Человек лжет. Лжет даже под пытками. Память человеческая не лжет никогда. Менталистка проникнет в память пленника и найдет там все полученные им инструкции, все ответы на все вопросы, которые ему известны. Вот сейчас она наденет «корону» и сядет в кресло реципиента. И нырнет. А куда приплывет в итоге?

_______________________

Тяжело ворочая сочленениями и шумно хлопая брезентовыми лопастями, флайкатер опустился на пристань. Не успела улечься пыль, поднятая его приземлением, не успели развеяться верхним ветром клубы пара, а дверь уже распахнулась, автомат выбросил ажурную лесенку, и подкованные медью сапоги сьерры полковницы ступили на дубовый настил.

Сьер Тижуано нервно хрустнул пальцами, нацепил на лицо дежурную улыбку, немного вымученную, но приличествующую случаю, и уставно  щелкнул каблуками:

— Доброго ветра, сьерра полковник!

Высокая, гибкая, затянутая в светлую замшу полевой формы, полковник Теа Орихано откинула капюшон, явив вечернему солнышку небрежно подобранную копну темных волос, сняла большие защитные очки с синими стеклами и поздоровалась без улыбки:

— Доброго ветра. Вы, вероятно, майор Тижуано?

— Точно так, ваша милость, — еще более вымученно улыбнулся тот.

— Грамоты желаете посмотреть?

— Ну что вы, сьерра Орихано, зачем? Я получил ментаграмму. Все к вашим услугам.

— Прекрасно. Показывайте ваш улов.

Ладо Тижуано подумал, что о ней говорят чистую правду, да. Автомат в юбке, извольте видеть. Правда она не в юбке, а в брюках, и это позволяет майору полюбоваться стройными ножками и высокой, хоть и не выдающейся, грудью над тонкой талией. А в остальном – ни доброго слова, ни благосклонного взгляда, ни вежливой улыбки — сразу к делу. Ну что ж, пропали, надо думать, булочки, что Марса испекла к завтраку, накрытому на южной веранде нарочно к прилету сьерры полковницы. Эта дама завтракать в приятном обществе коменданта Тижуано и его семьи точно не собирается. Из чистого упрямства и кажущейся вежливости Ладо все же предложил:

— Может быть, сперва позавтракаете с дороги? Моя супруга испекла великолепные булочки.

Полковница смерила его ледяным взглядом пронзительных глаз, удивив майора их необычным, почти желтым цветом, отрицательно махнула головой:

— Я не голодна. Давайте к делу.

Майор вздохнул, еще раз щелкнул каблуками и зашагал к воротам, ведущим с пристани вглубь крепости.

Крепостца, надо заметить, захудалая. Теа отметила и древнюю защитную автоматику, и допотопный улавливатель над главным входом, и пошарпанные коридоры, и газовое освещение. Давно, давно не обновлялась эта база, давно, давно никому не интересен этот район.

Ну, право же, что здесь ловить? Все сколько-нибудь ценное давно разработали, остались лишь холодные воды на много миль вокруг, холодные и пустые воды да мелкие острова, населенные полудикими пастухами, с которых, как с той паршивой овцы, всего навара — шерсти клок. Когда-то, лет двести тому назад, проходила по этим местам граница, крепостца эта была настоящим форпостом Империи. А теперь тишь да гладь. Тишь, гладь и диверсионная группа. Собственно, из-за этой группы сьерра Орихано и тряслась на демоновом флайкатере шестнадцать часов кряду.

 — Наш менталист уже работал с ними, сьерра полковник, — рассказывал комендант, бодро двигаясь по лабиринтам своей вотчины. — Трое их, извольте видеть, взяли живыми. Один правда ранен был серьезно, после допроса он... того... Зато два оставшихся целей целого, сьерра полковник!

Теа кивнула, с раздражением подумала, что их менталист, уж, наверное, и угробил третьего, да и оставшимся двоим мог каши в головах намешать. Какого демона лезть туда, куда не просят? Ведь понимает же, деревенщина, что дело важное, что начальство разберется. Нет, непременно нужно покопаться и подпортить всю картину полковнику ментальной службы Орихано.

— А вот здесь он и обитает, наш менталист, — с некоторой даже гордостью сообщил майор, распахивая перед Теа тяжелую дверь, окованную медными полосами и украшенную вычурной табличкой «И. Макатчио, ментальная служба».

За дверью обнаружилась просторная комната, похожая скорее на светский салон, чем на кабинет менталиста. За разукрашенным резьбой монументальным столом восседал и сам сьер Макатчио. Теа, окинув взглядом вскочившего навстречу вошедшим мужчину, сразу же сделала о нем исчерпывающие выводы. Красавец и притом наверняка мерзавец. Статный, высокий, безукоризненно одетый, с франтовато повязанным бирюзовым шейным платком, со светлыми волосами до плеч, уложенными волосок к волоску роскошными волнами, с правильными чертами лица, крупным подбородком, и бархатным голосом — вот каков оказался местный менталист.

— Капитан ментальной службы Итар Макатчио к вашим услугам, — проворковал он, поклонился светски, потянулся приложиться к ручке. Теа брезгливо отдернула пальцы, кивнула:

— Полковник Орихано. Это вы уморили третьего пленного, капитан?

Кстати говоря, целый капитан! Любопытно, за что этот хлыщ загремел сюда, в задницу демону? Надо будет почитать его личное дело на досуге. Уж, конечно, не от хорошей жизни он тут сидит, вешает лапшу на ушки местным сьеррам да проигрывает в карты скудное жалованье. Пока Теа думала об этом, капитан успел прочувствовать волну негатива, накатившую на него со стороны полковницы, и смиренно принял ее:

—  Каюсь, пробовал половить рыбку в умирающем сознании, — улыбнулся он очаровательно. — Ничего не наловил, слишком слаб он был, этот аквелит. И то сказать, ребята его здорово помяли, пока взяли и доставили. Я едва успел вынырнуть из него прежде, чем он отдал богине душу.

— Да-да, я так и поняла. Пойдем, посмотрим на остальных, — приказала полковница, решительно разворачиваясь к выходу.

Итар оценивающе окинул взглядом стройную фигурку, подмигнул коменданту, а тот скорчил в ответ рожу, обозначая, что и сам не в восторге от манер пришлой менталистки.

Звонко вколачивая каблуки в каменный пол, Теа проследовала за комендантом в камеру, где держали пойманных аквелитских диверсантов. Ну, Конвенцию на этой базе блюдут не слишком строго, надо заметить. Камера тесная, сырая и холодная, каменный мешок времен императора Джулаи. И аквелиты на узких деревянных нарах, двое. Демон, этот хлыщ просто мясник! Тот, что слева — наверняка поврежден. Молоденький совсем, не старше двадцати, скорчился в углу, зажмурился и дрожит. Темная спецодежда заляпана кровью и грязью, на лице едва поджившие кровоподтеки и ссадины, рукав оборван. Аквелитская гордость - серебристая грива - свисает грязными сосульками. Били его, надо думать, не насмерть, но без жалости. А потом Макатчио влез ему в голову. Бедный мальчик, слово чести, бедный мальчик! А вот второй — крепкий орешек. Полулежит на нарах, закинув руки за голову, смотрит спокойно и уверенно. Куртки на нем не оставили, а рубашка так качественно изорвана, будто его когтями драли. И тоже кровь, засохшая на одежде, плохо оттертая с лица, багровые следы на теле. Но держится королем, да. Эй, да он ведь офицер?

— Офицер? — озвучила Теа возникший вопрос.

Ответил ей не менталист и не комендант, ответил сам аквелит, на чистом имперском, почти без акцента:

— Большой сотник. А ты, я так думаю, столичная ведьма в больших чинах?

— Я не ведьма, я менталист, — ответила ему Теа, подходя вплотную к решетке, запирающей камеру. — Меня зовут Теа. Я буду тебя работать, большой сотник. Если мы сразу договоримся, будет не больно и не опасно. Сам понимаешь, мы должны выяснить, зачем вас сюда послали. Так что лучше расскажи мне сам.

Аквелит не ответил, лишь покачал головой.

— Думаете, поможет? — поинтересовался Итар негромко.

— Помолчите, капитан, — рявкнула Теа, продолжая рассматривать большого сотника.

— У него сильная воля, сьерра полковник, — не послушал ее приказа менталист. — И работать его чрезвычайно сложно.

— Это не ваша забота, капитан. Подготовьте кресла к завтрашнему утру. — Теа обернулась к коменданту, — И ради богини, приведите их в нормальный вид! Дайте им воду, еду, одежду... Мне нужно, чтобы они чувствовали себя комфортно. Ясно?

— Точно так, ваша милость, — пролаял Тижуано.

— Покажите мне мою комнату, — сказала полковница, направляясь к выходу из каземата. Но не успела она сделать и двух шагов, как аквелитский сотник сказал ей вдогонку:

— Прикажи расстрелять нас, ведьма. У тебя ничего не выйдет.

Теа повернулась, посмотрела в его глаза, серые, серебристые, как аквелитские волосы.

— Завтра в десять утра. — И вышла. Аквелит остался в той же расслабленной позе, остался глядеть на закрывающуюся за имперцами дверь каземата.

***

Милейшая супруга коменданта готова была на все, чтобы не ударить в грязь лицом перед столичной менталисткой. Потому и комнаты, приготовленные ею для сьерры Орихано, были очень уютными: скромный кабинет, отделанный ореховыми панелями и терракотовым шелком, уютный и просторный будуар с большой застекленной террасой, выходящей на залив, и сверкающая белым мрамором ванная. Учитывая, что Теа предстояло провести здесь не менее недели, она искренне порадовалась вкусу комендантши. Пока горничная разбирала кофр с вещами сьерры, Теа приняла ванну, уложила волосы и оделась в приличное, чтобы спуститься к ужину. Янтарь, великолепно подчеркивающий золото ее глаз, идеально подошел к темно-синему крепу, из которого было пошито платье. В результате в большую столовую комендантского крыла Теа Орихано спустилась уже не грозной полковницей, а очаровательной столичной сьеррой.

— Добро пожаловать, сьерра Орихано! — приветствовал ее майор Тижуано.

Она улыбнулась, протягивая руку для поцелуя, сказала:

— Как у вас уютно, сьер комендант!

