Он стоял возле парапета, опираясь рукой о камень, и смотрел на догорающий город. Порывы ветра с моря ещё раздували искры, не позволяя пожару затухнуть окончательно, и отсветы пламени ещё смешивались с красками заката, подсвечивая алым клубы чёрного дыма, — но огонь умирал. Мужчина смотрел на агонию огня, и зарево, отражаясь в его глазах, становилось неестественно белым. Мёртвым. Чёрный остов ближайшего к нему здания вдруг, без видимой причины, начал плавно крениться вбок с протяжным скрипом; порыв ветра довершил движение, и груда сгоревших балок рухнула, вздымая клубы пепла. В то же мгновение стоявший у парапета коротко взглянул в небо и неторопливо, но уверенно направился вглубь города. В центре ещё кипел бой. Кучка уцелевших горожан и остатки городской дружины намертво схватились с арьергардом налётчиков, не давая им покинуть обречённый город. Со всех сторон на сражающихся сыпались искры, на лету превращаясь в жирные хлопья сажи, тут и там неожиданно рушились перекрытия, — люди дрались, не замечая ничего вокруг, лишь уворачиваясь от горящих обломков.
***
...Он оказался в самой гуще схватки, один против троих, сжимая в руках выломанную откуда-то трубу. Он прижался спиной к горячей стене, оценивая противников и пережидая приступ непонятной слабости. Он устал. Тридцатилетний наёмник, он с утра дрался почти без передышки, защищая этот случайный и чужой город. В глазах плыло, в ушах бешено стучал пульс, и обломок трубы подрагивал в немеющих руках. Плохо. Боги и нежить, зачем, ради чего он в это ввязался? Ещё утром, когда сквозь сон он услышал треск падающей с петель двери, и потом, полуодетый, уводил незнакомыми путанными переулками вцепившуюся в него случайную шлюху; с боем прорываясь к центру; вытаскивая попутно полусонных, ошалевших от ужаса горожан из горящих домов, — ещё тогда он понял: отсюда надо уходить, иначе конец. И, захваченный горячкой боя, пропустивший и первую, и вторую усталость, он опоздал; опоздал уйти, опоздал вовремя дать себе передышку, опоздал, опоздал... и теперь оставалось только умирать, кляня собственную дурость, из последних сил заставляя двигаться окаменевшее, тяжёлое тело... Потому что трое сейчас — это много. Слишком. Время стало вязким; взгляд выхватывал из окружающего мира незначительные детали. Капля пота на щеке рыжего противника; ругательство, нацарапанное на стене; чья-то перчатка на мостовой... Из переулка напротив послышались шаги, и он замер, прислушиваясь. Нет, невозможно, — но шаги перекрывали шум боя и шум пожара, крики сражающихся и визг женщин... — мерные, гулкие, как удары метронома, как бьющийся в ушах пульс, как океанский прибой. Из переулка вышел неторопливой походкой мужчина лет сорока, в золотом плаще с чёрно-алым узором по низу; и время окончательно остановилось.
