|
Даю себе еще пять минут и встаю. За окном светло. Первые пешеходы спешат на работу; дворники-таджики сметают с дороги окурки, осколки битого стекла и другой звенящий и шуршащий мусор; их коллега с помощью бензиновой жужжащей пилы стрижет кусты; сосед алкоголик с утра хорошенький, полулежа на лавке, горланит «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»». В общем, стандартная утренняя обстановка. Жара еще не вступила в свои законные права, но духота продолжает ломиться в мое окно вместе с запахами бензина и гари горящих где-то за городом торфяников. И как назло – ни кондиционера, ни вентилятора, ни веера с опахалом на худой конец. Ни-че-го! На рынках гораздо легче купить угнанный у Абрамовича Bentley, нежели долбанный вентилятор. Правда, я видел на прилавках у неприветливых жителей солнечного юга вентиляторы по цене Bentley Абрамовича, но это явно не наш метод. Я же еще не до конца сошел с ума от этой проклятой жары. Лучше в морозильник Rosenlew залезу, нежели отдам неопрятному небритому торговцу в спортивных трениках Adidos свой месячный доход. К черту! Ладно, водные процедуры в холодной воде, кофе – и за работу! Вода, не смотря на синее обозначение на вентиле смесителя, пошла чуть теплая, кофе в панике убежал, залив плиту, а о работе я старался даже не думать. Сегодня мне предстоит отправиться на фуршет не абы к кому, а самому Утину! Вчера позвонил некто и обрадовал этим фактом. Стандартно попросили не задавать неудобных вопросов и вести себя прилично. Это и понятно. Единственное что непонятно – почему я? Ну почему из тысячи имен в списке выпал именно я? Что я им плохого сделал, а? Почему я должен ни свет ни заря мчаться на фуршет вместо того, чтобы поспать часик другой? И сам себе привычно отвечаю: «Издержки профессии». Профессии одной из древнейших между прочим. Нет, я не продаю свое чересчур упитанное тело где-нибудь на улице Тверской – я журналист. Вместо тела каждый день я продаю свою душу и убеждения. А что делать? Голод не тетка: захочешь что-нибудь слаще морковки с ржаными сухарями – и в Фаусты пойдешь, если жизнь заставит. Когда я первый раз пришел в это топкое болото под названием журналистика, я был молод, глуп и не в меру наивен. С годами у меня убавилось иллюзий и оптимизма как в плане профессии, так и в жизненном плане. Теперь я живу по принципу «don't worry be happy». Иначе хоть в гроб ложись. И это с учетом того, что нашей «свободной» журналистике доходит процентов десять всей информации, а обывателям из всего этого ушата помоев и того меньше – тысячная или миллионная часть. Прав был Оскар Уайльд: «Демократия есть одурачивание народа при помощи народа ради блага народа». Вот я и несу это благо с кирпичной физиономией, горячим сердцем и отключенной головой. Кто, если не я? Низы не могут, верхи не хотят, а авгиевы конюшни между тем копят в себе тонны экскрементов, которые нужно кому-то убирать. Итак, кто, если не я? Напяливаю на себя черную майку, дырявые джинсы (подвернутые под элегантные шорты), легкие летние кроссовки и надеваю через плечо сумку-почтальонку. В таком виде выскакиваю на улицу и иду в сторону автобусной остановки. А далее мой путь проляжет в сторону метро. Несмотря на раннее утро, внутренности автобуса мало чем отличаются от духового шкафа. Лишь наличие неудобных исписанных и изрезанных вандалами сидений выдают в этом адовом агрегате общественный транспорт. Пешком! И только пешком! До метро я добрался бегом: легкий ветерок уже начал нагонять сине-серый туман едкого дыма пожарищ. Спастись от него можно только в метро. И то не долго. Так или иначе... уважаемые пассажиры, двери закрываются... следующая остановка... В вагоне удивительно