ДОРОГАМИ НЕЗРИМЫМИ

Высоко в небе висит диск луны, серебром освещая беспокойную поверхность моря. Безграничное древнее море лижет волнами песчаный брег, нежно касаясь песка, неумолимо увлекая его за собой в пучину. Темные воды, словно живые, колышутся, двигаются. Море дышит, живет, извечное, хранящие тайны. Его дыхание – это рокот, его дыхание – это шепот волн, что бьются о кромку берега. Извечная стихия, что была до всего живого и останется после. Оно шепчет, рассказывает множество историй, надо лишь прислушаться и разобрать в этом шепоте слова.

Силуэт девушки, четкий, почти черный, причудливо высвеченный лунным светом, кажется маленьким и беззащитным на фоне пустого пляжа. Ее темные волосы серебром отражают свет бледного ночного светила, придавая девушке долю мистичности, окутывая своим сиянием изящные черты лица. Она похожа на статуэтку – точеная, хрупкая и далекая от всего в своих мыслях. Кажется, она не дышит, являя собой совершенное произведение искусства. Наиль сидит, поджав колени к подбородку, и ее рука перебирает песок, который с едва слышным шелестом струится сквозь тонкие пальцы. Она молчит и слушает море. И в этот раз волны рассказывает ей её собственную историю. Они шепчут ей о надежде и любви, о боли и предательстве. Море говорит с ней, она же молча слушает...

Пустой проулок, чью тишину и покой разбивает четкий дробный звук железных набоек. Красные туфельки, украшающие девичьи ноги, выстукивают ритм, они говорят, что их хозяйка торопится. Молодая девушка спешит пройти сквозь мрачноватую тень проулка, проскользнуть сквозь пугающий полумрак, сквозь леденящую прохладу камня. А прохлада пугает своей неестественностью, будто Наиль погрузилась в ожившую дышащую холодом улицу. В летний зной, от которого город задыхается, эта прохлада не приносит желанного удовольствия. Где-то там за спиной город изнывает под лучами солнца, что нагревают мостовые и тротуары, заставляя асфальт плавиться. Воздух, в котором висит пыль, раскален настолько, что обжигает легкие. Дневное светило будто обозлилось на весь род людской и решило выжечь всё и всех везде, кроме этого проулка. Тут царит полумрак и холод, словно это место находится совсем в другом мире и не имеет отношения к шумному городу. Здесь никогда не святят фонари, и никогда в пустых темных окнах не загорается свет, совершенно пустое и мертвое место, что непонятно как сохранилось среди городских улиц. Наиль никогда не была здесь раньше, только сегодня она впервые решила срезать путь к институту через темную арку. И стоило ей сразу развернуться да уйти из этого странного места прочь к освещенным и жарким улицам города, а она лишь зажмурилась, ускоряя шаг, стремясь почти пробежать сквозь странный проулок. Стук каблучков ускорился, эхом отражаясь от каменных стен, и этот стук кажется чужим, неправильным в этой гнетущей тишине. Каменная брусчатка делает звук звонким, резким, усиливая и без того, неприятное ощущение собственной чужеродности. Сердце начинает противно ныть от предчувствия беды, сжимаясь в комок, и девушка еще больше ускоряет шаг. Еще немного. Еще пара шагов, и она покинет это страшное место, она уже видит арку, за которой деловито снуют машины, и яркое летнее солнце играет бликами. Наиль почти вышла из переулка, на носок туфельки уже лег лучик, отражаясь солнечными зайчиками от лакированной поверхности, и страх уже кажется надуманным, а холод, что проник под кожу, отступает, но до ее уха долетает детский плач. Откуда тут может быть ребенок? Девушка оглядывается и удивленно смотрит на скорчившуюся фигурку малыша. Ему года три, не больше, и он плачет. Маленькие плечи сотрясаются от горя, а в голосе слышно столько страха, что Наиль, не задумываясь, возвращается в тень проулка. Тонкие девичьи пальцы нежно прикасаются к плечикам ребенка, поглаживая, стремясь успокоить, обхватить, чтобы прижать к себе в извечном жесте защиты.

– Не плачь. Ты потерялся?

