Ярко освещённый зал встретил нас радостными приветственными криками. Множество факелов, укреплённых в специальных держателях, горело вдоль стен. Круглая конструкция посреди зала всё же оказалась люстрой. Сейчас на ней также пылали факелы с живым огнём. Для пожарной безопасности каменный пол под ней освободили от тростника. Огромное помещение было буквально забито народом. Те, кто не поместился за столами, толпились вдоль стен и заглядывали в распахнутые двери. Сами столы были уставлены множеством блюд с зеленью, овощами и фруктами, кувшинами с напитками. По проходам сновали многочисленные слуги с огромными блюдами, нести которые приходилось вдвоём, а некоторые даже вчетвером. Они разносили горячие, в основном мясные кушанья, вроде зажаренного целиком кабана, от которых желающие отрезали себе куски. Под ногами путались собаки, с нетерпением ожидавшие своего угощения. Множество клоунов... нет, шутов, в пёстрых одеяниях веселили гостей шутками и забавными сценками. А костюмы гостей могли поспорить своей пестротой с шутовскими. У стены сидело несколько музыкантов, игравших на струнных инструментах красивые мелодии, показавшиеся мне смутно знакомыми. Интересно, кто из современных мне музыкантов использовал их в своём творчестве? Если, конечно, признать, что на дворе таки махровое средневековье. Для пения в зале было слишком шумно.

Ландграф Теодор-Годфрид фон Гугенхайм и Торнау, милостиво кивая то одному, то другому из гостей, провёл меня к стоявшему на возвышении столу, представлявшему собой поперечину от буквы «П». Здесь скамьи укрывали мягкие шкуры, а посуда на столах слепила серебристым и золотистым металлическим блеском. Но она же не... Или да? Очень уж похоже на благородные металлы. Ну, из чего здесь едят – понятно. А вот интересно ещё, чем они едят. Насколько я помню, в основном ножами, в лучшем случае – ложками. Вилки-то в Европе появились значительно позднее тысяча сто какого-то года.

Граф усадил меня по левую руку и сам уселся за стол. По правую руку уже сидел очень похожий на него мужчина, только плечи его были поуже, а в волосах сверкали седые пряди. Они о чём-то тихо заговорили. Отец? Зато слева от меня сел Манфред, что меня очень порадовало. У меня было много вопросов, и я собиралась получить на них ответы.

– Манфред! Рада тебя видеть.

– Я тоже рад тебя видеть, милостивая госпожа.

– Пожалуйста, не обращайся ко мне так официально, ты даже господина графа называешь просто по имени. И меня называй по имени.

На лице Манфреда мелькнула тень улыбки.

– Как прикажешь, милостивая госпожа.

– Ну вот, опять! Я же просила.

В этот момент я увидела, чем мне предстоит есть, и не смогла сдержать удивлённого возгласа. Это была самая настоящая вилка! Выглядела она непривычно: у неё было только два зуба, к тому же прямых, но всё же. Я взяла её в руки, ощутив тяжесть металла. Неужели всё-таки серебро? Манфред, заметив моё удивление, с гордостью сказал:

– С помощью этих приборов едят в самой Византии. Это очень удобно. Ни у кого из соседей таких нет. Теодорих привёз их из последнего похода в Святую Землю.

Надо же, и здесь не прокололись.

– Последнего – это какого, третьего?

– Да, в котором наш герцог Леопольд поссорился с английским королём Ричардом.

– Поссорился с Ричардом... Манфред, а какой сейчас идёт год?

Старый рыцарь внимательно, но без удивления посмотрел на меня.

– Тысяча сто девяносто третий Анно Домини, моя госпожа. – Он приблизил ко мне лицо и перешёл на шёпот: – А что об этом думаешь ты? Ты должна помнить.

Ничего я не должна. И если скажу, что я об этом думаю, то останусь в этой психушке навсегда. Помолчав, Манфред продолжил:

– Я никому не расскажу. Но могу поклясться, что ты хотела услышать «две тысячи сто девяносто третий». Я прав?

