Слегка сгорбленный седобородый старичок-профессор медленно поднялся, оправил видавший виды, но чистый, безукоризненно выглаженный пиджак и оглядел аудиторию. Наверху кто-то беззастенчиво спал. Блондинка слева перечитывала, видимо, свой любимый момент в какой-то книге, раскрытой на столешнице, так как не переворачивала страницу с самого начала лекции, периодически поглаживая её указательным пальцем. Тем же самым, впрочем, занимался и длинноволосый субъект справа, наличием книги, однако, не озаботившийся вовсе. Остальные откровенно скучали.

Старичок заложил руки за спину и продолжил:

– Говоря о конфедерациях германских племён времён распада Римской империи в целом и о племенном объединении саксов в частности, нельзя не отметить тот факт, что объединение это часто называют конгломератом, что в корне своём не верно. Все племена, так или иначе упоминавшиеся в первоисточниках под общим названием «саксы» и проживавшие на всей прибрежной территории зарейнской Германии, являли собой народности в крайней степени родственные. Все они без исключения были отличными мореходами, одними из первых, кто начал грабить прибрежные земли ослабленной тогда римской Британии. Крупнейшим племенем, входившим в состав саксов, принято называть энгров, расселившихся в устье реки Везер...

***

Окаймлённый тонкой полоской белеющего песка, пологий берег круто уходил вверх. По склону своему он, будто ковром, порос высокой, сочной травой, средь которой изредка проглядывали серые громады валунов, истрескавшиеся и посветлевшие на солнце и солёном морском ветру. Набегавшие на песок волны с шипением откатывались назад, то и дело колебля спутавшиеся косы буро-зелёных водорослей.

Места незнакомые, сотня с небольшим пар глаз смотрят внимательно и слегка тревожно. Вглядываются. К вечеру накануне поднялся ветер и за ночь их отнесло далеко к северу. Здесь они ещё не бывали, хоть и понятно, что это всё та же земля.

И земля эта ему нравилась. Зелёная, цветущая, много зверя и птицы, а рыба у побережья сама прыгает в сети. Даже туманы, перемежающиеся с ветрами и дождём, не портили впечатление – его родные берега боги тоже редко радовали хорошей погодой, так что дело привычное. И плыть недалеко и не особо опасно, если заходить с восточной стороны, где не так много скал и крутых изломов с подводными камнями, как на Юге. С Юга они заходили вначале, по незнанию. Потеряли не одно судно с хорошими молодыми воинами, да примет их Один!..

Грюнлаф из рода Эльдов поставил ногу на борт и перекинул щит за спину, готовясь первым спрыгнуть на берег. Позади, на палубе, изредка гортанно переговариваясь и пыхтя, налегали на вёсла воины, которых он повёл в этот раз. Человек пятнадцать было из его собственного рода; были так же и Аезэлы, и Вилхерды, и Рандвалфы, и даже Идверды с Эсмандами из соседних поселений, изъявившие желание поплыть в последнюю очередь. На соседнем судне, державшемся чуть позади, так же была пара дружественных и хорошо знакомых родов – около пяти десятков сильных, храбрых воинов.

То, что теперь они находились севернее, дела не меняло, а наступившее утро подало хороший знак: на фоне посветлевшего неба над лёгкой дымкой наползающего тумана чётко и ясно были видны столбы дыма – где-то там скрывалось поселение.

Да, Британия, как её называли коротконогие римляне, была хорошей землёй. Но сейчас они здесь не ради доброй охоты. В этот раз их боевые вытянутые суда вышли из устья родной Верзеры ради одной цели. Сегодня они будут делать то, что умеют лучше всего – убивать.

Поглядывая вверх, на склон, Грюнлаф перемахнул через борт. По колено в воде он побрёл к берегу, а несколькими мгновениями позже, с деревянным скрежетом и поскрипыванием, резной нос взрезал береговой песок – подобной громадной рыбине, судно наполовину вылезло на берег. Схватив брошенный конец каната, предводитель направился дальше по берегу, где к нему присоединились ещё два воина с массивным колом и тяжёлым деревянным молотом в руках. Немного погодя, кол был глубоко вбит и накрепко обвязан канатом. Поодаль, с другой стороны борта была проделана такая же операция.