прохладно. Все стены оклеены назойливой рекламой пива, презервативов, страховых компаний и милиционеров. Так же тут можно увидеть объявления типа «помогу с оформлением прав», «прописка в любом месте без проблем», «гербалайф». Иногда на глаза попадается карта метрополитена, но и она от рекламы мало чем отличается. Иностранцы думают, что это схема водородной бомбы, террористы думают, чтобы еще подорвать, чтобы без проблем выбить себе лишнюю сотню девственниц у бородатого мужика в нестиранном халате, а остальные думают, как там космические корабли бороздят просторы вселенной. И все при деле: кто книжку читает, кто в новый iPhone 4G пялится, кто мучает PSP или музыкальный плеер. И что характерно, даже у последнего гопника и нищеброда есть iPhone и PSP. Даже у Ашота, что торгует фруктами возле моего дома целый день, из его iPhone доносятся звуки зажигательной лезгинки. Вот она – нанотехнология в действии. Вот он переход к инновационной экономике. Это вам не Хрущев с его кукурузой, не Леня златозвездый со своим застоем и не Миша с Боряном на танке под мостом в алкогольном угаре... С этими мыслями я вышел на своей станции и направился к выходу. Вот я уже выбираюсь на свет божий. Мимо мелькают ржавые цинковые лотки. Тут и разнообразный хлам, сделанный в Китае, тут и быстрая еда из неопознанной мертвечины, тут и... Нет, мороженого и воды нет – полки пустуют уже вторую неделю. Но всегда в продаже сигареты «Друг» и растаявшие шоколадки... и расплавившиеся на палящем солнце презервативы... и похожие на расплавленные использованные презервативы продавцы с пунцовым от жары лицом. И только местные бомжи на углу все так же сидят, пьют одеколон напополам с ацетоном. Их ни жара, ни одеколон, ни ацетон не берет. Даже ядерная война им нипочем. Они – соловьи у пивного киоска – их лица... Впрочем, на эти опухшие заплывшие синюшные лица лучше не смотреть. Не то чтобы я брезгливый, а просто как-то за державу обидно, когда я вижу этот вымирающий на почве тотального алкоголизма русский этнос. И ладно бы их тяготила их тяжкая жизнь, так нет! Вернуться в общество им, видите ли, убеждения не позволяют, а деньги все равно пропьют. Или Сурен – друг Ашота – отберет в качестве налога «на жилье» возле подъезда. А потом отправит всю эту толпу снова милостыню собирать, ибо на новенький BMW катастрофически не хватает. Да и не мужское это занятие – работать. (для Сурена, естественно). Стандартная Российская жизнь yesterday, today, tomorrow. Да, это эта страна. Ее ни с какой другой страной не спутаешь. В подворотне очередная поножовщина, где-то кто-то кричит, мяукает, слышен лай и ругань. Стеклотара с шумом разбивается об асфальт. Из-за угла выскакивает какой-то кавказец с окровавленным лицом и убегает прочь, а за ним следом с ножом бежит его коллега – такой же горячий парень с гор. «Опять таксисты дерутся из-за парковочного места,» - раздается хриплый женский голос за спиной. «Да, дело обычное,» - соглашается второй женский голос откуда-то справа. «В наше время такого не было,» - укоризненно причитает старческий голос откуда-то справа. Иду дальше, стараясь ни на что не обращать внимания. Вытаскиваю из сумки эм-пэ-три плеер, затыкаю уши наушниками и врубаю музыку погромче. Спустя полчаса я уже вхожу в большое пафосное здание белого цвета, где меня сперва шмонают охранники, потом долго проверяют какие-то «шкафы» в черных костюмах, потом еще какие-то бритоголовые братки в кожаных куртках долго водят металлоискателем, вытряхивают все из сумки и обыскивают по новой. Потом все содержимое небрежно закидывают обратно в сумку, сумку так же небрежно кидают в меня, а меня с сумкой вталкивают в большие парадные двери.
