Аннотация:

Нас учат верить, не задавая вопросов, нарекая сомнения слабостью души, а страсть – грехом плоти. Священные книги повествуют нам о Рае, который мы утратили, вкусив запретный плод. Нас призывают к послушанию, взамен обещая покой и вечное блаженство в Царстве небесном. Но чего они стоят без любви?

Юлия Рокко

Там высоко, у райских врат...

Напрасно люди думают, что ангелы – легкокрылые создания милосердия и света. Что существуют они в сферах недостижимых, небесных и взирают оттуда на нас, неразумных грешников, наблюдая и оберегая от горестей и бед.

Все это не так.

Ангелы – беспощадные стражи невидимого мира. Мира, где нет смерти, нет сомнений, а есть лишь Воля Творца и нерушимый порядок служения. Этот мир прекрасен и пуст. Совершенный антипод тому миру, что ужасен и полон. Миру, где живем мы – смертные, глупо мечтающие о красоте и покое утерянного Рая.

Напрасно люди думают, что, приняв крещение, становятся причастны к тайнам мироздания, и священный свет Божественной благодати снисходит на их утомленные души. Что встают за их спиной, подобно могучему воинству, крылатые хранители, разя нечистого грозным словом и огненным мечом.

Все это неправда.

Они стоят за нашей спиной, но не чтобы спасти, а чтобы покарать, ибо для этого и были созданы и этим живут в бессмертии и величии. Ангелы выше зла, но не нарекайте их добром. Они чужды людских представлений о справедливости, и те из них, кто хотя бы единожды проявил к нам снисхождение, носят клеймо отступника. Но даже они рано или поздно возвращаются в ряды бесстрастных братьев своих, а после приходят к нам, чтобы искупить свой проступок.

Любить ангела – святотатство. Любить ангела – преступление. Любить ангела – приговор. Небо никогда не простит тебе подобной дерзости.

Я и не прошу прощения. Я примирилась с тем, что желаю невозможного, так же как примирилась с тем, что никогда не перестану звать Тебя, надеясь, что однажды вера моя разрушит вакуум вокруг твоего бессмертного сердца, и ты услышишь мой зов.

Рай

Там высоко, у райских врат.

Тех самых, проклятых

И обагренных кровью.

Надежно затворенных на века

И взятых приступом

Отвергнутой любовью.

Люцифер взмахнул ослепительно сияющим двуручником, отсекая голову несуществующему чудовищу. Брызнувшая из обрубка кровь, не успев коснуться тренировочной арены, превратилась в туман. Сама же туша обратилась пенным облаком и через мгновение бесследно растаяла.

Архангел приготовился материализовать нового монстра, но голос Альтаира его остановил.

– Скоро она вспомнит о тебе.

Люцифер развернулся, попутно сложив расправленные во время боя черные, точно деготь, крылья.

– Ты уверен?

– Да. Понадобилось семь воплощений.

– Слишком скоро...

Альтаир пожал плечами.

– Она очень хочет помнить. К тому же она сильна. Ей многое открыто.

– Ты же знаешь, просто желать – недостаточно. С момента изгнания люди отрезаны от источника.

– Да, но не все. Некоторым удается восстановить связь с ним. – Альтаир усмехнулся, – Издержки «свободы воли».

– Значит, она пробудилась... – Голос Люцифера был задумчив.

– Да. Способность прорицать вновь возвращается к ней. Но в ее мире больше нет учителей, способных обучить ее. Она воплощает свои предчувствия в стихах. – Альтаир процитировал.

Я не прошу, знаю навек, это напрасная мука.

Ты – глас небес, я – человек, и между нами разлука.

Так для чего я тебя жду и замираю на крае?

Вверх, в небеса, лети, воронье, прямо к вратам его Рая.

– И это еще не все. – В газах вестника промелькнуло странное напряжение.

Люцифер не стал утруждать себя вопросом, лишь выжидающе посмотрел на брата.

– Иди к Вратам и сам увидишь...

Люцифер послушно переместился к границе Эдема, уверенный, что Альтаир последует за ним.

– Вороны?! – поразился архангел.

– Она написала эти строки три дня назад. С тех пор они здесь. – Сообщил вестник. – Время от времени птицы срываются вниз и гибнут. Их кровь... она не исчезает.

Люцифер потрясенно взирал на стаю черных птиц, с заунывным криком парящих у заповедных врат.

– Она замужем, у нее сын. Как может она так тосковать по тому, чего никогда ни знала?

Архангелу не полагалось знать о судьбе этой смертной. Таковой была часть его искупления. Но сейчас, потрясенный увиденным, он не стал скрывать, что хотя бы раз в пару столетий его внутренний взор навещал ее. Он и сам не понимал, откуда появлялась эта потребность. Милосердный Создатель очистил его от тяжести свершенного проступка, и Люцифер вновь мог служить Ему в радостном свете Его величия. Но иногда архангел просто закрывал глаза... Ему даже не требовалось прилагать усилий, чтобы отыскать то особое сияние, которое источала ее душа. Когда он позволял себе смотреть на мир смертных, прежде всего архангел всегда видел ее.

Он смахнул с сознания пепел воспоминаний и обратился к брату.

– Ты пришел сообщить мне Его волю?