На берег посыпали люди. Рослые, широкоплечие, бородатые. Их длинные светлые с рыжеватыми оттенками волосы были завязаны в узлы на затылках, просторные рубахи пестрели разнообразием цветов, а штаны были перетянуты кожаными ремешками на голенищах. В руках они держали короткие копья с грубыми плохо обработанными древками, за спинами, что бы не мешали, на перевязях болтались круглые щиты, а за широкие пояса были заткнуты небольшие топоры с узкими лезвиями. Мечи, упрятанные в простые, без украшений, обтянутые кожей ножны, можно было заметить лишь у некоторых – позволить себе такое оружие могли немногие.

Воины, оставшиеся на кораблях, принялись скидывать вниз всевозможные тюки, свёртки и деревянные жерди; те, что спрыгнули на берег подхватывали их и тащили вверх по склону.

Грюнлаф перекинул через голову ремень, скинул щит и присел рядом, наблюдая за выгрузкой. Командовать не имело смысла – большинство являлось опытными, надёжными товарищами, не раз бывавшими в морских набегах, отлично представлявшими, что делать. Следить за берегом тоже не было нужды – наползающий утренний туман великолепно скрывал все их действия, а шума они особого не поднимали.

Да и вообще, если говорить откровенно, Грюнлаф мало опасался обнаружения, вздумай они высаживаться хоть в ясный день при свете солнца. Предыдущие набеги, что в прошлом, что в позапрошлом годах выдались чрезвычайно лёгкими и богатыми на добычу. Они не встретили не то что легионерских патрулей или разъездов, но даже местного ополчения. Из большинства крупных поселений отряды короткозадых римлян вообще ушли...

Видимо, слухи с Запада, приносимые херускими торговцами из-за Рейна, были правдивы и великий император действительно убит. Другие говорили, что император не убит, а борется с одним из своих херцогов, который объявил себя императором тоже. Херуски так же рассказывали, что вожди их дальних племён, якобы, даже заключали долговременные договоры с одними римлянами, чтобы бить других римлян. Ясно, конечно, что на место Великого Императора метили многие знатные цари, ничего удивительного в этом не было. Мало того, поговаривали так же, что теперь императоров будет два, а то и три... Брехня, да и только.

Грюнлаф мало верил слухам. Он знал, как они приукрашиваются по дороге, потому как и сам частенько приплетал несколько небылиц, возвращаясь из очередного похода. Верили не все, конечно, но чего только не сделаешь ради сиюминутного фурора и общественного признания собственных успехов...

Днём прояснилось, но к вечеру всю окружающую холмистую равнину вновь заволокло туманом, надёжно укрывшим костры от чьих-либо взоров издали. Лагерь разбили недалеко от склона, ведущего вниз, к берегу, где стояли суда.

Дым, поднимавшийся от какого-то поселения за холмами, видели снова, и напасть было решено сразу после захода солнца, как только вернутся разведчики. Отряд из двух десятков ловких и храбрых воинов повёл в туман Аламар Четырёхногий из рода Вилхердов – надёжный товарищ Грюнлафа по прошлым набегам, не раз доказывавший свою хитрость и выносливость. Рассказывали, что он однажды прополз на четвереньках две ночи в высокой траве, выслеживая римский патруль. С тех пор, видимо, и прозвище своё получил.

Костры горели не ярко, жадные язычки пламени только-только доставали до днищ котлов, изредка полизывая почерневшую медь. Жечь пришлось запасы, привезённые с собой – в округе не нашлось достаточного количества сушняка, что и не удивительно при отсутствии хоть какой-либо захудалой рощицы. Старательно нарубленные, высушенные и надёжно обёрнутые кожей поленья всегда брали в поход именно на такой случай.

Тепло от близкого огня приятно расходилось по всему телу. Вытянув ноги и удобно устроившись на мягкой овечьей шкуре, Грюнлаф скалился на очередное беззлобное переругивание у костра. Рядом с ним, в круг расположилось полтора десятка воинов, подначивавших друг друга, рассказывавших одни и те же небылицы или просто дремавших в полглаза. Соседние костры, причудливо освещавшие бородатые лица, были совсем рядом, так что перебранки частенько охватывали весь лагерь. Кое где слышались приглушённые удары по металлу и скрежет – точили или чинили оружие; кто-то зашивал обувь, кто-то лениво жевал ячменную лепёшку...

Внезапно наступила тишина, а лица, как по команде, повернулись в одну сторону. То, что заставило всех умолкнуть повторилось снова – многоголосый отрывистый ор, слаженный и чёткий.

