Дома, сварив какао, поднимаюсь на второй этаж. За двенадцать лет мало что изменилось. Комната. Подоконник...

 

Я догадывалась, что происходит за портьерами. Не велика тайна. В библиотеке Леонида Марковича был не только «Винни-Пух» Милна, но и греческая мифология с рисунками, где адюльтера хоть отбавляй. Литературой Додика была подкована, и по спутнику показывали не одних «Покемонов» и «Сейлор Мун». Лизкина одноклассница с четырнадцати лет встречается с восемнадцатилетним парнем, и они не о погоде разговаривают. Нонсенс, конечно. Она дура, а по нему тюрьма плачет, если ее родители узнают...

— Миха наверстывает пять лет казарменного режима. — Сережа проследил за моим взглядом.

Мишка, поутру, выезжал за ворота. В машине он был не один. Увидев меня, уже не улыбался и поздоровался сухо. Может, он не рассчитывал оставлять даму на ночь, а я нарушила его планы? Стащила из прихожей женские туфли и выкинула в речку. Туфли классные, дорогие, но размер... утонуть можно. Ласты. Интересно, какого роста хозяйка, если у нее лапка сорок первого размера. Небось, Монастырский ей свои одолжил. Мишка злой, и гадать не надо. Не терпит, когда не по его. Обычно его подружки своим ходом от нас выбираются — на такси или маршрутном автобусе, Миха только с порога помашет, и то не всегда.

Чувствовала, нагорит мне. До сих пор молчал. И после ёжика, которого выловила возле гаража и подсунула в Мишкину спальню. Он только с мостка нырнул, а я бегом к ним в дом. Ёжики кусаются не хуже собак и как кошки могут залезть на кровать, цепляясь коготками за простыни. А уж на ощупь приятные... После случая с ежом, спальню стали запирать.

И после вороны. Нашла дохлую и положила на ступеньки. Девушка увидела, чуть в обморок не упала. Я даже испугалась — вдруг она головой о поручни ударится. Устояла, но бежала на автобус и причитала, что мертвая птица — к несчастью. Еще одна дура...

Вороны хватило на неделю, семь дней никто из воздыхательниц не показывался. За это время мы с Мишкой и Сержем с плоскодонки рыбу ловили, на страусиную ферму съездили и сходили пару раз в кино — Лиза с братом, Сережа со своей ботаничкой и я с Монастырским. На одном сеансе я уснула, он нес меня на руках к машине.

— Это потому, что никто другой тебя бы не поднял, — смеялась Лизка.

Знала, что она права, и не обижалась. Ростом я догнала маму, но ее за швабру можно спрятать. Я снова села на диету.

— Начнутся гормональные изменения – еще подрастешь и похудеешь, — успокаивала Поля.

Только когда ж они начнутся? Я какой-то тормоз в развитии. Как вап-интернет на нашей даче. У Лизки уже два года регулы, а у меня все не было, и гормональных отклонений не нашли. Одно хорошо — можно плавать, танцевать и тренироваться, не пропуская занятий.

— А ты – каланча! — в ответ дразнила я подружку.

Она тоже не обижалась. У нас десять сантиметров разницы. Если надеть мамины шпильки, то мы с Лизкой вровень. Я три пары сломала: две маминых, одну Полину — училась ходить на каблуках.

— Ты в кампус к своей Татьяне? — спросила Сержа, когда на улице стих звук мотора Мишкиной машины. — Как ты ночуешь в общаге? Там же клопы!

— Я знаю только одного клопа, — дернул меня за косу. — И попробуй его тронь! — расхохотался Сережка.

— Чего ржать, не понимаю.

— Вспомнил, как ты подложила в тарелку ничего не подозревающей девушки пластмассовую имитацию фекалий.

— Я же не знала, что это к тете Нине приехала замужняя дочка ее приятельницы. Я потом извинилась, сказала, что перепутала, и тарелка предназначалась тебе.

— Вот те раз, а мне за что? — удивился Сережа.

— Кто в мае сжег мои «шпоры» для экзамена по физике и заставил учить?

— Я тебя сразу предупредил: не пиши «гармошки», не теряй зря время, — посерьезнел он. — Нель, оставила бы ты Мишку в покое. Выйдет на службу, будет не до развлечений.

— Видно, придется, — вздохнула я. — Фантазия исчерпалась.

Серж уехал, Миша задерживался. Он мог вообще не вернуться — остаться в городе. Я переживала и боялась. Пока девицы разные, еще куда ни шло, но вдруг остановится на одной и женится? Тетя Нина говорила Леночке, той дочери приятельницы: «Чужой муж – все равно что мертвый. Нельзя! Табу!». И лицо у нее было таким, как у Мишки, когда он кричал на нас с Сережкой во время грозы — страшным, жутким. Они вообще с матерью похожи, и оба черноволосые. От дяди Юры Миша унаследовал синие глаза, высокий рост и атлетическую фигуру... Почему я не родилась лет на пять раньше? Ну, хотя бы на четыре...