В ее голосе скользит участие, она хочет помочь, успокоить, спасти, и ребенок как-то резко замолкает, поднимая лицо. И в то же мгновение Наиль в ужасе отшатывается от него, теряя равновесие, падает на камни брусчатки, отползая от пугающего невероятного зрелища. На нее смотрят совершенно безжизненные глаза, которые зловещими черными провалами выделяются на фоне мертвецки-белой кожи. Бескровные, почти белые губы, за которыми острые, тонкие как иглы зубы скалятся в усмешке. Когда в проулке раздается ухающий смех, Наиль теряет сознание. Обморок милосердно прерывает эту нереальную и пугающую картину, и девушка уже не чувствует прикосновения холодных маленьких ручек, как не ощущает и головокружительного падения в темную воронку, что появляется под ногами странного ребенка.

Она замерзла. Ее бьет дрожь, но почему-то она совсем не способна пошевелиться, совершенно не может встать. И как же болит голова, зубы стучат друг о друга, а тело ощущает дискомфорт от твёрдой холодной поверхности камня, на котором оно лежит. Кажется, она потеряла сознание, но перед этим была странная галлюцинация. Ребёнок. Нет, монстр похожий на ребенка. С трудом открыв глаза, девушка понимает, что находится в совершенно непроглядной тьме и в этом месте очень холодно и неуютно. Ее голос неуверенный и хриплый. Он звучит неестественно в этой тьме, и слова вязнут в тишине, теряясь во мраке помещения, шелестом угасая.

– Эй! Есть тут кто-нибудь? Эй! Помогите!

Она кричит, но почему-то слова звучат шепотом. Панический страх волнами поднимается откуда-то из самых глубин ее души, затопляя все существо, растворяя последние искры разума, заставляя биться в путах, кричать до хрипоты в голосе. Паника волнами накатывает, заставляя кричать все громче до тех пор, пока есть силы, кричать в ужасе, понимая, что помощь не придет, никто не спасет. Кричать до тех пор, пока крик не перейдет в шепот, а затем в приглушенные рыдания. Слезы катятся по щекам соленой влагой, попадая на губы, что до крови закушены от боли: она билась с такой силой, что веревки, удерживающие ее на каменной плите, врезались в нежную кожу, рассекая ее, оставляя кроваво-красные полоски, причиняя еще больше страданий. Она бьется в истерике, и, кажется, не будет конца и края этому безумию. Наиль в ужасе думает, что проведет в этой немилосердной устрашающей тьме долгие часы, пока не умрет тут от голода или не сойдет с ума. Ее тело содрогается от рыданий, она всхлипывает и все еще шепчет:

– Помогите. Ну пожалуйста, кто-нибудь помогите...

Уже чуть слышно она повторяет эти слова как молитву, снова и снова, где-то глубоко в душе продолжая надеяться, что помощь придет и этот кошмар прекратится. Но ничего не меняется, она одна в этой тьме, и холод проникает все глубже, сначала под кожу, а потом, кажется, в самую глубину души. Этот холод вымораживает ее уже изнутри, заставляя последние капли надежды таять, уничтожая саму мысль о сопротивлении. Наиль всхлипывает и уже не произносит ни слова, только бессильно плачет до тех пор, пока сознание опять не покидает ее. Стремясь сохранить хоть крохи разума, тело безжалостно отправляет свою хозяйку в беспамятство. Прерывистое дыхание девушки выравнивается и становится едва различимым, ее грудь почти не вздымается на вдохе, и можно подумать, что она уже мертва, настолько тиха и бесстрастна сейчас Наиль. Бархатную ледяную тьму рассекает желтоватый свет факела, высвечивая темный пол, покрытый выбоинами. Неровная поверхность совершенно черного камня с неохотой отражает свет. Кажется, камень недоволен, что на него попадают лучи света, что его рассматривают, по нему ходят. Две темные фигуры, закутанные в тёмно-серые плащи, неслышно ступают по полу пещеры, направляясь к огромной каменной плите, что расположилась посередине, являя собой неудобное ложе для девушки. Ее кожа кажется фарфоровой, белоснежной на фоне черноты каменного «ложа».

– Она точно девственница?

Глухой мужской голос физически ощутим в этом месте. Звуки буквально ползут по помещению, обретая какую-то наполненность. Слова касаются кожи, оседая на ней неприятным налетом. Голос пугает своей реальностью.

– Шуруш, утверждает, что девственница.