Я вздрогнула. Что всё это значит? И кто здесь сумасшедший? Но рискнула ответить, предварительно убедившись, что никто кроме собеседника меня не услышит:

– Не совсем. Мне больше понравилось бы «две тысячи двенадцатый».

– А! – Он выпрямился со смешанным выражением ужаса и восторга на лице. – Так ты – не она! Значит, пророчество ещё может исполниться!

– Ты пугаешь меня! Я ничего не понимаю. Я ничего не знаю. И ничего не помню. О чём вы все здесь толкуете? Всё это, – я обвела зал рукой, – просто розыгрыш, да? Ну признайся! Твоему господину всего лет тридцать, он никак не мог участвовать в Крестовом походе, так же как Гертруда не могла встретить в лесу короля Ричарда. Зачем вы морочите мне голову? Гугенхаймбург – это ведь музей, да?

– Нет, госпожа моя Алиенора. Это всё правда. Сегодня после праздника мы с Теодорихом всё тебе расскажем, потерпи немного, это долгая история. – В голосе Манфреда явно звучало сочувствие.

В это время молодой ландграф поднялся со своего места и высоко поднял правую руку. Наступила тишина, музыка смолкла, только собаки продолжали свою возню, да потрескивал огонь в камине.

– Жители Гугенхайма! Сегодня у нас большой праздник. Благородная дама Алиенора милостиво приняла моё приглашение погостить в замке. Госпожа пришла к нам по доброй воле! – Зал ответил ему восторженным криком. Он снова поднял руку и продолжал: – Чтобы попасть к нам, ей пришлось рисковать жизнью, но она не повернула назад. – Гости одобрительно загудели. – И вот она здесь, на нашем празднике. И я хочу спросить её при вас, не согласится ли прекрасная дама подарить мне какую-нибудь свою вещь?

Он повернулся ко мне. Зал замер. Даже огонь в камине притих. Ну, чему быть, того не миновать. Я медленно встала, подняла руку на уровень лица, чтобы её видели все, и сняла с пальца кольцо.

– Примите этот скромный дар, господин ландграф.

С этими словами я протянула своё подношение Теодору-Готфриду. В этот момент из-за стола поднялся старший фон Гугенхайм. Фамильное сходство было неоспоримым.

– Как родной дядя графа и старший в роду я ещё раз спрашиваю благородную даму Алиенору: по своей ли воле отдаёт она эту вещь моему племяннику Теодору-Годфриду фон Гугенхайм и Торнау?

Так это его дядя! Прямо семейное предприятие. Я ответила:

– Я делаю это по своей воле, господин фон Гугенхайм.

– Благодарю вас, прекрасная Алиенора. Все ли слышали слова благородной дамы?

Зал взорвался радостными криками и благодарностями в мой адрес. Что же я натворила на самом деле? Но Теодорих с поклоном принял моё колечко и даже сумел надеть его на мизинец. В ответ он преподнёс мне массивный перстень-печатку с львиной мордой, украшенной рубиновыми глазами, пояснив:

– Это самое ценное, что у меня есть. Полтора года назад в Палестине сам король Ричард Львиное Сердце подарил мне его за проявленную в бою доблесть. Примите его от чистого сердца, моя госпожа.

Конечно, я приняла ответный дар. Даже если происходящее – шутка, перстень мне понравился с первого взгляда. А уж как я его получила, не забуду ни при каких обстоятельствах. Вот только выглядело всё чересчур символично, будто мы с графом только что обручились, поэтому радость от такого поистине королевского подарка оказалась несколько подпорчена. Перстень был мне велик, и я привязала его одним из многочисленных шнурков к своему роскошному поясу.

– Благодарю вас, господин мой Теодорих.

Он поцеловал мне руку. Мы уселись на свои места, и праздник пошёл своим чередом. Наконец-то в дело вступили миннезингеры, которые стали исполнять красивые баллады, воспевающие доблесть фон Гугенхаймов, а особенно Теодора-Годфрида и какого-то Карла-Фридриха. Голоса у певцов были замечательные. Я бы назвала их оперными.

Манфред с сияющими глазами склонился ко мне:

– Карл-Фридрих – это прежний ландграф, отец Теодориха. Когда-то и мы с ним путешествовали в Святую Землю. Я был его оруженосцем. Доблестный рыцарь, сын весь в него. Но умер старый граф от ран, полученных здесь, когда наш Гугенхаймбург осадили соседи.