 

Соскакиваю с подоконника, поправляю тюль, снова одеваюсь и беру кошелек. Съезжу в супермаркет за гранатами. Настораживают внезапные черные мушки перед глазами. Вероятно, гемоглобин упал. Машину не беру.

На общественном транспорте дорога от нас до конечной со всеми остановками занимает минут пятнадцать. Мы с Елизаветой столько километров по ней намотали, не сосчитать. Лизка приватизировала у Макса мопед «хонду», а я на велосипеде...

В тот день Миша так и не приехал, а на следующий — с утра прикатила подружка, потом уже и он. Один. Видно, у родителей в городе был — переоделся. Уезжал в белой тенниске, а вернулся в черной. Забрал из машины объемные спортивные сумки и скрылся в коттедже. Я старалась не попадаться ему на глаза. Мы с Лизкой дома   экспериментировали. Накручивали волосы на термобигуди, начесывали и сооружали на голове вавилоны, а чтоб веселее было, она включила на полную мощь «Ла камиса негра», и мы пустились в пляс, так что стены дрожали.

— Лизка, ты ужасная! — смеялась я. — Миха наверняка слышит песню и слова понимает – по-испански он рубит. Подумает, я совсем обнаглела: «На мне черная рубашка, сегодня моя любовь в трауре».

— Нелька, ты еще хуже! — сложилась пополам подружка. — Давай выловим ласты и сделаем из них кораблики!

— В них уже жабы квакают. — Я выключила музыку. — Лучше съездим в нашу кафешку, поедим мороженое. По графику сегодня мне можно.

Распутав колтуны и причесавшись, накрасили губы прозрачным блеском, вывели свой двухколесный транспорт на улицу и погнали к станции метро. Лизка впереди фырчит на мопеде, из-под шлема, тюнингованного мики-маусами, развиваются длинные темные волосы. Я за ней, вращая педалями.

Кафе оказалось закрыто.

— Поехали в «Мегамаркет», — предложила Елизавета. — У меня есть дисконтная карта.

— В таком виде? — засомневалась я. — Мы же смотримся, как два фрика...

 

Выхожу на конечной. Того кафе, где нас знали как облупленных, уже нет. Иду в «Мегамаркет», до него рукой подать. Тогда, двенадцать лет назад, Лизке пришлось меня уговаривать, что розовые велосипедки, черный гипюровый топ, жилетка из розового коттона и черная бейсболка отлично смотрятся с кислотно-зелеными кроссовками на желтой платформе. Одежда подружки отличалась меньшей пестротой: сандалии-римлянки, красные джинсовые шорты с махрой до колен и черная майка-разлетайка с ассиметричным рваным подолом в виде красных языков пламени. На мне из украшений — цепочка с талисманом, у Лизаветы — черные клепаные напульсники...

Пересекаю площадь с крытой парковкой для автотранспорта покупателей. Сегодня занята треть мест, а в тот день все было заставлено машинами. Мопед с великом мы пристроили между будкой охранника и темно-синим «вольво кросс кантри» с российскими номерными знаками...

Нас обходили с пустыми и гружеными тележками, мы стояли в галерее посреди прохода и спорили:

— Сначала зайдем в аптечный отдел.

— Там очередь. Потом, на обратном пути.

— Потом мороженое растает, давай сейчас.

— Ты иди, а я – в торговый зал, там и встретимся.

— Он огромный, потеряемся.

— Созвонимся.

— Здесь низкий уровень сигнала.

Недалеко от нас два парня Мишкиного возраста и такой же наружности — высокие, темноволосые, плечистые — вели диалог с явным русским акцентом. Оба в джинсах и теннисках.

— Возле камер хранения знакомая аббревиатура. Поменяю деревянные, местные тугрики закончились, — сказал тот, что в белой.

— А я в аптеку. Уши пухнут, — ответил одетый в серую.

— Бери на мою долю. Не помешают.

— О’кей.

Я посочувствовала молодому человеку в серой футболке, у меня когда-то продуло ухо, и приятного было мало, а у него — сразу два. Хотела посоветовать купить капли, которые здорово мне помогли, и согласилась с Лизкой зайти в аптечный павильон. Мы пристроились в хвост очереди за парнем с отитом. Он оказался общительным: сюсюкал с малышом в коляске-трости и улыбался его маме, чем приводил ее в смущение. Когда подошла его очередь отовариваться, подружка позвала в сектор с косметикой:

— Нель, смотри, появился новый шампунь для густых волос. Надо протестировать.

Новинка заинтересовала не только меня. Рассчитавшись на кассе, молодой человек подошел к стеллажам.

— Девушка, и мне покажите, — обратился к Лизкиной макушке.

Елизавета повернулась, а он вдруг растерялся, уставился на нее с приклеенной улыбкой, и подружка, как пыльным мешком прибитая, стоит, смотрит на него и ресницами хлопает. Он первый очнулся, взгляд переводит то на лицо, то на шлем с мики-маусами в ее руке, а сам все тычет, тычет за своей спиной плоской коробочкой, в задний карман попасть не может. Я его понимала, он не единственный, кого Лизка оглушила внешностью, по ней полшколы молча страдает, вторая половина выпрашивает номер мобильного. Но с ней-то что?