Второй голос кажется совершенно безжизненным, мертвым шелестом проникая в самую душу. Странные мужчины и пугающий разговор. Наиль, которая находится где-то на грани сознания, слышит их, но не может ответить, она даже не может пошевелиться, лишь слушать эти страшные голоса, не имея возможности открыть глаза и увидеть тех, кто стоит около нее.

– Жрец скажет точно. Надеюсь, в этот раз ничто не помещает провести ритуал, мы слишком долго ждали.

Тяжелая горячая рука касается лица девушки, почти нежно очерчивая контур губ, соскальзывая к подбородку, очерчивая каждую линию. Вниз к шее, еще ниже к округлому вырезу платья. Задерживается на груди, сжимая упругое полушарие, почти нежно, почти лаская, и опять скользит по телу, оставляя за собой ощутимо горящий след, поглаживает сквозь нежно розовую ткань плоский живот. Рука продолжает свое путешествие еще ниже, к короткому подолу, который медленно приподнимает, являя в неярком свете белизну ног. Уверенно рука скользит по внутренней стороне бедра к тонкой ажурной преграде, за которой прячется девственная плоть девушки. Пальцы замирают, будто мужчина раздумывает, стоит ли проникать туда, за эту тонкую невесомую преграду белья. Сердце Наиль пропускает удар, она опять готова биться в истерике, сопротивляться, отбиваться, но она не может даже открыть глаза. Лишь чувствовать, как ее ощупывают, как касаются, не спрашивая дозволения, как эти сильные уверенные руки, скользят по ее телу. Как пальцы все же отодвигают тонкую полоску белья и поглаживают ее там, чуть царапая нежную кожу и вызывая в ней неконтролируемый ужас. И почти сразу все заканчивается, чужая рука покидает ее, оставив после себя горящие полосы, а сердце вновь бьется, и ужас отступает. На время.

Шаги уходящих мужчин довольно быстро затихают, девушка опять предоставлена сама себе и мыслям, что бьются в голове подобно пойманным птицам. Она опять пытается пошевелиться, и в этот раз чувствует, как веревки врезаются в кожу. Наиль снова начинается биться в попытках освободиться, но лишь боль становится наградой за все попытки, и опять она плачет, бессильная сделать хоть что-то еще, просто тихо скулит, а слезы катятся по щекам. Тело ломит, а в душе угасает надежда. Губы щиплет от соленой влаги, она сглатывает, понимая, что в горле пересохло. Так ко всем неприятным ощущениям добавляется чувство жажды. Ее тело еще горит в тех местах, где касались его чужие руки, и она уже осознает, что не выйдет отсюда. В голове возникают нелицеприятие картины. Горькая обида на судьбу, на то, что она даже не может высказать своим похитителям все, что думает о них, заставляет всхлипывать сильнее. Где-то на грани разума она хочет верить, что сейчас просто спит, и происходящие лишь кошмар, что породило ее воображение, и на самом деле нет ничего, ни этого камня, ни того страшного ребенка, ни этого мрака, что кажется живым. Но боль от разодранных веревками запястий и эта иссушающая жажда не дают сомневаться в реальности происходящего. Через час она уже готова молить, чтобы это ожидание прекратилось, и пусть уже произойдёт самое страшное, только бы не ждать, не придумывать себе, что именно произойдёт. Фантазия современного человека рождает картины, что могут оказаться хуже любой реальности, подпитывая и без того сильный страх, пугая больше и больше. От этого ожидания, кажется, остановится сердце. Через время Наиль готова отдать все, лишь бы ожидание прекратилось, лишь бы все быстрее закончилось. И будто в ответ на ее мысли она слышит шорох шагов в вязкой тьме: кто-то появился и этот кто-то идет к ней. Она замирает, боясь дышать, вжимаясь в каменную плиту, будто испуганный зверек. Шаги тихие, уверенные. Шаги все ближе, но она не видит, кто идет в этой тьме, лишь слышит эхо шагов, что отражаются от стен. Горячее дыхание касается ее щеки, чужие, жадные губы находят ее собственные губы, терзая их жестоким поцелуем. Жадным, собственническим поцелуем. Она лишь мычит, безуспешно пытаясь сомкнуть тонкие лепестки губ как можно крепче, но ее сопротивление с легкостью преодолевают, проникая во влажную сладость рта языком, углубляя поцелуй, делая его еще более жадным, давая понять, что и как будет дальше. Сильные руки скользят вниз, чуть грубовато лаская каждый изгиб тела сквозь тонкую ткань платья. И в какой-то момент она понимает, что уже отвечает на поцелуй, и ее тело тянется к этим сильным рукам, и лишь тогда поцелуй прерывается. Наиль слышит хрипловатый мужской голос, что шепчет прямо в губы.