- Ну, где его черти носят? – сипло завопил Апельсинов. – Я свою новую молодую жену из-за него сегодня оставил неудовлетворенной! - Спокуха, ребята, ему от нас не отвертеться. Лично я – кость в горле режима и они скоро мной подавятся, – прохрипел Юра. - Смотри, подгузник не описай, «кость», – насмешливо выпалил бывший радуевец. - Ты еще за наших пацанов не ответил, – парировал Юра. - А я по паспорту честный человек! – сказал Хорьков и показал Юре язык. - Ребята, давайте жить дружно, – промурлыкал Борис Борисович. - Нет, это какое-то издевательство! Вечером в радиоэфире я этого фигляра раскатаю по полной программе, – нервно сжимая кулаки, процедил Воктеденя. - И я! – пропищала Катя. - И ты, – передразнил Багор. - И я! – передразнила в ответ Катя. - Ты еще за свои слова по поводу гастарбайтеров ответишь мне! – огрызнулся Багор. - Ты о чем? – состроив из себя наивную дурочку, ответила Катя. - О твоем вчерашнем радиоэфире. Или уже забыла да? Да я тебя укатаю за национализм! – завизжал Багор, словно благородная девица, увидевшая в тарелке с супом дохлую мышь. - Батенька, да вы бредите, – засмеялся Воктеденя. – Я лично ее текст редактировал. Никакого национализма там нет, а вот в твоих помойных книжонках – один антисемитизм! - И русофибия! – поддакнул Апельсинов. - Зато я у негров на брайтноне не беру в... - попытался было сказать Багор, но Апельсинов взвился до потолка. - Что?! Ах ты тварь ползучая! Ах ты гастарбайтер недоделанный! Это же литературный вымысел! - Знаю я твой вымысел, пративный, – промурлыкал Борис Борисович. - А тебя вообще не спрашивают! – завопил Апельсинов и схватился за нож. – Я тебе сейчас пол сменю прямо здесь, и никакой Утин мне не помешает. - Да, сделай это, детка! Сделай! О, да! Давай! Я жду! Я весь в истоме! – страстно затараторил Веесиом. - Слыш, э? Я тебя сейчас к своим в аул атвезу. Они тебе и пол сменят, и любимой женой сделают, – скрипя зубами выдавил из себя Хорьков и схватился за нож подобно Апельсинову. - Да вы чего это? – засмеялся Юра. – Совсем сдвинулись? - Ты это, не мешай им, рокер несчастный. Не видишь, у мужчин серьезный разговор? – вмешался в разговор доселе молчавший Дырович. - Кто это там такой умный? - Я, Юра, я, совесть твоя. - Ты мне не совесть, Дырович, а моя... - Ну, кто? - Моя... - Кто? - Моя... - А он недавно обесчестил матрац из IKEA, – давясь смешками, просипел Апельсинов. - Матрац?! – удивленно ахнули все присутствующие. - Да! – ехидно подтвердил Апелисинов, походя на какого-то ушибленного анимешника со своим «Ня». - Извращенец! – выпалил Юра и уже готов был встать из-за стола, чтобы кинуться на сатирика с кулаками, как двери распахнулись, и вошел Утин. - Всех категорически приветствую!
Вдруг откуда ни возьмись, появились десять человек в папахах с бурками, с саблями и как давай кружить вокруг Утина, словно это не приемная президента, а балет «Гаянэ». Откуда-то сверху заиграла ритмичная музыка. И к танцорам с саблями присоединились десять официантов в белых смокингах с подносами. Спустя мгновение десять разнузданных секретарш сзади начали отплясывать кан-кан. А где-то между ними я разглядел твоих еврейских мальчиков с хава-нагилой.
- Буду краток, – сказал Утин и уселся напротив нас. Все танцоры немедленно разбежались, оставив нас наедине с Утиным. - Владимир Владимирович, тут у меня папка одна. Говорят, шахтеры вами недовольны, пенсионеры ненавидят, студенты не выносят, ну, а я... - А, Вы, простите, кто будете? - Я? Э... Юра... музыкант. - Это провокация, Юра. - Э... а как же... - И это тоже провокация. Или ты еще не понял? - Ну, а как же... - Она утонула. - А... - Она развалилась. - Э... - Они кончились. - Ну... - Они не отдали... - А... - А с этими у нас отдельный разговор. Мочить в сортире будто котлеты с мухами. - И... - И этих тоже. Садись, Юра, три. - Почему три?! - Хорошо, два. - А... - А родителям я позвоню вечером. Юра-музыкант так и сел с открытым ртом. Тонкая синяя папка выпала у него из рук под стол, да там и пропала. - Владимир Владимирович, нам тут как бэ дотаций на восстановление... - начал заискивающе Хорьков. - Будут. - А... - И это тоже. - А как же? - А они все так же? - А... - А всех националистов в карцер. - Ну... - А если кто будет не согласен – отключим газ. - А мы будем маршировать, где захотим! – завопил Апельсинов. - А вас что, не устраивает окраина кладбища для проведения марша? Там тихо, спокойно, люди опять же приличные. - Мы хотим на Триумфальной! - Мало ли ты чего хочешь, – сказал Багров. Я вот тоже хочу, чтобы всем гастарбайтерам прописку московскую дали, жилье дали, от налогов освободили и труда в частности. Ведь не мужское это занятие. - А я хочу маршировать! – взревел Апельсинов. - Ну, так и маршируй