— Лиз, сколько можно в аптеке торчать? — позвала ее, пятясь к выходу. — Я мороженое хочу!.. Ой! — Налетев, наступила кому-то нечаянно на ногу и хотела извиниться.

— Девочка, у вас тут все, как раки, задом наперед ходят? — не очень-то вежливо спросил пострадавший от моей платформы.

Им оказался парень в белой тенниске. Глянула на него снизу вверх. Неясная мысль мелькнула и улетучилась.

— Боба и розовый слоник. — Посмотрев на меня, усмехнулся его приятель, вырвавшись из плена Лизкиной красоты. Промахнулся мимо кармана и уронил свою покупку.

«Рак» и «слоник» задели за живое.

— Кинг-сайз не помещается в карман? — поинтересовалась я, рассмотрев коробочку. — Не знала, что опухшие уши лечат презервативами. — Скривилась брезгливо: — Педики несчастные.

— Пупсик, по шее хочешь? — предложил тот, что в белом. Боба или как его там.

— А ты – по кокосам? — Я развернула бейсболку козырьком назад.

— Бешенный телепузик! — рассмеялся покупатель кондомов.

Лизка расхотела покупать шампунь и потянула из аптеки:

— Пошли, не будем мешать им надувать шарики.

— Вот засранки... — донеслось нам в спину.

Я тормознула, но подружка попросила не обращать внимания, не оборачиваться и потащила к эскалатору.

Мы потолкались в зале электроники, приставая с вопросами к консультантам, облазили «Все для вашего сада», повздыхали перед витринами ювелирного бутика, намерились бижутерии, купили две пачки шоколадной «Империи» и выбрались на улицу.

— Лиз, ты привезла «Волкодава» Семеновой? — Облизав палочку, выкинула в урну. — Лизка, куда ты смотришь? У тебя мороженое тает... Ох, бли-и-ин... — Остановилась рядом с ней на полдороге к будке охраны. — Один белый, другой серый, два веселых гуся, — вспомнилась детская песенка.

Парень в белой тенниске перекладывал баночные упаковки из тележки в багажник «вольво». Его приятель боком сидел на Лизкиной «хонде» и, посмеиваясь, разговаривал по телефону. Я легко прочла по губам:

— ... нет, обыкновенные. Нам светиться ни к чему. Мигалки тоже нет. Лыжи, парашюты и ушанки летом стараемся не носить... Боба настроен лирически и желает увидеть на дне стакана звездочки. Я поддерживаю.

 Пьяницы, подумала я, в стакан заглядывают, а Лизка сегодня конкретно тупит. Взяла подружку за руку и сдвинула с места.

Закруглившись, молодой человек спрятал мобильный в нагрудный карман, заметил нас и расплылся в улыбке. Под кайфом он, что ли, закралось подозрение. Глаза блестят, и веселый не в меру.

— Твой? — Похлопал по сиденью.

Лизка кивнула.

— Атасный аппарат. Боба, помнишь, у меня в интернате такой же был?

Боба если что и вспомнил, так это то, как я обозвала их в аптеке. Покосившись на наши сомкнутые ладони, он захлопнул багажник и продекламировал:

 — Мы не хиппи и не панки, мы подружки...

Ухмыльнулся многозначительно — дальше, мол, догадайтесь сами, — сел в машину и завел двигатель.

У меня загорелись уши, Лизка свои прикрыла, надев шлем.

— Каким заправляешь, 92-м, 95-м? — поинтересовался молодой человек, освобождая сиденье «хонды».

— Молочной смесью, — ответил вместо Елизаветы водитель «вольво». — Им было по четырнадцать, нам дали по пятнадцать... Герыч, не искушай несовершеннолетнюю девицу, поехали.

Точно, наркоман какой-то, кого еще могут называть Герычем, рассудила я. А фотографию второго надо поискать возле опорного пункта на стенде «Их разыскивает милиция». Первого, кстати, тоже. У него шрам под скулой. И глаза не простые, хоть и притворяется, смотрит дурачком. Беглые каторжники. Ушанки и лыжи спрятали, отлежались, угнали машину и приехали к подельнику. В детективах такие сюжеты хорошо расписаны...

 

Выхожу из «Мегамаркета» и успеваю к освободившемуся такси. Называю адрес, смотрю в окно и вижу прошлое, как мы разъезжаемся со стоянки по домам: Елизавета неразговорчивая и без настроения, я — с мыслью, что вернусь на дачу, извинюсь перед Монастырским и пообещаю больше не пакостить его девушкам. Смириться трудно, но обещание придется выполнять, иначе Миша перестанет со мной общаться, а я этого не переживу. Крутила педали, а у самой в животе мороженое застыло ледяным комком.