– Вот как! Уж не о Кюнрингерах ли ты говоришь?

– Нет, не о них. У этих разбойников не хватило бы духу открыто напасть на укреплённый замок. Они всё больше действуют подло, из-за спины, втихую. А тебе нравится праздник, госпожа Алиенора?

– Праздник мне нравится, но ты обещал мне всё объяснить, помнишь?

– Конечно. Когда праздник закончится... А теперь прошу тебя, не думай ни о чём плохом, веселись, пока есть такая возможность. Завтра всё может измениться.

– В таком случае, лучше бы тебе успеть со своими объяснениями до завтра.

Манфред склонил голову, соглашаясь с моими требованиями. В это время Теодорих закончил разговор со своим дядей и наконец-то решил уделить внимание мне. Весь оставшийся вечер он был весёлым, необыкновенно любезным и внимательным кавалером. Угощал самыми вкусными кусочками, ловко отрезая их огромным кинжалом, а когда начались танцы, пригласил в общий круг. Я отказывалась, потому что танцы были мне незнакомы. Тогда граф сам показал основные движения, и когда они у меня получились, я с удовольствием стала плясать вместе со всеми. К концу вечера я почти влюбилась в молодого фон Гугенхайма. Наверное, примерно таким должен был быть мужчина моей мечты. Странные обстоятельства моего пребывания в замке на время отодвинулись куда-то в подсознание. Я чувствовала себя одной из постоянных обитательниц, такой, как все, только ещё лучше. Праздник, несомненно, удался.

Но, как известно, всё хорошее имеет свойство когда-нибудь заканчиваться. Это только плохое не заканчивается никогда. Подошёл к концу и праздник в Гугенхайме. Даже самые неутомимые танцоры больше не держались на ногах. Я подозревала, что не последней причиной стали обильные возлияния. А гугенхаймское пиво было отменным и очень крепким. Проверено на себе. Уже охрипли миннезингеры, порвались струны на лютнях, догорел огонь в центральном камине. Сытые собаки пристраивались под столами на ночлег, а некоторые подвыпившие гости охотно составляли им компанию, прижимаясь к их мягким тёплым бокам. Самые стойкие постепенно переместились для продолжения праздника на открытый воздух, во внутренний двор. Ушёл в свои покои дядя Теодориха, Вольфганг-Мангейм, пожелав мне спокойной ночи и хороших снов. Где-то в тихом уголочке прикорнули мои девушки, Гертруда и Маргарета. Я осмелилась ещё раз напомнить Манфреду об обещанном. Он не отказывался, но молодой граф медлил, задумчиво попивая лёгкое вино из своего золотого кубка. Мне показалось, что благородный рыцарь специально тянул время. Неужели он боялся предстоящего разговора? Но и вино наконец-то закончилось. Больше не было поводов оттягивать момент истины.

Граф поднялся из-за стола и протянул мне руку. Манфред тоже встал.

– Прошу вас, Алиенора. Я провожу вас в вашу комнату, Манфред пойдёт с нами. Там и поговорим.

Я быстро вскочила. Слава Богу, дождалась! Голова слегка кружилась, но рука рыцаря оказалась надёжной опорой. Лицо его было торжественно и чуть печально, как будто не он весь вечер напролёт веселился от души. Манфред тоже был серьёзен и даже мрачен. Он прихватил факел, чтобы осветить нам путь. Общая напряжённость как-то сразу меня отрезвила. Вот оно. Сейчас меня скушают на десерт. Или принесут в жертву какому-нибудь кровожадному дракону. Чужого человека не жалко. Но всё равно я желала узнать правду. А можно ли узнать всю правду в принципе?

Наше торжественное шествие проходило в молчании. Мне пока было нечего сказать, а мои спутники вести пустые разговоры тоже не жаждали. И только в комнате, закрыв за нами дверь, граф отпустил мою руку и промолвил:

– Садитесь поудобнее, моя госпожа. Я расскажу вам всё без утайки, ничего не приукрашивая. Манфреду всё известно, так что он меня поправит, если я в чём-либо ошибусь.

