Дни тянулись один за другим, напоминая друг друга. Календарь стерся вместе с датами, да и само течение лет потеряло всякий смысл. Однако этот осенний день был особенным. На редкость промозглым. Казалось, сыростью пропитано буквально все, включая легкие.

Город оставался по-прежнему серым, а небо заполонили грозовые тучи, изредка показывающие людям солнце как какого-то заложника. Но все привыкли, и никто не жаловался. Привыкаешь ко всему со временем, особенно если кажется, что время застыло навечно.

За окном вагона станции сменяли одна другую, проползал унылый безжизненный пейзаж, тянулись в бесконечность бетонные заборы. А на заборах – причудливые граффити и надписи, творчество иногда выползающих на поверхность жителей андеграунда, который, несмотря ни на что, живее всех живых.

Ольга отвернулась от окна и посмотрела прямо перед собой. Напротив нее сидел Михаил в потасканном костюме. Он буквально сросся с ним, и Ольга уже не представляла себе его в другой одежде. Михаил был помят и небрежен. На небритом лице – некое подобие улыбки, но настолько жалкой, что лучше уж вовсе не улыбаться.

В вагоне немноголюдно. Погода не располагает к туризму, но отпуск Ольге дали только сейчас. И как-то внезапно захотелось выбраться из опостылевшего города куда-нибудь. Хотя бы в другой город – такой же серый и монотонный, но все же другой. И если когда-то был популярен маршрут «Москва – Петушки», то сейчас все чаще – «Москва – Петербург». Хотя, конечно, от Москвы и Петербурга не так уж много осталось с тех пор, как жизнь  разделилась на «до» и «после» и мир застыл в одном бесконечном дне.

Постукивая тростью о неровный пол, по вагонам идет кондуктор. Ну как кондуктор? Вечно обреченный на душевные муки чумной доктор, переделанный умельцами под кондуктора. И проверяет билеты. Странное существо, где из живого только мозг. Судя по исцарапанной маске с длинным клювом и тусклому свету когда-то ярко-красных глаз, жизнь его успела потрепать. Он, наверное, сам был не рад своей новой профессии, только успел позабыть об этом. И продолжает жить, не думая о смерти. Но когда-нибудь она настигнет и его, перед этим забрав всех остальных.

Ольга не мигая уставилась на Михаила. Ее спутанные волосы успели немного выцвести с их последней встречи и приобрели какой-то непонятный оттенок. Острый взгляд буквально пронзал ее спутника, но тот предпочитал делать вид, что не замечает этого. Ему и так сильно нездоровилось после вчерашнего. Лицо исказила страшная гримаса алкогольной интоксикации. И даже дорогой парфюм не спасал от кислого запаха перегара. Но и Ольга, и Михаил предпочитали делать вид, что все нормально и все всем довольны, даже если это было далеко не так.

Они были странной парой. Возможно, даже для кого-то мерзкой. И пусть они встречались от случая к случаю и от былой любви ничего не осталось, они были вместе. Будто одержимые стокгольмским синдромом.

Он не хотел никуда ехать, но она настояла. И он покорно согласился. В последнее время они совсем редко видятся, и поездка в Питер – хороший предлог, чтобы побыть немного вместе.

Михаил не любил нынешний Питер, все чаще вспоминая былые деньки, когда все было иначе. Тогда еще разводили мосты и пасмурное небо еще не почернело от густого дыма заводских труб. Он не любил Новую Францию, куда Ольга направлялась. Не любил и возведенную наспех Эйфелеву башню, совсем как в Париже, который тоже остался где-то далеко в прошлом.

Теперь Питер наводнили китайцы и арабы, чопорных интеллигентов  стало заметно меньше, зато все больше становилось людей из рабочего класса, подчиненных новой индустриализации, которая, если поскрести, оставалась все той же старой. Только к людям присоединились автоматоны – массивные неуклюжие механизмы, чем-то напоминающие вымерших робособак, только в разы больше и неповоротливей. И чумные доктора, которых переквалифицировали из медицинских работников в тружеников молотка и отвертки, полицейской дубинки и электрошокера. Одни из них работали не покладая рук на производстве, а другие надзирали  за безликой человеческой массой, которая буквально кипела в городе, как в муравейнике.