– Да. – Подтвердил Альтаир – Вороны, они должны исчезнуть.

– Я должен уничтожить птиц?

– Все не так просто. Серафимы пытались изгнать их, но те всегда появляются вновь. Их порождает ее боль и вера.

– И злость. – Добавил Люцифер.

– Злу нет пути в наши чертоги.

Люцифер скупо усмехнулся:

– Поверь мне, она зла.

– В любом случае она попирает устоит. Это недопустимо.

– Разумеется. Так что же Он ожидает от меня?

– Вам дозволено встретиться.

Люцифер непроизвольно вздрогнул.

– Это испытание. Ты должен быть тверд. – Альтаир с сочувствием посмотрел на одного из самых древних и могущественных архангелов престола.

– Если она такая же, как я помню, то она не послушает меня.

– Тогда у вас будет семь дней, а после, если смертная станет упорствовать в своей ереси, ты проводишь ее в чистилище, и там она будет гореть в пламени забвения, покуда не утратит эту преступную тягу к тебе.

Люцифер призвал в свою душу покой, теперь он был мудр и умел противиться искушениям бренного мира.

– Да будет так.

На грани сна

Там высоко ристалище пусто,

И воинство небесное застыло,

Следя, как пожирает воронье

Свет негасимого светила!

Я еще не успела задремать, как вдруг мне привиделся мужчина. Его образ был так реален, что я даже потерла глаза, желая убедиться, что веки мои закрыты, и этот умопомрачительный красавец – просто образ утомленного сознания. Однако его появление неожиданно сильно взволновало меня. Сердце загнанно загромыхало где-то в горле, и я, стараясь его усмирить, сделала пару медленных вдохов и выдохов.

Под боком тихо сопел муж. Сынишка умиротворенно спал в детской. Я же теперь лежала без сна, таращась в оклеенный белыми обоями потолок, внезапно припомнив, что покрывающий бумажное полотно объемный рисунок носит название «Версаль». Затем мысли привычным образом понеслись в сторону назревшего ремонта, на который как всегда не было денег, затем перешли на мелочные споры с многочисленной родней, и мною вновь овладела безысходная тоска и тревожное ощущение, что я заперта в западне удушающе нелепого существования. Я думала обо всем этом, не решаясь закрыть глаза, словно от столь простого действия могло случиться что-то страшное или непоправимое.

– Это глупо. – Прошептала я в пустоту и, сдаваясь накопившейся усталости, опустила веки.

 ***

 Сон пришел мгновенно, глубокий и тяжелый. Что-то внутри меня билось в припадке странной истерики, и я недоумевала, захваченная дурным предчувствием, что же являлось виной столь бурной реакции?

Все затопила пустота. Но пустота была иной, вовсе не такой, как мне всегда представлялось вечное и безмолвное Нечто. Она была ослепительно белой, хотя сознание мое ожидало увидеть некий безграничный космос безликий и ледяной. Здесь же я не ощущала ничего – ни жары, ни холода, ни духоты, ни освежающей прохлады. Все заливал неприятный белый свет. Не было ни потолка, ни пола, хотя некая сила тяготения все же ощущалась. А может быть, это просто мой разум защищал меня от досадного помешательства. И в этой жуткой белой пустоте существовала единственная точка опоры. Мужчина. Светловолосый, с ног до головы закованный в черные одежды. Никогда бы не подумала, что чей-то траурный наряд мог так меня обрадовать. Я зацепилась за него взглядом, как корабельный якорь за илистое дно, и двинулась к нему. Шла я очень долго. Передвигаться в этой бесцветной пустыне было сложно, она, словно гигантский невидимый насос, выкачивала все силы. Хотелось спать. Никогда прежде я не испытывала столь сильного желания лечь и подремать ... во сне.

Чем ближе я подходила, тем ярче ощущала чувство непонятного родства. Тревожное ликование буквально пропитало мое сознание, когда до мужчины осталось меньше метра. Он стоял, повернувшись ко мне спиной. Высокий и напряженный. Руки сами потянулись к нему.

Мужчина обернулся.

Я заплакала. Слезы полились из такой запредельной глубины, они были так горьки и удушающи, что я обессилено опустилась на колени, вцепившись озябшими пальцами в его одежду. Я не могла понять, отчего плачу, счастье и горе смешались в разъедающий нервы токсичный коктейль, растворяющий незримые вечные печати и я, наконец-то, вспомнила...

Раскаленными письменами утраченного языка Его имя было выжжено на всех оболочках моей бессмертной души. Люцифер. Архангел. Предводитель небесного воинства, однажды павший, испытав запретную сладость телесной близости со смертной. И не просто смертной, язычницей, возжигающей ритуальные костры в каменном святилище и славящей диким танцем величие своей порочной богини.

Я всегда верила в Бога. К нему тянулся каждый атом моего наивного существа, порождавшего в стенах старинных церквей слезы очищения и светлое желание петь. Мне чудилось, что, если я сумею верно сложить слова, придать им правильное звучание и ритм, Бог услышит меня. Тогда, наконец-то, я постигну ту неуловимую истину, обрету то заповедное знание, которое от рождения ускользало от меня. Если бы я могла передать, как мучительно жить, осознавая, что внутри тебя живет некая бесконечно важная тайна, а ты никак не можешь ухватиться за нее, извлечь из темных вод омута памяти.