Манфред кивнул и уселся на скамью у окна. Я взобралась на высокую кровать, сбросила кроссовки, подобрала под себя ноги, расправив платье, и приготовилась слушать. Теодор-Готфрид остался стоять, скрестив руки на груди.

– Итак, моя госпожа, ты уже знаешь, что много лет назад я был молод, горяч и безрассуден. Поход в Святую землю, в котором мне довелось участвовать, только укрепил моё самомнение. Ещё бы, сам король Ричард Львиное Сердце, цвет христианского рыцарства, отметил мою доблесть. И даже великий Саладин не смог устоять перед нашей мощью. Нам удалось частично вернуть потерянное ранее. Пусть не освободить Палестину, но всё же восстановить Иерусалимское королевство. Я привык к походной жизни и законам военного времени. Взять то, что нравится, никого не спрашивая, казалось единственно правильным и не считалось разбоем. Тут на беду наш вспыльчивый герцог Леопольд поссорился с королём Ричардом и отозвал свою армию. Нам пришлось вернуться домой раньше других. Король Ричард, оставшись без значительной части своих рыцарей, был вынужден пойти на определённые уступки неверным. Он заключил мир с Саладином на довольно выгодных условиях и покинул Палестину, оставив там короля-наместника. А когда Ричард проезжал через наши края, направляясь в Англию, Леопольд вероломно захватил его в плен. Чего же требовать от других рыцарей?

Вернувшись домой, я продолжал вести себя так, будто всё ещё находился среди сарацин. Наверное, я мало чем отличался от баронов-разбойников Кюнрингеров, как ни горько мне теперь в этом признаваться.

Манфред дёрнулся, собираясь возразить. Граф остановил его движением руки и продолжил свою историю:

– И вот в один осенний день тысяча сто девяносто второго года в прекрасном настроении я возвращался с охоты. Мой конь устал и шёл довольно медленным шагом. Если бы я выбрал другую дорогу или ехал быстрее... Но случилось так, как случилось. Проезжая через какую-то рощу, я увидел хижину, возле которой сидела и связывала в пучки разные травы прекрасная девушка. Я подъехал ближе, остановив коня прямо рядом с нею. «Здравствуй, красавица», – сказал я, склоняясь на шею коня, чтобы разглядеть девушку получше. Она подняла на меня глаза и ответила: «Здравствуйте, господин граф». «Ты знаешь меня?» – Я был удивлён. «Конечно, как я могу не знать своего господина. Это же ваши владения», – сказала она в ответ. Мне это было приятно. Девушка мне очень понравилась. «Не хочешь ли ты перебраться в Гугенхаймбург, красавица? Там для тебя найдётся работа», – предложил я. «Благодарю вас, добрый господин, но мне и здесь её хватает. Я лечу травами ваших подданных. Не могу же я просто их бросить! А если помощь понадобится самому господину графу, то он теперь знает, где меня найти». Так она была знахаркой, если не ведьмой! Я уговаривал её, что и в замке найдётся, кого лечить, но девушка была непреклонна. И с каждой минутой нравилась мне всё больше. «Как твоё имя?» – спросил я. Ответ был: «Алиенора».

Теперь вздрогнула я, но увидев предостерегающий жест Манфреда, промолчала. Теодорих уже не стоял на месте, а метался по комнате и энергично жестикулировал. Оказывается, под железной бронёй скрывался вполне живой человек, нужно было только задеть его за это живое. Значит, её звали Алиенора...