– Ты такая нежная, такая горячая, такая желанная.

Он шепчет, и от его голоса по телу бегут мурашки, а внизу живота разливается тепло. Наиль не понимает, как ее тело может отвечать на ласки незнакомого мужчины, почему она замирает под его руками, когда должна яростно сопротивляться. Она должна кричать, но молчит, ее дыхание сбивается, и она ждет каждого прикосновения, что порождает странный огонь в ее венах. Треск разрываемой ткани громко и пугающе звучит в кромешной тьме. Незнакомец с легкостью разрывает платье, освобождая тело, срывая тонкое белье, и холодный воздух касается затвердевших сосков девушки. В ответ она тихо стонет. Его губы находят вершинку груди, нежно сжимая горошинку соска, втягивая ее в рот, посасывая, заставляя ее застонать чуть громче. Но через мгновение мужчина уже скользит по гладкой коже губами, ниже к животу, нежно покусывая кожу, и тут же заглаживая каждый укус поцелуем. Он спускается все ниже, к полоске трусиков, которые еще прикрывают нежное лоно, что истекает соками, пропитывая ткань. Одно резкое движение рук разрывает эту ненадежную защиту, с треском оповещая об очередной победе, и его рот жадно впивается в эту сладкую нежность, находя ту самую точку, от прикосновения к которой последние мысли о неправильности улетучиваются, заменяясь волнами наслаждения, заставляя тело выгибаться навстречу этому языку, что бесцеремонно хозяйничает между ее ног. Громкий сладострастный стон наслаждения срывается с губ девушки. Пьянящее неизведанное ранее чувство разрывает сознание искрами, она лишь стонет, поскуливает, желая, чтобы это никогда не прекращалось. Ее тело изгибается в судороге, и мир улетает куда-то, рассыпаясь мириадами осколков. Но почти сразу в это наслаждение врывается боль, кровавым цветком мелькая под смеженными веками, заставляя вскрикнуть. Наиль понимает, что чувствует наполненность там, в ее лоне, что-то чужеродное, именно это причиняет боль, и слеза катится по щеке. Но мужская рука находит пальцами нежную точку клитора, массируя, поглаживая, нажимая, и под этими прикосновениями боль отступает, возвращая сладостный огонь желания. А Наиль сама делает первое движение, желая вобрать его как можно глубже. Он отвечает ей, погружаясь еще, и его движения медленные, он входит в нее продолжая ласкать пальцами. Она стонет уже не от боли, от желания, от наслаждения, и он продолжает эти движения в ней. С каждым толчком, с каждым проникновением она кричит все громче, сладострастные стоны разлетаются по помещению, и вновь дрожь пробегает по ее телу, и она, кажется, теряет сознание. Уже почти не чувствуя, как ритм становится все быстрее, и как он с глухим стоном изливается внутри ее лона, болезненно сжимая пальцами ее бедра. Наиль уплывает куда-то на волнах удовольствия, теряя связь с реальностью...

Веки дрогнули, как крылья бабочки, задрожали, прежде чем распахнуться и явить миру темно-серые глаза. От яркого света приходится щуриться, заставляя морщинки в уголках глаз проступать резче, делая лицо по-детски беспомощным. Взгляд Наиль цепляется за белые стены, и она ощущает запах лекарств, резкий, неприятный, вызывающий тошноту аромат больницы. Мысли с трудом пробиваются сквозь вату, которая, кажется, заполнила голову, мешая связно мыслить, мешая сосредоточится на чем-то, что-то вспомнить. Она хмурится, не понимая, как попала сюда, и куда делось то страшное темное подземелье, чье холодное дыхание она до сих пор ощущает на коже. Она вспоминает последние минуты, когда еще была в сознании, и ее щеки вспыхивают лихорадочным румянцем, разбавляя общую бледность лица. В глазах отражается ужас, сменяющийся злостью, которая быстро гаснет, уступая место недопонимаю. Стоит ей осторожно пошевелиться, как неприятный режущий слух писк оповещает об этом. И почти сразу в палату быстро входить медсестра. Женщина, довольно взрослая, старше матери, суетится рядом с ней, участливо смотрит.

