Мужчины и женщины. Она не пыталась отнять руку, а он не пытался ее притянуть. Калейдоскоп бесчисленных мгновений мелькал в вихре воспоминаний. Бесконечно… Бесконечно они были вдвоем. А потом замер мир. И нужно было лишь выдернуть руку, просто отнять руку, освободиться. Внезапно осознав, что все это время не дышала, я со свистом вобрала воздух. Практически стон. Он дернулся, как от удара и выпустил мою ладонь.

– Вот это да, сеньорита. Да вы волшебница, – восхищение в его глазах привело меня в отчаяние.

Сама не знаю почему. Мне было странно осознавать, что мужчина, который потенциально привлекает меня, находит меня восхитительной. Это было неправильно и нечестно.

– Я злая колдунья.

– Даже если так, я готов уколоть палец.

– Но не в моих силах будет разбудить вас поцелуем. Придется ждать сто лет, – «прекрасного принца»  чуть было не ляпнула я.

– Вас – хоть десять тысяч лет, – без тени улыбки сказал мне «спящий красавец».

– Ким, у тебя все в порядке?

Малеко. Бармен. Чуткий и отзывчивый человек. Один из немногих, с кем я могла разговаривать в последнее время. Он отвечал на звонки, которые предназначались мне, стоит сказать, что все они были от подруг, говорил, что я в порядке, скрестив пальцы за спиной, и прятал от меня бутылки. Он был связью с внешним миром, с миром вообще, с моей все еще тянувшейся жизнью. Он единственный мог называть меня «Ким». И выдворять из-за стойки в мой номер. И сейчас готов был за шкирку оттащить меня от этого невероятного мужчины.

– Да, Мали, все нормально, спасибо, – я пожала его руку, уже протянутую ко мне, –я… я разберусь.

Я повернулась к тому, кто при других обстоятельствах мог стать смыслом моей жизни. Были бы вечера вдвоем, кино, сумасшедший секс, прогулки, держась за руки, ссоры, бурные примирения… все как у нормальных людей. Просто уже нет жизни, чтобы наполнить ее смыслом. Музыканты грянули что-то невообразимое, белые туристы, разгоряченные откровенным вожделением, витавшим в воздухе и особой вседозволенностью островов, рьяно пустились отплясывать местные танцы.

– Меня зовут Грегор, – он ожидающе смотрит мне в глаза.

– Думаю, что мое имя уже не в списке военных тайн.

– Потанцуем? – манит, манит этот взгляд, эта протянутая рука, эта бурлящая терпеливость.

– Нееет. Я не танцую.

«Я переломала ноги и крылья», – так и не сказала я.

– А если я просто подержу вас в своих руках? Вы встанете на мои ноги, а я буду держать вас, как будто весь смысл моей жизни заключен в том, чтобы удержать вас, не отпустить, прижать к себе и ощущать горький аромат, шелк волос. И пусть слезы, катящиеся из ваших глаз, будут не обо мне, я соберу их. Соберу, чтобы они стали водой, которая смоет горечь твоего запаха.

Застучали в висках безмолвные слова: «Послушай: шаги мои странно и гулко и остро звучат в глубине переулка, от стен отражаясь болезненным эхом, серебряным смехом. Качаясь на пьяных своих каблучках, куда я такая? - не знаю, не знаю, мой голод, мой страх. Как ангел барочный, наивной любовью моей позолочен, убийственный мой. Однажды тебе станет жаль этой ночи, всех этих ночей не со мной. Послушай: шаги мои дальше и тише и глуше, сырой акварелью, размытою тушью становится мой силуэт. Я таю, и воздух меня растворяет, и вот меня нет. Есть город, деревья, дома и витрины, и странные надписи на осетрином, фигурная скобка моста. И до отупенья, кругами, часами, вот женщина с темными волосами, догнал, обернулась, простите. Не та. Не знаешь, теряешь, по капле теряешь, по капле, как кровь. Не чувствуешь, я из тебя вытекаю, не видишь, не спросишь, куда я такая, и сколько шагов моих гулких и острых до точки, где мир превращается в остров, не обитаемый мной - огромный, прекрасный, волшебный, холодный, ненужный, пустой» [1].

Я вздрогнула… и очнулась. Господи, что я творю?

– Как быстро мы перешли на «ты», – фу, сарказм во мне просто смешон.

– Прости. Просто…

– Не нужно оправданий. Мне пора.

Я чувствовала его взгляд. Он горел на моей спине, на бедрах, пытаясь выжечь память об этой встрече. Я приду сюда, но не к нему. Я просто приду, чтобы ждать, как жду всю свою жизнь. И если он будет здесь, то мне нужно больше пить.