– Так я ездил к её хижине несколько месяцев. Она не прогоняла меня, но и не поощряла. Я же отчаянно влюбился в её прекрасный лик, хотя понимал, что она не была ни доброй, ни хорошей, и уж тем более не интересовалась мною. Вот это было для меня особенно невыносимо. И однажды я поступил опрометчиво. Получив очередной отказ, я подхватил девушку, бросил её поперёк седла и увёз в замок. Обитатели замка пришли в ужас. Девушка действительно слыла ведьмой, хотя ни в чём таком особом не была замечена, а напротив, вроде бы даже помогала другим. Я запер её в одной из дальних комнат замка и приставил к дверям охрану. Утешал себя тем, что она постепенно привыкнет ко мне и, возможно, полюбит. И дядя, и Манфред пытались уговорить меня отпустить знахарку от греха подальше, но я упёрся. Ведь я не замышлял против неё ничего дурного, а если бы и замышлял, кто бы посмел мне помешать? Но я так влюбился, что хотел честно жениться на ней, сделав её хозяйкой Гугенхайма. Её образ я видел перед собой и днём, и ночью. Я забросил все дела, уговаривал её, делал богатые подарки, но всё было тщетно. Девушка не желала сделать мне навстречу даже маленького шага. И всё же мне даже в голову не приходило применить к ней силу. Жители замка шептались, что ведьма меня сглазила.

Манфред вздохнул. Молодой ландграф остановился передо мной и уставился мне в лицо. Некоторое время он молчал и просто смотрел на меня. А я смотрела на него и тоже молчала. Мне хотелось, чтобы он положил голову мне на колени, а я бы гладила и перебирала его роскошные волосы, пока он не успокоится. Но я не сказала ему об этом. Он вздохнул и снова заговорил:

– Так продолжалось до самой весны тысяча сто девяносто третьего года. Всё это время я надеялся на чудо, но его не произошло. Тогда я объявил ей, что через несколько дней в замок прибудет священник, и мы поженимся, хочет она того или нет. После этого моя строптивая невеста вскочила на открытое окно, под которым была глубокая пропасть, и сказала каким-то жутким, почти нечеловеческим голосом, что она проклинает не только меня, но и весь Гугенхаймбург. И что все его жители уснут, будто мёртвые, как только она его покинет. И будут спать тысячу лет, пока она не вернётся, чтобы сделать их сон по-настоящему мёртвым. А мы с Манфредом увидим, как будут засыпать наши люди, и уснём последними. И только один раз в году, в мае, мы с ним будем просыпаться на день-другой, чтобы обойти замок и не дать ему разрушиться. Ну и чтобы мучится угрызениями совести, глядя на обитателей Гугенхайма, которых нельзя будет назвать ни живыми, ни мёртвыми.

Он помолчал, с силой сжав руки. Потом продолжил:

– Ещё она сказала, что если за это время найдётся хоть одна дама, которая придёт в мой замок по доброй воле, то жители замка проснутся, и будут бодрствовать до тех пор, пока она будет здесь гостить. И если эта благородная дама подарит мне какую-нибудь свою вещь, то проклятие может быть разрушено, а все обитатели Гугенхаймбурга наконец-то проживут предназначенные им жизни. Но если этого не случится, то ровно через тысячу лет все здесь умрут, так и не проснувшись. После этого она выпрыгнула в окно, но вниз не упала. Было темно. Мне показалось, что она взмахнула рукавами, словно огромными крыльями, наподобие летучей мыши, и полетела вверх.

– Мы искали её тело несколько дней, – вмешался в разговор Манфред, – но не нашли его.

– Это правда. Но с этого дня мои люди начали засыпать странным мёртвым сном по несколько человек в день. Разбудить их было невозможно. Остальные просто укладывали их в постели и оставляли так, чтобы через несколько часов уснуть самим. В замке воцарилось уныние. Как я сожалел о своей бездумной несдержанности! Я боялся, что когда большая часть жителей уснёт, наши воинственные соседи войдут в замок, не встретив сопротивления, и перережут всех во сне. Но когда мы с Манфредом обошли земли по периметру, то обнаружили, что вокруг замка разверзлась пропасть, и он оказался как бы на скальном острове. Единственная связь с внешним миром, и то всего пару дней в мае, – тот мостик, по которому ты, моя госпожа, пришла сюда. Немногие гости из внешнего мира смогли пройти по этому мосту хотя бы до середины. И никто, кроме тебя, – до конца. Для нас пройти по нему отсюда во внешний мир тоже невозможно.