Майор проводил Теа к столу, накрытому изысканно, но без кричащей роскоши. Кроме коменданта, его супруги и двух дочерей за ужином присутствовали четыре офицера крепости и красавчик-менталист, разумеется. Рядом с ним и усадили, будто нарочно желая испортить ей ужин, сьерру полковницу. Разумеется, он приложил все усилия, чтобы очаровать сьерру менталистку, и, разумеется, тем самым только сильней настроил ее против себя. В остальном же ужин прошел довольно сносно, офицеры оказались милыми людьми, Теа много говорила о ситуации в столице, новостях с фронтира, о тактике и стратегии аквелитов, и даже об их культуре, знание которой очень помогало ей в работе. Наконец, отведав воздушного фруктового парфе на десерт и, воздав дань уважения винам, общество переместилось на открытую террасу полюбоваться звездами под музыку мини-органа. Около полуночи Теа поблагодарила господ офицеров и очаровательную хозяйку за прекрасный вечер и отправилась отдыхать. Противный Макатчио навязался ей в провожатые, так что полсотни метров до своих комнат Теа вынуждена была преодолеть под неприкрытую лесть, которую бархатным голосом щебетал ей капитан. У самых ее дверей он вдруг шагнул, оказавшись очень близко, лицом к лицу, порывисто схватил ее руку, прижал к своей груди, прошептал:

— Теа, вы невероятны! Никогда не видел девушки красивее и умнее вас! Вы сводите меня с ума!

Она высвободила руку и, отступив на шаг, проговорила ледяным тоном:

— Сьер Макатчио, вы делаете ошибку, если думаете, что полковнику ментальной службы можно задурить голову так же просто, как местной пастушке. Прошу вас, ведите себя достойно и в рамках устава. Доброго ветра.

Итар сверкнул глазами, отступил в сторону, давая ей пройти, а про себя подумал, что эта желтоглазая столичная стерва еще пожалеет о своей стервозности. Буквально завтра, когда сломает зубы о Шейна Ко Ри, аквелитского сотника.

***

Полевая форма очень идет столичной стерве Орихано, надо признать. Итар сладко улыбнулся, она ответила равнодушным кивком. Мимо капитана Макатчио, услужливо распахнувшего перед нею двери, Теа вошла в лабораторию. На ее ледяное: «Благодарю, вы мне больше не нужны», -  капитан ответил вежливым кивком и уставным стуком каблуков. Демон с ним, сейчас не до него и не до расшаркиваний. Работа! Кресла готовы. Давление? Норма. Уровень азота? Норма. Контактная рама? Норма. Можно работать.

Теперь взглянуть на объекты, что с ними стало за ночь? Через коридор в казематы, двадцать метров до решетки. Аквелиты ждут. Что ж, им комфортно - комендант постарался на славу. Пленникам позволили помыться, обработали раны, дали чистую теплую одежду, покормили и даже обеспечили тюфяками и пледами для сна. Теперь они выглядят гораздо более цивилизованно, но главное не изменилось. Младший по-прежнему жмется в углу, пытаясь укрыться под серебристой вуалью собственных волос. Старший по-прежнему выглядит королем, даже более королем, чем вчера. Теа подошла вплотную, положила пальцы на решетку:

— Ну, большой сотник, ты готов?

— Прикажи расстрелять нас, ведьма.

— Ни в коем случае. Как тебя зовут?

— Шейн.

— А твоего бойца?

— Тавоги. И он не боец, он подручный. Имперский ведьмак поломал его разум, Теа. Прикажи расстрелять его.

Надо же, он запомнил, как ее зовут. Когда им что-нибудь нужно, они становятся мягкими, как шелк. Но стоит зазеваться, как шелк обернется ножом и ударит в спину.

— Обязательно. Как только сама поработаю его и увижу, что его разум необратимо поврежден. Но ему лучше отдохнуть пару суток, Шейн. А тебя я буду работать прямо сейчас. Не сопротивляйся. Я хороший менталист, я все сделаю аккуратно, ты останешься цел. Готов?

Шейн тряхнул головой, отчего роскошные волосы взлетели в воздух, разбрызгивая искры, улыбнулся краем рта:

— Тебе не взять того, что ты хочешь, ведьма. Но я не возражаю, ты можешь попытаться. — Он поднялся с койки и шагнул к решетке, разделяющей их, навис над нею всем своим почти двухметровым телом, сверля взглядом серебряных глаз.

— Непременно попытаюсь, — усмехнулась Теа. — Выводите этого!

Пять минут спустя пара дюжих солдат прикрутили аквелита к донорскому креслу. Ассистент прикрепил медные накладки к его вискам. Проверил приборы, показал раскрытую ладонь, означающую, что все готово. Теа обошла вокруг, настраиваясь. Взяла с подставки «корону». Да, так на арго менталистов называется сложнейший прибор, состоящий из тончайшим образом настроенных деталей, в центре которого в медном креплении пульсирует главный кристалл, который и помогает имеющим дар проникать в разум донора. Зачем? Глупый вопрос. Человек лжет. Лжет даже под пытками. Память человеческая не лжет никогда. Теа проникнет в память аквелита и найдет там все полученные им инструкции, все ответы на все вопросы, которые ему известны. Вот сейчас она наденет «корону» и сядет в кресло реципиента. И нырнет. Всякий раз, ныряя в разум врагов Империи, Теа думает, что одно неверное решение может стоить разума ей самой. И всякий раз выходит победителем. Этот конкретный аквелит ее беспокоит. Что-то с ним не так. И все же она должна его раскусить, должна получить все. И она получит.

Теа надела на голову прибор, опустилась в кресло, удобно устроилась, откинув голову на специальную подставку, пошевелила пальцами и закрыла глаза.

— Стартуем, — велела она ассистенту. Тот уважительно поклонился и приклеил медный контакт к ее виску.

Вспышки, ощущение вращения, падения, сопротивления...

Боль! Огонь по венам, больно, больно! А! А-а-а! Воздуха нет, задыхаюсь... больно, больно...

Ну, конечно, он подсовывает ей воспоминания о боли! Стандартно, сотник, стандартный ход. Дальше?!

Страх... Леденящий, заставляющий сердце замереть. Тьма рождает чудовищ... мучительный страх...

Второй стандартный прием. Неоригинально, это Теа легко пройдет. Глубже?!

Мама... Теплые руки, нежная улыбка... «Шейн, малыш, иди сюда! Смотри, какой жучок. Красивый?» Легкость, радость... Взлет — мама берет на руки...

Да-да, очень трогательно, Шейн. Давай ближе к делу?

Раз, два, три, прыжок. Раз, два, три, прыжок. Раз, два, три, прыжок. Раз, два, три, прыжок...

Зараза! Воины всегда затягивают в свои тренировки. Сейчас, это мы тоже проходили... Раз, два, три!

Губы скользят по теплой коже, кончики пальцев скользят, шелковая волна волос ласкает... жар желания... поцелуй, сладкий, как мед... поцелуй меня, сотник... вздуваются буграми мышцы на спине, движутся, перекатываются... вздох... стон... хочу тебя, хочу тебя... влажная, горячая, подаюсь навстречу пальцам, губам, языку, стон... лицо надо мной, взгляд горящий, вожделение... возьми меня... обхватить, сжать, почувствовать каменную твердость... обжигает... возьми меня, войди в меня, наполни пустоту внутри... собой... своим телом... сильный, властный... хочу тебя...

О, Богиня... Кровь застучала в висках, мурашки волной пробежали по спине, вздрогнули кончики пальцев, набухли соски, оттопыривая шелк рубашки. Теа течет, плавится в этом, купается в чужом кайфе, в чужом желании. Выныривай, ну же?!

Бедра обхватывают узкую талию, смыкаются на каменных ягодицах голени... вскрик... сладко, так сладко, медленно... и в конце — резкий, болезненный удар, до конца, до предела внутри... медленно, медленно, уходит, ускользает... нет!... стон, шепот... еще, еще... сердце стучит оглушительно, жжет, сжимается внизу живота, вверх, вверх к звездам... каждый удар... как откровение, как шаг... ближе... еще!... еще, Шейн!... Шейн!... а-а-а...

Да выныривай же, Теа! Кончишь потом, потом, когда вынырнешь! Не смей забывать, кто ты и что делаешь здесь, на простынях, смятых телами, сведенными судорогой кайфа... Шейн... хочу тебя... Ухмыляется, серебристые глаза сверкнули из-под собольих, вычерченных бровей: «Уходи, пока можешь».

Теа. Теа Орихано. Она возвращается в себя болезненно, без желания, на одном упрямстве. И, уже вернувшись, лежит в кресле, тяжело дышит, боится открыть глаза. Гадает, много ли увидел ассистент? Стонала ли она в голос? Звала ли проклятого аквелита? Раздвигала ноги? Выгибалась в ожидании его члена? Стыд и страх не вернуться. Возбуждение. Вызов. Скотина, жаба, ублюдок беловолосый... Самое яркое впечатление за десять лет практики. О, Богиня, что ей делать? С этим?

Теа подняла тяжелые веки, дрожащей рукой сдернула с виска нашлепку контакта. Ее личный ассистент, немолодой, проверенный, хорошо держит себя в руках — ни движения, ни взгляда, все в норме. Ничего не было, сьерра менталист, просто работа. Теа посмотрела на проклятого сотника. Лежит неподвижно, глаза закрыты, но на губах та же мерзкая ухмылка, которую она видела только что.

— Ну ты и ублюдок, сотник, — сказала негромко.

— Я предупреждал, — ответил аквелит, по-прежнему ухмыляясь.

— Я нарежу твой разум на ломти и съем без соуса, так и знай. Гиаро, возьмите «корону», — обратилась полковница к ассистенту. — После обеда продолжим. Перерыв. — Теа встала, сделала несколько неверных шагов к двери, оперлась на лабораторный стол, ловя равновесие. Мимо нее протопали двое широких, как гардеробы, солдат. Затем шумно выдохнул аквелит, когда ассистент расстегнул удерживающие его ремни. Теа не обернулась, вышла медленно.

Пятнадцать минут спустя она навзничь рухнула на широкую кровать в своей спальне. Надо умыть лицо ледяной водой, надо выпить сладкий кофе, набить трубку горькой горной травой, распахнуть рамы на террасе, прийти в себя, подготовиться к продолжению сессии. Вместо всего этого Теа расстегнула крючки на форменных брюках, сунула пальцы между ног, путаясь во влажном кружеве белья, зажмурилась, вспомнила идеальное тело аквелитского сотника, шелковый водопад серебристых волос, тянущее сладкое чувство, испытанное ею, когда его член входил в нее. Пальцы двигались быстро, ритмично, рождая волну удовольствия, выплеснувшуюся через несколько минут хриплым вскриком, оргазмом ярким, как вспышка во тьме. Демон, какой ужас, какой позор, какой непрофессионализм, сьерра полковник! И, Богиня, какой кайф, какое острое удовольствие...

***

— Ну, как вам большой сотник? — вежливо осведомился менталист.

Нет никаких причин дерзить или грубить ему, хоть и хочется. Любопытно, что показал этому хлыщу проклятый аквелит? Какую защиту нашел от мясника Макатчио? Не секс же, право. Значит, что-то еще.