Аллегро аджитато

Да,  я  предвижу  страдание,  кровь  и  смерть.  И  думаю,  что  трудно расстаться телу с душой, но... 
Прекрасный мой, хвала  тебе,  страстная  хвала  и тихая любовь. "Да святится имя Твое".

                                практически А.И. Куприн

Утро. Бурлящее, яркое, зовущее, режущее глаза. Каждой частичкой своего тела я знала – он идет. Он нашел меня. Я не знала, чего ждать.

Душ. Очищающий, омывающий усталое, истерзанное тело. Струи воды сбегали к ногам грязевыми потоками. Я так явственно видела прилипшую грязь, что боялась не отмыться. Остаться такой. Но знала – он чувствует, что я ждала его каждый миг моего существования. Я звала его, кричала от непереносимой боли, кусала губы, замирала, отрекалась от мира, от себя, от нежности, от человеческого участия. Я кричала, а он молчал. Я не могла смириться со смыслом наказания, я хотела увидеть его, протянуть руку, лепетать в ночи жарким шепотом в его плечо глупые слова, краснеть под его взглядом, просыпаться в его руках, засыпать у его ног, быть.

Но я парила в синеве бездушным листком пожелтевшей бумаги, подчиняясь малейшему дуновению, коричневея на солнце и синея в ночи, цепляясь за верхушки деревьев, рвалась на ветру, оставляя кусочки себя в пустоте. Я исчезала без него. Вирус, заразивший меня, сжигал изнутри, поедал внутренности, причмокивая, выплевывая высосанные кости, давясь… и матерился в самых укромных уголках моей души. Он – мое лекарство. Панацея. Я смертельно больна. И только он может стать живительной силой, которая вернет меня.

Я искала Калани весь день, но он как сквозь землю провалился. Никто не видел маленького, худенького мальчика с грустным взрослым взглядом. Все наши места были пустыми и холодными, словно знали, что их покинули. Я разговаривала с камнем, с песком, с волной, которая обрушивалась на берег, но так и не доставала до моих ног. Хотелось попрощаться, но я боялась. Боялась загадывать, боялась оставлять Калани, боялась, что мужчина, обещавший ему море, так и не придет. Что он не узнает, что мой Калани вырос, стал мудрым маленьким человечком, наполнил пустоту внутри меня смыслом. Заглядывая чуть ли не под каждый ароматный куст, я искала его.

– Мал… Мали, ты не видел Калани? Я не встречаю его уже второй день. Куда он мог подеваться? Или приехала новая белая девочка, и он теперь играет с ней?

– Ты же знаешь, Ким, что он не подходит ни к кому, кроме тебя. Я видел его вчера на берегу, он любовался закатом.

Нахмурившись, я смотрела в черные глаза Мали. Как же они все стали мне дороги, сражаясь вместе со мной с темнотой, желавшей полнейшего обладания. Я могла бы жить здесь, снова заняться медициной, Калани пошел бы в школу и читал мне по вечерам ужасные стишки. А когда он заснет, я бы приходила в бар, стуча острыми каблучками по лестнице, смеялась вместе со всеми, танцевала с Мали, носила легкомысленные платья, а утром надевала очки, и ругала нерадивых пациентов на чем свет стоит. Я могла бы быть счастливой. Могла. Бы. Счастливой и пустой. Любящей только тех, кто питал бы мою пустоту своей нежностью и доверием. Нет ничего ужаснее выбора. Выбора, который еще не поставлен перед тобой.

Так и не найдя этого сорванца, я вернулась в номер и легла на кровать. Совершенно незаметно провалилась в полудрему, которая то пугала меня демонами с серыми глазами, то усиливала синеву моих трещин, то забирала у меня самое дорогое… Только я никак не могла понять, что именно было мне бесконечно дорого. Запутавшись в лабиринтах сна, укачивающего меня словно на руках, я впервые за долгое время расслабилась, перестала сражаться, стала просто девчонкой.

Я подскочила на кровати. Здесь, здесь, здесь… Голова полыхала, канонада звенящих звуков, казалось, разорвет ее на куски. Я подошла к двери и прижалась к ней лбом. Он пришел. Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я стояла, прижавшись к двери, положив руку на предполагаемое место его сердца, чувствуя покалывание в пальцах, оживающих после долгого сна. Не замечала струившихся по щекам слез, того, что снова прокусила губу, того, что трещины возле моего глаза стали наполняться сиянием, видным даже при солнечном свете. И беззвучно шептала: «Постучи. Постучи в мою дверь. Попросись в мою жизнь». Он постучал.

– Кто там? – идиотски спросила я.

– Ты.