Мне казалось, что я вижу сон, странный и завораживающий, но теперь, когда воспоминания тысячью хрупких нитей проложили мост между мной сегодняшней и той, которой я была прежде, той счастливой, но обреченной, однажды познавшей сокрушительную страсть величественного архангела, я с ужасающей ясностью осознала, что случилось нечто невозможное, и лишь потому спустя столько столетий нам дозволили встретиться вновь.

С памятью пришел гнев. На самом деле он всегда медленно тлел во мне, практически лишенный кислорода, но теперь, выпущенный на волю, расправил кожистые крылья и парил надо мной, пробуждая желать воздаяния и мести.

Я вспомнила, как они пришли за мной на закате. Не для того чтобы своими пылающими мечами прогнать подступающую к городу тьму, а чтобы ввергнуть в нее меня. Ангелы, крылатые, закованные в сияющие латы. Их было двое. Они увели меня из дома в безлунную ночь, вынудив оставить беспомощную престарелую мать, которую вскоре после моего ухода призвала стылая могила.

Так меня и не стало.

Мой ангел не спас меня.

А после пришла пустота.

Я не видела его века. Я даже не помнила о нем. Лишь ненасытный червь забытых воспоминаний безжалостно точил душу, и я никогда-никогда не знала покоя.

– Люк... – прошептала я и запрокинула голову, еще не зная, что прочту в глубине темных и блестящих, словно гудроновые кляксы, глаз.

– Никто не зовет меня так. – Ответил Люцифер, и голос его был ровен.

Я не услышала в нем сожаления. Тоска об утраченном показалась невыносимой. Я попыталась встать с колен, но ноги налились тяжестью и не слушались.

Когда-то очень давно он отрекся от меня. Не знаю, когда именно это случилось, возможно, когда его браться пришли за мной, он уже приносил покаяние своему Создателю. Возможно, вскоре после моей смерти в той другой, давно истаявшей без следа жизни, возможно, спустя столетия, бессильный что-то изменить, он с трудом, но исцелился от той болезни, что носила мое имя. Так или иначе, но роковые слова слетели с его губ. Я хотела бы сказать, что простила его. Но отголосок неуемной боли все еще сверлил сознание, не позволяя до конца принять факт свершившегося предательства.

В понимании подобных ему, поступок архангела лишь вернул все на круги своя, но жители небес никогда не мыслили, как люди и уж тем более не могли постичь надежд и чаяний смертной женщины.

– Я искупил содеянное. – Сказал мне он.

– Любовь не требует искупления. – Возразила я.

– Я не создан для любви.

Архангел протянул мне руку, словно добиваясь от меня согласия с озвученным постулатом. Я покачала головой, но не смогла преодолеть в себе желания прикоснуться к нему. Едва наши руки соединились, как невидимые токи неодолимого притяжения спаяли нас, порождая обреченную потребность никогда не разрывать рожденные из тлена несбыточных надеж узы.

Черные глаза архангела потрясенно расширились, и глубокий судорожный вдох сотряс его могучую грудь.

– Ты помнишь? Так было всегда. – Закрыв глаза, я прижалась к нему и буквально задохнулась от счастья, когда он обнял меня свободной рукой и с нежностью прижал к себе.

– Ева... – Едва слышно выдохнул он.

– Сколько у нас времени?

– Семь дней.

– А что потом?

***

Ее пальцы скрючились, сминая ткань его одежды, пока она ожидала ответа на свой вопрос. Что он мог ей сказать? Язык словно прилип к небу, губы одеревенели и не подчинялись ему.

Перед глазами плыли картины их первой встречи.

Стены святилища, сложенные из огромных плит желтоватого камня. Широкий низкий алтарь с расписными чашами для даров, пряный запах редких специй и цветочных масел, разлитый в прогретом воздухе. Яркие столпы света, падающие сквозь ромбовидные отверстия в потолке на выложенный мозаикой пол. Она стоит перед алтарем, вскинув вверх покрытие сакральными письменами руки. Темные волосы пышным облаком укрывают спину, бедра обвивает тяжелый, расшитый золотыми медальонами пояс. Тончайшая ткань светлого платья не скрывает плавные линии зрелого тела. Все в ней дышит обещанием высокой страсти. Но она девственна и чиста. Еще ни один мужчина не проникал в глубины ее жаркого лона. Ее наставники верят, что близость погубит тот удивительный дар, которым она наделена от рождения. И они правы. Совсем скоро на святилище нападут, алтарь разграбят, а прорицательницу изнасилуют и угонят в рабство.

Она молилась своей несуществующей богине. Именно из-за этой молитвы он и оказался здесь. Видения посещали прорицательницу в танце. Иногда она танцевала до кровавых мозолей на голых ступнях. Вот и в этот раз бурый след характерных пятен тянулся к тому месту, где, замерев в ритуальной позе, недвижно стояла она. Она просила пощадить город, сохранить жизнь ее бедной слепой матери и уберечь святилище. Прорицательница не просила спасения для себя. Ее учили смиренно принимать волю богини.