на кладбище, где тебе самое место! – огрызнулся Багров. - Ах ты, падла... - Апельсинов размахнулся и ударил ножом Багрова прямо в горло. Кровь фонтаном хлынула на стол. Багров затрясся в конвульсиях. Он оглядел выпученными глазами окружающих и медленно сполз под стол. - Видимо сонная артерия, – констатировал Росатый-Поздний. - Как же я в своей новой книге про это напишу-то? – будто во сне промямлил Котенов. - Да так и напиши. А потом у пользователей Живого Журнала фотографий попроси – они помогут, – довольно потирая руки, просипел Апельсинов, то и дело поглядывая на тело поверженного противника. – Ну, кто хочет мне что-нибудь про негров сказать? Ну, я жду. - Я тебе скажу, дорогой. – помахивая ножиком процедил Хорьков. - Тихо! – гаркнул Утин. Все смолкли. - Так, а по существу что-нибудь есть? - У меня, – опять взвелся Апельсинов. – У нас в стране обижают мусульман! Их оскорбляют, их унижают, не дают делать намаз. Да-да. Я – единственная политическая сила, которая их защитит. Мы с ними пойдем маршировать. И будем маршировать, где захотим! Я требую! Я протестую! Триумфальная! Апельсинов схватился за сердце и начал медленно сползать под стол. - Отставить! – снова гаркнул Утин. Апельсинов так и замер в скрюченной позе умирающего лебедя. - Мы никого не оскорбляем. У нас свободная демократическая страна. Мы уважаем все конфессии. Некоторые даже больше других, но не в этом дело. Мы – демократическая страна. И если вы хотите стать исламским радикалом и готовы пойти на то, чтобы сделать себе обрезание, то у нас есть специалисты и по этому вопросу. И они уж постараются, чтобы у Вас, Эдуард, ничего больше не отросло. И никакие чернокожие афроамериканцы, Вам, Эдуард не помогут.
- Мы будем маршировать где захотим... - раздалось из-под стола и больше Апельсинова слышно не было. - Как же я напишу это в своей книге то? – сокрушенно простонал Котенов. - Напишите. Только портреты на яйцах из книги уберите – это некультурно. - И экстремизм весь, да? – прорычал Хорьков. Котенов посмотрел на Хорькова и сжался в маленький пушистый комочек. - Вы журналистов обижаете... - пропищал Котенов, словно Катя Дон. - Мы обэжаем экстрэмыстав, да? Обыжаем нацыоналыстов, да? Фашистав обыжаем. Понэл, да? - Понял. Но в своей речи об этом все равно скажу. - Говори. У нас демократическая страна. Правда, Хорьков? - Правда, Владимир Владимирович. - Ну, вот видишь? Так что говори, что хочешь. Только без экстремизма, а то замочу в сортире. Котенов кивнул в ответ. Его дрожащая рука схватила хрустальную емкость с мороженым. Раздалось приглушенное чавканье. - Так, перейдем к насущным вещам. Кто хочет высказаться? - Я! – как какой пионер вскочил Дырович. – Свободу трахалям матрацев! – завопил он, как объевшийся амфитаминов попугай. За спиной Дыровича появились два дюжих молодца-санитара. Они схватили Дыровича и понесли прочь. А Дырович все пытался вырваться и орал как резанный про матрацы и подушки всякую непотребщину. - Я все сегодня в радиоэфире расскажу! – категорично сказал Вектеденя. - А где Катя Дон? – оглядываясь по сторонам, сказал Росатый-Поздний. - Под столом выполняет редакционное задание Вектедене, – заливаясь смехом промурлыкал Борис Борисович. - Надо исполнять редакционное задание всегда, а не только тогда, когда схватили за одно место, – утвердительно кивнул Утин. - Так у него задание-то обрезанное... – глядя под стол пробубнил Росатый-Поздний. - Сюда нужно смотреть! И слушать, что я говорю! А если неинтересно, то пожалуйста, – зло отчеканил Утин. - Так я и так слушаю, – опешил Поздний. - Вижу я, как ты смотришь... - Ой, а нам на парад можно? – подсуетился Веесиом. - Да, пожалуйста, – отмахнулся Утин. – Хотите Триумфальную? Будет вам Триумфальная. Достали вы меня. Маршируйте своим парадом где хотите. - А мэр Юрий Вокжул против не будет? - Будет против – снимем с должности. Негоже мешать свободе собраний в стране. Это прямое нарушение Конституции. - Ой, а можно я лично это сделаю? Никогда еще не снимал мэра. - Борис! Мужайся! – донеслось из-под стола. Нет, это не Апельсинов – это Багров из последних сил прохрипел напоследок свой последний наказ. Дернулся пару раз и замолк навсегда. Апельсинов чуть отполз, а потом и вовсе свернулся в ногах у Бориса Борисовича. - Ничего, Эдуард, вместе маршировать будем! – весело подмигивая, замяукал Борис. – Мы еще покажем им демократию! Мы еще повоюем! - Повоюем? – удивился Хорьков. – Приезжай к нам! Мы тэбе покажем наше гостепреимство. У нас повоюешь! Нам воины нужны! Будешь у нас по горам лазить с гранатометом. Ну, согласен? - Нет, Владислав, нас и тут неплохо кормят. - Как хочешь! Второй раз предлагать не буду. - Ну и не надо. - Ах, вот ты как? - Да, так! - Да, я тебя сейчас...