— Нормально. Немного времени, немного усилий. Торопиться не нужно, будет нам и сотник, — сказала Теа и поспешила захлопнуть двери в лабораторию.

— Сьерра полковник, все готово, — отрапортовал ассистент с ровным лицом. Теа так и не решилась уточнить у него, не было ли у нее странных реакций во время сессии. Ну, добрый старый Гиаро, терпи. Сьерра менталист никогда еще не сталкивалась с таким сильным разумом, это правда. Навязать реципиенту видения, ощущения, эмоции, да еще такие яркие — признак сильной воли и потенциального ментального таланта. Он совершенно точно не инициированный менталист. Но разум его силен, и работать с ним будет очень нелегко. Плевать! Если враг не сдается, его уничтожают. За гранью реальности, в мире разумов Теа может быть настоящим палачом, мясником похлеще Макатчио. Нарежем демонова сотника на ломти, сьерра полковник!

— Стартуем, — скомандовала она и закрыла глаза.

Боль! Снова, снова больно, так больно...

Теа усилием воли отбросила это навязанное донором воспоминание, грубо, резко. Она не видит, но знает, что сейчас сотник в соседнем кресле сам корчится от боли, реальной боли. Без малейших сантиментов менталистка вспарывает одну за одной зыбкие картины, которые разум аквелита судорожно выставляет щитом, стараясь закрыться от нее. И вдруг среди боли, страха, усталости, всплывает яркая картинка и сильная эмоция.

Ветер соленый, холодный, жесткий, как сукно, хлещет в лицо, лишает дыхания. Солнце, тоже холодное и яркое, в пару к ветру бьет по глазам, заставляя жмуриться. Под ногами ходит вверх и вниз палуба, скрипят доски, снасти, хлопают паруса. Впереди сколько хватает зрения — свинцово-синяя горбатая долина океана и лазурное небо над ней. Он там, вон он, темная громада между кружевных облаков. Имперский флайкрейсер, проклятие аквелитских островов, цель их смертельно опасного рейда.

— Выцеливай, Торн! — распорядился Шейн Ко Ри, разглядывая приближающегося имперца из-под ладони. Бомбардир кивнул и в два движения ссыпался по узкой лестнице с мостика вниз, туда, где техники уже готовят орудие к выстрелу. Этот выстрел — их единственный шанс на успех, шанс уничтожить имперца и выжить самим. Смерть улыбается горстке аквелитских воинов, экипажу шхуны, на которую каким-то чудом удалось установить лучевую пушку. Ну что ж, одно из двух, большой сотник Ко Ри, одно из двух.

— Торн?

— Еще минутку, Шейн!

И наконец:

— Есть!

— Огонь!

Палуба содрогнулась, гул выстрела оглушил, сияющий луч вспорол кристально чистый воздух над волнами. Вспышка! Темная туша флайкрейсера на долю секунды замирает на месте, а потом рушится в бурные воды. Радость, торжество, восторг, соленые брызги в лицо, крики команды, победа...

Теа выбирается из воспоминания, стряхивает остатки чужого восторга, замедляется, чтобы прийти в себя после прожитого. И на одном упрямстве ломится дальше, глубже, не разбираясь, влетает в новое видение.

Губы у нее дрожат, но смотрит она прямо, с вызовом. Рыхлая, как все имперки, низкорослая, пустоглазая, завернутая в сотню глупых сложных одежек. Его подарок на Испытание, подарок от наставника, потому и брезговать ею нельзя. А как не побрезговать, о Великие воды? Женщины, прежде бывшие с Шейном, прекрасные аквелитки, сильные и нежные как вода, разве можно сравнить эту сомнительную девицу с ними? Тьфу!

— Меня зовут Шейн. А тебя?

— Богиня вас всех покарает, грязные животные!!! Покарает! — завизжала имперка, хоть он пальцем к ней не прикоснулся. Наставник, за что?

— Я не верю в твою богиню, но я очень не люблю, когда кричат. Успокойся, пожалуйста, и скажи мне свое имя. Это будет хорошее начало, — терпеливо сказал Шейн.

— Не все ли тебе равно, как меня зовут, ублюдок? Не все ли тебе равно, кого насиловать?

Она снова визжит, глупая. Как же быть? Не оскорблять же наставника отказом...

— Послушай, я не хочу тебя насиловать. Я вообще не хочу брать тебя, женщина. Но я должен -  таковы условия. И если ты успокоишься, мы сможем договориться. Ты разденешься, ляжешь на кровать и подождешь, пока за тобой придут. Я скажу, что взял тебя несколько раз, и что остался доволен. Вот и все.

Имперка замолчала, на лице ее обозначились удивление и размышление. Потом она сказала, уже спокойно:

— То есть как не хочешь? То есть ты не хочешь меня?

— Ну, конечно, нет, — улыбнулся Шейн, надеясь таким образом успокоить ее. Но сделал только хуже. Она снова завопила:

— То есть виконтесса Тоторио недостаточно хороша для тебя, грязный аквелит?!

О, Великие воды! Что?

— Послушай, мы оба этого не хотим, но нужно сделать вид, что это случилось. Давай...

— Ты!... ты!... Мерзавец! Скотина! — перебила его имперка, судорожно начала расстегивать мелкие блестящие пуговки на платье. — Подумать только, демон тебя забери! Ну, конечно, нет! Тварь! — И рывком стащила верх своего одеяния, выставив вперед, как дула револьверов, острые соски на вершинах крупных грудей.

Шейн пожал плечами, снял рубашку и присел на край кровати, чтобы расшнуровать ботинки. Девица фыркнула и продолжила раздеваться. Пару мину спустя Шейн выпрямился, отбросив на спинку стула свои штаны, и посмотрел на виконтессу как-ее-там. Н-да, без одежды она выглядит так же бледно, и ничего, кроме жалости, не вызывает. Но смотрит... странно.

— Послушай, ты... Шейн?... — Она подошла, разглядывая его тело, но не поднимая взгляда к лицу. — Ты думаешь, я уродливая? Или не знаю, как сделать мужчину счастливым? В чем причина?

О, Великие воды! Какие глупости тебя беспокоят, женщина! Ну, какая тебе разница? Радуйся, что избежишь насилия! Нет, ее волнует, что о ней думает...как это она сказала?... «грязное аквелитское животное»! Шейн замялся, подбирая слова, но не успел он и рта раскрыть, как имперка прильнула к нему, обхватила его шею руками, и, заглянув в глаза, прошептала:

— Пусть это будет твоим самым ярким воспоминанием в жизни, аквелит. — И впилась жадным ртом в губы Шейна. Он подавил нервный смешок и механически обнял ее в ответ. Ну что ж, обмануть наставника не выйдет. Будем надеяться, если закрыть глаза и пофантазировать, у него все получится...

Теа внутренне усмехнулась, радуясь, что смогла выбраться из видения до того, как снова начался секс, с которым так тяжело справиться, а потом удивилась. Вот как? Имперки не вызывают у большого сотника большого желания? Потом она одернула себя же: что за мысли тебя посещают, благородная сьерра? Какая тебе разница, на кого там стоит или не стоит у твоего донора, у пленного сотника, чья единственная польза для Империи, а значит для тебя лично — информация, которую он старается от тебя утаить. Давай, работай его дальше! И она снова нырнула в разум аквелита. Но стоило ей зацепить очередную яркую картинку, попытаться прожить очередной кусок шейновой жизни, как вдруг она почувствовала, что ее упорно выталкивают наружу. Она удвоила усилия, но вместо той картинки, на которую нацеливалась, снова оказалась на скомканных простынях, а тело ее охватила сладкая истома. В этом видении Шейн приподнялся на локте, заглянул ей в глаза, улыбнулся самым краешком рта, сказал хрипло, чуть слышно: «Хочешь еще, ведьма? Охотно».

И Теа так испугалась, что вылетела из его разума, как пробка из бутылки игристого. Дрожащими от напряжения руками сняла «корону», оперлась на руку ассистента, поднимаясь из кресла, велела охране забирать аквелита и побрела в свои комнаты. По дороге столкнулась с красавчиком Макатчио и даже оперлась на его локоть, услужливо предложенный ей, поскольку, очевидно, ее состояние было заметно невооруженным глазом.

— Сьерра Орихано, осмелюсь снова поинтересоваться, как вам сотник? — спросил Макатчио.

— А вам? — ответила Теа вопросом на вопрос.

Капитан пожал широкими плечами:

— Ну, вы, наверное, и сами заметили, что у него неинициированный дар. Вертит бесконечно боль и страх, сопротивляется, как лев. У меня было всего два часа на него, потом пришла ментаграмма о вашем прибытии, так что я не пробился глубже, увы. А вам что удалось наработать?

— Не много. Он подсовывает яркие отрывки ни о чем, но они затягивают, — сказала полковница. — Нужно время. Благодарю вас. — Она вежливо кивнула и скрылась за дверью своих апартаментов. Капитан развернулся на каблуках и быстро пошел в лабораторию.

***

Когда он вошел, ассистент сьерры полковника как раз заканчивал убирать аппаратуру.

— Доброго ветра, Гиаро, — вежливо поздоровался Итар.

— Доброго ветра, сьерр капитан, — ответил ассистент, укладывая «корону» в выстеленное бархатом углубление кофра.

— У вас все в порядке? Кресла не балуют? — поинтересовался Макатчио, разыгрывая из себя рачительного хозяина.

— Не беспокойтесь. Все в полном порядке, сьерр капитан. Ваш ассистент содержит аппаратуру в идеальном состоянии.

— Ох, у меня беда, любезный Гиаро, — пожаловался Итар, — мой ассистент запил, так что не приведи Богиня что случится, я даже не знаю, кто будет мне ассистировать. Хорошо, что вы здесь, милейший!

Ассистент насторожился:

— Я не пью, сьерр капитан. И я личный ассистент сьерры полковника. Так что такие вопросы решает исключительно ее милость. Еще раз простите. — И он попытался проскользнуть мимо менталиста к выходу.

— Ну что вы, Гиаро, я вовсе ничего такого не имел в виду. Да и потом, сессию я могу провести без посторонней помощи. Все менталисты могут, хоть это и не практикуется без необходимости. Вы разве не знаете? Сьерра полковник ведь тоже может!

Гиаро кивнул:

— Разумеется, может. Простите, мне нужно идти. — И все-таки покинул лабораторию. Итар усмехнулся и подошел к стойке:

— Вот и посмотрим, как она может, — пробормотал он тихонько, а потом аккуратно отсоединил крошечный зажим у основания проводящей стойки.