Боевой клич.

Он донёсся издали, приглушённый пеленой тумана, как раз оттуда, куда до этого ушёл отряд Четырёхногого.

Быстро, но мягко и почти беззвучно повскакивали все со своих мест, хватаясь за оружие, прислушиваясь. Из белой дымки вынырнула фигура одного из караульных, прятавшихся в высокой траве за лагерем. Он молча указал в ту же сторону.

Прошло совсем немного времени прежде чем до них донеслись еле слышные отзвуки ударов и звон железа.

Кто-то из воинов торопливо укрыл костры сырыми, специально вымоченными в воде шкурами, остальные же сгрудились у края лагеря, напряжённые и молчаливые.

Звуки боя стихли, схватка была очень короткой. И вновь тишина.

Грюнлаф закусил губу и слушал. Нет, страха не было, но то, что лёгкой добычи им теперь не видать, было ясно как день. С каждым мгновением ожидания предводитель чувствовал, как внутри нарастает раздражение. Кто, кто мог завязать битву? Попал ли отряд их разведчиков в засаду или Четырёхногий решил напасть своими силами? Но кто дал ему отпор? Шайка местных разбойников-пиктов или римский гарнизон? И то и другое сомнительно: у пиктов, будь они хоть местные, хоть пришлые, он никогда не слышал такого слаженного громогласного боевого клича; римляне же вообще предпочитали отбиваться молча, что бы слышать своих центурионов...

Размышления его были прерваны хриплым дыханием, раздавшимся поблизости – напряжённым взорам, устремлённым в гладь тумана, предстал Четырёхногий, без оглядки и всякой скрытности продиравшийся к лагерю. Завидев своих, он хватанул ртом воздуха, пытаясь что-то крикнуть, но споткнулся, повалился на четвереньки, закашлялся и принялся неистово тыркать скрюченным пальцем себе за спину.

Подскочив к нему, Грюнлаф схватил разведчика за ворот рубахи, дёрнул к себе, заглянул в перекошенное лицо. Никогда прежде он не видел такого лица.

– Говори! Что там? Ну!

– Дракон... – захрипел Четырёхногий. – Огненный дракон! Нас перерезали... всех...

– Кто? Кто перерезал!?

– Железные всадники! Бессмертные духи...

– Римляне?

– Нет... Над ними мчался огненный змей... Дракон! Они сейчас будут здесь! Они всех убьют! Они уже здесь!..

Разведчик закашлялся, тело его тряслось. Схватив за шиворот, предводитель заставил Четырёхногого подняться на ноги и подтолкнул его в сторону лагеря. Лишь мельком глянув на белеющую завесу, Грюнлаф рявкнул, повернувшись к воинам:

– Строй!

Как один, бородатые фигуры отхлынули от края лагеря, захрустела, зашелестела трава под десятками ног, отрывисто блеснули умбоны щитов в сгущающихся сумерках. Мужчины торопливо подскакивали к предводителю, справа и слева от него образуя единую стену.

– Ближе, плотнее! – ревел Грюнлаф, то и дело поглядывая по сторонам. – Щиты сомкнуть!

Несколько мгновений строй ходил ходуном, вибрировал и наконец замер, ощетинившись остриями копий. В наступившей тишине было слышно только шумное дыхание да шорох и скрежет трущихся друг о друга щитов.

До боли в глазах всматривался предводитель в белёсые складки тумана, но уже шагах в тридцати всё превращалось в сплошное непроницаемое полотно. Безмолвное. Молчаливое.

Какой ещё дракон? Какие бессмертные духи? Грюнлаф знал Четырёхногого не первый год и помнил о его чрезмерной вере в обряды и прочие увещевания ведунов, но ещё ни разу не видел в таком состоянии. Либо его действительно так напугала засада и умелый, жестокий противник, либо... Что – либо? Огненные змеи?.. Нет, сам Грюнлаф с почтением относился и к богам, и к духам лесов и рек, и к ведунам, с ними общающимися... Но что бы они снизошли до Четырёхногого – это уж чересчур. 

Время шло, напряжение нарастало. В строю слышались короткие фразы, брошенные в полголоса, почти шёпотом. Поскрипывали кожаные ремни, еле слышно шуршала трава под ногами. Грюнлаф чувствовал капельку пота, медленно ползшую по щеке.