И вот потянулись годы, которые не задевали ни замок, ни его обитателей, кроме нас с Манфредом. Каждый год мы просыпались, и пока он осматривал замок, я шёл к мосту и ждал гостей, надеясь, что среди них будет хотя бы одна благородная дама. Для нас с ним прошло всего несколько лет, остальные не заметили даже пролетевших столетий. Только по мостику, который принадлежит внешнему миру, я понимал, что годы идут неумолимо. Впрочем, ты видела, в каком он состоянии. Всё это время мне не везло. Прохожие появлялись редко, а женщины – всего несколько раз. Но одни убегали сразу, как только видели меня, другие – когда пытались перейти мост. Я потерял надежду. Думал, что ничего так и не произойдёт до истечения отведённых нам лет. И тут пришла ты. Скажи мне, какой год сейчас там, во внешнем мире?

– Год две тысячи двенадцатый от Рождества Христова.

– Вот как! Значит, у нас оставалось не так уж много попыток.

Он остановился передо мной, потом сел на возвышение перед кроватью, глядя на меня снизу вверх.

– Твоё лицо... Когда я разглядел его, то подумал, что тысяча лет истекла, и это она явилась по наши души. Ты похожа на неё, как сестра. Только она никогда не была доброй. И вряд ли стала бы рисковать жизнью, чтобы попасть сюда. Если бы ты знала, как мне жаль, что мы встретились только сейчас, что именно ты – наша спасительница. Потому что я не знаю, что будет дальше, как мы проживём положенные нам жизни, да и положены ли они нам... Я виноват перед своими людьми. Они доверились мне, а я... Это за мои грехи они несут наказание. И перед тобой я тоже виноват. Ради них я подверг тебя опасности. И даже не знаю, что будет с тобой, когда время сомкнётся. И всё же я рад, что мне довелось ещё раз увидеть черты, которые я так долго хранил в своих воспоминаниях. Твоя добрая душа делает их ещё прекраснее. Это о тебе я тосковал, не о ней. Это твой образ являлся мне во сне и наяву. Прости меня, если сможешь. – Граф взял меня за руку и поцеловал её.

По моему лицу текли слёзы. Оказывается, сказка о спящей красавице вполне может иметь вовсе не счастливый конец. Наверное, мы бы ещё долго могли сидеть вот так, если бы Манфред не напомнил о своём присутствии деликатным покашливанием.

– Мой господин, уже поздно. Госпоже Алиеноре нужно отдохнуть. И нам тоже. Неизвестно, что нас ждёт завтра. Даст Бог, всё будет хорошо. Тогда вы и подумаете, как быть дальше.

– Ты прав, Манфред. Попрощаемся до завтра, моя добрая госпожа.

Оба рыцаря раскланялись, пожелали мне спокойной ночи и добрых снов и вышли из комнаты. Я осталась одна. Вытерла слёзы, постояла босыми ногами на медвежьей шкуре. Факел догорал. Подумав, переоделась в свою одежду и аккуратно сложила красивое платье на сундук, откуда Гертруда взяла его, чтобы нарядить меня к празднику. Туда же я положила головной убор. Вспомнила, что Теодорих вообще-то подарил мне мой красивый наряд, и пару минут размышляла, не упаковать ли в рюкзак чудесный пояс, но всё-таки с сожалением положила его ко всем остальным деталям костюма. Они не принадлежали моему времени. Перстень короля Ричарда на шнурке я повесила на шею, не в силах с ним расстаться. В конце концов, я расплатилась за него другим кольцом. Потом обулась в кроссовки и прямо в них легла на роскошную кровать, но пролежала не долго. Встала, взяла рюкзак, повесила на одно плечо и уже вместе с ним легла снова. Было не очень удобно, зато надёжно. Несмотря ни на что, я ухитрилась уснуть.

Однако ночь оказалась очень не спокойной, и сны мне снились совсем не добрые. Во сне я слышала крики, лязг оружия, ржание лошадей, видела за окном огонь, дым и рушащиеся стены. Вопили женщины и дети, падал сражённый вражеским копьём верный Манфред, а сам Теодор-Годфрид с тускло отблескивающим в кровавых сполохах пожара мечом и развевающимися волосами, казалось, находился одновременно везде, подобно ангелу мщения. Враги падали вокруг него, как срезанные колосья, но их было слишком много даже для такого незаурядного воина. Его ранили, он покачнулся, и вот уже исчез под массой их тел... Стая шакалов, объединённая ненавистью, осмелев, терзала мёртвого льва.