Железную дорогу из Москвы в Петербург охраняли военные, суровые парни в камуфляже с автоматами наперевес. Их грубые лица были покрыты шрамами. Они, подобно изваяниям, стояли на сторожевых башнях, молча провожая взглядом несущийся на всех парах поезд.

Этот поезд был все тем же древним «Сапсаном», который испокон веков курсировал между Москвой и Петербургом. Только на него установили паровой двигатель, кресел в вагонах стало заметно меньше, и проводница больше не разносила напитки. Лишь мрачный носатый контролер ходил по вагонам, постукивая тросточкой.

– Отпуск... – задумчиво промычал Михаил.

– Да... – отмахиваясь от невидимой мушки, ответила Ольга.

– Давно не виделись, правда?

– Мы уже половину дня как видимся. Не заметил?

– Заметил. Но ты как-то не настроена разговаривать. Хоть бы как жизнь рассказала. А то мы только и делаем, что общаемся междометиями все это время. Обиделась?

– Нет. Хотя, на самом деле, обижаться есть на что.

– Да, я подонок. Знаю. И алкоголик к тому же.

– Ой, все. Началось. Опять на себя наговариваешь. Если бы это было так, ты бы сейчас в канаве валялся, но ты со мной едешь. Причем ты не испытываешь радости от этой поездки. Но поехал со мной. Какой же ты подонок? А?

– Да, так. Бывали моменты. Но ехать в эту помойку я и правда не хочу. И ты знаешь, почему.

– Ты там должен целое состояние. И стоит тебе там появиться, как тебе выпустят весь ливер твои кредиторы?

– Ну, и это тоже. Правда, я давно в Новой Франции не проигрывался по-крупному. И всех, кто хотел мне выпустить, как ты выразилась, ливер, давно перестреляли более авторитетные граждане. А я что? А я ничего. Жив, и ладно. И пара крупных долгов списалась сама собой. Здорово, правда?

– Повезло.

– А ты все трудишься на благо державы? Пишешь свои опусы? В газетки свои?

– А что делать? У меня здоровья не хватит пить и проигрываться. В отличие от тебя.

– Теперь моя очередь говорить «ой, все».

– Пожалуйста. Кстати, центр Москвы сейчас самое безопасное место. Только там работают видеокамеры, а военных больше, чем жителей. И не надо рассказывать мне про совесть. Мне моя жизнь дороже совести. Поэтому я пишу не то, что хочу, а что прикажут. И это мой выбор. Я тебе его не навязываю.

– Понял, понял. Я бы сам был бы не прочь так устроиться. Сидишь в редакции, пишешь там разное. По пятницам можно выпить коньячку дефицитного.

– Отвратительное пойло. Я не пью его.

– Зато другие пьют.

– В меня вообще алкоголь не лезет давно. Я сижу на аптеке.

– Радиации боишься?

– Она вся в Подмосковье.

– Там много всего интересного, да. Бывал там. Там меня однажды спас один тип. Я рассказывал?

– Не припомню.

– Странный малый. Похоже, он немного сошел с ума.

– И? Многие сошли.

– Он с уткой разговаривает.

– Уткой? Настоящей? Да откуда?

– Резиновой.

– Ага... Резиновой. Ясно.

– И есть еще один нюанс.

– Какой?

– Он похож на кота.

– Кота? Ты сколько тогда выпил?

– Я не пил.

– Сомнительно. Но ладно. И? И что этот кот?

– Он меня спас.

– Так. А дальше что?

– Он меня обчистил.

– Ага. Обчистил. Тебе везет на друзей.

– Он мне не друг. Но он извинился. Представляешь? Извинился. Передо мной впервые извинились, когда грабили.

– Замечательная история. Как и все твои истории.

– Я слышал, за него назначена награда. Вернее, за его голову. Ну, ходят слухи.

– Хочешь его найти и поквитаться за пережитое унижение? Он же извинился.

– Ну нет. Люди... ну, бывшие люди... то есть одичавшие каннибалы... О, коты! Люди-коты! Люди-коты вызывают у меня уважение. И когда наша, так сказать... хочет их голову... я...

– Что ты там вообще забыл?

– Ездил к бабушке. Пирожки возил.

– У тебя нет бабушки.