– Великая Мать. – Склонив голову, шептала она, – Ты всегда была ко мне добра и справедлива. Скоро видения покинут меня, и я более не смогу слышать твой мудрый голос, направляющий меня и дарующий покой. Я никогда не просила для себя от щедрот твоих, но грядущее пугает меня. Если я достойна твоей милости, прошу, смилуйся и пошли мне любовника, в обмен на чьи ласки я с радостью стану глухой и незрячей.

Он странно реагировал на просьбы этой пылкой, не изъеденной коростой смертного греха души. Они волновали его.

– Кто здесь?! – Без страха, но с удивлением воскликнула прорицательница.

Люцифер понял, что недооценил силу ее дара, девушка не видела его, но ощущала присутствие. Архангел нахмурился, не понимая, как в таком случае она столь слепа в своей ложной вере в несуществующее божество? Желая испытать ее, он подошел совсем близко, с интересом рассматривая обращенное к нему красивое гордое лицо.

Это стало ошибкой. Она очаровала его. Как заколдованный, архангел смотрел в эти дивные, полные непролитого света глаза. Мудрые, добрые, ясные. Казалось бы, обычного серого цвета, но с дымкой переменчивого голубого тумана, который манил заблудиться в своем бескрайнем, непознанном мире.

Он пришел в себя, лишь когда ее теплая ладонь легла на его грудь, а губы прошептали:

– Я так надеялась, что ты придешь.

И Люцифер забыл свое имя. Забыл, кто он и откуда. Забыл, что привело его сюда, и почему он должен уйти. Ему казалось, что она действительно ждала именно его и именно о нем молила. От ее прикосновения тело окутало доселе неизведанное тепло, а следом за теплом пришло и влечение. Мощное и неуправляемое, как поток подводного течения.

Рай стал для архангела чужим и опустевшим. Потому что в раю ей не было места.

– Как твое имя? – Спросил он, желая служить и повиноваться лишь ей одной.

– Ева. – Ответила прорицательница.

– Ева, - повторил Люцифер, мысленно присягая ей на верность.

***

 Он любил ее на алтаре. Последняя дань несуществующей богине, подарившей обреченной свой самый ценный Дар.

Он любил ее на алтаре, наполняя гибкое тело невыносимой сладостью первой близости. Первой для каждого из них.

Он любил ее на алтаре, ликуя и покоряя. Ощущая себя и захватчиком, и освободителем, властителем и рабом.

Он любил ее на алтаре, лишая способности предугадывать ужасы грядущего, но даря взамен наполненное до краев непостижимым счастьем настоящее.

Он просто ее любил.

А позже пришло раскаянье. Люцифер стоял у царского престола и имел наглость упорствовать в своем отступничестве.

Тогда они забрали ее, а он отрекся, надеясь, что ей даруют новую жизнь.

Так и случилось.

Архангел наблюдал за ней в каждом воплощении. Каждый раз, когда наступал срок, и смерть забирала ее, сквозь панцирь его невозмутимости просачивалась богохульная боль. Он скрывал эту постыдную тайну даже от самого себя.

Теперь, сжимая ее в своих объятьях, вдыхая ее неповторимый аромат (так сладко не пахли даже райские розы), он выпустил из лабиринтов своего истосковавшегося сердца правду и едва сдержал стон многовековой агонии.

– Ева... – Его отчаянная, бессмертная молитва. И никуда не убежать, и нигде не укрыться. Не заслонить крылом, не отразить мечом. Вся его мудрость, сила и величие, все – тлен пред лицом Творца.

– Они вновь отнимут у меня память? – Так и не дождавшись ответа, предположила она.

Не просто отнимут, а уничтожат сам след ее существования. Прервут жизнь, ввергнут в пламя вечных, ревущих костров чистилища, где ее несокрушимая сущность будет пылать и плавиться, покуда тот неуловимый изъян, который из воплощения в воплощение неустанно пробуждал эту пагубную потребность единолично владеть воплощенной частицей неба, не перестанет существовать вовсе. Все это он должен был ей сказать сейчас. Но не сказал, не нашел в себе сил признаться, что в этот раз именно он избран ее палачом.

Архангелам чужды страхи, но в этот раз Люцифер испугался. Дабы уберечь ее от грозящей участи, он обязан убедить ее отказаться от него. Поэтому, безжалостно задавив в себе малодушное желание стать презренным вором и украсть у Отца своего то недолгое время, в котором он мог бы любить ее и быть рядом, Люцифер раздраженно сказал.

– Если ты отречешься, как некогда отрекся я, тебе даруется шанс на искупление, и ты продолжишь свой земной путь прощенная и обновленная. – Он разжал сжимающую ее ладонь руку и, разорвав объятия, отступил. – Но для начала отзови своих воронов.

– Каких воронов? – Тяжело раненая внезапной холодностью, вяло удивилась она.

– Вверх, к небесам, лети, воронье, прямо к вратам его Рая... – Напомнил он.

– Мое стихотворение. Причем здесь оно?

– Я покажу тебе... – Расправив в полную ширь мерцающие светом тысячи погибших звезд крылья, а затем неспешно сложив их за своей широкой спиной, архангел явил женщине картину оскверненного Рая. Казалось, что с момента его отбытия пронзительно кричащих птиц стало еще больше. Не зная покоя, они кружили над золочеными вратами, отвержено бросаясь на священные створки, и уродливые кровавые кляксы пламенели на них точно метки несмываемого греха.