– Как быстро вы пришли в себя.

Голос женщины, чуть высоковатый, резко врывается в сознание, заставляя еще раз поморщиться. Пронзительно синие глаза, всматриваются в сталь глаз Наиль, будто ищут там ответы, и, видимо, не находят. Женщина деловито проверяет показания аппаратуры, поправляет одеяло, прежде чем еще раз посмотреть в глаза пациентки. На секунду Наиль кажется, что она видит тонкую фигурку, что бьется в глубине синевы этого взгляда, будто через эти синие окна в мир смотрит девушка, запертая в тело стареющей женщины. Но почти сразу видение исчезает, и она списывает все на расшалившееся воображение. Пальцы медсестры измеряют пульс, она продолжает что-то делать, и говорит не замолкая:

– У вас был солнечный удар, вас нашли на улице. А привез вас такой красивый молодой человек. Вам повезло, что в наше время нашелся хоть кто-то, способный не пройти мимо. У вас легкое сотрясение, видимо, падая, вы ударились головой. Но все будет хорошо, вы такая молоденькая, быстро поправитесь и отправитесь домой.

Наиль хмурится: какой солнечный удар? Какой мужчина? Как она здесь оказалась? Вопросы в ее голове похожи на пчелиный рой, она даже слышит их жужжание. Будто в голове улей, который бесцеремонно расшатали, нарушили спокойствие, и испуганные, разозленные пчелы ищут и не могут найти выхода. Машинально Наиль следит за медсестрой, облизывая пересохшие губы кончиком языка. И тут же на нее волной накатывает воспоминание о жажде, иссушающей жажде и тьме, через которую ничего не видно.

– Меня зовут Марго. Так и обращайтесь ко мне, если что-то потребуется.

Женщина наконец-то замолкает, и Наиль может вставить пару слов. Хриплым неуверенным голосом, с потерянным выражением лица она через силу говорит, удивляясь, что может произнести хоть слово:

– Где меня нашли? Когда?

Она хмурится и со стоном произносит следующую порцию вопросов:

– Я же без одежды была, там так темно было, страшно. Как меня нашли?

Теперь хмурится медсестра, рассматривая девушку, будто та говорит совершенные глупости.

– Сегодня вас доставили. Пару часов назад. И вы были одеты.

Серые глаза, отливающие сталью, недоверчиво смотрят на Марго. Наиль не верит ни единому слову: она же точно помнит, что произошло. Этого монстра, что она приняла за ребенка, переулок, наполненный звенящей тишиной. И мрак странного подземелья, мужчину, что касался ее, который сделал с ней это. Сбивчивым шепотом, в котором скользит страх, она старается рассказать все медсестре, но почему эта женщина улыбается, успокаивающе похлопывает по руке и смотрит как на ребенка, что рассказывает про монстра, поселившегося в шкафу?

– Это вам все приснилось. Так бывает. Все хорошо, вы в больнице, и не было никаких монстров, ничего не было. Было много солнца, и вы потеряли сознание, ничего больше.

– Но как же? Я же...

Голос такой растерянный, еле слышный, полный какой-то обреченности. Но она же помнит! Она не сошла с ума, не бывает таких ярких и ощутимых видений. Не бывает такой реальной боли и удовольствия в придуманном мире. Не бывает и точка! Все еще не веря, она приподнимет руку, всматриваясь, силясь разглядеть на совершенно гладкой коже следы от веревок, но кожа запястья удивительно ровная, без единого пятнышка. Тогда пальцы касаются губ, на которых до сих пор горят те поцелуи, что свели с ума, заставили желать незнакомого мужчину. Подушечки пальцев едва ощутимо касаются собственной кожи, и от этих прикосновений по телу пробегает волна желания. Она не могла себе это придумать, не могла! С тихим шелестом медсестра покидает палату, оставляя Наиль наедине с ее сомнениями. И девушке кажется, что она сошла с ума. Ее взгляд блуждает по комнате, не в силах зацепится хоть за что-то в этой больничной белизне. Когда она уже готова завыть словно зверь, запертый в клетке, когда ей кажется, что эти воспоминания ворвутся в больничный покой, хороня под собой всю ее жизнь, в палату возвращается Марго. Едва ощутимый укол, и лекарство отправляет ее в мир снов. Но даже под успокоительным она видит эти стены и мечется в кровати, покрываясь капельками холодного пота, тихонько постанывая и выкрикивая совершенно бессвязные фразы.