Этот голос, сводивший меня с ума, заставлявший меня сжиматься в комок, возвышавший и унижавший меня, ласкавший и терзавший меня. Этот мужчина помнил одну притчу, которую я рассказывала ему давным-давно. Когда-то он спросил меня о Высоцком, услышав его божественный голос, надрывающий колонки вместе с моим сердцем. Смысл его песен почему-то очень близок Всадникам Апокалипсиса. И иногда я задаюсь вопросом: «А не были ли они знакомы?» Естественно, мне никто ничего не сказал. И вот, единственное, что пришло мне в голову, рассказать совершенно глупую, с точки зрения мирового зла, притчу, которая связывала двух любящих людей.

В  день свадьбы невеста  заперлась по обычаю  в новом  доме. Спустилась ночь, жених стучит в дверь, она спрашивает: «Кто там?» Он отвечает: «Это я». Она не открывает. Так проходит много дней и ночей, а она все не открывает дверь. Наконец, он снова приходит однажды вечером, снова стучит в дверь, за которой ждет его жена. Она спрашивает: «Кто там?» Он  отвечает: «Это ты». И она открывает ему дверь и свое сердце.

И он запомнил, запомнил такую мелочь, такую глупую, сентиментальную мелочь, которая восторгала меня. Я взахлеб рассказывала ему о великой личности этого замечательного человека, а он запомнил такую необходимую для меня вещь.

С тихим стоном раненого зверя я сползла по двери, встав перед ней на колени. А потом и вовсе опустившись на пол. Он больше не стучал, но я знала, что он там, ждет моего ответа. Цепляясь за ручку, не доверяя своим ногам, я медленно поднялась. Вдохнула поглубже, подождала пока пройдет боль от стесненного в груди воздуха. И открыла. Он стоял, подперев спиной стену, слегка опустив голову и глядя на меня из-под упавших на глаза волос. Мой. Только мой. Я умру за него с радостью, не задумываясь, не колеблясь, с улыбкой. Он пришел.

– Почему? – я видела, что он понял вопрос.

– Почему? – ответил Мор.

Я смотрела на него, не веря своим глазам. А он подошел и коснулся внешнего уголка левого глаза. Он видит их?

– Зачем ты сделала это? Зачем позвала меня так? – палец нежно скользит по щеке и поглаживает подбородок.

– Ты молчал. Ты не приходил. Я не знала, где ты, с кем ты. Я умирала.

– Ты не понимаешь, что ты сделала. Ты забрала у меня свою душу, – Мор обхватил мой затылок и прогнул спину так, что я задохнулась от боли, – я не знал где ты, ты не отвечала, не высвечивалась нигде, ни в одной Вселенной.

Я купалась в темноте его глаз, в тяжести его тела, в разгоравшихся вновь искрах, покинувших было его взгляд.

– Я искал тебя всюду. Братья уже махнули на меня рукой. Я видел шлейф твоего света в дальней Галактике, потом на Дикой Охоте, потом мне показалось, что ты умерла. Они едва остановили меня. Все, что было на Земле, усилилось стократно – ураганы, болезни, войны, безработица. Мне не нужна была Земля без тебя.

Его рука утонула в моих волосах, неумолимо притягивая голову.

– И тут я услышал Зов. Но ты не ищешь легких путей, ты всегда, всегда идешь по пути наибольшего сопротивления. Ты была за Чертой. Ты практически стала частью Ничего. Мы едва выдернули тебя оттуда. Но остался след.

Я коснулась ватной рукой своих отметин. Пусть все мое тело покроется ими, лишь бы он не терял моей души.

– В следующий раз, когда я буду уходить, я оставлю душу тебе.

– Глупая. Глупая малышка, она растворится во мне без тебя. И следующего раза не будет, – он заставлял мою голову наклоняться в разные стороны.

А я никак не могла насмотреться, запечатлеть каждую его черточку, уже знакомую до боли,  и так же пронзительно изменившуюся.

Выходя из ванной, я застыла. В дверном проеме огромной стеклянной стены стоял Калани и буравил взглядом Мора, возвышавшегося напротив. Увидев меня, он махнул рукой в мою сторону, но обратился к мужу.

– Я буду лучше.

Мор медленно приблизился к нему, я затаила дыхание и приготовилась к самому важному спору в моей жизни. Мор коснулся указательным пальцем виска Калани, напряженно не отрывавшего от него взгляда. И кивнул.

– Будешь, – сказал Темный Принц.

Даже не взглянув на меня, Калани убежал.

А Мор, подойдя ко мне и обхватив руками ставшее восковым тело, поцеловал меня.

– Я приду за тобой.

Я вновь осталась одна, но теперь мое тело хранило отпечаток его. И я знала, что он придет.

Кимана

_________________

[1] -  Анна Ривелотэ