***

К ужину Теа не спускалась. Она пила чай на террасе, завернувшись в шаль, уютно устроившись в кресле-качалке и любуясь рубиновым закатом. Она размышляла над тактикой, над тем, как подавить сопротивление аквелита. Но голова после двух подряд тяжелых сессий отяжелела, так что Теа приняла теплую ванну и улеглась в постель пораньше.

Наутро ее ждал неприятный сюрприз. Лично комендант прибежал, запыхавшись, в ее апартаменты, чтобы сообщить о случившемся:

— Сьерра Орихано! Ради Богини, пойдемте! Ваш ассистент, с ним беда!

— Что случилось? — ледяным тоном спросила полковница, скрывая волнение.

— Его ударило, установка ударила его, сьерра полковник! Доктор говорит, шансы неплохие, ваша милость...

Бедняга Гиаро получил удар, когда настраивал кресла. По его же собственной, надо думать, вине, потому что установка работала нормально, но один из зажимов отошел и случился пробой. Благообразный седенький врач сообщил Теа, что жить Гиаро будет, но вот работать в ближайшие пару месяцев не сможет. Все эти хлопоты заняли несколько часов, и только к полудню Теа смогла, наконец, задуматься о том, как ей теперь работать большого сотника Ко Ри. Тут как тут нарисовался Макатчио, выразил соболезнования и покаялся:

— Сьерра полковник, виноват, но не могу предоставить вам своего ассистента. Он, подлец, в запое, удрал в поселение и не просыхает вторую неделю. Единственное, что могу предложить вашей милости, так это самому ассистировать.

Теа с трудом удержалась от брезгливой мины, даже улыбнулась благосклонно. Но на самом деле ее просто перекосило от одной мысли, что этот неприятный хлыщ станет ей ассистировать. Уж лучше она сама, сама, без него. Страшно, опасно, непривычно, но Теа справится, да поможет ей Богиня. Капитану Теа сказала, что обдумает ситуацию, и отправилась обедать. А отобедав, полковница изменила свое мнение. Пусть он хлыщ, пусть мясник, пусть неприятен ей, но он менталист и притом опытный. Да, ей будет нелегко работать с ним, но это гораздо безопаснее, чем работать одной. Тем более если вспомнить, насколько крепким орешком оказался аквелит. И Теа вежливо попросила Итара Макатчио ассистировать ей.

Перед сессией Теа зашла в каземат, чтобы посмотреть на второго аквелита, заодно наблюдала, как охранники выводили большого сотника. Шейн Ко Ри улыбнулся ей той самой двусмысленной улыбкой, которую она уже видела в своих видениях, и эта улыбка против ожиданий не была ей неприятна. Он смотрел и улыбался так, что Теа почувствовала некое удовольствие от осознания, что этот, безусловно, красивый, сильный мужчина смотрит на нее с одобрением, с вожделением даже. Хм, это говорит о нем, как о прекрасном актере, вот что. Ведь Теа — имперка, а к имперкам Шейн равнодушен. Так что все это не более чем игра, вызов, попытка помешать ей работать его, разобраться в его разуме, подчинить себе его воспоминания. Теа ответно улыбнулась сотнику, давая понять, что вызов принят.

 Потом пару минут смотрела на юного Тавоги, все так же находящегося в коконе своей боли. Увы, похоже, что этого парня уже не спасти. Теа решительно развернулась и зашагала в лабораторию, твердо намереваясь вытащить что-то путное из большого сотника.

***

Итак, сьер Макатчио помог Теа устроиться в кресле и приложил медный контакт к ее виску. Сессия началась.

Больно! О, Великие воды, как больно! Боль пульсирует, поднимается волнами от размозженной лодыжки вверх, выкручивает тело... Больно!

Богиня, ну честное слово, самому-то еще не надоело? Теа отбросила боль, готовясь увидеть еще как минимум страх, и пойти дальше. Но неожиданно вместо страха или нового эпизода боли аквелит показал ей воспоминание.

Волны облизывают ступени храма, шумят, заглушая прочие звуки. В грохоте воды Шейн поднимается наверх, к колоннаде, туда, где пляшут в жаровнях языки высокого пламени, где жрица вдыхает волшебный дым. Вот она, в круге алтаря. Жрица, обнаженная, лоснящаяся в отблесках света, кожа расписана узорами и письменами, серебристые волосы взлетают и опадают, как крылья птицы, в такт ее движениям, в такт безумному танцу. Барабаны стучат откуда-то сверху и сбоку, отовсюду, сплетаются с шумом воды. Поднимается к темному небу горький дым. Шейн чувствует странное, дикое возбуждение, ожидает чего-то важного, страшного и прекрасного одновременно. Его покачивает в ритме барабанов, голова кружится, плывет перед глазами дым. И жрица. Вот она далеко, у противоположного края алтаря, и тут же возникает рядом, совсем рядом с Шейном, тянет руки, сверлит чернотой взгляда, шепчет:

— Какая судьба... какая судьба у тебя, воин...

Шейн вслушивается в невнятный шепот, но жрица снова ускользает, будто ветер уносит ее в центр алтаря. Остается ждать, и он терпеливо ждет. Не проходит и минуты, как она снова рядом, снова вещает:

— Великие воды благословили тебя, воин... Проживешь долго, будешь славен... свершишь невозможное... любовь...

Шейн слушает и не понимает.

— Проклятие империи, свобода... свобода, война... Большой... судьба на зависть, Шейн... Слушай, слушай, ведьма для тебя, ведьма... слушай свое сердце, будешь счастлив... Иди, ступай...

Едва переставляя ноги, Шейн покидает храм, спускается по скользким ступеням к воде, садится в лодку. Несколько минут сидит, приходя в себя и обдумывая сказанное жрицей. Волны гремят о камни, раскачивают лодку. Великие воды, сохраните...

Теа вынырнула из видения, не задерживаясь. И нырнула дальше, дальше...

Смуглая рука движется по голени вверх, поднимая кружева нижней юбки. Вверх, вверх, обдавая волной тепла. Обнимает коленку, чуть сжимаются длинные пальцы. Хриплый голос шепчет ее имя. Другая рука обнимает тонкую талию, горячая даже сквозь шелк платья. Вверх, вверх, движется теплая ладонь, от колена вдоль бедра, медленно, медленно. Губы движутся возле уха, рождают чуть слышное: «Теа...». Глаза закрыты, ничего не вижу, только чувствую... Чувствую губы, влажные, горячие, скользят по шее, вниз, вниз... Чувствую пальцы, очерчивающие край чулка, скользящие вверх... Чувствую, кончиками собственных пальцев горячее твердое плечо под тонким полотном рубашки, щекотный, пахнущий мятой водопад волос... Нежно, медленно, ласка на кончиках пальцев, тонкая, как паутина... Дыхание учащается, сердце колотится, нет сил терпеть... Во рту пересохло, а между ног влажно, и там его рука, рядом, еще движение, и скользнет между бедер, будет скользить медленно, медленно сводя с ума... С приоткрытых губ срывается стон, шепот... Шейн... И вдруг все заканчивается, не начавшись, голос звучит громко, резко, выбрасывает из удовольствия в реальность: «Очнись! Выходи! Очнись!»

Теа даже дернулась от неожиданности, вылетая в реальность. Дернулась, не в состоянии понять, что произошло. Открыла глаза, увидела стоящего рядом капитана Макатчио и лежащего в соседнем кресле аквелита. Все вроде бы в норме. Так какого демона она прервала сессию?

— Сьер Макатчио, примите «корону», пожалуйста, — сказала Теа, протягивая ему прибор. Что-то беспокоило ее, но она не могла понять, что именно. Еще раз внимательно огляделась, прислушалась к себе. Хм. И тут Теа поняла, что именно не так. Он сам ее вытолкнул! Не втягивал в видение, не пытался оставить ее разум бродить внутри, он ее вытолкнул. Зачем? Почему? Есть только один способ это узнать, и Теа поднялась из кресла, ледяным тоном сказала менталисту:

— Сьер Макатчио, благодарю вас за помощь, я сама закончу здесь. Не смею вас больше задерживать.

Капитан удивился, но послушался. Напоследок элегантно поклонился, очаровательно улыбнулся и пожелал доброго ветра. И, наконец, ушел. Теа отключила установку, сняла контакты с головы аквелита и собралась было похлопать его по щекам, чтобы разбудить, но он неожиданно сам открыл глаза и заговорил:

— Теа, тебе не стоит работать с ним. Не стоит.

— Что? — опешила Теа.

— Этот человек мерзавец. Он может причинить тебе вред. Нельзя позволять ему быть здесь, когда ты погружаешься в чужой разум. Он воспользуется этим, Теа.

— Что за бред, аквелит? Что за инсинуации? Капитан Макатчио причинит мне вред?

— Он... Послушай, ты нырнула в видение, которое я показал тебе, в страсть. Ты дышала часто, ты стонала, ты обнимала меня, потому что твой разум делал это, и твое тело повторяло за ним. Этот Макатчио видел, что происходит с твоим телом, и он прикасался к тебе. Это не мои губы целовали тебя, а его. Это не честно, это подло. Если он делает так, то может поступить вообще как угодно. Не стоит тебе с ним работать.

Сказанное аквелитом ошеломило полковницу.

— Ты хочешь сказать, что... Постой, но откуда ты это знаешь? Ты же был на установке, ты не мог видеть, что он делает?

— Я видел. Я контролирую свой разум, ваша установка не может мне помешать.

Теа вытаращила глаза и даже отступила на шаг:

— Не ври, Шейн. Этого не может быть!

— В Аквелии тоже есть ментальные технологии, хоть и не такие развитые, как в Империи, — сказал сотник. — Мне предлагали учиться, сказали, что у меня есть способности. Но я — воин, это не мое. Тем не менее, я проходил курс защиты от ментальных допросов. Там меня учили, как закрыться, как строить видения, как сопротивляться. И там же я выяснил, что во время сессии могу контролировать свой разум и тело. И открыть глаза. Хочешь, я покажу тебе это воспоминание?

Теа кивнула, а потом отрицательно махнула головой:

— Нет, не получится. Ассистировать некому. Придется ждать, пока оклемается Гиаро. Или вызвать ассистента из штаба.

— Зачем тебе ассистент? Ты же можешь сама. Я не причиню тебе вреда, — сказал Шейн и улыбнулся знакомой удивительной улыбкой.

— Почему? — спросила полковница, внимательно глядя в серебристые глаза аквелита.

— По разным причинам. Скажем, потому, что не вижу в этом смысла. Если я наврежу тебе, меня станут работать другие, и они не будут так осторожны, а, может быть, я не смогу так хорошо сопротивляться им. И самое главное — они не будут будить мою фантазию так, как ты. И сессии потеряют всю свою прелесть, — сказал аквелит и улыбнулся еще шире.