– Нет. Кстати, мы почти приехали.

С этими словами он резко встал и потянулся за лежащим на полке увесистым чемоданом Ольги.

– Не свали его на меня, как в прошлый раз.

– Это была случайность!

– Так вот! Я очень хочу, чтобы она не повторилась.

– Базар.

– Где ты этих словечек понабрался? От кота? Или от уточки? Кря-кря! – и Ольга зашлась гомерическим смехом.

– Да иди ты... – фыркнул Михаил, снимая с полки чемодан.

Поезд резко затормозил, вагоны ощутимо качнуло, но Михаил с чемоданом в руках сумел сохранить равновесие. Ольга неспешно поднялась с места, и они проследовали к выходу.

На перроне безлюдно. Только очередной чумной доктор с погнутым носом притаился у ближайшего столба, помигивая красными окулярами маски.

– Я смотрю, туристический сезон в самом разгаре, – произнес Михаил, сплевывая на грязную растрескавшуюся бетонную плитку.

– Не сезон, да.

– Такси?

– С ума сошел? Мне эти билеты и так в целое состояние обошлись. Какое такси?

– Неужели мы пойдем пешком?

– Пойдем. Есть возражения?

– На самом деле, есть.

– Ты сам согласился поехать со мной. Я тебя не заставляла. Ты же в курсе был, что бюджет у меня не резиновый.

– Но не настолько же.

– Настолько.

– Ну, пошли, – с глубоким вдохом выдавил из себя Михаил.

– Не бойся, я сняла гостиницу недалеко от вокзала.

– Ближайшая гостиница в двух часах ходьбы!

– Засекал?

– Да. Когда прятался от кредиторов.

– Значит, дорогу знаешь?

– Там еще ресторан «Магнолия»?

– Именно.

– Ну пошли. С тебя пиво и плотские утехи.

– Ограничимся пивом.

– Ограничимся так ограничимся. Ты же знаешь, что я обоссанный подкаблучник.

– Ой, все....

Они прошли через пропускной пункт. Проверка билетов, обыск, просвечивание чемодана. Пять минут позора, и они на улице.

– Люблю этих ребят.

– Да, я тоже. Но это их работа. Не думаю, что им доставило удовольствие щупать тебя за разные места. Да и меня тоже. Вид у меня болезненный. Мало ли что у меня.

– Народу совсем нет. Может, им за радость хоть кого-то пощупать.

– Ты в зеркало давно смотрелся? Я вот недавно смотрелась. И как-то мой вид не вызывает у меня оптимизма. Твой, кстати, тоже.

– Утешила.

И они побрели по дороге, что огибала чуть покосившийся вокзал. Путь предстоял неблизкий. 

Петербург был из тех городов, которые меньше других изменились с довоенного времени. Однако и он пребывал в запустении и ветхости. Мосты больше не разводили. Полуразрушенные дворцы и усадьбы подернулись не только вуалью времени, но и толстым слоем паутины. Искатели сокровищ  растворялись в городе без следа, порождая все новые и новые легенды.

Пересекающие город притоки Невы, как и она сама, выглядели безжизненно, чем-то напоминая иглу наркомана, что пронзает город. С приходом осени город застилал туман, превращая пейзаж в некое подобие викторианского Лондона.

Белые ночи стали не такими белыми, все больше окрашиваясь в серо-зеленые цвета. Они нехотя проступали сквозь густую пелену дыма, идущего из уходящих в небо заводских труб.

Шаги эхом разносятся по пустынным лавкрафтовским улицам. Все пропитано меланхолией и ужасом, которого с каждым годом становится все больше.

– И все-таки, зачем они возвели тут Эйфелеву башню? – закуривая сигарету, произнес Михаил.

– Понятия не имею. Другой такой уже нет. Как и половины Парижа.

– И все-таки. Кому-то реально легче от этой громоздкой конструкции тут?

– Имидж.

– Издеваешься? Какой имидж? Вы с ума все посходили? Оглянись вокруг!

– Ну, некоторые люди продолжают мыслить прежними категориями... Если ты понимаешь, о чем я. Да и лично тебе это действительно так важно? Опять же, это не просто башня, а целая радиостанция. Пусть и плохенькая. Или ты радио не слушаешь?