– Я ничего не понимаю. Что это? – Завороженная представшей картиной, потребовала объяснений она.

– Ты. – Захваченный страшным величием воплощенной непокорности своей смертной возлюбленной, ответил Архангел и на какое-то мгновение разделил боль и ярость мистических птиц.

– Мои вороны... – Словно почувствовав с вестниками ее нескончаемой, разрушительной тоски глубокое единение, прошептала она. – Так вот почему я здесь. Но как это возможно, чтобы стихи обросли плотью и отправились штурмовать сам Эдем?! Ведь это же Рай? – засомневалась она.

Люцифер утвердительно кивнул.

– Слова и помыслы, случалось, и раньше обретали материю, – неохотно пояснил он, – Пророки, святые мученики или избранные Царем небесным на благие деяния во славу Его, праведники – лишь им за историю человечества была дана возможность облекать слова в плоть.

– Но я не пророк и уж точно не праведник. Да и мученического во мне не больше, чем у доброй половины живущих на свете людей. Человеческая жизнь, знаешь ли, частенько такое дерьмо. Болезни, утраты, старость... разочарования. – Она печально посмотрела на него. – И вечное желание недостижимого.

– Так ты хочешь, что бы я перестала писать и отреклась от тебя? Или это твой Бог хочет, чтобы я смирилась?

– Да. – Склонив голову, признал Люцифер, вдруг устыдившись самого себя за причастность к ее наказанию. Тогда забвение казалось милосердным. Но разве многого она хотела? Всего лишь осколок согревающих душу воспоминаний. Не искаженный и не отнятый велением чужой воли. Надменный Рай не желал даровать ей даже этой малости.

– Хорошо, – сказал она, – если таково твое истинное желание, через семь дней я отрекусь.

Голос ее звучал сипло, а глаза были сухи и лихорадочно блестели. Розоватое небо над вечноцветущими садами Эдема сияло безмятежностью и покоем, и только иллюзорные птицы темной воронкой, не зная отдыха, кружили в вышине, роняя вниз кровавые слезы своих мятежных жизней.

Земля

Без устали искать в тревожных наважденьях,

В безумии непрожитых ночей,

В своих стихах и горьких сожаленьях

О том, что так и не случилось с ней.

Пробуждение наступило отрезвляюще внезапно. Я снова смотрела в хорошо знакомый потолок. Муж ушел на работу. Ребенок проснулся и смотрел в своей комнате мультики. А я, оглушенная и полубезумная, лежала в кровати, сражаясь с головокружением и тошнотой. Страшно. И нет никаких сомнений, что ночной разговор – реален. Сила поглощающих разум чувств не оставляла ни шанса списать пережитое на рожденный взбесившимися гормонами сон.

Обыденный ход вещей прервался бесшумно и незримо. Я словно вместила в себя все мысли и эмоции прожитых жизней и уже не понимала, кто я, и как теперь жить дальше. Былые страсти, долг и привязанности тянули к земле, а сердце... Сердце жаждало утолить эту неодолимую жажду души, молящей о воссоединении с тем единственным, с кем я когда-то обретала чувство упоительной целостности.

Кое-как собрав себя из осколков прежней личности, я привела себя в порядок, покормила ребенка, совершила обязательный выгул по близлежащим к дому песочницам, забежала в продуктовый магазин (было странно покупать молоко и знать, что Бог существует, а я полна намерения изменить мужу с одним из его архангелов), приготовила ужин и, уложив сына на дневной сон, открыла ноутбук. Как это часто случалось со мною в последнее время, разум затопили яркие, быстро сменяющие друг друга образы, тело наполнила звенящая легкость, захотелось сорваться в безудержный первобытный танец, но вместо этого заплясали мои руки. Словно сами собой набирая на клавиатуре наполненные страстным призывом строки.

Я говорю с тобой, мой истовый мучитель,

Мой темный Свет, мой крест, моя печать.

Любви запретной горестный учитель,

Высокий ангел, в бой ведущий рать.

Мы так неправильно друг друга половины

Обречены не знать покой в душе,

Мы влюблены и так непоправимо

Разлучены, не завтра, а уже...

Не отзову я воронов,

Пускай кружатся тучей,

Пускай терзают криком небеса,

И Рай далекий неустанно мучат

Проклятьем алой Веры и Греха!

Руки замерли. Я покачала головой, изгоняя из нее странное, наполненное вдохновением состояние. Перечитала свое очередное стихотворение. В окутанной тишиной квартире мне хотелось донести до него и тех, кто там, наверху, без колебаний и сомнений вершили мою земную судьбу, что я тоже кое-что решаю. Не знаю, чего именно я ожидала, выбивая эти строки, но уж точно не предполагала, что Люцифер вдруг окажется прямо передо мной. Такой обыденно осязаемый. Он сидел на кровати и взирал на меня исподлобья. Светлые волосы завораживающими переливами золота и льна спадали на его лицо, скорее смуглое, чем белокожее, но какого-то совершенно нездешнего оттенка, словно в слабо заваренный чай, разбавленный молоком, добавили щепотку янтарной пудры.