Теа почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. Демонов аквелит! Будить фантазию, вот как? Самое ужасное, что фантазия самой менталистки отвечает ему полной взаимностью. Стоит только вспомнить, как Теа ласкала себя вчера... О, Богиня, но что же делать? Проще всего вызвать другого менталиста и забыть о проклятом сотнике. Забыть запах и тепло сильного тела, и удивительную улыбку мягких губ... И тут аквелит прервал ее смущенные мысли:

— Верно ли я понимаю, что сессия на сегодня окончена?

Теа кивнула.

— Тогда я просил бы тебя распустить ремни. Твой сегодняшний ассистент затянул их так, что у меня затекли конечности и затруднено дыхание, — сказал Шейн.

Теа еще раз кивнула и взялась расстегивать ремни, которыми были притянуты к креслу лодыжки, запястья, талия и шея донора. Застежка на шее оказалась особенно тугой. Открывая ее, Теа прикоснулась пальцами к смуглой коже на шее аквелита. Прикоснулась к теплой и мягкой коже и отдернула руку, будто обжегшись. Он усмехнулся:

— Тебе противно прикасаться ко мне?

Теа пожала плечами:

— Нет. Не противно, но... странно, — призналась менталистка, и вдруг озлилась, зашипела на аквелита. — Ты же все фантазируешь, лягушачье отродье, так что я вынуждена полсессии щупать тебя. И знаешь, что? В фантазиях ты гораздо лучше, чем в реальности!

Шейн расхохотался, растирая след от ремня на шее:

— Клянусь великими водами, я доказал бы тебе, что ты ошибаешься! — И вдруг поймал ее руку, приложил к своей щеке, поцеловал запястье. Теа дернула рукой, а он дернул к себе. Менталистка потеряла равновесие, почувствовала, что падает прямо на широкую грудь и плоский живот демонового сотника. Она вскрикнула, попыталась удержаться, уцепилась за кресло, но рука соскользнула и она оказалась-таки лежащей на аквелите. Тот снова хохотнул, но тон его изменился, смех прозвучал как мурлыканье:

— Слово чести, ты в реальности еще лучше, чем в моих фантазиях, — сказал он негромко, и поддержал ее под локоть, помогая подняться. Глаза Теа метали молнии, голос заледенел, потерял всякие человеческие интонации:

— Я прикажу вязать тебя крепче, я прикажу колоть тебе барбитураты, прикажу остричь твои патлы, если ты еще раз посмеешь тронуть меня хоть пальцем, — прошипела она.

— Прикажи себе не думать о моих пальцах, сьерра полковник, — прошептал Шейн все тем же мурлыкающим голосом, — прикажи себе не думать о моих губах. Прикажи, если сможешь...

Теа влепила ему пощечину. Но и пощечина не стерла с лица проклятого аквелита мечтательную улыбку.

— Прикажи расстрелять меня, Теа, — сказал Шейн. Он сидел в кресле, сложив руки на коленях, и улыбался. Серебристые аквелитские волосы и смуглая кожа морского волка, глаза-колодцы и губы.. губы, о которых она не в силах не думать. Теа резко развернулась на каблуках и шагнула к дверям:

— Охрана!

***

Ночь принесла шторм. Волны грохотали, вздымая знамена брызг до самой террасы. Теа бродила, кутаясь в шаль, курила горькие горные травы, пила кофе и все размышляла об аквелите. Выходит так, что прямо его не взломать, слишком силен его разум, его неинициированный дар. А на барбитуратах что она увидит? Вместо безумного жара его фантазий — бесконечные тренировки воинов? Или свинцовые океанские дали? Или еще что-нибудь столь же увлекательное? Нет, нужно говорить с ним в реальности, нужно подобрать ключ, найти зацепку, сделать так, чтобы он сам подумал о том, о чем нужно. И Теа отложила трубку, умылась, подкрасила губы, улыбнулась своему отражению и вышла из апартаментов.

Полчаса спустя она вошла в каземат, освещаемый лишь слабым газовым светильником. Охранник вскочил, явление полковницы стало для него неожиданностью.

— Милейший, я хотела бы поговорить с донором, — сказала Теа максимально любезно. — Видите ли, это помогает работать. Вы, пожалуйста, озаботьтесь чаем и булочками. Уверена, в кухне можно раздобыть что-то вкусное. А я поработаю, да?

— Как прикажете, сьерра полковник, — пролаял охранник громко. Его голос разбудил большого сотника, он сел на койке и всмотрелся в полумрак. Теа улыбнулась охраннику и подошла к решетке, отделяющей камеру аквелитов.

— Шейн, — позвала она тихонько, чтобы не беспокоить второго пленника.

Сотник легко соскочил с койки и бесшумно и быстро переместился к решетке:

— Я здесь, сьерра. А вот что здесь делаешь ты?

Теа не глядела на сотника, провела кончиком пальца по решетке, помолчала минуту. Сотник терпеливо ждал.

— Послушай, большой сотник Ко Ри, — сказала Теа, взглянув ему в лицо. — Я хочу договориться с тобой. Ты крепкий орешек, это правда, я сама проверила силу твоего разума. Но, видишь ли, есть другие способы. Есть барбитураты, они подавляют волю. Есть закись азота, от которой легкие горят, а разум цепенеет. Есть много способов нырять, не все из них безопасны для донора. Но я не хочу вредить тебе...

— Почему? — перебил ее сотник.

— Ну, скажем, потому, что я не садистка от природы. Моя работа тяжела и опасна, Шейн. Я делаю ее давно и хорошо, иначе не стала бы полковником к тридцати годам. И я могу вскрыть тебя, как вскрывают банку консервов, за два-три дня. Но я не хочу ни калечить, ни убивать тебя. Твое звание означает, что аквелиты захотят обменять тебя на наших пленных, у тебя есть все шансы вернуться домой. Так зачем же мне вредить тебе?

— Ведьма, ты врешь с большим искусством, — усмехнулся сотник, взялся обеими руками за прутья решетки, приблизил лицо почти вплотную. — Даже не врешь, а говоришь только часть правды, часть, удобную тебе. Ты же понимаешь, что я не расколюсь сам? А если решу, что ты можешь меня расколоть, то просто повешусь в камере на своих же собственных волосах или разобью голову о решетку. Поверь, я готов к этому. Я воин Аквелии, Великие воды закалили мой дух и тело, я могу играть с тобой в разные игры, но между честью и жизнью выбора нет.

Теа чуть улыбнулась и снова отвела взгляд. Отчего в империи их зовут жабами? Аквелиты красивы и мужественны, красивы как демоны. И горды. Много раз она работала аквелитов, и никогда они не вызывали у нее отторжения и брезгливости, даже когда ожесточенно сопротивлялись ее работе, даже когда она терпела неудачи, и разум донора разрушался прежде, чем ей удавалось найти нужную информацию. Но большой сотник Ко Ри... Он особенный, это истина. Особенный, потому что может показать ей свои фантазии так, будто это воспоминание. И самое главное, потому, что она ныряет в эти запретные противоестественные фантазии с наслаждением, ненасытно проживая каждую подробность. Глупо врать себе, она и в реальности желает его. Совершенное тело, яркие глаза на смуглом лице, улыбку... И личность, которую она успела прочувствовать, пусть не до конца, но достаточно глубоко, чтобы понимать, что этот аквелит — особенный. Эти мысли никак не вязались с их разговором, никак не помогали ей решить рабочую задачу, но она не могла прогнать их. Слишком близко он стоял, слишком тревожил ее тонкий смолистый запах его волос, шум его дыхания. Теа положила ладонь поверх руки Шейна и прошептала:

— Я знаю, аквелит. Я была в твоем разуме, я видела твою душу. Но я не хочу твоей смерти.

Шейн накрыл ее ладонь второй рукой, погладил кончиками пальцев:

— Прикажи расстрелять меня, Теа. Меня и несчастного Тавоги. Это все, что ты на самом деле можешь сделать.

Она упрямо вздернула подбородок и ответила:

— Нет. Я буду работать тебя завтра. И послезавтра, хоть месяц. Я увижу каждое твое воспоминание, проживу твою жизнь. Я хороший менталист, клянусь честью. А ты — вызов моему умению. Спи крепко, сотник. Завтра я буду работать тебя снова.

Шейн усмехнулся, поднес ее руку к губам, шепнул:

— Бей осторожно, сьерра, не ушибись о решетку, — и прижался горячими губами к ее ладони, кончик языка начертил руну Fehu, символ плотской любви, поверх линии жизни.

Теа даже не замахнулась, высвободила руку, демонстративно вытерла о подол платья, развернулась и ушла.

***

— Но, сьерра Орихано, это опасно! Работать неинициированного менталиста без ассистента! Безумие, — кипятился Макатчио.

— Сьер Макатчио, я полковник ментальной службы, я не нуждаюсь в вашем мнении, — холодно ответила полковница. Сегодня она пришла на сессию в платье, чем удивила и менталиста, и донора, но самое удивительное — она наотрез отказывалась от услуг Итара и на полном серьезе собиралась работать Шейна в одиночку. В конце концов, она чуть ли не пинками выставила капитана за дверь, проверила установку и подошла к Шейну, прочно привязанному к креслу.

— Не слишком туго? — спросила она, проверяя натяжение ремня на талии донора.

— Нормально. Может быть, на шее чуть отпустить, если не трудно, — сказал сотник спокойно.

— Хорошо, — кивнула Теа, ослабляя ремешок. Сотник воспользовался этим, чтобы потереться гладко выбритой щекой об ее руку. Теа покачала головой и пошла к своему креслу, надела «корону», еще раз проверила уровень азота и присела в кресло:

— Шейн, мне нужно знать, зачем вы здесь. Просто покажи мне все, и через пару дней тебя обменяют. Даю тебе слово полковника.

— Теа, это беспредметный разговор, — улыбнулся сотник, закрывая глаза и откидываясь на подголовник кресла.

Теа приложила медный контакт к виску и закрыла глаза.

Она сверху. Между ее широко расставленных коленей — смуглое рельефное тело, блестящее от пота, напряженные мышцы перекатываются под гладкой кожей. Член внутри нее движется размеренно, глубоко погружается, раскручивает маховик ее наслаждения все сильней и сильней. Ее голова запрокинута, рот приоткрыт, дыхание с шумом вырывается между припухших губ. Ее пальцы переплетены, сцеплены с его пальцами. Они движутся в такт, ровно и сильно. Его глаза распахнуты, светлая радужка почти скрылась за черными провалами расширенных зрачков, губы сжаты в линию, вены выступили на лбу и шее.