– Не слушаю. Там либо новости, либо концерт Шостаковича. Да и зачем мне радио? У нас на районе такие новости, что никакому твоему радио не снились. Кровь, кишки, расчлененка. А там все прилизано, официально и очень скучно.

– Ага, ага. Хочешь, чтобы от твоих новостей все окончательно сошли с ума? Я лично ушла во внутреннюю эмиграцию и стараюсь не думать. Мне все еще непривычно, хотя уже прошли годы. Годы, Миш! И что тебе не нравится? Города отстраиваются заново. Люди возвращаются. Убежища открываются, и люди тянутся домой. Да и технологии утрачены не все.

– Технологии... А ты помнишь, что сделала их создательница? Ради этих технологий? И какой ценой этот прогресс дается? И к чему привел?

– Если ты такой умный, то иди сам в самое пекло радиации. Вместо этих носатых утырков, которые меня пугают до чертиков. Но без них уже никак. Опять же, если бы не они, мы бы с тобой бродили по Подмосковью, пожирая случайных прохожих. Да, у каждой технологии есть свои издержки, но все же...

– Издержки?

– Я не слышала ответа. Ты пойдешь в пекло радиации вместо этого носатого утырка красноглазого? С клювом.

– Нет.

– Вот и завались, морализатор хренов. У меня и так с утра голова раскалывается. А тут еще ты со своей глупой моралью. Ути-пути, какие мы нежные. Ой, наша изобретательница оказалась кровавым маньяком, который уничтожил миллионы человек. Но сперва как бы другие люди и без нее уничтожили в несколько раз больше. Просто решив помериться, у кого больше. И что? Такое ощущение, что раньше легче было. Или как-то иначе?

– Радиации было меньше...

– Такое ощущение, что ты каждую минуту ее испытываешь на себе.

– Я потребляю много спиртного, нивелируя эффект.

– Я в курсе.

– И все-таки, зачем тебе эта Новая Франция? Или у тебя задание от редакции? Тайное расследование? А завтра на всех полосах газет...

– Ага... – перебила его Ольга, – в Неве найдены два обезображенных трупа с признаками насильственной смерти. У следствия нет зацепок, а следователь по особо важным делам от комментариев отказался.

– Жизнеутверждающе.

День клонился к полудню. Дорога до гостиницы казалась бесконечной.  То тут, то там появлялись магазинчики – русские, китайские, индийские и даже пакистанские. И сомнительные харчевни, где лучше не спрашивать, из чего приготовлено блюдо, чтобы потом самому в это блюдо не угодить. И неприятного вида посетители магазинчиков и харчевен.

Наконец вдалеке показалась покосившаяся вывеска с надписью «Магнолия». А рядом притаилось небольшое кирпичное здание гостиницы.  При первом взгляде на нее сложно было назвать ее гостиницей. Обычное  здание, множество из которых Михаил с Ольгой миновали, даже не заметив.

– Похоже на хостел... – с сомнением в голосе произнесла Ольга.

– Да не, самая настоящая гостиница. Не самая плохая из моего списка. Да и контингент тут приличный.

– Хотелось бы верить.

Возле ресторана за столиками сидели люди. Типичные довоенные петербуржцы. Даже апокалипсис не смог их надломить. Они были все такими же чопорными интеллигентами, как когда-то. Но это неудивительно. Сложно быть другим на родине Бродского. Даже вездесущие китайцы с индусами заметно обрусели, буквально пропитавшись питерским высокомерием, и теперь поглядывали на редких туристов свысока.

В воздухе витал легкий привкус достоевщины. Казалось, у кого-то из собравшихся уже припрятан топор, чтобы однажды дать свой ответ на вопрос: «Тварь ли я дрожащая или право имею?».

Внутри гостиницы оказалось так же мрачно, как и снаружи. Пожилая женщина с уставшим лицом скучала, облокотившись на массивную стойку с надписью «Ресепшен», продублированную на нескольких языках. Но когда она завидела гостей, ее покрытое морщинами лицо просияло и стало приветливым.

Ольга с Михаилом прошли утомительную процедуру регистрации и, получив ключи от номеров, направились по скрипучей лестнице наверх. Ключи легонько позвякивали, и звук разносился эхом в тишине.