Ночь за ночью она переживает свой кошмар снова и снова, не в силах поверить, что это было лишь галлюцинацией, порожденной тепловым ударом. И лишь понимание, что ее запрут в сумасшедшем доме, заставляет согласиться с врачами. Но мнимое согласие не приносит ей покоя, и сны обретают другую обертку. Подземелье словно тает, отступая во мрак, теряя свои очертания, теперь Наиль видит бесконечный пляж, по которому гуляет с мужчиной. Высокий, с хищными чертами лица, он всегда рядом, держит ее за руку, рассказывая истории о других мирах. Его на удивление теплые глаза цвета горчичного меда участливо сморят на нее, и там в этих глазах сияет свет любви. Эти сны приносят покой. Но днем, когда она остается одна в кремово-белых стенах палаты, к ней возвращается ужас. Она видит в каждой тени ту живую разумную тьму подземелья, и холод вновь пробирается под кожу, просачиваясь по венам в самое сердце. В эти минуты она хочет лишь одного – оказаться на том пляже рядом с мужчиной, чье имя она шепчет по ночам. Выписку она принимает как самое радостное известие, надеясь, что родные стены квартиры подарят ей капельку уверенности, разгонят тени и страх покинет ее, унося с собой этот страшный холод. Однако дома Наиль не находит покоя, и даже сны с участием Адрио покидают ее.

Дробный, чуть приглушенный стук каблучков сливается с гулом оживленной улицы. Красные туфельки уверенно впечатываются в асфальт, оставляя за собой округлые следы. Жара никак не хочет покидать город, кажется, что солнце решило отомстить людям за все, расплавляя дороги, делая их мягкими. Высушивая землю, которая, несмотря на регулярный полив, покрыта трещинками. Солнце безжалостно давит, заставляя горбиться, будто ты несешь на себе дополнительный груз, и эта тяжесть прибивает к земле, тело истекает потом, капли влаги скользят за ворот, впитываются в одежду, которая начинает неприятно липнуть. От этой сводящей с ума жары люди буквально звереют: то и дело можно встретить кричащих, размахивающих руками, озлобленных жителей города. Правда подвижных, пусть и озлобленных, жителей не много. Город кажется почти опустевшим. Люди стараются пробежать по улицам как можно быстрее, чтобы скрыться в прохладных недрах помещений, вдохнуть охлажденный кондиционерами воздух. Наиль торопиться домой. Она не хочет смотреть по сторонам, опускает взгляд к земле. Серые невысокие здания домов-пеналов смотрят на нее святящимися глазами-окнами, в которых разливается этот нестерпимый солнечный свет. Ее каблуки глухо стучат, иногда увязая в мягком асфальте, но она упрямо идет в сторону дома, вдыхая сухой воздух, который попадает в легкие, опаляя гортань. Горячий, сухой воздух, не хватает только привкуса песка и можно будет поверить, что двигаешься не по улицам приморского городка, а идешь через пустыню. Но не жара занимает девушку, она не замечает раскаленного воздуха – настолько погрузилась в свои мысли. Наиль начинает думать, что сходит с ума. Ей потребовалось много сил, чтобы переступить через страх, что поселился внутри, отравляя ее существование, каждую минуту напоминая о страшных событиях. Бессонные ночи, наполненные ужасом, сковывающим душу. Темные, бессонные ночи, в которых были только ее тихие всхлипы и воспоминания о той тьме. А когда сил уже не осталось, она решила посетить врача. Но тогда стало еще хуже. В ее ушах до сих пор звучит ровный уверенный голос, который произносит: «Вы девственница. Никаких патологий не выявлено, совершенно здоровая, молодая девушка». И эти слова звучали как приговор: она сошла с ума, она видела и чувствовала то, чего никогда не было. Почему же до сих пор ее кожа горит от воспоминаний? Почему она испытывает вожделение, когда вспоминает поцелуи незнакомца? Почему она до сих пор ощущает холод, что въелся под кожу? И этот липкий страх, который поселился в ней?..