***
Он стоял, скрестив на груди руки, и разглядывал того, кому суждено стать его преемником. Отличное тренированное тело. Высокий лоб под сеткой спутанных тёмных волос, оценивающий взгляд прищуренных усталых глаз... Сила и Гордость. Хорошо. Ну, что ж, надо забирать его отсюда и начинать обряд. Время на исходе, им обоим пора. Он сделал шаг вперёд, намереваясь отпустить время и забрать парня, и в этот момент его тронули за плечо. — Развлекаешься? — тихо и горько спросила женщина. Он неторопливо обернулся. — Здравствуй. Она не ответила, искательно глядя ему в лицо, не в глаза; её пальцы так и остались лежать на его руке. В неестественно светлых глазах с восьмиугольными зрачками отразилась её фигура — стройная, с высокой полной грудью и широкими бёдрами, обтянутая зелёным. Молчание затягивалось; женщина не выдержала первой. — Сколько блеска, — её пальцы скользнули вдоль складки его плаща. — И сколько шума, — кивок в сторону сражающихся. — В честь чего? — Мы теряем время, — на лице мужчины чуть резче обозначились складки. — Зачем ты здесь? — Как это «зачем»? — она казалась удивлённой, — Ты не забыл, какой сегодня день? — Ну и причём здесь ты? Она изумлённо взглянула на него. — Ты что, не смотрел в зеркала? Не видел судьбы, не искал преемника? — Я не понимаю тебя, — мужчина скрестил на груди руки, устало прикрывая глаза. — Ещё несколько минут я удержу время; объяснись. Женщина вздохнула и покачала головой. — Не понимаю, для чего повторять вслух общеизвестные вещи, но, если ты настаиваешь... Итак, сегодня наше время кончается; зеркала судьбы показали три варианта. Мы можем каждый найти себе преемника, продолжая старые игры новыми средствами; этот путь приведёт к разрушению мира людей и предметов, нам придётся складывать его из частиц заново. Мы можем слиться воедино, снова став одним целым; тогда мы вбираем в себя мир, и из этого триединства образуется нечто, чего мы предвидеть не можем, — но нас как сущностей там уже не будет, мы растворимся в каждой его частице... Наконец, мы можем уничтожить друг друга; освобождённая энергия перейдёт к человеку — дальнейшая судьба мира будет зависеть от него, но человеком он быть перестанет. — Ну, и зачем ты мне всё это излагаешь? — Ты сам просил объяснить моё присутствие здесь. — Ты не объяснила. Всё сказанное я знаю не хуже тебя; мне непонятно лишь, почему ты встаёшь между мной и моим преемником. — Да посмотри на него! — женщина развернула его лицом в сторону прижавшегося к стене воина. — Внимательно посмотри, неужели ты не видишь, кто перед нами? Глаза мужчины расширились, превратившись на миг в два ослепительно чёрных восьмиугольника. Секундой позже он взял себя в руки, лишь у висков мелькнули и пропали льдистые искры. — И что с того? — он скептически усмехнулся, приподняв бровь. — Ты хочешь третьего варианта? — Я — нет, — тихо и грустно сказала она, — этого хочет судьба. — Какие громкие слова, — он опять усмехнулся. — Как будто это поможет тебе в поединке... Ты хоть представляешь себе, что будет, если один из нас останется в мире без другого? Ты уверена, что сможешь уничтожить меня? — А ты? — Впервые за весь разговор она взглянула в его глаза. — Я — нет. Я не хочу уничтожать тебя и не желаю исчезать сам; если уж ты не смогла найти преемника, я предпочёл бы слияние... мне нравилось быть в тебе и ощущать тебя в себе... и мне всегда хотелось перейти грань. Она потянулась к нему, но он отстранил её. — Не здесь, — в голосе, до сих пор бесстрастном, прозвучала неожиданно горькая ирония. Женщина молча кивнула. — Забирай его в себя и уходим, — голос мужчины прозвучал глухо. — Я отпускаю время.
***
... Он пришёл в себя на берегу моря. Рядом с ним стояли мужчина в золотом и женщина в зелёном, смутно знакомые. — Я отпускаю его, — последние слова женщины ещё звучали в нём. Он потянулся и сел, чувствуя некоторую неловкость за проявленную слабость. — Здравствуй, Дэймон, — сухо сказал мужчина. — Надеюсь, ты в порядке. — Да, — он с удивлением ощутил себя свежим и отдохнувшим, — а с кем я говорю? — Я — Смерть, — буднично представился собеседник. — А она — Жизнь. — Так я... умер? — помолчав, растерянно спросил парень. — Нет... ещё. — Ты нужен нам обоим, — вмешалась Жизнь. — Случилось так, что тебе предстоит сделать очень важный выбор: решить судьбу этого мира... и нашу, — чуть тише закончила она. — Я настаиваю на том, что мужчина не может стать Жизнью. Точно так же, как женщина — Смертью. И меня не устраивает взаимоуничтожение, — голос Смерти был глух, но твёрд. — Поэтому, либо мы сейчас сливаемся в нём, чтобы найти преемника тебе, либо второй вариант. И не иначе. — Мы обязаны спросить его согласия, — возразила Жизнь, — он же Избранный... — Мы и спрашиваем. — Подождите-подождите, — Дэймон тряхнул головой, — не понял, на что я должен согласиться? И что будет в случае отказа? — Времени мало, — Жизнь досадливо поморщилась. — Слушай, давай ему покажем? Назвавшийся Смертью кивнул в ответ, выставляя вперёд ладонь правой руки. Плоская ладонь блеснула зеркалом, и перед глазами поплыли видения...