Мишка был в отличном настроении и ни словом не упрекнул за проделки. Сам зашел к нам в дом, улыбался, у меня сразу мороженое растаяло и во рту сладко стало. Попросил стол на террасе подготовить — протереть и застелить. Это я мигом. Набрала в ведерко воды, схватила кухонные полотенца и бегом за работу. Подняла голову, откинула волосы, чтобы в лицо не лезли, и застыла с разинутым ртом: на подъездной дорожке Монастырских стоял темно-синий «вольво кросс кантри»... Это что же получается, вот эти... крендели к нему приехали?.. Интересно, он знает, что они из себя представляют? Они же наркоманы и бандиты! Разворачивала скатерть, ажурную клеенку, а сама все думала, как Мишке новость преподнести и настроение не испортить. Не поверит же, посчитает, я специально, как с ёжиком и туфлями. «Выдержка – обратная сторона стремительности. Все зависит от пропорции», — учил Миша. Решила выждать.

— Нель, — позвал он, когда я под поливочным краном ведерко полоскала. — Оставь, пошли со мной.

Завел в коттедж на кухню и открыл холодильник:

— Контейнеры видишь?

— Ого сколько! — изумилась я. Двухкамерный холодильник был забит под завязку продуктами и спиртным.

— Маман из своего ресторана передала. Ты выложи на тарелки. Так, чтобы поаккуратнее... по-человечески. На троих здоровых мужиков рассчитывай. Что необходимо, разогрей в микроволновке. В общем, разберешься, я тебе доверяю.

— Да, Миш, все сделаю. — Щеки покраснели, а сама смотрела на него преданно. — Тетя Нина приедет?

— Нет, она не сможет, — усмехнулся Монастырский, а взгляд холодный, колкий.

Посидел, понаблюдал, как я управляюсь, и похвалил:

— Молодец, Белоснежка. — Потрепал по косынке, под которую я волосы убрала. — Полчаса тебе хватит. Заранее спасибо. — Лишних слов Мишка не тратил, знал, что пойму.

В каминном зале работал телевизор, доносились мужские голоса, хлопали крышки баночного пива. Любопытство не проявляла и вопросы не задавала, чтоб на встречные не нарваться.

Сервировала стол, как тетя Нина показывала, а я смотрела и запоминала. Про вилки, ложки, ножи, рюмки и бокалы. О салфетках вспомнила, незабудки срезала и тоже поставила. Салаты рисунком из майонеза украсила. Он у них домашний, не магазинный. В кулинарный шприц набрала и листиками-цветочками разукрасила, веточки зелени в центр воткнула. Полюбовалась и вынесла на террасу.

Со временем Монастырский угадал, по часам на микроволновке уложилась минута в минуту. Я уже на своем пороге стояла, когда он с приезжими на террасу поднялся. Переоделись. Видимо, душ с дороги приняли. Переговаривались, посмеивались, рассаживались, бутылками звенели. О чем говорят — плохо слышно, но это не беда, из моего окна «площадь Красная видна».

Взяв Полин театральный бинокль, забралась на подоконник и подавила вздох разочарования: абрикос разросся, орех выкинул молодые побеги, тент и листва мешали обзору. Я чуть из окна не вывалилась, пытаясь найти удобный просвет. Только начнут говорить, как ветерок листочки пошевелит, и в голове остаются разрозненные слова...

Шея болела, спина ныла, руки затекли, но кое-какую информацию удалось собрать, и кое-что прояснилось. С тем, что они нарки, я погорячилась, но лица у них все равно не внушали доверия. Приехали из Санкт-Петербурга, заодно новый «вольво» обкатали. Крутая тачка принадлежит Герычу, точнее — его отцу. Герыч, он же Георг Ноймар, с Мишей ходил в один садик в Севастополе и в одну школу, потом переехал в Питер. Боба оказался Робертом Шалимовым и тоже из Питера. Я поняла, к кому все время ездил Мишка, и моей симпатии к гостям это не прибавило.

Лизка куда-то пропала. Мобильный отключен, по городскому номеру никто не отвечал. Жалко, что со мной не поехала, а так бы увидела, какое тут представление из «дю Солей» происходит. Герыч выполнял стойку на голове: держался за край стола, лбом упирался в свободное место среди тарелок, корпусом — на локти и выпрямлял вверх ноги.

Интересно, в каком они состоянии будут к вечеру, когда дядя Юра вернется с работы? Мишка вон что вытворяет, руки в стороны вытянул, стакан зубами держит, голову запрокинул и пьет, а эти скандируют: «До дна, Монастырь! До дна!» – и барабанную дробь по столу выбивают... Выпил. Стакан убрал и показывает им две прикушенные фигурные шляпки, как у мебельных гвоздиков... звездочки. Они ему: «Теперь ты настоящий летёха!». За руки и за ноги его подхватили и понесли с террасы к пляжу. Выскочив из комнаты, я забралась на чердак к слуховому окну. Из него было видно, как гости, раскачав Монастырского, бросили его в речку...