Я словно оцепенела. Так вот какую жизнь и судьбу принесла я обитателям Гугенхайма... Конечно, их всё равно ждала смерть, просто она была бы совсем другая. Стали ли они от этого счастливее? Наверное, для воина такая участь лучше, чем бесславно умереть во сне вместе со всеми своими людьми, но остальные... Гертруда, рыдая, умоляла меня покинуть замок, пока не поздно, пока тайный подземный ход ещё не обнаружили. Я медлила. Не только надеясь вопреки здравому смыслу ещё хоть раз увидеть знакомую высокую фигуру, но и для того, чтобы запомнить эту ужасную битву. Я чувствовала себя причастной ко всему произошедшему, чуть ли не виновницей постигшей замок катастрофы, поэтому ни на секунду не позволяла себе отвести глаза. А потом потеряла сознание от удушливого дыма, затянувшего весь полуразрушенный замок.

И наступила тишина.

– Фрау Алина, вы слышите меня? Фрау Алина?

– Доктор, по-моему, у неё дрогнули веки.

– Действительно. Поставьте ей капельницу с раствором глюкозы.

Сознание возвращалось медленно. Какая капельница? Я в больнице? Кажется, я спросила это вслух. Или нет. Наверное, всё-таки вслух, потому что кто-то отозвался:

– Слава Богу, пришла в себя. Вы слышите меня? – Надо мной склонился немолодой мужчина в очках и светло-зелёной шапочке.

– Слышу... Где я?

Врач посветил мне в глаза фонариком, приподнял веки. Больно...

– Посмотрите вот сюда... Так... Теперь вот сюда... Хорошо. Сколько пальцев вы видите?

– Три...

– Хорошо. Вы в больнице города Мелька, дорогая фрау.

– А почему? Что со мной?

– Не помните? Ваша туристическая группа уехала на два дня в Зальцбург. А вы пошли гулять в горы, одна. Когда группа вернулась, вас всё ещё не было. На звонки вы не отвечали, и ваши друзья обратились в полицию.

– В полицию?

– Да. Они приблизительно знали, куда вы отправились, и нашли вас по сигналу вашего мобильного телефона. Туда сразу выехала поисковая группа. Вы лежали на склоне горы без сознания, причём не менее суток. Скорее всего, поскользнулись или сорвались со скального выступа и ударились головой. Плюс некоторое количество алкоголя в крови, отравление угарным газом и переохлаждение в анамнезе. Хорошо, что ничего не сломано.

И я вспомнила! Гугенхайм, праздник, потом нападение врагов... Неужели все погибли?

– Доктор, вам известно что-нибудь про замок, возле которого меня нашли? – Я попыталась приподняться.

– Лежите, лежите, вам нельзя! Вы интересуетесь историей? Похвально. Я и сам ею интересуюсь. Но, насколько мне известно, вас нашли просто на склоне. Руины Кюнрингербурга западнее, вы до них даже не дошли. Никакого другого замка там поблизости нет. И не было.

– Я говорю о Гугенхаймбурге.

– Как вы сказали? Гугенхаймбург? Мне ничего не известно о таком замке. Руины?

– Нет! – Огонь, дым, грохот рушащихся стен ожили в моей памяти. – То есть, да...

– Гугенхаймбург... А вам известно, в чьём владении находился это замок?

– Да. Ландграфов фон Гугенхайм и Торнау.

– Торнау, Торнау... Точно, ландграфы? Может, маркграфы?

– Нет, доктор. Ландграфы.

– Знаете, дорогая фрау Алина, я вспомнил кое-что интересное. Ещё ребёнком я слышал от бабушки легенду о зачарованном замке благородного рыцаря не то Гуго, не то Танкреда фон Торнау... Он был крестоносцем и сражался с сарацинами рядом с самим Ричардом Львиное Сердце. Доблестный рыцарь не боялся ничего и никого.

– Его звали Теодор-Годфрид фон Гугенхайм и Торнау, – прошептала я.