Хорьков вцепился в горло Веесиома, как какой-то вампир.
- Помогите! Хулиганы зрения лишают! – трепыхаясь, тараторил истекающий кровью Борис. Из-под стола восстал Апельсинов. - Ты что, подлец, хочешь меня марша на Триумфальной лишить?! С этими словами рассвирепевший писатель вынул из-под полы пиджака осиновый кол и всадил в спину Владиславу. Видимо острие достигло своей цели: тело Владислава обмякло и вместе с Борисом опрокинулось назад, перевернув стол. Двери отворились. Толпа официантов подхватила опрокинутый стол и унесла прочь. Следом унесли все мертвые тела. Вдруг - как с неба: каравай хлеба, икры бадейка, тушеная индейка, стерляжья уха, телячьи потроха - и такой вот пищи названий до тыщи! При эдакой снеди - как не быть беседе! [1]
Утин: Вызывает интерес политический процесс – как у нас на первой кнопке? С экстремизмом или без? Оставшиеся гости: Yes. Утин: Вызывает интерес и такой еще эксцесс – ОН матрацы перепортил с простынями или без? (указывая на открытую парадную дверь, имея в виду Дырочича) Оставшиеся гости: Yes. Утин: Вызывает интерес и такой еще протест – будет марш на Триумфальной с секс-меньшинством или без? Оставшиеся гости: Yes. Утин: Вызывает интерес и такой еще разрез – что у нас там с бедной Катей? Где начальник ее бес? Оставшиеся гости (оглядываясь): Yes.
- Ну да. Вон он ее за портьерой ест, – констатировал Поздний. - Как же я об этом в книге-то своей напишу?! – взыл Котенов! – Как же я (море нецензурной брани), нашу эру то опишу?! - Она утонула, – подсказал Утин. - А вами шахтеры недовольны... - вставил Юра. - Юра, это провокация. - А... - С родителями в школу! - Я больше не буду... - Юра, подойди к Вектедене. Он тебе шоколадку даст. Вкусную, – похлопывая по плечу утешительно сказал Росатый-Поздний. - А шахтерам? - А шахтерам целых две. - Но я же музыкант. - Ну, раз музыкант... Стража! Взять его! – заорал Вектеденя, дожевывая кисть правой руки Кати Дон.
В комнату врываются два дюжих молодца.
Молодцы: не извольте сумлеваться, чай оно не кофе.
С этими словами они подхватили Юру-музыканта и вынесли прочь.
Над собравшимися повисла тишина. Она молча вошла в комнату, залезла на стол, сделала из провода (на которой болталась лампочка Ильича) удавку, и повесилась на ней, опрокинув стол со всей снедью.