 

Рассчитавшись с таксистом, заношу покупки в дом, раскладываю, беру гранат, старый плед и выхожу во двор. Кресло сырое после дождя, накрываю его и сажусь. Отталкиваюсь и раскачиваю качели, с которыми связаны памятные моменты...

 

Спустившись с чердака, я вышла во двор и устроилась на качели недалеко от террасы, где недавно закончилось застолье. Подвыпившая компания дурачилась на пляже. Я не мешала им, они — мне. Покачивалась, щурилась на солнце и гадала, где подружка. Мишка возник внезапно. Словно гриб из-под земли вырос. Умеет он подбираться так, что не заметишь. Одежда насквозь мокрая, с волос течет. Усевшись на газон, сорвал травинку, жует и на разоренный стол смотрит.

— Рудиментарные остатки совести взывают тебя не припахивать, но... — повернулся ко мне. — Жизнь такая штука, Нелли... — Выплюнул травинку и нетрезво ухмыльнулся. — Помогай уж до конца – наведи порядок.

— У нас закон летного поля: кому мешает, тот и уберет. — Показав язык, оттолкнулась посильнее и стала раскачиваться, доставая шлепанцами до Мишкиного плеча.

— Это бунт? — Остановил, схватив за щиколотку. — Я закон и закон это я! — грозно сдвинул брови. Поднял вверх ногами и закружил на вытянутых руках.

— Мамочка-а-а! Лечу-у-у! — зажмурившись, хохотала я.

Остановился, поднес меня к лестнице на вышку:

— Ногами за перекладину... молодец, теперь руки за голову  и пресс десять раз.

Выполнив, я разогнулась и увидела перевернутого Герыча.

— Ее не стошнит? — спросил он у Монастырского.

— У Нельки вестибулярный аппарат – летчики позавидуют. — Мишка помог мне спрыгнуть, заглянул в глаза, проверил, а я удивилась, когда он успел протрезветь. — Нормально, — констатировал.

— Предлагаю действовать согласно морскому закону: кто последний, тот и пашет. — У меня появился добровольный помощник.

Миша собрал пустые бутылки и банки и понес за ворота к мусорным контейнерам. Я сложила грязную посуду и столовые приборы. Набралось два тазика с горкой. Герыч подхватил их и направился на кухню.

— В четыре руки мы быстро справимся, — выгружал он тарелки в мойку.

Он мыл, я вытирала, складывала в стопки и с интересом наблюдала за его ловкими уверенными движениями. То, что он делал, для меня было удивительным. Я к такому не привыкла. Возиться с мытьем посуды – женская обязанность, у нас так заведено. Из-под короткого рукава его тенниски выглядывала надпись, прочесть которую не удавалось. Георг спас меня от косоглазия, обнажив внушительный бицепс с татуировкой трехглавого дракона.

— Змей-Герыныч, — прочла я надпись под когтистыми четырехпалыми лапами и посмотрела на ее хозяина: — Приятно познакомиться.

— Драконы своих не сдают, — подмигнул мне заговорщицки. — Особенно тех, кто о них заботится.

Мимикой, веселым блеском глаз он невольно вызывал симпатию. Я хихикала, но бдительность не теряла. Шрам был не только под скулой, но и сзади на шее.

— Герыч, а чем ты занимаешься?

— Экстремальным туризмом. Вместе с Робертом... Нель, — посерьезнел он, — ты его не цепляй. Боба может сделать бо-бо – словами обидеть.

— Триста лет он мне снился! — Я пренебрежительно фыркнула.

Когда закончили, Ноймар протянул руку: «Держи краба». Я вложила ладошку в его лапу.

— Нелька, вырастешь – станешь красоткой, сероглазая блондиночка. Нет, — присмотрелся ко мне, — они у тебя серо-голубые.

— Правда?

Я сразу простила ему телепузиков и зарделась.

— Поверь старому дракону! — стукнул себя  в грудь.

Набросив на пунцовую физиономию полотенце, не выдержала и расхохоталась:

— Я люблю тебя, «старичок»!

На кухне потянуло сквозняком. Сдернула с головы «паранджу» — в дверях стоял Миша.

— Герыч, ты в своем репертуаре. Завоевываешь сердца направо и налево. Разбалуешь мне крестницу, — попенял шутя.

— Учись, брат, пока я жив. Вахту сдал, — отрапортовал Ноймар.

После обеда приехала Полина, вечером — папа с Любой и дядя Юра. Я телек смотрела, они во дворе ужинали в компании гостей. Долго засиделись, освещение включили. Я выглядывала во двор, прислушивалась, у них — бу-бу-бу и взрывы смеха. К гадалке не ходи, или тетка с отцом развлекают, или Герыч номера откалывает. Мы с Лизкой как-то встретили гадалку. Завела нас за приемный пункт стеклотары, выманив по пятерке, и разыграла представление. Водила по моей ладони заскорузлым пальцем и городила чепуху: «Будешь летать высоко-высоко. Выйдешь замуж за принца заморского». Потом прикинулась, будто у нее мигрень началась. Сжала виски, глаза подкатила, голос ослабел. В точности как моя мама, когда я прихожу с тренировки и достаю дзюдогу для стирки.  До подружки очередь не дошла. Бабку увели под руки галдящие товарки.