– Да-да, именно Теодор-Годфрид! А вы тоже знаете эту легенду?

– Нет, доктор. Так что же было дальше?

– Ну, когда он вернулся домой, то ухитрился обидеть некую злую ведьму. И она заколдовала его замок и всех, кто в нём был. И они все должны были спать тысячу лет, пока не найдётся прекрасная принцесса, которая полюбит храброго рыцаря и спасёт его от заклятия. Прямо сказка про спящего принца.

– И что, нашлась такая принцесса?

– Легенда об этом умалчивает. Может быть, рыцарь до сих пор ждёт свою принцессу в зачарованном замке.

Эх, доктор... А может, он уже дождался её на свою беду.

– В легенде ничего не говорилось о том, где находится этот замок?

– Ну, дорогая моя, это же всего лишь сказка. Как легенда о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Или о Священном Граале. Хотя в своё время меня тоже очень волновал этот вопрос. – Он похлопал меня по руке. – И знаете, не только меня. Помнится, один исследователь доказывал, что прототип рыцаря Танкреда... то есть, Теодора, действительно был крестоносцем, но поссорился, конечно, не с ведьмой, а с соседями, которые объединились, напали на его замок и разграбили его. Хозяина при этом убили, а замок разрушили. Только это случилось ещё где-то в двенадцатом веке. Хозяин был молод, наследников не оставил, так что восстанавливать замок было некому, и от него не осталось и следа. Уж не знаю, назывался ли этот замок Гугенхаймом. Что я знаю точно, так это что вас нашли вдалеке от любых строений, даже разрушенных. – Он взял меня за руку и ненавязчиво проверил пульс. – Но довольно! Я вас совсем заболтал, а ведь вам надо отдыхать как можно больше. Вот ещё пару дней полежите – и можете подниматься. Только не в горы, а всего лишь на ноги.

Доктор подмигнул мне, встал и вышел из палаты. Я задумалась. Неужели я всего лишь упала и ударилась головой? А всё остальное – плод моей буйной фантазии или просто бред? Думать было больно, и я провалилась в тяжёлый сон без сновидений. Но когда проснулась, моё лицо было залито слезами, а грудь разрывала какая-то вселенская печаль.

Через пару дней я действительно стала чувствовать себя лучше. Смирилась с тем, что это приключение было всего лишь плодом моей фантазии, перестала плакать, и поняла, что скучаю по дому. Оно и к лучшему. Если всё это мне только пригрезилось, то я ни перед кем ни в чём не виновата. Добрый доктор похвалил меня как образцового пациента, подготовил документы к выписке и порекомендовал не ходить по горам в одиночку. Я искренне пообещала ему это.

Оставалось только получить в камере хранения свои вещи и переодеться. Румяная белокурая сестра-хозяйка, на халатике которой было вышито «Фрау Марта», выдала мне моё имущество по описи, педантично отмечая птичкой каждую признанную мною вещь.

– ...Джинсы синие.

– Да, есть.

– Свитер с орнаментом.

– Угу.

– Мобильный телефон.

– Правильно.

– Рюкзак...

Ну вот, всё получено. Вроде всё на месте. Я поблагодарила фрау Марту, сгребла вещи в рюкзак и направилась в свою палату переодеваться.

Уже в дверях она меня окликнула.

– Фрау Алина! Подождите, тут есть ещё одна ваша вещь, она хранилась в специальном сейфе. Простите меня, я её чуть не пропустила.

Да, точно. У меня же было ещё любимое кельтское кольцо, как я могла забыть! Я вернулась. Фрау Марта открыла небольшой сейф, в который запирались деньги, украшения и дорогие часы пациентов.

– Вот, распишитесь, пожалуйста.

Она достала ведомость, в которой было написано: «Кольцо серебряное с орнаментом», проставила текущую дату и подала мне, чтобы я расписалась в получении. Пока я расписывалась, из стальных недр сейфа появился небольшой бумажный пакетик с аккуратно наклеенным номером. Я протянула руку. Она наклонила пакетик.

И на ладонь мне тяжело упал перстень короля Ричарда с продёрнутым через него старым кожаным шнурком...