Облезлые двери не внушали оптимизма. Как и наспех накарябанные на них номера. Видавшая виды ковровая дорожка выцвела, а воздух пропитался пылью настолько, что было трудно дышать.

Отперев двери, каждый вошел в свой номер. Михаил хотел было уже закрыть за собой дверь, как до него донесся голос Ольги:

– Эй! А чемодан?

– Милая, он мне дорог как память. После всего, что между нами было, теперь я просто обязан жениться на нем.

– Не смешно.

– Ладно, ладно!

Михаил выскочил из своего номера и легким движением руки закинул чемодан в распахнутый дверной проем Ольгиного номера.

– Лови!

– А можно как-то поаккуратнее?

– Прости! Я старался как мог! Увы, я не оправдал твоих ожиданий! Прости! Прости!

С этими словами он удалился в свой номер, громко хлопнув дверью на прощание.

Ольга осталась в одиночестве. Если не считать увесистого чемодана, грустно валявшегося у ее ног.

Ее номер выглядел потрепанно. Никаких изысков: кровать, накрытая ядовито-зеленым пледом с веселеньким рисунком, тумбочка, зеркало на стене и пара светильников над ним, стилизованных под старинные фонари.

Пахло сыростью. Но было относительно чисто. Сквозь изъеденные молью шторы пробивался свет, превращая комнату в подобие мистической кельи монаха-отшельника, но с удобствами. Удобства были за ветхой деревянной дверью: небольшая ванная с растрескавшимся унитазом. Однако воды не было.

На стене душевой среди остатков кафеля виднелись следы пуль, а в шершавый бетон въелись следы крови. Поддон душевой был небольшой и ржавый. Ольга не рискнула бы мыться там, даже если бы вода была. Но в целом номер ей понравился. Даже несмотря на то, что о жизни посетителей ресторана постояльцы узнавали против своей воли.

Хотелось спать. Путешествие выдалось долгим и утомительным. нув чемодан, Ольга подошла к кровати и завалилась на нее, раскинув в стороны руки. Кровать оказалась не такой мягкой, как казалось на первый взгляд. И встреча с ней напоминала скорее свидание с жесткой скамейкой. Но Ольге было настолько все равно, что она просто не обратила на это внимания. Через какое-то время Ольга все-таки улеглась поудобнее, завернувшись в колючий пыльный плед, навевавший воспоминания о бабушкиной даче из такой далекой и почти забытой прошлой жизни...

...Эйфелева башня грозно нависала над головой и в то же время, благодаря оптическому обману, грозила проткнуть небосвод своим шпилем. Вместе с тем громоздкая проржавевшая конструкция выглядела хлипко и ненадежно, несмотря на всю свою монструозность.

По грязной неровной брусчатке стелился сизый туман, мягко обволакивая ноги многочисленных прохожих. Центральная улица представляла собой базар, где каждый мог найти себе что-то по вкусу, даже если это было не совсем законно.

Ольга продиралась сквозь толпу в попытках выбраться с центральной улицы хоть куда-то. Она уже начинала жалеть о своем решении посетить базар в самый разгар дня. И мысленно проклинала в себе заядлого шопоголика, на которого не смогла повлиять даже ядерная война.

Накрапывал дождь. Но так как Ольге было лень таскаться по городу с зонтом, она медленно, но верно превращалась из столичной леди в мокрую курицу с безумными глазами.

Михаил очень вовремя скрылся в пучине толпы, оставив Ольгу в гордом одиночестве. Он, скорее всего, прятался от очередного кредитора, умудрившегося выжить во внутривидовой борьбе Новой Франции.

Громкие вопли зазывал перекрывали гул толпы. Разные языки превращались в гремучую смесь. 

Толпящийся народ то и дело расталкивали грозного вида андроиды-доктора, совсем не такие, как калека-кондуктор из поезда. Это были настоящие довоенные экземпляры, усиленные броней. Красные огоньки глаз злобно подрагивали. А натертые до блеска маски на лицах создавали впечатление, что каждый из них только-только сошел с конвейера. Даже трости в их руках казались абсолютно новыми. И они охотно пускали их в дело, не заботясь о том, успел подвернувшийся им прохожий нарушить закон или еще нет. И если бы эти механизмы умели радоваться, то они, скорее всего, отвешивали бы хлесткие удары не только с усердием, но и с превеликим удовольствием.