 Брехуха старая, а мы повелись, как две лошицы, и без мороженого остались. Одно лето жили по соседству ее соплеменники, арендовали дом у вдовы застреленного прокурора. Взрослые еще ничего, культурные, а чернявая малышня лазала к нам через забор и тырила все, что не прибито гвоздями. Осенью выселялись, их дед вернул четыре мешка трофеев. Папа увидел, за голову взялся: «Сколько у нас, оказывается, ненужного барахла» – и вывез мешки на свалку.

После чаепития тетка с Сережиной мамой готовили еду на завтра, я устроилась неподалеку с «Фаворитом» Дика Френсиса. Читала детектив и краем уха слышала, как Поля с Любашей троицу молодых людей расхваливали: умные, вежливые. Роберт, тот вообще корректный до стеснительности. Ага, подумала я между убийством жокея и приездом полицейских, выдели бы вы, как эти пай-мальчики днем куролесили.

Дочитать не получилось, Полина отправила поливать газоны и цветы. Дядя Юра меня заметил и позвал. Положила шланг, подошла. Он поддатый хорошенько, на руку себе усадил и гостям показывает, гляньте, говорит, хлопцы, какие невесты у нас подрастают.

— Вальдемар, я твою дочь застолбил. Вырастет – женюсь. — Герыч сверкнул глазами.

— Нель, ты как, согласна? Такой зять мне подходит. — Отец похлопал по спине Георга.

— Согласна. Она и в любви призналась, — подмигнул мне Ноймар.

— Ну все, кранты тебе, Герыч. Будешь сослан на вечную каторгу на кухню. Попробуешь права качать – Нелька скрутит в бараний рог, посадит на якорную цепь, и аминь. — Мишка скорбно перекрестился, за столом все грохнули – рюмки зазвенели.

Дядя Юра так трясся, что у меня кулон на груди подпрыгивал.

— Невестушка, что это? — заметил его Георг, утирая слезы.

— Ничего! — Прикрыв ладошкой талисман, а то опять начнут ржать, отвернулась к крестному.

— Нелька верит, что он приносит ей удачу, — иронично заметил Монастырский.

— Да, приносит! — посмотрела на него с вызовом. — Я сдала экзамены на «хорошо» и «отлично».

— Серж тебя натаскал, вот и все везение, — упорствовал Мишка.

Дядя Юра поставил меня на террасу.

— На радостях совсем забыл... — полез в карман брюк. — Нелечка, я тебе кое-что принес. — Протянул бархатную ювелирную коробочку.

Нажав на кнопочку, открыла, и глаза разгорелись: на атласной подложке лежал цветок незабудки. Пять лепесточков из голубого минерала, в центре искрился маленький граненый камешек.

— Носи на счастье, дочка, и загадай желание. Обязательно сбудется, — погладил по голове крестный отец.

Обняла его, поцеловала в колючую щеку и побежала в дом. Увидев подарок, Полина сказала, что камешек — фианит, голубой минерал — это бирюза, камень счастья. По легенде, образовался из костей влюбленных и способствует в сердечных делах.

В своей комнате я любовалась новым талисманом, думала о том, какой у меня клевый крестный, и загадала, чтобы его сын меня полюбил и женился. Козе понятно, не сейчас. Надо реально смотреть на вещи. Экзамены сами собой не сдались, учила, но с амулетом чувствовала себя намного увереннее. Тетка пообещала купить к кулону серебряную цепочку и предупредила, что плавать с ним нельзя — бирюза не любит воду. Ну и ладно, главное, она есть. Поцеловала коробочку, Михаила Потапыча в пластмассовый нос и позвонила Елизавете.

Лизка уже спать собиралась, я удивилась: десять часов — детское время. Спросила, где она пропадала, оказалось, на школьной ярмарке: сентябрь не за горами.

— А у меня новый талисман, — похвасталась ей.

— А я уши проколола, — таким же тоном ответила подружка.

— Блин... Лизка, ты ужасная! Не могла промолчать? — расстроилась я.

Лизавета хихикала и красочно описывала, какие у нее сережки. Сейчас ты у меня попляшешь...

— А я помолвлена... — произнесла загадочно и взяла паузу.

— Нелька, ты там что, с ореха свалилась, какая помолвка? За окном не средневековье, — не поверила подружка.

— Между прочим, пока я с тобой разговариваю, папа за одним столом с моим женихом сидит – обмывает сделку. Я выйду замуж за газеты-заводы-пароходы, — врала напропалую, не давая вставить слово. — Предложение мне сделали при свидетелях, они тоже сейчас накатывают – радуются, им процент перепадет.

— Так что, Монастырский уже побоку?! — клюнула Лизка.

— Конечно! Ты б видела моего нареченного! — вошла я в азарт и давай расписывать «жениха», катаясь по кровати и едва сдерживая смех.