Затем впереди вдруг раздался приглушённый шипящий свист. В мгновение ока звук переместился куда-то вверх и очень быстро стал нарастать. Что-то глухо воткнулось в землю перед строем, над травой задрожало белое оперение. Прежде, чем кто-то успел сообразить, вновь засвистело. На этот раз стрела пропала где-то позади.

Шёпот смолк, все замерли, даже, казалось, перестали дышать.

Снова свист. Глухой тычок в землю. Потом ещё раз. И ещё. Стрелы пропадали в траве то справа, то слева, то позади них. Некоторые торчали уже совсем близко. Невидимый лучник не торопился, он выпускал следующую стрелу только после того, как предыдущая заканчивала свой полёт.

Грюнлаф понял, что происходит только в тот момент, когда оглушительно звякнуло – смертоносное жало угодило в котёл, подвешенный над дымящим кострищем. В окружающей тишине звук показался очень громким. Нестерпимо громким... Предательским.

Уже понимая, что за этим последует, предводитель успел рявкнуть лишь одно:

– Щиты наверх!

Плотный сырой воздух зашипел десятками свистящих смертей, слившихся в единый гул.  Звук, подобно штормовой океанской волне, взмыл к небу и неистово обрушился вниз.

Они были опытными воинами, они успели. Частой дробью забарабанило по поднятым над головами щитам. Холодные острые жала рвали кожу, застревали в надёжном многослойном дереве. Руки дёргало от ударов, щиты дрожали.

Через пару мгновений дробные удары прекратились, дрожь прошла. Кто-то с шумом выдохнул, кто-то яростно и коротко рыкнул, радуясь, что не получил даже царапины. Странным было только то, что гул не исчез. Он всё так же чётко и ясно слышался впереди, и мгновение передышки прошло так же быстро, как и началось. Руки вновь напряглись, щиты над головами замерли в ожидании следующего залпа.

Вот только гул этот был другим. Теперь от него дрожал не воздух.

Дрожала земля.

Инстинктивно чуя неладное, Грюнлаф опустил щит, глянул вперёд. Испарина, выступившая на лбу от напряжения, вдруг стала очень холодной.

Сквозь зашевелившееся над самой землёй белое марево, размахивая огненно-красным хвостом, на них летел дракон...

***

Тяжёлая дверь скрипнула, кто-то торопливо вошёл в аудиторию, буркнул на ходу что-то неразборчивое – то ли поздоровался, то ли извинился – и плюхнулся на первое попавшееся свободное место.

Седобородый профессор тем временем продолжал:

– Говорить о древнегерманских религиозных верованиях, как о чём-то едином, не принимая во внимание племенных и географических различий, можно лишь в очень условном и ограниченном смысле. Если же перед нами стоит вопрос конкретизации именно сакских культов, то тут в полной уверенности можно опереться на общескандинавские – как на ранний тотемизм и погребальные культы, так и на более позднюю мифологию...

***

...На них летел дракон.

С этого момента время как будто замедлилось, загустело, пока разум пытался воспринять происходящее.

Словно в кошмарном, леденящем душу сне, из белой дымки тумана начали проступать громадные фигуры. Сначала размытые, но с каждым ударом сердца принимавшие всё более и более чёткие очертания. Всадники, надвигавшиеся сквозь пелену, были неестественно высокими, а земля, сотрясавшаяся копытами их исполинских коней, в любое мгновение, казалось, могла расколоться. Свет уходящего дня, приглушённый белёсой завесой, сверкал холодным металлом на храпящих конях, руках, ногах и даже лицах этих всадников, хищными вспышками перепрыгивая на острия опущенных длинных копий.

И над их железными фигурами яростно молотил длинным хвостом оскалившийся огненно-красный дракон.

И время внезапно ускорило ход, возвращаясь к своему обычному течению.

А в голове почему-то и неизвестно зачем промелькнуло:

«Ещё до того, как стрелы упали, они уже мчались на нас. Они уже были здесь».

Дробный топот тяжёлых копыт. Острия копий перед глазами. Всадники в пяти шагах.

За долю мгновения до того, как всё вокруг перестало существовать, Грюнлафу показалось, что в него врезалась гора.