Все это кажется таким реальным. Глухой перестук каблучков теряет ровный ритм, девушка замедляет шаг, хотя секунду назад она спешила, хотела покинуть раскаленные улицы городка, но сейчас по ее ногам пробегает волна леденящего холода, заставляя ежиться, проползает мурашками по коже. Будто кто-то открыл дверь в зиму и холодный мерзлый ветер вырвался на свободу, чтобы коснуться ее, стремясь просочиться внутрь к самому сердцу. Наиль вздрагивает, замирая, она смотрит в темный провал арки, из которой так и тянет этим холодом и ее страхом. Ее кошмар приобрел реальное лицо, он ожил, и она смотрит сейчас в темный пугающий провал мрачной арки. Как под гипнозом, она делает крохотный неуверенный шаг к этому проходу во тьму. Маленький шаг непослушными, в секунду ставшими ватными ногами. Ее бьет дрожь как в ее снах, даже звуки угасли, только она и этот страшный темный зев арки, холод и глухие удары сердца, которое, кажется, забыло, как надо биться в груди. И воздух приобретает вязкость, становится настолько густым, что каждый вдох дается с огромным трудом, каждое движение требует невероятных усилий. Медленно она тянется рукой к серому камню. И тут в ее мир врываются звуки живого города, врываются вместе с пугающе горячим прикосновением чужих рук, что приподнимают ее за талию, оттаскивая, вжимая спиной в живое горячее тело.

– Я бы не стал туда ходить.

Шепот. Горячий, волнующий, знакомый. Наиль уже слышала этот голос. Она помнит эти руки. Волна тепла прокатывается по телу от груди и до низа живота, заставляя сглотнуть. В горле пересыхает моментально, а сердце начинает стучать с такой силой, что его можно услышать даже сквозь шум проезжающих мимо машин. Ее разум кричит: «Беги!» Но она не может пошевелиться, доверчиво прижимаясь спиной к сильному телу мужчины. Разум требует, чтобы она бежала, пряталась и никогда больше не выходила на улицу. Разум хочет, чтобы она скрылась и забыла обо всем. Но тело, ее тело пронизывает истома, а сердце замирает в сладостном ожидании. Горячие губы касаются жилки на шее, вызывая волну наслаждения, и тихий стон срывается с губ Наиль.

– Ты снилась мне.

Шепчет голос. Этот голос, этот шепот укутывает ее, лишая остатков воли. Она может только чувствовать и желать, чтобы он касался ее. Она слышит, как он шумно втягивает воздух, вдыхая запах ее тела, и неосознанно делает то же самое, вдыхая раскаленный воздух, в котором скользит до боли знакомый аромат мужчины. Терпкий, с ноткой горчинки запах ее мужчины, который она помнит вопреки всему. Его губы почти неощутимо касаются волос на макушке, и он шепчет. В то же мгновенье весь ее мир становиться лишь желанием, что пожаром разгорается, лишая воли. Огонь катится по венам, лавой перекатываясь по всему телу, выжигая, плавя, растворяя ее саму, являя новую еще неизведанную Наиль.

– Я искал тебя.

И она верит. Она почему-то верит, что искал, что снилась. Она верит ему, хотя должна бежать от него, бежать прочь от ожившего кошмара, что разрушит ее жизнь. Но Наиль лишь разворачивается в этих тесных объятьях, чтобы посмотреть в лицо своего мужчины. Она поднимает голову, чтобы утонуть в медово-желтых глазах. Теплых, родных и насмешливых. Она смотрит в эти глаза, забывая как дышать, и тонет там в этой вязкой глубине его медовых глаз. Его губы находят ее, поцелуй трепетный, нежный, щемящий, сладкий, уносит последние сомнения и мысли. Он пьет ее, вбирая саму душу, растворяя ее в себе. Она несмело отвечает этому напору, прижимаясь всем телом, она тонет. Она падает в этот поцелуй, летит куда-то в другой мир. А город живет, гремит машинами, горланит голосами людей, поет натянутыми проводами. Живой раскаленный город, чей шум не может пробиться сквозь огонь их желания. Серые дома с укором взирают на них, прохожие с недоумением смотрят, вынужденные обходить застывшую пару. Но они не видят и не слышат ничего.