Подружка притихла, я восстанавливала дыхание.

— Нель, кто он? — спросила после длительного молчания.

— Герыч, — не стала ее дальше интриговать.

— Нелли, ты... ты не только еще хуже, ты...

Елизавета бросила трубку, и сколько ей ни перезванивала, так и не ответила. Что ее укусило, недоумевала я. Странная какая-то, прежде чем отключиться, хотя бы поинтересовалась, каким макаром здесь очутился «жених». Настроение упало, радость от бирюзового кулона померкла. Мы часто спорили с Лизкой, могли поцапаться из-за ерунды, потом дуться, но никогда при ссорах она не называла меня полным именем. Моя лучшая и единственная подруга Лиза всерьез обиделась.

Во всем Георг виноват, сам какой-то пришибленный и шутки такие же, разозлилась я. Взяв плеер, вышла во двор и, ни от кого не таясь, забралась на вышку. Если Герычу опять захочется пошутить и посмеяться, скажу ему, что у меня уже есть жених, и  драконы пролетают над Киевом, как фанера над Парижем.

Мой демарш остался незамеченным. Я улеглась на помост, врубила в наушниках Slade — «Oh lala in L.A.», смотрела на мерцавшие сквозь листву звезды и пыталась представить этот L.A. — Лос-Анджелес. Бульвар Сансет,  казино в Лас-Вегасе — о чем пели, то и представляла...

Маму разыскал ее двоюродный дед, теперь она ходит на курсы английского языка и с Белкой, Лёней и Лизкой практикует английский. Она и меня уговаривала заняться вторым иностранным языком, но мне хватало инглиша на киношно-песенном уровне, и я хотела проколоть уши. Не разрешила. Она собирается эмигрировать в Штаты. Мирочку уже отправила гонцом доброй воли присматривать за Довом.

Он прислал свои фотографии, и когда разговаривал со мной по телефону, я мысленно видела перед собой пожилого человека с шапкой седых волос. Глубокие морщины словно прорисованы ножом. Огромный нос. Носище. Как скала. От нее вниз спускаются горькие хребты-складки. А глаза у него серые, похожие на две грозовые тучи. И голос у него, несмотря на возраст, суровый, как пейзаж его лица...

— Я не смогу к вам прилететь, прадедушка Дов. У мамы есть Изабелла, а у папы никого не останется, если  я уеду. Я не буду там счастлива.

— Сколько тебе нужно для счастья, юная леди? — спросил он практически без акцента.

— Шесть тысяч четыреста рублей.

— На тарелочке с голубой каемочкой. Я тоже люблю Ильфа и Петрова... Доживем до раздачи слонов – посмотрим...

Мама рассчитывает, что к окончанию школы я передумаю. Этого не случится. Ни на водном судне, ни, тем более, воздушном. Провожая Шурика в Борисполе, на втором этаже терминала через стеклянные стены я смотрела на взлетную полосу с белыми лайнерами. У меня было чувство, будто я падаю вниз с крыши высотного здания. Голова закружилась, ноги отнялись, и если б Саша не подхватил, я бы свалилась без сознания на пол. К великому удовольствию Лейки, продавшей перед отъездом рояль.

Александр. Сендер. Сандро. Он недавно звонил мне. Закончив тиронут — курс молодого бойца, надел долгожданный коричневый берет пехотной бригады Голани.

— Я ради него пол-Израиля пробежал в марш-броске, — смеялся Шурик. — От Галилеи до Эйлатского залива.

Это, на минуточку, четыреста кэмэ по жаре и камням. С полной выкладкой — в амуниции и с оружием. Отец объяснил. Он спец в таких вопросах.

Саша не говорил, я узнала от мамы, она — от Леи, что скоро его батальон отправят в Южный Ливан. Шурик предпочитал распространяться о хамсине, дующем с Сахары, и солнечных лучах сквозь прорехи облаков над Мертвым морем.

— Саш, как на иврите «иди к черту»? — Я обижалась, что он держит меня за наивную идиотку.

— Нелька, не скажу, даже не проси.

Я не клала трубку, но многозначительно молчала.

— Мэйделе[1], ты рвешь мне сердце.

— Сандро, я подарила тебе могендовид,[2]носи его и не снимай.

— Эти твои пристрастия к талисманам, Белоснежка. Ношу...

Пощупала лоб — температура повысилась. Вот так так, давно не было. Ничего, помучаюсь немножко, и пройдет. Домой не пошла. Лежала под черным куполом неба, надо мной перемигивались далекие звезды, будто знали тайну мироздания. Разгадаешь ее и найдешь ключ к бессмертию. Не будет ни болезней, ни старости. Ни войн, ни смертей. Семьи станут счастливыми... Я не помню, чтоб папа с мамой при мне ругались, но помню, когда они находились вместе, мне ужасно хотелось кушать. Я просила, и мне давали. Я ела, ела. Все время ела... А для тети Нины семья это самое важное. У нее и ресторан так же называется — «Семейный». В нем отмечают дни рождения, юбилеи и свадьбы. Заходят просто посидеть, перекусить и послушать живую музыку. Мы с Полиной были у нее.

