ПО ТОНКОЙ ГРАНИ В НИКУДА
День, ночь, смена времени суток. Для вас это актуально, а для меня этого нет. Я не сплю. Стук колес, стук сердца, чужого сердца. Все чужое. Тело, мысли. Я еду вперед и только вперед. Нет цели, нет меня, есть просто время, утекающие сквозь. Может, это сон, страшный сон. Сон, который никак не закончится. Сон, ставший жизнью. Я больной сумасшедший человек, обагривший кровью единственной свои руки. Я бегу прочь, от самого себя, от воспоминаний и мыслей. Потеряв сон, я утратил последнюю связь с реальностью. И больше я не могу разобрать, что является сном, а что явью. Я уже согласен на кошмары, но не могу спать. Проваливаясь во тьму, я тут же воскресаю, чтобы лицезреть картины, что кажутся реальными или ими являются. Нет больше грани, отделяющей мои сны и мою жизнь. Есть только я – тот, кто растворяется, исчезает, теряет связь с реальностью. Когда-то я был счастлив, хотя, возможно, это мне всего лишь приснилось. Мою жизнь украшала лучшая из женщин, рожденных в нашем мире. Совершенная, сводящая с ума, экстракт Абсолюта. Женщина, какой никогда более не родится под звездами этого неба. Моя Галатея, моя жизнь – и я сам разрушил все, уничтожив свой свет, свой смысл жизни. То утро будет преследовать меня в веках, даже когда я сойду невесомой тенью на тропы смерти, то самое утро будет гореть во мне воспоминанием, что невозможно стереть. Нежные, робкие лучи весеннего солнца скользят сквозь тонкую ткань штор, игриво касаясь век, ласкают, приглашая открыть глаза и разделить с ними начало нового дня. Теплое, родное создание, что отзывается на каждое прикосновение, на каждый мой вдох, нежится рядом, касаясь меня шелковистой, гладкой кожей. И я не могу отказать себе в прикосновении, притягивая свою женщину к себе, едва касаясь атласа ее тела. Я улыбаюсь, мои губы скользят по ее шее, прикусывая, целуя это совершенство, я слышу ее стон. И мое тело вибрирует в унисон этой ноте страсти, что только просыпается в ней, едва ощутимо наполняя комнату запахом ее тела. Нежные, хрупкие пальцы, ласкают меня, невесомо прикасаясь, рисуя узоры на моей коже, разжигая мое нетерпение. Ее веки подрагивают, скрывая от меня неестественную зелень ее глаз, но я знаю, что сейчас эти глаза темнеют, становясь почти черными. Ее губы уже шепчут мое имя, заставляя мое естество стремиться к ней. Идеальное совершенное тело прогибается под моими ладонями, изгибаясь ко мне навстречу. Она как цветок, что тянется за солнечными лучами, тянется за каждым моим прикосновением. Моя ладонь нежно сжимает совершенную грудь, лаская, поглаживая, пальцы уверенно находят твердую горошинку соска. Она стонет, столь сладострастно, что я с трудом удерживаю себя. Я хочу любить ее долго, неторопливо, выпивая ее страсть по капле, утоляя тот голод, что всегда возникает в ее присутствии. Я хочу любить ее целую вечность, наслаждаясь влажной сладостью ее рта. Проникнуть в нежную упругую теплоту ее плоти. Но я лишь ласкаю ее губами, нежно очерчивая каждую линию тела прикосновением рук. Стоны становятся громче, разлетаются по комнате, эхом возвращаясь от стен ко мне, она дрожит, выгибаясь как гулящая кошка. Но я хочу большего, продолжая эту сладкую пытку, ощущая пальцами влажность ее лона. Мои пальцы гладят, надавливают, проникают, чувствуя, как упругая плоть сжимает их все сильнее. Я сам почти рычу от желания обладать, взять, доказать свое право на эту женщину, но я жду. И лишь когда стоны срываются на крики, а ее тело содрогается в неконтролируемых конвульсиях, я убираю пальцы из этой нежности и одним движением проникаю в нее до конца. Острые ноготки царапают мою спину, делая меня еще более нетерпеливым, и я вбиваюсь каждым движением в нее, беря полностью, уже без нежности. Раз за разом проникая во влажную глубину, я теряю связь с реальностью, и ее дрожь становится моей. С глухим рыком я изливаюсь в пульсирующие лоно женщины, почти падая на нее, придавливая своим весом к кровати, сквозь туман слыша ее протяжный стон. Это было последнее наше утро. Заключительный аккорд нашей совместной жизни. К обеду все изменилось. Она ушла, чтобы вернуться совершенно другой. Я помню ее глаза, в которых колыхалась живая тьма. Она смотрела на меня, тьма смотрела на меня глазами моей женщины. Ее губы были алыми, по подбородку текла кровь. Приторный, удушливый запах пропитал весь дом – я учуял его еще на пороге. Этот запах навечно въелся в мою кожу, до сих пор я не могу от него избавиться. Моя жена стояла на кухне, и в ее глазах колыхалась древняя тьма, делая глаза совершенно черными, а на нашем некогда белоснежном полу лежало нечто кровавое. В этом искореженном обрубке с трудом угадывался человек. Я не верил своим глазам, не хотел верить тому, что видел. Моя жена смотрела на меня с какой-то снисходительностью и злобной усмешкой. Прекрасные черты лица были искажены этой злобой, и я не узнавал ее. Не понимая, что со мной происходит, я сделал шаг ей навстречу. И тогда в моей голове что-то щелкнуло, я понял: передо мной стоит не моя женщина, а страшная