Пара идет по улице, неспешно, обнявшись. Люди удивленно сопровождают их взглядами: в такую жару прикасаться друг к другу пытка, а не наслаждение – но эти двое, кажется, не замечают ни горячего воздуха, ни палящего солнца. Мужчина и совсем юная девушка видят только друг друга, и остальной мир неважен. Его руки уверенно и бережно обнимают ее за плечи, а она доверчиво прижимается к его телу. Маленькая хрупкая девушка и сильный уверенный мужчина, в движениях которого скользит хищник – опасный, безжалостный, но прирученный этой хрупкой темноволосой девочкой. Наиль доверчиво льнет к нему, он тихо рассказывает, как искал, как ждал. И она улыбается.

Стон, полный страсти, срывается с ее уст, чтобы утонуть в поцелуе, которым он накрывает ее губы. Ее тело горит, изгибается навстречу его рукам. Молочно-белая кожа мерцает в полумраке комнаты. Наиль извивается, неумело и нежно касаясь в ответ. Жаркие, влажные, жадные губы касаются каждого сантиметра, руки рисуют картину ее тела, запоминая его, изучая. Наиль тает под этими прикосновениями, под его жаром, плавится как воск свечи, становясь податливой. Она стонет, выгибаясь навстречу, жадно отвечая на поцелуи. И ей кажется, что сердце сейчас разорвется от этого наслаждения, когда он входит в нее. Короткая вспышка боли вплетается в эту картину сладострастия, оттеняя удовольствие, и делая его рельефным, полным, незабываемым, и с губ срывает очередной стон. И она шепчет, как он нужен ей, поддаваясь навстречу его движениям, вбирая его в себя полностью так глубоко, как только может, ощущая наполненность, правильность действий. Дрожь по всему телу, она выгибается до боли, чтобы рухнуть вниз, в судорогах, со слезами на глазах, раствориться в этом блаженстве. И она слышит глухой рык, с которым мужчина изливается в нее, ощущает, как ее дрожь становится его, как его тело подрагивает под ее пальцами.

Неделя абсолютного счастья, неделя совершенного блаженства, ночей, наполненных огнем страсти. Дней, наполненных невыносимой нежностью. Совершенная неделя с ее мужчиной, с Адрио. Удивительное имя, совершенный мужчина, ее мужчина, который подходит ей, чьим продолжением она является. Счастье – безграничное, пугающее своей силой и насыщенностью. И в один миг все рухнуло. Он просто исчез, не пришел, не позвонил. Его просто не стало, будто и не было никогда. Она искала его. Она сидела под дверью, с надеждой вслушиваясь в звуки дома. Она пыталась звонить, она пыталась искать, и она ждала. Но он просто не появился. Ушел молча, неожиданно, так же, как появился в ее жизни, оставив после себя лишь холодные ночи и сны, в которых она была счастлива. Глупая маленькая Наиль, что отдала свою юную душу. Она не может без него, а он ушел. И страшная мысль о том, что его никогда и не было, зарождается сорняком где-то на периферии сознания. Возможно, она сошла с ума, придумала этого мужчину, и вот теперь ее разум выздоравливает, являя ей реальный мир. Но даже если она сошла с ума, Наиль не хочет терять эти видения, не хочет терять его. Он – ее мир, ее счастье, а теперь и ее боль, и лишь ночами, что стали наполняться прохладой, в своей кровати, когда она засыпает, она еще видит его. Во сне он рядом, касается, успокаивает и обещает вернуться...

Море шепчет историю. Море древнее, помнящее все. Рокотом волн оно говорит с ней, стремясь пробраться в душу и смыть эту боль и тоску. Там, под этой коркой льда, рожденного в горечи потери, тлеет маленький огонек надежды, и шелест волн стремится пробиться внутрь, разбить лед, сломать его, высвободить этот огонек, что вспыхнет пожаром. Темные, почти черные воды, покрытые налетом серебра от света луны, шепчут ей, что все будет хорошо.

Горячая, тяжелая мужская ладонь уверенно ложится на ее плечо. Она еще не верит, но сердце уже стучит быстрее, она еще не понимает, но уже простила ему все. Поднимаясь с песка, она протягивает ему свою руку, и они растворяются в рассветной дымке утра. А море продолжает говорить, и в этот рокот вплетается мелодичный женский голос.

– Думаешь, они смогут быть вместе?

– Не в этом мире, ты же знаешь

– Значит, он проведет ее в другой мир. Он так долго ее искал...