Я перестала дышать.

Он встал.

Незамысловатая одежда – темные брюки и бледно-голубая рубашка – любовно подчеркнули великолепие могучего тела. Тот, кто рисует ангелов женоподобными юношами в белых балахонах, сильно заблуждается по части их истинного вида.

Возможно, где-то на небесах и обитают особи подобного облика, но Люцифер был иным. Воин. Любое другое сравнение, казалось мне неверным. И так уж вышло, что по его вине любой другой мужчина заранее был для меня недостаточно хорош.

Перед глазами заплясали белые пятна, и я, наконец, вспомнила, что мне неплохо бы сделать вдох. Он получился судорожный и хриплый. Я смутилась. Реальность вносила свои коррективы в нашу встречу. Здесь, в своем доме, я вновь ощущала себя слишком несовершенной и обычной. Слишком невзрачной (хотя никогда не испытывала недостатка в поклонниках) рядом с тем, чье имя означало – Сияющий.

Люцифер приблизился ко мне.

– Не надо. – Попросил он.

– Что не надо? – Голова кружилась, и я не доверяла своим ногам, происходящее казалось слишком фантастичным.

– Не гневи Небо.

– К черту небо! – Не выдержала я. – К черту это надменное, равнодушное небо! К черту!

– Замолчи. – Схватив меня за затылок и зажав широкой ладонью рот, рыкнул архангел, и по инерции я практически впечаталась в его тело.

Внезапно моя ярость переродилась в дикое неуправляемое желание. Я громко застонала и умоляюще посмотрела в его глаза.

– Нет. – Покачал он головой. – Нет. – Повторил и опустил руки.

– Я так надеялась, что ты придешь, – повторяя те самые слава, которые однажды перевернули наши жизни, я мечтала, что это случиться вновь.

Люцифер закрыл глаза.

– Нет. – Прошептал он, – Отрекись. Спаси себя.

– Я помню вкус твоих губ, тяжесть твоего тела, силу твоей страсти. Ты уничтожил меня этим знанием. Все моя жизнь – это путь к тебе.

– Ева...

По тому, как он выдохнул мое имя, я поняла, что эти воспоминания так же не оставляют его. Глаза архангела распахнулись. В них светилась решимость.

***

Как глуп он был, считая, что сможет противиться ее зову. Ведь когда-то именно ее молитва привела его в святилище, покинув которое, он навсегда утратил часть себя, но обрел нечто гораздо большее.

Он собирался ее оттолкнуть, но ощущение упругой, нежной плоти под ладонями оказалось столь упоительным, что Люцифер помимо воли прижал девушку к себе, а остальное... было предрешено.

***

 Его губы отняли мою жизнь, наполнили ее огнем первозданного счастья и вдохнули обратно. Я захлебнулась восторгом, исступленно выкрикивая: «Да!».

– Ты – моя неизбежность. – Зашептал он мне в губы, лихорадочно целуя и срывая незамысловатую домашнюю одежду, – неизбежность...

Его признание... оно затопило меня наслаждением. И наслаждение росло по мере того, как его руки и губы древним, как само мироздание, волшебством уничтожали воздвигнутые меж нами недобрым небом стены.

***

Суть любви – падение. На какой бы стороне ты ни играл, посвящая свою жизнь праведности или пороку, познавая ее, ты паришь на потоках обжигающего ветра, уже предчувствуя ликующей душой неизбежность сладостного падения. Но в этом падении ты обретаешь радость долгожданного единения, ты учишься видеть мир по-новому, обретать счастье в самоотречении и находить смелость желать невозможное. Только падая, ты расправляешь свои крылья, наполняешь их силой и, презрев силу тяготения, совершаешь свой первый полет. И в этом благословенном полете ты не один! 

***

Мы рухнули на ковер. До кровати было не больше пары шагов, но сделать их оказалось выше наших сил. Я выгнулась под его опьяняющей тяжестью... помогая избавиться от одежды... расстегивая брюки... с хриплым стоном сжимая пульсирующую плоть. Страсть пела в крови оглушительную арию покорения, и мы вторили ей стонами едва переносимого наслаждения. В этот момент я напрочь утратила связь с реальностью, забыла о должно быть спешащем с работы муже, забыла о спящем в соседней комнате ребенке, забыла о тонких стенах и любопытных соседях. Был только он, мой Люцифер. Люк, как я звала его в далекой прошлой жизни, мой первый и единственный мужчина. 

***

Он развел ее колени и, не имея сил терпеть, отодвинул в сторону тонкую полоску трусиков, тут же погрузившись в жаркую глубину до самого упора.

Ритм его был размерен и беспощаден. Толчки яростны и грубы. Но поцелуи... Поцелуями он выпивал ее боль, умоляя принять его долго сдерживаемую страсть в этой первобытной исступленности. И она принимала. Задыхаясь и умоляя дать еще...

Когда они достигли завершения, и ласковая бездна бесконечные мгновения осторожно качала их в своей колыбели, Люцифер прижал Еву к своей груди и крепко держал, ожидая, пока поток беззвучных слез не изольется из ее удивительных глаз.