древняя тварь, что заняла ее тело, надела облик моей любимой жены, как костюм. Ни тогда, ни сейчас я не смогу объяснить, почему поверил этому озарению безоговорочно. Я не могу объяснить, почему перестал сомневаться в своем разуме и принял увиденное за единственную верную реальность. Реальность, в которой моя жена уже не существовала, а было лишь ее тело, занятое чем-то древним. И дальше меня вело это озарение, я верил, что поступаю правильно и нет другого выхода. Я шел к ней, шаг за шагом преодолевая небольшое пространство кухни. Переступив через останки неизвестного мне человека, я протянул свои руки к женщине. И на секунду мне показалось, что ее глаза вновь стали отливать зеленью летней листвы и в них плещется ужас от происходящего. Но это был лишь короткий миг, настолько короткий, что я не поверил в его реальность. Черные, лишенные разницы между радужкой и зрачком глаза, в которых отражался я, мужчина, чье лицо исказила маска брезгливости и ярости. В этих глазах отражался кто-то чужой, и эти глаза не могли принадлежать той, которую я люблю. Мои руки сомкнулись на тонкой изящной шее, сдавили с такой силой, что я услышал треск ломающихся позвонков. Хруст костей отозвался радостью во мне, ее пальцы царапали мои руки, стремясь оторвать их от себя, она шипела, не в силах говорить, а я лишь сильнее сдавливал плоть, давил до тех пор, пока тело не обмякло, повиснув тряпичной куклой. И лишь тогда мои пальцы разжались, отпуская ее. Я слышал, как она упала с глухим стуком, столкнувшись с твердой поверхностью пола. Еще несколько секунд я стоял, пытаясь осознать, что натворил. И в миг, когда боль от потери любимой начала меня топить в безумии и ненависти к себе, она зашевелилась, поднимаясь. Тело женщины двигалось как марионетка в неумелых руках, будто кто-то нервно и не всегда верно дергал за веревочки, и кукла то поднималась, то падала, ломаясь под невероятными углами. Первобытный, совершенно неконтролируемый ужас обуял меня, я дрогнул, пятясь от нее. Я отступал от этой твари, пока не уперся в столешницу, дальше я не мог отступать, лишь наблюдать, как это встает, распрямляется с противоественным хрустом. Мне казалось, я кричу, но мой рот лишь беззвучно открывался, хватая воздух, пропитанный запахом смерти и чужой крови. Руки против всякой воли шарили по столу, я не мог думать и делать хоть что-то осмысленное, только ощущать ужас и пытаться дышать. Мои пальцы нащупали рукоять кухонного ножа, и я схватился за него, как утопающий хватается за соломинку. Пальцы побелели, с силой удерживая холодную ручку ножа, и перед моими глазами упала пелена. Кровавая с черными прожилками дымка стояла перед взором, а в голове стучали удары сердца, заглушая все звуки. Что было дальше, я не помню, только этот страшный стук своего сердца и металлический привкус на корне языка, больше ничего. Когда я смог хоть что-то воспринимать, первым, что я почувствовал, была боль во всем теле, будто мной кидали в стены или я был вместо боксерской груши часа три, не меньше. Вся кухня была красной от потеков крови, я не мог стоять на ногах: они попросту разъезжались на скользком от красной густеющей жидкости полу. От некогда знакомой мне женщины остались лишь кровавые ошметки. Мысль, паническая, невероятная, о том, что это сотворил я, убивала меня, и мой желудок не выдержал такой картины. Меня рвало, долго, до холодного пота, до полной потери остатка сил. Я не мог осознать, я не верил, что это было делом моих рук. Вой наполнил пустое помещение, отражаясь от стен, усиливаясь во сто крат, леденящий звериный вой, полный тоски и боли. И я был готов убить себя тут же, но опять в моей голове что-то щелкнуло, превращая меня в стороннего наблюдателя. Вместо того чтобы убить себя или вызвать полицию, я принялся убирать этот кошмар. Собирать куски плоти, останки чужого тела в мешки, мыть поверхности. Я смотрел за собой, разделясь на два человека. Одна часть меня была спокойна и уверена в правильности происходящего, вторая выла, скулила и орала от боли. Я спустил мешки с кровоточащей плотью в подвал, разбив пол фундамента, я зарыл останки жертвы и своей жены. Спокойно принял душ и лег спать. Проснулся я ночью. С того самого момента я стал бежать. Меняя города и страны. Я двигался прочь от своего дома, который хранил страшный трофей моего безумия. Я не могу убить себя, я не могу пойти в полицию – каждый раз стоит мне принять подобное решение, мое сознание раздваивается. И я вынужден нести в себе боль от осознания произошедшего и одновременно с этим холодную уверенность, что поступил правильно. Я не могу спать, потому как во сне вижу ее, и она просит не убивать. Она кричит, отбиваясь от меня, а я с методичностью бездушной машины наношу ей удар за ударом. И в моих снах я – зло, а она - жертва. В темной поверхности стекла отражаюсь я, бледный, словно уже умер. Поезд несет меня куда-то вперед, прочь от меня самого, но я понимаю, что это может быть лишь сном, а на самом деле я все еще стою на коленях в крови своей жены и плачу...
|