Теа даже не успела удивиться тому, что вместо боли и страха сразу нырнула в страсть. Не успела ничего предпринять, чтобы вынырнуть из видения, потому что это захватило ее сразу, полностью, вышибив все мысли о работе, наполняя могучей волной удовольствия, тем более острого, чем сильнее были удары его бедер. Она застонала, не понимая, стонет ли та, о которой фантазировал Шейн, или та, что выгибается дугой в кресле ментальной установки.

Он тоже застонал, зашептал что-то на аквелитском, быстро-быстро, сбиваясь, из чего она поняла лишь «Теа, Теа...». Бомба внизу ее живота стучала все чаще, все быстрее, пока судорога не выгнула ее тело, молния удовольствия не ослепила ее, стекая, словно заряд электричества, с кончиков пальцев. О, Богиня, никогда в жизни не переживала она столь яркого оргазма, почти болезненного кайфа, взрывающего тело и разум. Тело между тем отказалось служить ей, и она без сил упала на грудь Шейна, ощущая сосками мягкую растительность на его груди и биение его сердца, и тяжелое дыхание. Но аквелит не позволил ей перевести дух, он перевернулся, подминая ее под себя, продолжая двигаться все быстрее, обдавая жарким дыханием. Пальцы его сжались на ее бедрах, голова запрокинулась, из горла вырвалось рычание, перешедшее в стон, и он кончил, а она потянулась к его губам, слизывая этот звук, сладкий, как мед. На секунду оба замерли, потом Шейн наклонил голову, заглядывая в ее лицо, прошептал на имперском, но с сильным акцентом:

— Ты мед мой, огонь моих чресел, кровь, кипящая в моих венах, Теа-а-а... Я отдал бы жизнь, чтобы только взять тебя в реальности...

Реальность... Слово зацепило, потащило, выбрасывая ее на поверхность. Теа вынырнула сразу, ни малейшей попытки не сделав нырнуть дальше. Вынырнула, тяжело дыша, обнаружила себя лежащей в кресле установки, все ее тело била дрожь, а в кружевных складках под атласной юбкой было горячо и мокро. С трудом Теа сдержала стон, резким движением сорвала датчик с виска, неловко стащила «корону», путающуюся в волосах. На подгибающихся ногах преодолела полтора метра, разделяющие кресла, бессильно привалилась к груди аквелита и накрыла губами его губы, мягкие, сухие, сладкие, как мед. Поцелуй был очень нежным, невинным и недолгим. Реальность победила, сьерра полковник взяла себя в руки, оттолкнулась от донорского кресла, отпрянула от губ, ловящих ее движение, от глаз, сияющих, как драгоценные камни, от тела, обдающего волной тепла и желания.

— Теа, — простонал сотник, дернувшись так, что ремни впились в тело, лишая дыхания. — Теа, пожалуйста...

Менталистка сжала зубы и кулаки, отступила назад, упала в собственное кресло, закрыла ладонями лицо.

— Теа, — шептал Шейн, — puella, veni me, veni... Иди ко мне...

— Заткнись, — простонала Теа. — Заткнись, демоново отродье!

Сотник замолчал, убедившись, что она игнорирует его зов. Замолчал, но на лице его было написано такое разочарование, почти отчаяние. Теа зажмурилась снова, чтобы только не видеть его лица. Дура, идиотка! Извращенка! Распутная сучка! Что ты наделала?! Злые слезы подступили к ее глазам, но она не позволила им пролиться. Не таков был план, полковница! Расположить к себе, вызвать доверие, чтобы не сопротивлялся! А она, что она наделала? Да, он хорош, красив, желанен, но он аквелит, проклятая жаба, враг, существо второго сорта! А Теа повела себя, как та имперка из воспоминаний Шейна, потекла, стоило только ему понапридумывать пошлятины своей тупой светловолосой башкой! Злость кипела в ней, злость на себя и на Шейна, который... Жаба, проклятая жаба, демонов дикарь!

Менталистка вскочила, судорожно откинула защелку на двери и выбежала из лаборатории, оставив аквелита. Шейн закусил губу, прикрыл глаза. Великие воды, она поцеловала его. Та, о которой он грезил с таким удовольствием, та, что привлекала его невероятным коктейлем из высокомерия, профессиональной жесткости, ума и яркой женственности, ведьма, угрожающая его разуму, чести и самой жизни. Какую цену придется заплатить за ее поцелуй? Любую, сотник, почти любую...

***

— Эй, жаба, что тут случилось? — спросил Итар Макатчио, разглядывая прикрученного к креслу аквелита.

— Ничего, — ухмыльнулся Шейн.

— Она не хочет тебя калечить, сотник. А я хочу. Завтра она сбежит, не справившись с тобой, и тогда работать стану я. Ровно одна сессия, жаба. И расстрел. Ты же хочешь, чтобы вас расстреляли? Так вот, тебя расстреляют. Сразу после того, как я выпотрошу твою рыбью голову, — Итар пнул пленника носком сапога в лодыжку. Ни единый мускул не двинулся на ухмыляющемся лице аквелита, он совершенно ровно ответил:

— Посмотрим, гиена.

За «гиену» Итар отпустил ему пару крепких зуботычин. Развлекался бы еще, но тут дверь снова открылась, и вошла сьерра менталистка.

— Сьер Макатчио, у вас какие-то проблемы? — ледяным тоном осведомилась она.

— Я полагал, проблемы возникли у вас, ваша милость, — чуть поклонился капитан.

— Никаких, — отрезала полковница и кивнула на дверь. — Не смею более задерживать.

— Вы собираетесь продолжать сессию? — учтиво осведомился менталист.

— Да. Доброго ветра.

— Доброго ветра, сьерра полковник, — щелкнул каблуками Макатчио и вышел.

Теа закрыла дверь. Не хватало, чтобы этот хлыщ вошел во время сессии. Демон, как она сможет снова нырнуть в него? Там, она уверена, ждет ее очередное видение, сладкое, как нектар. И ради Богини, сможет ли она вынести это снова? Теа подошла к шкафчику с медикаментами, достала из банки со спиртом инъекционный шприц, ловко отломила горлышко ампуле с барбитуратом.

Уразумев, чем занята менталистска, Шейн заговорил:

— Теа, постой. Поговори со мной.  Поговори, прошу тебя.

— Сессия под барбитуратами имеет ряд побочных эффектов, сотник Ко Ри, — тем же ледяным тоном, которым только что выпроваживала Итара, сообщила полковница. — Постарайтесь расслабиться и не сопротивляться, так будет безопаснее. — Она подошла к Шейну со шприцом в одной руке и клочком ваты, смоченным в спирте, в другой.

— Теа, прости меня, пожалуйста, — сказал аквелит, вглядываясь в ее лицо, бледное и сосредоточенное. — Прости, я обещаю тебе, что больше не стану... Покажу тебе море, бой, учение, путешествия, все что смогу. Оставлю мои фантазии для себя одного. Буду желать тебя тайно. Прости.

— Я сомневаюсь, что под барбитуратами ты сможешь мне что-либо показывать. Я сама посмотрю на все, что сочту нужным, — сказала Теа, закатывая рукав его рубашки, и недрогнувшей рукой всадила иглу.

***

Сьерра Орихано не могла уснуть. Ни теплая расслабляющая ванна, ни изысканный ужин в компании офицеров крепости, ни свежий номер «Вестника менталистики», любезно предложенный ей капитаном Макатчио, не могли отвлечь ее от мыслей о проклятом аквелите. Сессия под барбитуратами ожидаемо не принесла ничего важного. Теа отсмотрела два десятка бессвязных картинок из аквелитской жизни: море, какие-то праздники, разговоры ни о чем, стычки с имперцами. Из воспоминаний, сколько-нибудь интересных, она видела лишь очень пожилого аквелита, с которым Шейн разговаривал на пирсе. Поскольку Шейн звал его мастером, что соответствовало имперскому званию генерала, Теа заинтересовалась этим разговором. Но к ее разочарованию, мастер оказался всего лишь наставником, а разговор вертелся вокруг экзаменов. А уже под конец, когда Теа утомилась и совсем было собралась заканчивать сессию, она снова попала в страсть. Только на этот раз Шейн занимался любовью не с нею, а с красивой зрелой аквелиткой. Но Теа все равно не смогла отказать себе в удовольствии и смотрела воспоминание долго, пока не почувствовала головную боль, и лишь затем вынырнула. Но все это ерунда, потому что сессия ее не слишком-то заботила. Заботили ее противоестественные чувства, которые она испытывала к демонову аквелиту. И более всего то, что эти чувства брали верх над ее холодным разумом и честью. Именно потому Теа беспокойно вертелась, сжимала веки, но уснуть не могла. Как следствие почти бессонной ночи, утро для полковницы было ужасным. Галлон кофе, поглощенный ею, немного развеял сонную муть, и менталистка снова направилась в лабораторию со смешанным чувством, ожидая как реального Шейна, так и его сладких фантазий.

— Доброго ветра, сьерра полковник, — поприветствовал ее Макатчио, затягивая ремень на лодыжке Шейна.

— Доброго ветра, — кивнула она.

— Уколоть ему барбитураты, ваша милость?

— Благодарю, не нужно. Я сама разберусь, — отказалась Теа.

— Сьерра Орихано, я беспокоюсь о вас, — сказал Макатчио озабоченно. — Вы рискуете, работая этого аквелита в одиночку. Я еще раз предлагаю вам ассистировать. Прошу, подумайте о вашей безопасности!

Выбор у Теа был невелик: согласиться, доверив хлыщу свое тело, но обезопасив себя в реальности от позорных последствий страстных фантазий Шейна, или отказаться, обезопасив себя от возможных посягательств менталиста, но рискуя натворить дел с аквелитом. Теа окинула взглядом одного и другого, нахмурилась и сказала:

— Все в порядке, сьер Макатчио, все под контролем. Не смею вас более задерживать.

Капитан сверкнул глазами и вышел, Шейн же улыбнулся, и улыбка его снова была мечтательной:

— Теа, — сказал он тихонько, тем интимным тоном, который сводил ее с ума во время видений.

— Что? — окрысилась та.

— Я рад тебя видеть, — просто ответил Шейн. — Я думаю, что сегодня ты снова накачаешь меня чем-нибудь наркотическим, но прежде, чем это случится, я хоть пару минут полюбуюсь тобой.

Теа сложила руки на груди, подошла ближе, посмотрела в лицо аквелиту:

— Что бы ты сделал, если бы не был привязан к креслу, сотник?

Он усмехнулся, побарабанил пальцами по подлокотникам, произнес мечтательно:

— Я получил бы в морду...

Теа вскинула брови:

— Вот как?

— Ну разумеется. Я получил бы от тебя в морду, но прежде я попробовал бы на вкус твои губы, ведьма.