И даже позже, освободившись от гнета неодолимого желания, он не мог оторваться от нее, неустанно скользя благоговеющими руками по теплой, влажноватой коже, целуя тонкие трепетные веки, похищая дыхание с припухших улыбчивых губ. 

***

 – Мама! – Донесся из детской звонкий голосок, а следом раздался легкий топот маленьких ножек.

– Я буду рядом, – пообещал Люк и исчез, оставив меня один на один с напомнившей о себе реальной жизнью.

Через полчаса пришел муж. Он всегда отличался довольно большими сексуальными аппетитами, на зависть многим моим приятельницам и, признаться, мне нравилось чувствовать себя желанной, но это было до того, как вечная жажда чего-то большего вдруг обрела конкретные черты, и вернувшаяся память не превратила все то, чем я жила многие годы в нечто суетное и незначительное. Я любила своего мужа, но, скорее, как родственника, как отца своего ребенка. Той всепоглощающей сердечной тяги, которую я испытывала к Люку, никогда не было, да и не могло быть между нами.

Я с ужасом ждала ночи не потому, что не знала, как избежать нежеланной близости, а потому, что вина и отвращение к самой себе, заслуженно терзавшие меня, грозили стать еще сильнее, когда мы с Сашей ляжем в супружескую постель. Я понимала, что в случившемся нет его вины, что по какому-то чудовищному року ему в жены попалась, возможно, единственная во вселенной женщина, бесчисленное число лет безоглядно влюбленная не в кого-нибудь, а в ангела, в создание столь прекрасное и совершенное, что соперничество с ним, занятие глупое и пустое.

От самого рождения я была порченым товаром, а он любил меня, заботился, желал.

Пришлось соврать о том, что разболелись зубы, – приплести классическую отговорку про головную боль отчего-то казалось слишком циничным. Поворчав немного, муж уснул, а я еще долго лежала без сна, воскрешая в памяти те безумные минуты, проведенные в объятьях Люцифера на нашем стареньком ковре.

***

Утром я проснулась от осторожных поцелуев и горячих ладоней, медленно скользящих по голой коже. Я очень редко спала обнаженной, потому даже сквозь сон в опутанное дремотой сознание просочилось недоумение. В первое мгновение мне показалось, что это муж решил компенсировать неудавшийся по части секса вечер, отчего я резко проснулась и испуганно подскочила на кровати.

– Не тревожься, это я. – Хрипловатым голосом прошептал Люк, – я не мог больше ждать.

– Мы ждали слишком долго. – Умиротворенная звуками его голоса я вернулась в прежнее положение, радостно приветствуя разгорающееся в теле томление. Чаще всего я спала на животе, раскинув в стороны конечности, что оказалось очень удобным для тех восхитительных вещей, которые Люцифер со мной проделывал.

– Где мы? – прежде чем окончательно отдаться водовороту чувственного экстаза, спросила я у него, осознав, что нахожусь в неизвестном мне месте и без малейшего понятия, что стало с Никитой.

– Дома. – Люцифер уложил меня на спину, мучительно-нежно целуя ставшую невероятно чувствительной шею. – Этот коттедж останется у тебя после того как я уйду. – Остановившись, он навис надо мной и, не отводя глаз, сказал. – Ты должна отречься от меня, Ева, ради себя, ради своей семьи. Но ты вовсе не обязана отрекаться от памяти о нас. В этот раз Он желает, чтобы ты в полной мере осознала величину своей жертвы и пошла на нее сознательно. Так что ты будешь помнить. Все, до последней секунды. И этот дом, и это время, что мы в нем с тобой провели.

Он поцеловал меня так, словно желал просочиться под кожу и остаться там навсегда. На глаза навернулись слезы. Сердце сдавило предчувствием новой разлуки. Я испуганно прижалась к нему, мечтая спрятаться в коконе родных рук.

– А с мальчиком все в порядке. Он еще спит, к тому же у него самые надежные няньки на свете. Я верну тебя к нему, как только он проснется, а пока, прошу тебя, будь моей.

– Я всегда была твоя Люк. С того самого мгновения, когда ты появился, сотканный из воздуха и света, перед алтарем Богини-матери.

– Я услышал твою молитву, я не имел права приходить на твой зов, но я пришел.

– А потом отрекся от меня.

Люцифер прижал меня к себе. Словно сотканные из нашей печали, появились и укутали меня его крылья. Околдованная их упругой мягкостью и бережной силой, я погрузилась в восхитительный аромат, облитых летним зноем луговых трав. Спускаясь ко мне на землю, архангел всегда прятал их. Не было у нас никаких романтичных вывертов с его расправленными под потолком крыльями. Все происходящее меж нами казалось до невероятного обыденным, но от того особенно пронзительным и всепоглощающим.

– Ева, такие, как я... мы созданы слугами, могущественными, но лишенными права свободной воли. Повиноваться велениям Отца – суть нашего существования. Смертная любовь разрушает нас, мы начинаем испытывать греховные сомнения и противоестественные желания.