***

Профессор, промокнув лоб платком, убрал его в карман и какое-то время молча смотрел в пространство усталыми выцветшими глазами, будто собираясь с мыслями. Затем, прикрыв бороду сухеньким кулаком, сдержанно кашлянул и вновь заговорил:

– Когда в четыреста седьмом году Флавий Клавдий Константин поднял мятеж и был поддержан легионами Британии и Галлии, Гонорию пришлось пойти на уступки, а после потери Испании и вовсе признать Константина и его сына императорами официально.

Если же вернуться непосредственно к истории Британии, как независимого государства, то по многим объективным причинам можно с уверенностью называть именно четыреста седьмой год, как год полного освобождении острова от римской оккупации. Слабый, но всё ещё весомый фактор сдерживания германцев и северных кельтов исчез из Британии вместе с последними войсками, которые Константин переправил в Галлию...

***

Тёмные очертания скалистого берега, такие мрачные, в чём-то пугающие и чужие, наконец-то удалялись, скрывались за сырой молочно-белой пеленой британского тумана. Эта пробирающая до костей здешняя дымка, впитавшаяся во всё, начиная от льна туники и заканчивая деревом ножен, казалось, за всё это время должна была стать родной и привычной.

Не стала.

Гай Минуций Трог, второй примипил* двадцать второго регулярного легиона, кутался в холодный грязно-серый военный плащ и боролся с подкатывавшей к горлу тошнотой. Мерное покачивание и плеск волн за ботом сводили с ума настолько, что хотелось удавится. Он ненавидел воду, ненавидел ещё с того времени, когда одиннадцать лет назад точно так же стоял на поскрипывавших досках палубы и вглядывался в эту диковинную белую завесу. Уже тогда, будучи простым опционом** двадцати семи лет отроду, полным остатками юношеских надежд и желаний продвинуться по службе в далёкой неспокойной провинции, ещё с легкостью переносившим все трудности и невзгоды, Гай понял, что море не для него. Впереди скрывалась Британия, окутанная слухами и байками, опасная, но манящая, сулившая хоть что-то новое после опостылевших лесов Бельгики. А он как дурак стоял и судорожно сглатывал, чтоб хоть как-то унять предательские позывы желудка и не опозориться перед солдатами.

Теперь Британия удалялась. Удалялись гарнизоны, зимние лагеря, рыбный запах Лондиниума, рыжеволосые большегрудые бриттки, береговые набеги свирепых саксов и холодные стены Адрианова вала; удалялись многочасовые патрули, дождь, снег и вой атакующих в ночной темноте пиктов; удалялись несбывшиеся надежды и, такая же, как везде, рутинная обыденность. Удалялось всё, кроме тошноты. И это было паскудным.

– Как ты, старый пёс?

Подошедший сзади легат*** хлопнул по плечу.

Марк Лициний Цериал командовал легионом лет пять, с тех пор, как его предшественник получил в рот снарядом из пращи. Был он человеком коренастым и упрямым, как и подобает выходцу с Сицилии. Он первым принёс клятву этому выскочке Константину, именовавшему себя Третьим и Великим, хотя некоторые поговаривали о его дремучем происхождении от какой-то местной потаскухи. Как бы то ни было, золото и громкое имя решили всё, а за Цериалом пошёл и его легион, присягнув очередному императору, которому в срочном порядке нужны были войска в Аквитании. Легион собрали так быстро, что уже через три недели они грузились на корабли... Недовольные были, конечно. И Гай относился к их числу, но вслух он своих мыслей не высказывал и других от этого удерживал... Пока что.

– Не такой уж и старый, – буркнул примипил, поправляя сползший капюшон.

Легат хохотнул, сплюнул на палубу и глянул на почти исчезнувший в тумане берег.

– Как думаешь, долго они протянут?

– Кто? А-а, те...

В спешке, уже при самой погрузке, когда весь легион бряцал оружием и таскал тюки с провизией и инструментом по деревянным пристаням Лондиниума, выяснилось, что последний отряд вспомогательной конницы, располагавшийся в гарнизоне где-то на северо-западе Адрианова вала, так и не вернулся из патруля. Доложили об этом ещё раньше, когда отдельные когорты только стягивались к порту, но распоряжение новоиспечённого императора о срочности отбытия было ясным и чётким.