— Хоть зубами держи, хоть костьми ляг, но семью сохрани, — говорила она моей тетке.

— Я свое уже отплакала, — замыкалась в себе Поля.

— А я разучилась плакать, — встревала я в разговор.

— Учись, Нелечка, пригодится. Никогда не знаешь, как судьба повернет. Женщина, не умеющая плакать, безоружна перед мужчиной, — наставляла меня Мишина мама.

За неделю до приезда Мишкиных друзей ей самой это умение почему-то не очень помогло. Лизка сидела на автобусной остановке, а я забыла телефон и вернулась. Из открытых окон Монастырских тянуло сигаретным дымком, и было слышно, что разговаривают на повышенных тонах. Потом тетя Нина вылетела из дому с заплаканным лицом и уехала на такси. Дядя Юра, закрывая за ней распахнутую дверь, расстроенным или огорченным не выглядел...

Песня гоняла по кругу, температура росла, голову точно опилками набили. Выключив плеер, я сняла наушники, и в сознание ворвались мужские голоса с террасы. Звон рюмок... Сколько можно пить? Сегодня же не праздник. Завтра им на работу... Голоса то приближались, то отдалялись.

— ...в 87-м прилетел в Союз. Дома молодая жена, и Нелька должна вот-вот родиться. В магазинах на полках шаром покати, все разговоры о перестройке и радужных надеждах. Народ шумит, митингует, и никто не хотел работать.

— В 89-м вывелись из Афгана... тебе, Роберт, тогда десять было.

— Одиннадцать.

— Да, правильно, это Мише с Георгом было по десять. Начался бардак и неразбериха. Армия разваливалась. В первую очередь всеми правдами и неправдами стали увольняться именно боевые офицеры. Сначала Димас и Валера, затем мы с Володей... Какие там были ребята... Воздух пятьдесят градусов, песок шестьдесят, в танке все семьдесят. А где бойцы? А бойцы все на местах. Это золото, а не ребята.

Миша что-то спросил дядю Юру. Я позвала отца, но он не услышал, рассказывал кому-то:

— В Нуристане встречаются и светлолицые, и рыжие, и голубоглазые. Потомки воинства Александра Македонского. Прошел он там с огнем и мечом. До сих пор живут язычниками, не приняли ислам... Тихо!.. Мой ребенок стонет...

Меня кто-то обнял. Надо мной кружились лица.

— Мужики, отойдите, дайте воздух...

К следующему вечеру, когда позвонила Лиза, я была снова живчиком. Приврала подружке, что чуть не померла от горячки, а все из-за ее непонятных обид. Сказала, чтоб отпросилась ко мне на завтра с ночевкой и взяла старый спортивный костюм: как стемнеет, будем пилить. «Труп жениха? Доходы от пароходов?» — подколола Лизка.

Доходы им бы не помешали, подумала я, доставая из-под кровати напольные весы. Живут в самом центре в бывшем купеческом доме в коммунальной квартире. Комната Лизки как пенал: потолки шесть метров, площадь — пять. Ушлые риелторы заманивали в новострой, но какой нормальный человек поменяет центр на выселки с видом на кладбище.

— Вау! Минус кило!.. Как бы теперь два не наесть...

В назначенный день на даче оставалась Полина. Мишка с гостями тусил в городе, папа и крестный были на работе, и вернуться не должны. Люба повезла Сержу фрукты, а то ж зачахнет над экспериментами в лаборатории. Тетка как всегда попросила не делать громко музыку, почитала перед сном в своей спальне и на боковую. Включив над террасой подсветку и вручив Елизавете ножовку, я отправила ее на ореховое дерево, а сама из окна лазерной указкой показывала на ветки, закрывающие обзор. Работа двигалась медленно: сидеть неудобно, ветки толстые, опилки колючие.

— С каких пор тебе мешает зелень? — поинтересовалась Лизка за полуночным перекусом.

— С тех самых, как жених появился, — поддела я. Не хочет верить, что Георг здесь, ну и ладно. Главное – помирились.

Лиза пилила, я заметала следы. Проверив, как там Поля, мы перешли к абрикосу. Я подсвечивала, подружка предсказывала, что мне нагорит за самодеятельность. Я убеждала, что никто не заметит, что там наверху у деревьев делается, а если вдруг, то сад требовал омолаживания, и тут Лизка с шипением известила: «Волосы запутались!».

— Режь, как Дуремар бороду Карабасу-Барабасу! — хрюкнула я и подавилась смехом. В ночной тишине появились посторонние звуки – приближалась машина.

Я погасила в комнате свет, вырубила во дворе фонари и сказала подружке не двигаться.

 

— Нелька, сделай что-нибудь, я не хочу провести всю ночь в обнимку с деревом! — прошипела Лизка и смолкла: автомобиль остановился возле нашего участка.

 

 

 

 

 

 

Назад 1 2 3 4 5 6 7 8 Вперед