- А израильский зачем? – спросил кто-то полушепотом. - А чтобы не было антисемитизма и русофобии, – довольно рыгая, резюмировал Вектеденя. Его живот раздулся до нечеловеческих размеров. Несмотря на свою патологическую худобу, Катя Дон оказалась очень питательной и калорийной. Он попытался встать, но живот препятствовал этому. Мы все вместе собрались вокруг него, чтобы помочь встать. И так, и эдак мы пытались ему помочь, но тщетно. С песней «Эй, ухнем» мы обвязали его тросом и начали тащить. На семнадцатой попытке он хрустнул, а потом упал. И вся королевская конница, и вся королевская рать не может собрать Вектеденю вместе с расплывшимися внутренностями его коллеги, боевой подруги и просто хорошего человека. - Ну как же я в книге-то об этом напишу? - Да не волнуйся, Котеныш, напишешь! – Успокаивающе похлопал его по плечу Росатый. - А речь? - Ну, Москва тоже не сразу строилась. А Лондон и подавно. - Товарищи, буду краток: десерт. В комнату опять вбежали официанты. Слаженно и быстро они убрали весь беспорядок, унесли опрокинутый стол, собрали все внутренности, мясо и конечности в полиэтиленовый пакет (вместе со всеми испорченными продуктами с пола) и унесли. В зал внесли стол. На красной скатерти для каждого гостя стояла тарелки, а на тарелках, политые сиропом и посыпанные сахаром, лежали головы Багора, Апельсинова, Хорькова, Веесиома. В центре стола на спине лежал Дырович. Он был в смирительной рубашке и кляпом во рту. Живот его был вспорот и из него во все стороны вытекали кишки и разноцветные карамельки «Держу Пари». Вместо ног у него были приделаны пирожные «картошка». А по краям блюда были аккуратно разложены внутренности Векткдени и Дон. Я, Котенов, Росатый-Поздний, Утин, танцоры с саблями, официанты и обнаженные секретарши взялись за руки и начали водить хоровод, напевая то хава-нагила, то гимн «Боже, Царя храни», то очередной хит поп-певца Ди Биллайана «Невозможное невозможно». А потом началась дискотека! Над головой повис хрустальный шар, из колонок на потолке заиграл drum and bass, диск-жокей в наушниках за пультом стал отплясывать джигу, а за ним стали повторять все собравшиеся. Котенов и Росатый-Поздний уселись за одним столом и начали нюхать кокаин. - Извините, буду краток, вы немой? – раздалось у меня за спиной. Я вдруг перестал слышать музыку. Лишь голос. Его голос. У меня в глазах помутнело. Я вдруг почувствовал, что ноги у меня подкашиваются. Собрав в кулак последние силы, я сказал: - Почему же, Владимир Владимирович? - Вы мне не задали ни одного вопроса. Почему? - Я лучше буду свою жену учить варить щи, – почему-то сказал я, хотя у меня нет жены и щи я варить не умею. - Это хорошо. Позвольте представить – Дима – мой преемник. - Очень приятно, – учтиво сказал я и поклонился. Рядом с Утиным стоял лупоглазый веселый мужчина в деловом костюме и жизнераостно улыбался мне. - Мы... мы... - начал было он, но Утин его перебил: - Мы с господином Мишкиным – люди традиционной ориентации. Могу Вам сказать совершенно уверенно. И нам нужны такие люди как Вы. Вы все сделали правильно. Вы прошли экзамен, Наруто Удзумаки [2]. - Да, учитель Какаси. - Ты станешь хорошим ниндзя. - Да, учитель. - Такие, как ты, спасут Россию. -Да, учитель. - Пошли за мной Наруто... ...Дмитрий Анатольевич, найдите, пожалуйста, нашему новому сотруднику хорошую должность, пожалуйста. - Хорошо, Владимир Владимирович. - Поздравляю, теперь Вы работаете у нас, Александр. - Я не знаю что сказать, Владимир Владимирович. - А ничего говорить не надо. Это излишне. Продолжайте молчать, как молчали. В этом будет Ваша работа. - А... - А об этом не волнуйтесь. Садись, пять. - Э... - В туалет можно. Он за четвертым столиком между кухней и подсобкой. - Ага. Спасибо. - Мне не сложно. Мы же все свои.
Утин подмигнул мне и скрылся в толпе танцующих людей. Я пошел в туалет. Раз. Два. Три. Четыре. Вот подсобка, вот кухня, а между ними то, что мне сейчас так необходимо. Вхожу. Гранитный пол, кафельные стены, белые перегородки, белоснежная раковина, блестящие золотые писсуары, хромированные смесители и мертвый электрический свет. Жутчайший приступ тошноты комом встал в горле. В желудке раздалась резкая боль. И я на полусогнутых ввалился в кабинку и упал на колени. Красно-бордовая рвотная масса с желтыми вкраплениями полилась из меня бурным потоком. Свет погас. Я отключился.