К тому же, честно говоря, конный отряд этот мало кто из легиона вообще видел в глаза. Даже сам Гай, уже будучи в должности примипила, выбираясь из уютного зимнего лагеря в Эборакуме и в который раз объезжая гарнизоны Адрианова вала, так и не застал этих кавалеристов, хотя до их глуши доезжал – в тамошней пешей ауксилии**** докладывали, что верховые в патруле. Видеть не видел, но гарнизонные списки читал и даже имя командира отряда там значилось. Странное имя, так его и не запомнил... Хотя что с них взять, с дикарей? Даже с таких, как эти конники. Судя по записям гарнизона и военным таблицам в самом Эборакуме, оставшимся с тех пор, как тут, в Британии, стояли ещё аж целых три легиона, отряд этот являлся остатками от вспомогательных конников, набранных где-то за Македонией, в бескрайних степях то ли Скифии, то ли в землях аланов, то ли в самой Сарматии. А те места и люди, там живущие, были окутаны такими леденящими байками и слухами, что сама Британия казалась почти родной и чертовски гостеприимной...

Гай поплотней закутался в плащ и хмыкнул.

– Да что с ними будет? Перережут где-нибудь или, может, разбегутся да осядут в глуши.

– Эти – вряд ли. Там отпрыск какого-то царя...

– Царя?

– Ну да, оттуда который, местный какой-то вождь, царь, рикс – фурии их разберут, в общем... Мне племянник рассказывал, когда мы под Агриппиной стояли. Его отец с ними ехал из Паннонии через Медиолан после войны на востоке. Разбили там какого-то царя степного, тому сынка своего вместе с остатками гвардии отдать и пришлось. На службу, значит. Сами бы не пошли – то ли гордые, то ли обычаи чести у них такие. Но сынок тот слово своё дал, вроде как. Так вот, что-то племянник восторженно вещал мне про их коней, восхищался... Не помню точно.

Легат задумчиво поскрёб подбородок, а секундой позже, глянув на примипила, зычно расхохотался. Тот, перегнувшись через борт и сотрясаясь всем телом, ненавидел воду.

Британия удалялась.

***

Профессор вновь умолк. Слегка пошаркивая, он проследовал к кафедре, опёрся о неё рукой, промокнул лоб платочком. Достав огромные очки из футляра, старичок нацепил их на нос и, пролистав пару страниц увесистой папки, продолжил:

– Касаемо вашей предстоящей работы... Время смут, так называемого «тёмного времени Британии», отсутствие хроник и достаточного объёма информации, затрудняет рассмотрение такого вопроса, как состав и количество вспомогательных римских войск, размещавшихся в разное время на острове. Особенно на поздний период, непосредственно перед разделом империи. Стоит, однако, отметить, что упоминание о крупных войсковых соединениях есть в ряде первоисточников, в том числе и о восьми тысячах тяжеловооруженных всадниках сарматского происхождения, пятитысячный корпус которых был направлен на службу в Британию после мирного договора, заключённого ещё Марком Аврелием. Археология, некоторые барельефы того времени и, отчасти, топонимика позволяют говорить о присутствии сарматской культуры в Британии вплоть до пятого – шестого веков...     

***

Со дна самого глубокого и тёмного озера он всплывал наверх. Всплывал медленно и неохотно. Где-то далеко замаячило расплывчатое пятно света. Чуть погодя он услышал приглушённые звуки...

Потом пришла боль и ему захотелось опуститься обратно. Утонуть, забыться, пропасть...

Через мгновение Грюнлаф пришёл в себя и понял, что жив.

Первый же глубокий вздох чуть не отправил его обратно в забытье. Боль была настолько чудовищной, что смерть от удушья на короткий момент показалась спасением. Содрогнувшись всем существом, он попытался вздохнуть ещё раз – неглубоко и очень медленно. Что-то внутри хрустело и отрывисто булькало. Что-то давило и кололо. Но он дышал.

Тяжёлые, будто налитые свинцом веки приподнялись.

Было светло. Серое небо, лёгкий ветерок, шуршащие вокруг стебельки травы. Грюнлаф полулежал на чём-то твёрдом и холодном, щекой чувствуя щербатость камня. Он видел собственные ноги, безвольно раскинувшиеся по примятой траве и валяющийся неподалёку щит.

Видел он и лагерь, усеянный бездвижными телами его воинов. С первого же взгляда можно было понять, что все они, в отличии от него, больше не очнутся. Буро-грязно-красные тона непривычно контрастировали с окружающей зеленью, мертвенно-тускло поблескивали наконечники переломанных копий, остекленело-неподвижно смотрели глаза в пасмурное небо.