Никто не хотел отправиться в ближайший морг, поэтому народ роптал очень тихо, тем более что справиться даже с одним из стражей порядка всей этой разношерстной толпе было не под силу.

Внезапно раскат грома прокатился по дождливому Питеру. Яркая молния разрезала небо, ослепляя вечно полусонных горожан. Жизнь на базаре кипела круглосуточно, и продавцы за лотками от усталости буквально валились с ног, как и их многочисленные покупатели, некоторым из которых покой только снился. И даже эти мгновения сна были так редки, что слово «никогда» было бы намного уместнее.

Протирая грязными руками воспаленные глаза, люди в лохмотьях с плохо завязанными тюрбанами на головах то и дело препирались с юркими прыщавыми китайцами, чьи массивные очки с толстыми линзами, казалось, были больше их самих. Хитрые индусы то и дело норовили обсчитать потерявшего бдительность туриста. А суровые сибирские мужики, торгующие в основном всякой редкой снедью, были прямолинейны и просты. И в случае спора пускали в ход кулаки, размером с хорошую баварскую пивную кружку объемом почти в две пинты. Повторной встречи мало кто желал, и даже самые отчаянные и отмороженные были вежливы и обходительны с угрюмыми бородатыми мужиками в телогрейках. Тем более, что у каждого из них под прилавком на вполне себе законных основаниях лежал заряженный АК. Но до стрельбы доходило редко. И чаще стреляли на местных разборках. До появления носатых блюстителей порядка, которые в местной иерархии не разбирались и крошили в фарш все, что движется.

Народу становилось все больше. Откуда-то появились лоточники, предлагавшие легко и не очень перекусить за умеренную плату. И лучше было не спрашивать, чье мясо завернуто в лаваш. Потому что низкорослые смуглые торговцы, напоминавшие карликов, были крайне злопамятны и в следующий раз могли покрошить в начинку и тебя.

Дождь продолжал лить как из ведра. Ольга спряталась под навесом одного из заброшенных магазинов и молча наблюдала за происходящим. Михаила нигде не было. Оставалось надеяться, что он не стал начинкой для шавермы. На этой улице могло произойти все что угодно. И хотя Михаил был крепким малым и умудрялся выпутываться из самых сложных ситуаций, странная тревога не покидала Ольгу.

Туман под ногами стал заметно гуще, на глазах превратившись в едкую слизь. Она расползалась подобно раздавленному дождевому червю, источая неприятный, удушливый запах химикатов.

Слизь с чавкающим звуком пыталась поглотить потертые сапоги, но то и дело отступала, оставляя на острых носах остатки дрожащего желе. А потом с новой силой накатывала вновь, становясь более вязкой и липкой.

Еще один раскат грома. И очередная молния, от удара которой раскололось высокое дерево неподалеку. Но люди на это происшествие не обратили никакого внимания.

Неожиданно раздался чуть хрипловатый женский  голос, заглушающий  все:

– Дети мои!

Звуки и движения замедлились. Стали различимы падающие дождинки на размазанном багровом фоне.

Ольга не понимала, что происходит. Медленно и страшно серая оборванная толпа превращалась в кровавое месиво. И уже не слизь, а пузырящаяся от дождя кровавая пена жадно обхватывала острые носы сапог. Непрерывный гул города превратился в сдавленный хрип.

И только тогда Ольга увидела, как сквозь пелену дождя проглядывают сотни злобных ярко-красных глаз и еле различимые силуэты мрачных фигур, укутанных в кожаные плащи.

Десятки рук в склизких от воды и крови перчатках подхватили Ольгу и понесли куда-то. В этот момент она ощутила себя рок-звездой былых времен, но радости от этого события она совершенно не испытывала: под ногами бездушных механизмов бурлила кровавая жижа, от вида которой тошнота подступала к горлу.

Воздух был переполнен запахом крови настолько, что от каждого нового вздоха рот все сильнее наполнялся прохладной слюной, а язык будто одеревенел под тяжестью металлического привкуса.