***
Своего рождения они не помнили. Дети Времени и Судьбы, Жизнь и Смерть, сперва они были единым целым. Невыносимо скучные века Равновесия, статики, сменились расколом и движением. Они строили мир из разрозненных частиц сущего, как дети строят из песка города. Он созидал, она давала материал, разрушая слежавшиеся веками пласты материи; преобразовывали оба... Потом они были близки, и она родила ему людей. Люди пошли в неё; лишь смертность досталась им от отца — смертность и умение дарить смерть. Он ушёл в тень, почти не появляясь в мире людей, но исподволь воспитывая касту воинов — своих верных сторонников и учеников. Любящие Смерть рождались крайне редко. Он дарил им всё, что мог — искусство перешагнуть порог боли, пьяное счастье боя, радость отказа от себя и высшую мудрость — понимание созидательной сущности разрушения. Он брал их в себя легко, не принуждая и позволяя выбирать. Жизнь не цеплялась за таких. И только когда он сошёлся с Жизнью в поединке из-за человека, смертного, считавшего себя сыном бога и заставившего себя умереть, не желая и боясь этого; когда сперва победила она, вырвав парня, уже вошедшего в Смерть, обратно (Великие Силы, как это было больно!..); и когда потом победил он, забрав в себя все плоды её победы, — только тогда они поняли: отмерен их срок и небезграничны силы. Зеркала судьбы показали варианты и сроки. И, подобно состарившимся людям, они оказались в зависимости от собственных детей.
— Решай, человек, — лицо Смерти появилось перед ним, в сознании зазвучал голос. — Я знаю, ты готов стать Смертью, ты был лучшим из моих учеников («Был?» — кольнуло...); но готов ли ты стать богом? Или обречь на полное разрушение весь этот мир? Решай, но решай быстро — время на исходе... — С твоих слов можно подумать, что у меня есть выбор... Ты говоришь, я твой преемник; а меня спросили? — Как будто кто-то спрашивал нас, — по губам Смерти скользнула неопределённая улыбка. — Вспомни, ты служил мне всю свою жизнь, — искренне, сознательно и добровольно; ты не верил ни во что, кроме меня... и Жизни. Что смущает тебя сейчас? — Она... красивая, — слова получились с трудом. — Тебе я верил и уважал тебя, но её... Её я, пожалуй, любил... — Я тоже. — Признание прозвучало странно. — И что с того? — Став тобой, я откажусь от неё... предам? — Ты сможешь любить её на равных. Быть с ней, как с женщиной. Сливаться с ней или бороться — на выбор. Но не служить. Смерть свободна от любого служения, мальчик; именно поэтому я не знаю богов. — А то, что предлагается мне? Взять ваши силы и стать богом? — Всего лишь высшая ступень созидания... Мы выбрали не самое удачное слово. — Последнее... Что будет со мной — с тем, кем я привык быть? — Твоё тело станет долговечным, дух и разум присоединятся к тем, что во мне, а твоя суть сольётся с моей, объединив собой всё остальное. Это смысл слова «преемник». О других вариантах я ничего не знаю. — Я... должен решить прямо сейчас? — У тебя есть сто ударов сердца. Та же неясная улыбка скользнула по его лицу, и видение исчезло.
Сознание вернулось; острый выступ скалы врезался в спину, в лицо дул морской ветер и слышался шум волн. Он был один. Он сидел на песке, глядя в гаснущее над горизонтом небо, считая торопливые удары сердца и приводя в порядок суматошные мысли. Сидел и думал; и зрачки его глаз, залитых кровью умирающего заката, постепенно становились восьмиугольными.
Alexis Dark
|