— Ты ведь придумал себе меня, Шейн. Ту, с которой занимаешься сексом в своих фантазиях. В реальности я ведь могу оказаться совсем не такой, могу быть фригидной, испытывать отвращение к аквелитам или к сексу вообще. Под юбкой у меня могут оказаться кривые ноги или обвисшая задница. Все твои фантазии обо мне родились и живут лишь как способ не позволить найти то, что мне нужно. Довольно эффективный, надо признать.

— Развяжи меня, — сказал Шейн очень серьезно. — Если ты хочешь поговорить об этом, поговорить со мной, как с личностью, а не как с донором, куском мяса, развяжи меня.

Теа кивнула и ловко расстегнула ремни. Шейн выпрямился и указал рукой на кресло реципиента:

— Присядь. Ты права, но кое в чем ты ошибаешься Теа. Я знаю тебя не намного хуже, чем ты знаешь меня. Трое суток ментального контакта позволили мне увидеть тебя. Под твоей юбкой может быть все, что угодно. Ты можешь быть имперским полковником, опытной менталисткой, мясником почище Макатчио. Но ты женщина, привлекательная настолько, что я забываю обо всем этом. Я фантазировал бы о тебе, даже если бы это не помогало. Потому что из стратегии это превратилось в потребность. Потому что несколько дней, проведенных в соприкосновении с твоим разумом, разбудили во мне реальное желание. Я все равно не позволю тебе узнать то, за чем ты охотишься. Но я наслаждаюсь каждой минутой, проведенной с тобой. — Он встал, нависнув над нею мощным телом, сверля глазами. Теа тоже встала, чтобы не глядеть на него снизу вверх, чтобы не позволить ему верховодить, чтобы... Он взял ее руки в свои, прижал к широкой груди. Теа не сопротивлялась. Сердце ее билось так сильно и часто, что стук его заглушал голос разума, заглушал имперскую спесь, заглушал смятение и нерешительность. Оглушенная этим стуком, Теа запрокинула голову и подставила лицо горячим губам аквелита.

Шейн Ко Ри поцеловал имперскую ведьму, завладел ее губами, мягкими и податливыми, сунул язык в ее рот, обещающий все удовольствия мира. Она ответила. Почувствовав ответное движение ее губ, Шейн отпустил ее пальцы и обнял прямую тонкую спину, прижал к себе, ощущая ладонями гладкую тафту платья и жесткие пластинки корсета. Она позволила своим ладоням скользнуть по груди сотника и нырнуть в водопад серебристых волос на затылке. Прижалась, повинуясь его объятиям, ощущая всем естеством то самое горячее, твердое, желанное тело из видений. И поняла, что реальность еще слаще.

Несколько минут они целовались, забыв обо всем на свете, несмело, почти невинно лаская друг друга. И сьерра Орихано проваливалась, растворялась в проклятом аквелите, задыхалась, тонула в волнах его волос, в его запахе, в теплых объятиях. И большой сотник Ко Ри не раздумывал, позволил нежности и желанию вести себя, позволил себе наслаждаться. Большой старомодный хронометр, висящий над установкой, отстукивал минуты. На восьмой Теа отстранилась и прошептала:

— Это безумие...

— Furore meo sicut mel dulce, — прошептал Шейн, куда-то ей в шею. — Безумие сладкое, как мед...

И губы его двинулись вниз, лаская шелковую кожу, вниз, к ключице, где бьется голубая жилка, и ниже, где вздымается в обрамлении белоснежных кружев приподнятая корсетом грудь. Теа запрокинула голову, вздохнула, рука ее высвободилась из плена серебристой аквелитской гривы и нырнула в распахнутый ворот рубашки. Она погладила крутой изгиб дельтовидной мышцы, двинулась ниже, путаясь кончиками пальцев в светлых завитках на груди. Шейн снова зашептал что-то, а Теа ответила ему чуть слышным стоном сквозь сомкнутые губы. Звук этот произвел на аквелита столь сильное впечатление, что он, не раздумывая, подхватил менталистку и вместе с ней опустился в донорское кресло, усадив ее к себе на колени. Теа обняла его, прижалась на секунду к плечу разгоряченным лицом, пошевелилась, устраиваясь удобнее, пытаясь во что-нибудь упереть левую ногу. Он тут же решил эту проблему, обхватив ее бедро широкой ладонью, стиснул, рыкнул коротко, бессильный добраться до желанного тела сквозь многочисленные слои юбки. Воины Аквелии не отступают перед трудностями, в чем Теа убедилась немедленно, потому что ее нога снова повисла в пустоте. А через секунду снова обрела опору, только на этот раз ладонь Шейна обхватила ее лодыжку и, словно в давешнем видении, двинулась сквозь шелковые складки юбок вверх, оглаживая голень и коленку, выше, к краю чулка. Безумие, безумие, сьерра Орихано... Теа отмахнулась от самой себя, от остатков трезвомыслия, крепче поцеловала медовые губы, продолжая ощупывать мускулистую спину, ощущая сквозь юбки каменную твердость его желания. Ее собственное тело требовало большего, и она шла на поводу у самой себя. Неловко и медленно, но она все же расстегнула пуговицы его рубашки и стащила полотно с широких плеч сотника. Рубашка слетела на пол, за ней последовал широкий шелковый пояс менталисткиного платья, корсет, в сражении с которым Шейн потерял несколько минут, само платье, темным ворохом улегшееся на плитки пола, и нижние юбки, и суконные штаны, и замшевые, расшитые узорами-волнами, аквелитские сапоги, и изящные лаковые ботиночки по последней столичной моде, и паутинки чулок... А потом на ворох одежды опустились тела, сплетенные желанием, связанные в неразрывный узел, движущийся, шумно дышащий, обжигающий узел страсти.

Сколь бы ни были мы искушенными, каких бы экспериментов ни совершали, но первый раз всегда происходит лицом к лицу. Теа опустилась на спину, обхватила тонкую талию Шейна, скрестив икры на его идеальных ягодицах. Жажда мучила ее, жажда ощутить внутри его член. И она позвала хрипло:

— Шейн...

В реальности он был еще лучше, еще крупнее и тверже, чем она видела во время сессий. Он был большой и горячий, и доля секунды, потребовавшаяся Шейну, чтобы войти, была мучительно долгой. А потом... Теа выгнулась навстречу, принимая его в себя, каждой клеточкой ощущая его движение. И они оба замерли, всего на мгновение.

— Amabilia, — простонал Шейн.

Теа хотела было спросить его, что это значит, но не успела, потому что аквелит двинул бедрами, еще и еще, наращивая темп, вбивая себя в нее, проникая так глубоко, так сладко, до боли, до судорог, до крика, который через секунду сорвался с ее пересохших губ. До самого дна омута, с которого мощной волной поднялось и расцвело вспышкой сверхновой наслаждение, ни с чем не сравнимое, лишающее дыхания и движения, мучительное, как пытка. Она снова вскрикнула, застонала, судорожно сжимая аквелита, ловя его последнее мощное движение, завершившееся хриплым стоном оргазма.

Хронометр над их головами заскрипел и разразился медным перезвоном. К десятому удару Теа и Шейн пришли в себя достаточно, чтобы вернулась способность думать. Шейн перевернулся, укладывая менталистку на себя, оглаживая влажную от пота теплую спину, поцеловал в висок, проговорил негромко:

— Mihi gemma amabilia....

— Что это значит? — спросила Теа.

— Моя драгоценность, — ответил Шейн. — Реальность с тобой ярче рассвета, Теа.

— Красиво... — прошептала Теа, прикрыв глаза. О, Богиня, что они наделали, что она наделала! Но удовольствие быть с ним было так сильно, что раскаяние стыдливо отступило в тень. Рука сотника, нежно поглаживающая ее предплечье, скользнула дальше, он пропустил между пальцами ее сосок, уложил мягкую грудь в чашечку ладони, промурлыкал:

— Помнишь, ты была сверху, dulce Теа? Я думаю, самое время проверить, насколько близка к реальности та моя фантазия.

Теа хотела протестовать, хотела расставить точки, хотела перечеркнуть случившееся жирной чертой, но... Оказалось, что на это нет ни времени, ни сил. Оказалось, что внизу ее живота живет ненасытная хищница, охочая до аквелитских пальцев, и губ, и языка, и члена. Оказалось, что сверху ей нравится, и сидя лицом к лицу нравится тоже, и лежа грудью на кресле — нравится. И что она может кончать так и эдак, выть и орать, царапаться, выгибаться до хруста в спине, брать-брать-брать все, что щедро дарит ей Шейн Ко Ри, пока в глазах не потемнеет, пока не закончатся силы, пока не упадет неподвижно, до краев наполнившись блаженством.

Хронометр пробил два пополудни. Теа поцеловала Шейна.

— Tu fidem, ego te omni tempore cogitat, — сказал он, и ей показалось, что он сказал что-то печальное.

— Что?

— Ты невероятна. Я буду думать о тебе всю жизнь. Ego te omni tempore cogitate.

— Ego te omni tempore cogitate, — повторила Теа. — Всю жизнь. Твоя жизнь на волоске, Шейн. Либо я узнаю, зачем ты здесь, либо ты умрешь.

— Значит, я умру, — улыбнулся Шейн.

Теа отчаянно затрясла головой:

— Нет, нет! Ты не должен умереть! Ты... Я... я придумаю что-нибудь, Шейн. Я что-нибудь придумаю...

***

Не сегодня, ради Богини, не сегодня. Еще два-три дня, еще немного времени у нее есть. Еще несколько дней, наполненных страстью и страхом. Страхом, что все как-нибудь откроется, а самое страшное — что задуманное не удастся. Теа как на крыльях летела в лабораторию, чтобы выставить надоедливого Макатчио за дверь, чтобы освободить Шейна от пут, чтобы снова и снова нырять в запретное и сладкое, с каждым днем все сильнее захватывающее ее, не дающее спать холодными ночами, рвущее душу. Неделя закончилась, Теа даже устроила перерыв в «сессиях», чтобы не вызывать подозрений. Все воскресенье она провела в обществе, совершила прогулку на яхте коменданта, навестила Гиаро в лазарете. И едва дождалась утра, чтобы снова прикоснуться к сладкому аквелиту.

— Шейн, — проворковала она, поглаживая все еще привязанного к креслу донора. — Скоро мне придется писать отчет. Ты должен уйти до того, как я признаю свою несостоятельность и тебя передадут другому менталисту.

— Уйти? — переспросил аквелит.

— Уйти. Я помогу тебе убежать. Я знаю, где комендант держит свою яхту, ее не охраняют. Ты ведь справишься с яхтой?

— Разумеется, — кивнул сотник.

— Я подмешаю барбитураты в чай твоему сторожу и проведу тебя в док. Ты сбежишь, сотник. Уйдешь на острова.