Сотни рук несли Ольгу к накренившейся под тяжестью воды башне. Вблизи башня уже не казалась туристической достопримечательностью, которую второпях строили беглые рабы и переселенцы. Вблизи эта покрытая ржавчиной и грязью конструкция вселяла ужас. И чем ближе она становилась, тем сильнее сдавливал горло липкий страх. Хотелось закричать, но при попытке издать любой звук вырывалось лишь сдавленное бульканье.

И вот Ольга уже в самой башне, преодолевает пролет за пролетом, вынужденно любуясь расплывшимся пейзажем вечернего Питера. Да, фразу «увидеть Париж и умереть» она представляла себе как-то иначе.

– Скоро настанет час суда! – гаркнул все тот же хриплый женский голос.

«Час суда? Помню, была по телевизору такая программа...» – подумала Ольга, но мысль тут же оборвалась.

События ускорились, стараясь наверстать упущенное. Не успела Ольга оглянуться, как оказалась на самой вершине башни. На смотровой площадке для туристов. Ольгу не покидало стойкое ощущение, что ее несут убивать. Но страха не было. Ее унылая жизнь толком не успела пролететь перед глазами. Как-то совестно было перед собой, что в такой момент даже вспомнить нечего.

«Михаил!» – щелкнуло в голове.

Не хотелось думать о том, что с ним произошло и где он сейчас. Если он жив, конечно. Ольге хотелось верить, что он смог выпутаться, что бы с ним ни стряслось, но надежда таяла.

В центре смотровой площадки стоял жертвенный алтарь. Этот сюжетный поворот не впечатлил Ольгу и даже развеселил. Она словно герой плохого телесериала, который подошел к трагической развязке.

Когда Ольгу небрежно бросили на алтарь, выяснилось, что у нее есть спина. И она даже болит. Веселья в ее душе заметно поубавилось. Особенно когда над ней встала странная женщина в изорванном медицинском халате. Под халатом Ольга увидела посеревшую от времени мятую блузку.

Глаза женщины уставились на новоиспеченную жертву. В них буквально слилось все безумие мира, и Ольге предстояло в ближайшие минуты все про него узнать.

Левую сторону лица сумасшедшей пересекал уродливый шрам. Он проходил через глаз, от чего тот подернулся еле заметной пеленой. Спутанные рыжеватые волосы развевались на ветру. Женщина жутко улыбалась беззубым ртом. В ее руке был зажат нож. Обычный кухонный, каким разделывают рыбу.

– Время пришло! – злобно завопила безумная врачиха, задыхаясь и клокоча.

Сверкнула очередная молния. А дальше...

Холодное мокрое лезвие врезалось в грудную клетку. Удар был такой силы, что кости неприятно хрустнули, резонируя по всему телу.

Рот наполнила вязкая теплая кровь. Казалось, она сворачивается в небольшие сгустки, едва касаясь языка, смешиваясь со слюной. Тело пронзила боль. Жаркая и нестерпимая, будто в рану помимо лезвия умудрились просунуть раскаленную кочергу.

Вспышка...

Колеса монотонно стучат. Вагон электрички пуст. За окном тянется лентой исписанный разноцветными граффити забор, то тут, то там зияющий импровизированными квадратами Малевича. Но творчество подпольных художников значительно опережало карающий валик маляра.

Холодное грязное сидение впивается в спину. Серый пол залит чем-то липким. Ближе к выходу кто-то не донес выпитое и съеденное, решив выплеснуть это все наружу вперемешку с желудочным соком: от такого приятного дополнения хуже не будет. Тамбур, суд по запаху, давно приспособлен под общественную уборную. Осталось только наложить большую кучу в самом центре вагона, чтобы картина была полной.

Ольга очнулась ото сна. Сощурив глаза, она уставилась в пустоту, пытаясь сфокусироваться. В наушниках еле слышно звучит «Гражданская Оборона», заглушаемая стуком железнодорожных колес.

Ольга извлекла из кармана куртки смартфон. Разблокировав его несколькими движениями пальцев, бросила взгляд на календарь. На дворе стоял две тысячи двадцатый год.

Утерев свободной рукой выступившие на лбу капельки пота, Ольга глубоко вздохнула и убрала смартфон обратно, переключившись на унылый пейзаж за окном.

Электричка из славного города Пушкино неспешно приближалась к Москве.

Александр 'Mr.Milcat' Аверин