– Противоестественные желания?! – Возмутилась я. – Если то, о чем ты говоришь, правда, то зачем Он дал вам это... – Я пробежала пальцами вдоль рельефной гладкости его пресса и с наслаждением обхватила внушительный член. Не прошло и четверти часа, как любовное безумие, напитанное взаимным экстазом, сыто задремало в глубине наших тел, но хватило единственного прикосновения, чтобы накормленный зверь вновь пришел в движение и утробно зарычал, разгоняя по венам кровь и наполняя утомленную плоть жизнью. Он затвердел в моей руке, и я запылала в ответ.

– Есть цена и нашему величию.

Он повернул меня на живот, подсунул под бедра подушку и вошел сзади. Не таясь, я громко застонала. Первый выпад вверг мое тело в состояние экстатического шока, я подалась к нему навстречу и, сжав сократившимися мышцами, замерла.

– Пожалуйста, еще...

Архангел развел мои ноги еще шире и, обхватив руками за талию, силой потянул на себя, проникая так глубоко и так томительно неспешно, что я задрожала и неожиданно кончила. Тогда его движения стали частыми и один сокрушительный оргазм перетек в череду легких головокружительных вспышек, щедро даря нам полет в ослепительном вихре любовной Нирваны.

Я пришла в себя лежа на его груди. Он обнимал меня и, казалось, спал. Веки его были опущены, дыхание было ровным и глубоким.

В таких тайных встречах прошла неделя.

***

– Пора. – Сказал Люк, и я малодушно заплакала.

– Нет. Я не могу.

Я вцепилась в его руки и уже далеко не в первый раз за историю нашего с ним знакомства умоляюще посмотрела в темные глаза.

– Пора. Мы всегда знали, что этот момент наступит.

– Слишком больно. Мне хочется взять бритву и резать себя, сантиметр за сантиметром, может, тогда физическая боль изгонит душевную. Неужели нельзя ничего сделать?

– Нет, Ева. И умоляю, береги себя. Мне необходимо, чтобы ты жила, и чтобы у тебя все было хорошо.

– Но ведь я смертна, я рано или поздно умру. – Я поднесла к лицу его ладонь и благоговейно поцеловала. – Так какая разница?

Я чувствовала, как подкатывает истерика, и пыталась быть сильной, но это плохо у меня получалось.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь.

Люцифер был прав. Пройдет время, и я вынырну из темных вод безысходности, вспомнив, что нужна своему ребенку, мужу, для которого мое охлаждение превратилось в настоящую трагедию, друзьям, которых я нажила, уже будучи зрелым человеком, и которые стали для меня истинной семьей, но пока я погибала, раздавленная скорой разлукой, которой не будет конца, и своим грядущим отступничеством.

– Пора. – Снова напомнил архангел.

– Как я должна сделать это?

– Встань на колени и, призвав имя Господа в свидетели, трижды отрекись от всего, что связывает нас.

– Это будет ложь.

– Просто сделай это.

– Поцелуй меня, как тогда, в первый раз, в святилище.

Он обнял меня за плечи и подрагивающими губами прижался к моим закрытым векам, лбу, губам. На мгновение руки его с силой сжали меня, выдавая идущую в глубине его мятущейся души борьбу.

 – Прошу тебя, скорей, еще немного, и будет поздно. – Мука наконец-то вырвалась из оков невозмутимости и окрасила его голос миллиардами оттенков сердечной агонии.

Я опустилась на колени.

 – Именем Господа я отрекаюсь от тебя, мой возлюбленный Люцифер, я отрекаюсь, отрекаюсь!

– Я всегда буду любить тебя... – Прозвучал его шепот в сумерках опустевшего коттеджа, нашего убежища, нашего осиротевшего дома.

***

Люк исчез, и я больше никогда не видела его. Даже сны отказывались дарить мне это утешение. Зато я часто видела ту белую бесконечность и всем сердцем ненавидела ее. Я сохранила свою семью, родила еще одного ребенка, дочку. Сделала неплохую карьеру, никогда не знала серьезных болезней и помогла многим людям. Мой дар, тот самый, что когда-то разговаривал со мной голосом несуществующей богини, для многих стал благом, и я была счастлива нести свет тем, кто утопал во тьме.

Я все еще писала стихи, правда, теперь они не имели той бросающей вызов самим небесам силы. Зато так я могла разговаривать с ним и верить, что он слышит меня и так же, как и я, находит в них утешение.

***

Ангел мой, пора прощаться, не забудь,

Как сильна моя любовь к тебе.

Нам иной на этом свете

Был отмерен путь,

Но не все доверено судьбе.

Ангел мой, потухнет небо,

Но горит костер,

Разгоняя темноту и ложь,

Ты уйдешь, но верить буду,

Что наступит день,

День, в котором ты меня найдешь.

Посвящается тем, кто ищет...

От автора:

За время конкурсных прений у меня состоялоь несколько в определенном смысле судьбоносных разговоров. Итогом этих не всегда легких, но очень важных и дорогих моему сердцу бесед, стало мое адресное посвящение. Я посвящаю этот рассказ Дарье Волковой, человеку глубоких чувств и больших противоречий. Человеку который дорог мне несмотря на всю нашу непохожесть, любовь к разным книгам и преданность разным людям. Потому что любовь, это не только падение, но еще и полет. И именно об этом моя печальная, но обреченная на счастливый финал история.  От Пончика, Медвежонку на добрую память!