А ещё он видел их.

Первый же, что бросился в глаза – всадник на огромном коне. Грюнлаф никогда не видел подобных животных. Те лошадки, которых разводили и использовали в бою и они сами, и римляне, и даже галлы не шли ни в какое сравнение с этими исполинами. Висящие стопы воина даже не касались высокой травы тогда как, будь под ним привычная местная коняга, стебли, скорее всего, скрывали бы даже часть голени. Конники всегда представляли большую опасность в битве – могли совершить манёвр, обойти и ударить в спину, могли догнать, если вовремя не удрал в лес... Но эти... Эти, казалось, были способны просто раздавить, затоптать и прорвать, атакуя в лоб, любой, даже самый плотный и организованный строй.

Длинноногий жеребец пофыркивал, прядал ушами. Шкура его не была железной, но бока, грудь и круп были покрыты сотнями металлических чешуек вплоть до широкой морды. Под стать ему был и возвышавшийся в седле всадник. Ноги и тело его закрывали такие же чешуйчатые накладки, справа и слева от упрятанной в изящный шлем головы красовались массивные наплечники, руки же были закрыты узкими стальными полосками, спускавшимися отдельными, заходящими друг на друга сегментами от плеч до самых пальцев.

Уперев в бронированное колено, всадник держал длинное, в два человеческих роста древко, на конце которого поблескивала бронзой отлитая голова оскалившегося дракона. Широкий хвост, укреплённый на тонкой горизонтальной жерди, уходил назад, подрагивая на ветру огненно-красной тканью.

Всадник был не один. Поодаль, в нескольких шагах от него взбирались в сёдла ещё около двух десятков рослых, упрятанных в броню воинов. У каждого на правом боку висел длинный меч в украшенных ножнах, на левом же крепились колчаны, набитые стрелами, и расшитые футляры, из которых выглядывали короткие изогнутые луки. Длиннющие пики, воткнутые в землю, высились рядом с могучими конями. Чешуйчатые шеи некоторых скакунов были украшены странными гирляндами, напоминавшими кисти или тугие пучки пожухлой травы.

Грюнлаф не мог повернуть головы, но, судя по звукам вокруг, всадников было больше, чем он смог увидеть. Отряд конников собирался отбывать, слышались возгласы и отрывистые фразы на незнакомом языке, бряцало оружие, позвякивали удила.

Его заметили чуть погодя, окликнули кого-то, указали руками. Грюнлаф услышал топот подъезжающего коня и перед ним остановился всадник, немного отличавшийся от остальных богатством доспехов и украшенной сбруей. На бронированной груди его скакуна тоже висела странная гирлянда из каких-то пучков. Но теперь предводитель смог их рассмотреть... Светлые с рыжеватыми оттенками всё ещё завязанные в узел волосы его воинов были нанизаны на крепкую тонкую верёвку.

Всадник, скрежеща и позвякивая чешуёй, слез с коня. Был он очень высок и хорошо сложён, чем, впрочем, мало отличался от остальных. Стянув отделанные бронзой рукавицы, воин снял остроконечный шлем с маской, украшенный на вершине пучком из конского хвоста. Длинная копна волос цвета мёда и спелой пшеницы рассыпалась по плечам.

Мужчина остановился, замер над ним, опустив голову. Высокий лоб, светлые брови, пронзительные серо-голубые глаза смотрят холодно, безжалостно. Прямой тонкий нос, плотно сжатые губы под ним обрамлены аккуратно постриженной бородой того же, что и волосы цвета.

Воин заговорил, немного коверкая слова, было слышно, что язык для него не родной. Но Грюнлаф, хоть и с трудом, его понял.

– Я – Артур, кнес сколотский, а это – воины моего Круга. Теперь эта земля моя. Так и передай своим предкам.

Короткое резкое движение. Грюнлаф успел заметить лишь блик на лезвии широкого ножа. Всё вновь погрузилось во тьму. Боль ушла.

Стало легко и свободно.

____________________________________

*Примипил (Primus Pilus) – один из старших офицеров легиона.

**Опцион (Optio) – младший офицер легиона, заместитель центуриона.

***Легат (Legatus Legionis) – командир легиона.

****Ауксилия (Auxilia) – вспомогательные войска, набранные из чужеземцев.