Всю ночь меня кружило из стороны в сторону. Вокруг меня сверкали бенгальские огни, хлопали пробки от шампанского, хрустело конфетти, и конфеты лепестками роз шуршали под моими ботинками. Какие-то женщины пускались со мной вальсировать. И говорили, говорили, говорили. Где-то рядом отплясывал Котенов с барышней. А Росатый-Поздний куда-то исчез. Я подошел к Дмитрию Анатольевичу. - Дмитрий Анатольевич, а где Росатый? - А что? - Да нет нигде. - Не волнуйтесь, если что надо – я передам. - Нет, ничего. - Ну и славно. Но привет обязательно передам. - Спасибо. - О, познакомьтесь – Надежда. Ваш помощник. Он указал на рыжеволосую женщину в очках лет тридцати в деловом брючном костюме черного цвета в бежевую полоску. - Берегите ее, Александр. Не оставляйте. Ведь, оставь Надежду всяк сюда входящий, плохо кончает. И подарок на свадьбу я вам уже приготовил. Да, не бойтесь ее. Она хорошая. И запомните! Оставите Надежду – плохо кончите. - Хорошо. Дмитрий Анатольевич вдруг подпрыгнул, хлопнул в ладоши и радостно улыбаясь, подхватил какую-то барышню из толпы и как начал вальсировать, то и дело смеясь как ребенок. - Ну, вот ты и стал почетным членом общества мангустов, Саша. - Каких мангустов, Надя? - Не важно. - Какие планы? - Только один – план Утина. Потом поймешь, а пока...
И я снова выключился. Не помню, сколько прошло времени. Проснулся я от дичайшей головной боли. Я лежал на огромной двуспальной кровати, а рядом со мной, ласково меня, обняв, лежала Надежда. Весь пол вокруг был усыпан разломанным печеньем. Справа от кровати находилось огромное окно. Оно не было зашторено. И я видел, как восходит солнце над Кремлем, где вместо звезды серпом сиял окровавленный полумесяц. Я хотел было что-то сказать, но слова застряли у меня в горле. - Т-ш-ш-ш.... Не надо слов, – прошептала Надежда. – Все идет по плану. Хочешь завтракать? Я сейчас приготовлю тебе завтрак по-американски. Тебе понравится. Она кошкой выпрыгнула из кровати, накинула на себя полупрозрачный халатик и ускакала на кухню готовить. А я остался лежать, глядя в потолок и думать. А в моей голове раз за разом проигрывалась песенка Боба Марли: Here's a little song I wroteYou might want to sing itnote for noteDon't worry, be happyIn every life we have some trouble When you worry you make it double Don't worry, be happyDon't worry, be happy now...
Александр ака "Rinsvid" Аверин
[1] Л.Филатов «Про Федота стрельца» [2] Наруто Удзумаки – главный персонаж из аниме сериала «Наруто»
P.S. Все фотографии были взяты с сайта demotivation.ru |
На тарелке посреди круглого кухонного стола аппетитно расположилась дымящаяся яичница глазунья, а с краю две четвертованные жареные сосиски. С беконом в ближайших магазинах напряженно, поэтому приходится довольствоваться сосисками с гордым званием «Молочные». Рядом в небольшой
Вся тусовка уже в сборе. Сидят за столом, скучают. Уж полдень близится, а Утина все нет. На столе белая скатерть, а на скатерти свежие фрукты, мороженое в хрустальных чашах, минеральная вода трех сортов и два ведерка колотого льда. За столом сидят (слева направо): писатель Эдуард Багор, писатель и политик Эдуард Апельсинов, музыкант Юра Кравчук, публицист Леонид Котенов, представители свободной прессы в лице Кати Дон и Алексея Воктеденя, бывший боевик радуевец Владислав Хорьков, певец авангардного жанра Борис Борисович Веесиом, аналитик и телеведущий в одном лице Владимир Росатый-Поздний и писатель-сатирик Владимир Дырович. Ну и я с краешку.
Вот уже в воздух полетели кружевные бюстгальтеры, папахи, подносы и кипы. Грянуло дружное «Ура!». И с потолка посыпались разноцветные конфетти.
Апелисинов пробормотал что-то нечленораздельное и таки сполз под стол к своему дохлому оппоненту, для надежности прикрывшись им как живым щитом.
А еще через пять минут раздался дикий Юрин крик. А еще через десять минут в комнату внесли на металлическом блюде кисти рук и голову Юры музыканта. Во рту у него было зажато красное яблоко, а руки сжимали флаги: один российский, а второй израильский.
Мне понравилось!