— Это маловероятно, mihi gemma. Мне бы не хотелось подвергать тебя опасности. Просто прикажи расстрелять нас с Тавоги.

— Я сама решу, что делать с тобой, сотник, — решительно заявила менталистка и поцеловала его. Прервав поцелуй, Шейн прошептал:

— Развяжи меня, Теа.

— Хорошо, сейчас, — улыбнулась она, просовывая руку ему в штаны.

— Развяжи меня, — простонал Шейн, выгибаясь в кресле, следуя движениям ее руки.

— Еще немного, потерпи, — прошептала Теа, наклоняясь к его лицу, провела языком от мочки уха к кадыку, чуть прикусила кожу.

— Теа... — сдавленно прошипел Шейн. — Ты издеваешься надо мной?

— Да, — засмеялась менталистка негромко. — Это пытки.

— Развяжи меня, ведьма-а-а...

— Скажи что-нибудь на аквельском.

— Tu dolebis, cum solvere corrigiam calciamentorum eius! (Ты пожалеешь, когда развяжешь!)

— Что бы это ни значило, ты слишком грозен для человека, привязанного к креслу, — она ловко расстегнула пуговицы на его штанах и выпустила свою добычу наружу, продолжая поглаживать и сжимать.

— Теа, я прошу тебя... развяжи меня...

— Еще нет, — покачала головой менталистка, и, наклонившись, лизнула его.

— Tеа... quia ex anima mea...(Ты... вынимаешь мою душу...) — шептал Шейн, пока ее губы и язык колдовали над его членом. — Aquis magna... (Великие воды) Теа-а-а...

***

Ледяной ветер вцепился в них, как голодный волк, рвал одежду, трепал волосы. Итак, все получилось. Сторож выпил чаю и уснул. Большой сотник легким движением руки прекратил мучения своего подручного, Тавоги. Затем закутанный в черный плащ Шейн и сопровождающая его менталистка незамеченными проскользнули мимо караулов в коридорах, узкой лесенкой для обслуги спустились в доки, абсолютно пустые в этот поздний час, освещенные лишь десятком слабых газовых фонарей. У причала его ждала яхта коменданта, маленькая, игрушечная, прогулочная лодка. Теа озаботилась водой и едой, теплой одеждой, которую незаметно для всех собрала и принесла с собой в док. Она так хотела сохранить его жизнь! Ради его жизни она рисковала всем, что имела. Честью, карьерой, свободой. Ради того, чтобы где-то далеко, на островах Аквелии, он был жив и счастлив. Он должен прожить долгую счастливую жизнь. Всю его жизнь он будет далеко-далеко от нее. Omni tempore. Всю жизнь.

Большой сотник Ко Ри бросил тюк с припасами на палубу, ловко отвязал швартовочный конец от тумбы и наступил на него, чтобы волны не утащили лодку. А потом привлек сьерру Теа Орихано к себе, обнял так, что она не смогла вздохнуть.

— Теа, — прошептал он. — Моя драгоценность, моя жизнь, моя ведьма...

— Уходи, Шейн, — сказала она. — Уходи, пока никто не хватился... Плыви...

— Послушай! Помнишь, я показывал тебе, как жрица Великих вод пророчила мне? Ведьму пророчила, помнишь? Ты моя ведьма, моя любовь, Теа.

— Не важно. Уходи же!

Шейн хотел сказать что-то еще, но его прервали. Из темноты на свет вышел Итар Макатчио, капитан ментальной службы. Он разглядывал открывшуюся ему картину, злорадно ухмыляясь:

— Что здесь происходит? — осведомился он, взводя курок парострела, который держал в руке.

— Шейн, отчаливай, — прошептала Теа, отталкивая сотника, и шагнула к Макатчио. — Итар, послушайте...

— Вот как, Итар? Ну-ну, изложи-ка мне свою версию, красавица, — хохотнул тот, и повел дулом парострела. — Стоять, жаба аквелитская! Стоять на месте!

Шейн, сделавший пару медленных, мягких шагов в сторону капитана, остановился, поднял руки ладонями вперед:

— Стою, я стою, — сказал он негромко. И замер, лихорадочно обдумывая, что предпринять. Он давно бы прыгнул на ублюдка, но Теа стояла слишком близко к нему, в случае чего Макатчио выстрелит раньше, чем Шейн сможет ему помешать.

— Так что, сьерра полковник? Измена родине, ментальный допрос и расстрел? Плохой конец для тебя, высокомерная стерва!

— Плохой, — кивнула Теа. — Зато отличный шанс для тебя. Император простит тебе твои грехи, разумеется. Ты вернешься в столицу, швырнешь к его ногам свой трофей. Собственно, аквелит тебе не нужен. Давай, вяжи меня, вызывай охрану. А аквелита отпусти. Отпусти, пусть плывет.

— Да с чего бы? — оскалился Макатчио.

— Ну, например, с того, что если ты его отпустишь, я сделаю все, что ты захочешь. Все, что ты только захочешь, — подчеркнула Теа.

— Заманчиво, — кивнул капитан. — Но твое жалкое тело не стоит и половины бонусов, которые мне достанутся, если я поймаю вас обоих. — Он желчно рассмеялся.

— Ты уверен? — спросила Теа, делая несколько шагов к менталисту. Глаза ее горели, кончик языка быстро облизал губы, пальцы дернули застежку на груди куртки. Итар отвлекся всего на секунду, а она уже была в шаге от него, и парострел уперся ей в солнечное сплетение.

— Шейн, уходи! — скомандовала Теа, смыкая пальцы на запястье руки, держащей оружие. Менталист дернул рукой, но Теа помешала ему прицелиться, стрелка просвистела в метре от аквелита.

— Сука! — выкрикнул Макатчио и выстрелил в полковницу. Теа беззвучно упала, зажимая стрелку, вошедшую под ребра. Шейн взревел:

— Теа! — И прыгнул на менталиста. Выбил самострел, ударил раз, другой, и вдруг над его головой пролетела еще одна стрелка. Шейн в долю секунды окинул взглядом док, обнаружил караульных, вбегающих в ворота, и в два прыжка оказался на пирсе. Еще прыжок, руки привычно перебрали снасти. Яхта, завалившись на левый борт, отошла от причала и двинулась в открытое море. Стрелки свистели мимо, Шейн правил, набирая скорость...

***

Тяжело ворочая сочленениями и шумно хлопая брезентовыми лопастями, флайкатер пенитенциарной службы отвалил от пристани и начал набирать высоту. Страховочные ремни врезались в тело, Теа скривилась от боли в недавно затянувшейся ране. Охранник смотрел сочувственно, но ничего не сказал.

Итак, сьерра изменница, восемнадцать часов лету — и тебя доставят в столичную тюрьму. Там тебя будет допрашивать кто-нибудь из государственной безопасности, так что придется посидеть в донорском кресле. Безусловно, тебя расколют. И, наконец, расстреляют. Все так, как и предсказывал покойник Макатчио. Теа откинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза. Позор рода, объект сплетен, узница в собственной стране. Идиотка, променявшая все, что имела, на свободу какого-то аквелита. Теа Орихано, ты сделала выбор. Ошиблась? Или так было нужно?

Через четыре часа ее покормили. Под дулом самострела сводили в уборную. Снова пристегнули к креслу. Летать в роли арестантки совсем не так комфортно, как в роли полковницы, а? Теа снова погрузилась в невеселые мысли о своей судьбе и о Шейне Ко Ри. Интересно, выжил ли он? Удалось ли ему добраться до Аквелии?

В ответ на ее мысли раздался взрыв. Флайкатер тряхнуло, салон заволокло дымом. Охранник вскочил и исчез в этом дыму. Теа усмехнулась. Донором ей побыть не придется, похоже. Аквелиты подбили транспорт. Ошибка, наверное. Зачем им перевозчик арестантов? Ну и ладно, значит, вместо расстрела она утонет. Ладно. Думай обо мне, Шейн. Думай хоть иногда.

Флайкатер ударился о воду, ремни врезались так сильно, что у Теа перехватило дыхание. Шум пожара, плеск воды, крики, грохот... И вдруг из клубов дыма появился силуэт, крикнул с сильным акцентом:

— Вы Теа Орихано?

Менталистка кивнула. Пришелец, одетый в темную форму аквелитского спецназа, ловко разрезал ее ремни, дернул за руку, подхватил, волоком потащил куда-то сквозь дым. Боль в ране усилилась, Теа сцепила зубы, чтобы не заорать и постаралась не мешать аквелиту. Еще через пару минут он подхватил менталистку на плечо и спрыгнул с полузатопленного крыла на борт паровой лодки. Теа услышала аквелитскую речь, несколько выкриков, потом из трубы повалил черный дым, лодка развернулась и быстро пошла прочь от тонущего флайкатера. Ее посадили на рундук и велели не мешаться под ногами. Теа терпеливо ждала. Лодка разрезала свинцовые волны, аквелиты сновали туда-сюда, перекрикивались. Никто ничего ей не говорил, а она не спрашивала. Вдруг лодка сделала резкий поворот, и Теа увидела аквелитский эсминец, к которому они приближались. Целый эсминец, надо же. Флайкатер сбили, Теа вытащили и везут на эсминец. Нет, сьерра полковник, это не ошибка. Это что-то другое!

Через двадцать минут Теа ступила на палубу эсминца, один из аквелитов взял ее под локоть и повел куда-то вглубь корабля. Коридоры, коридоры, аквелиты, серебряные гривы, темная форма, удивленные взгляды. И, наконец, дубовая дверь, окованная изящными медными накладками. Ее сопровождающий стукнул в створку, приоткрыл двери:

— Magna centurio, is sum hic! (Большой сотник, она здесь!)

И дверь распахнулась. Большой сотник Шейн Ко Ри, все такой же красивый. На нем белоснежная рубашка и темный китель, богато расшитый драгоценной тесьмой, серебристая грива заплетена в сложную прическу, на левом плече посверкивает бриллиантами эполет. Он совсем не похож на пленного аквелита, каким Теа его помнила. И все же, это он.

— Теа, — прошептал Шейн, заключая ее в объятия. — Теа, моя ведьма, моя жизнь! Te сogita de me? Ты думала обо мне?

Она обняла его, прижалась к широкой груди, закрыла глаза. Богиня привела тебя к нему, Богиня любит тебя, Теа Орихано. А ты любишь этого аквелита, верно?

— Я люблю тебя, — прошептала Теа. Она сказала бы что-нибудь еще, но его губы помешали. Шейн целовал ее, волны с грохотом бились о стальные борта эсминца, солнце садилось. Теа Орихано была счастлива.

Автор готов как к положительным, так и к отрицательным отзывам