Горячо увлекающаяся наукой мисс Миранда Лоулэнд заставила Дилана, графа Лэйна, сопровождать ее на симпозиум, изобразив бегство влюбленных. Отрывок взят из сцены, происходящей во время остановки на постоялом дворе. Миранда и Дилан ночуют в одной комнате.

***

Дилан тяжело вздохнул, провел рукой по волосам и подумал: «Что я творю, черт возьми?» Когда там, у обочины дороги, мисс Лоулэнд выдвинула свой ультиматум, у него не осталось выбора, кроме как сопровождать ее. Этого требовала элементарная порядочность. Но он весь день ждал, что Миранда образумится, откажется от этого сумасшедшего путешествия и потребует немедленно вернуть ее в Марчвуд. Однако до сих пор ее решимость не поколебалась. И какая-то странная сила не позволяла ему покинуть спутницу.

Дилан не знал, что это, черт побери, была за сила. Честью или долгом назвать ее было нельзя, ведь он сейчас находился на постоялом дворе с этой девицей наедине. Тогда, может, желание защитить? Жалость? Острое любопытство? Но одно было ясно: дело не в пятистах гинеях. 

Мисс Лоулэнд вынула из чемодана большой сверток какой-то белой ткани.

– Что у вас там? – полюбопытствовал граф.

– Постельное белье. Я не буду спать на этом, – она указала на кровать с грязным тюфяком, набитым соломой.

Дилан смотрел, как Миранда разворачивает хрустящую белую простыню, накидывает ее на продавленный тюфяк и, наклоняясь, расправляет, стараясь накрыть все четыре угла постели. Аккуратно подрубленные края простыни украшала изящная стилизованная вышивка. Но что именно было на ней изображено, разглядеть не удалось.

Мисс Лоулэнд потянулась за вторым свертком. «Наверное, покрывало», – подумал Лэйн. Оно было украшено по краям тем же самым повторяющимся рисунком, а в центре красовался странный круглый узор размером с колесо от догкарта. [Прим. пер.: догкарт – двухместный экипаж с двумя колесами, диаметром более одного метра] Пока Миранда расправляла складки, Дилан, склонив голову набок, рассматривал вышивку. Аккуратные стежки изображали что-то вроде свернувшейся кольцами змеи или, скорее, продольный разрез раковины улитки, но все внутреннее пространство этой раковины было разделено на десятки замысловатых полостей.

– Это наутилус? [Прим. пер.: наутилус, лат. Nautilus – вид моллюска]

– Близко, но не он. Это аммонит. [Прим. пер.: аммониты – общее название для вымершего подвида головоногих моллюсков, близких к ныне живущему наутилусу]

– Аммонит? Что еще за аммониты? Звучит, словно название ветхозаветного народа, созревшего для кары небесной [Прим. пер.: здесь речь идее об Аммонитянах — библейском народе, родственном евреям, который в столкновениях с евреями всегда терпел поражение; в англ. яз. слова «ammonites» – «аммониты» и «Ammonites» – «Аммонитяне» звучат одинаково].

– Аммониты – это не библейский народ, – пояснила мисс Лоулэнд со сдержанной снисходительностью. – Но их тоже что-то сражило.

– Сразило.

Она пристально посмотрела на собеседника.

– Сразило?

– С грамматической точки зрения, думаю, вы хотите сказать «сразило».

– С научной точки зрения я хочу сказать «вымерли» – именно это произошло с аммонитами. До нас дошли только их окаменелые останки.

– И их вышитые на простынях изображения. 

– Знаете, что... – Миранда сдула в сторону упавшую на лицо прядь. – Могли бы и помочь.

– Но ведь наблюдать за вами – такое удовольствие! – произнес Дилан, только чтобы поддразнить ее, взялся за угол простыни и провел пальцем по стежкам. – Значит, вы сами это вышили?

– Да, – судя по тону ответа, вышивание не было любим делом мисс Лоулэнд. – С тех пор, как мне исполнилось двенадцать, мать каждый вечер заставляла меня уделять час рукоделию. Я и мои сестры вечно что-то вышивали для своего приданого.

Приданое. Странно, но это слово задело Лэйна за живое.

– Вы взяли с собой свое приданое?

– Разумеется, я это сделала. Чтобы создать полную иллюзию побега с возлюбленным.

Какое-то сильное чувство словно толкнуло графа в бок, но улетучилось прежде, чем он успел понять, что это было. Скорее всего, ощущение вины. Эти простыни должны были украшать брачное ложе мисс Лоулэнд, а она застилает ими запятнанный, набитый соломой тюфяк на убогом постоялом дворе.

– Во всяком случае, – продолжала Миранда, – раз моя мать заставила меня вышивать, я настояла на выборе того узора, который был интересен мне. Никогда не понимала, почему девиц вечно вынуждают вышивать скучные цветочки и ленточки.

– Осмелюсь предположить... – Дилан расправил простыню со своего края. – Возможно, потому что «ложе, усыпанное цветами» звучит восхитительно романтично, в то время как делить постель с первобытной морской улиткой – это отвратительно.

Миранда стиснула зубы.

– Можете спать на полу.

– Я сказал «отвратительно»? Я имел в виду «очаровательно». Всегда мечтал провести ночь с доисторическим слизняком.

Эти слова явно не убедили мисс Лоулэнд.

– Я усердно трудилась над этой вышивкой. Пришлось произвести сложные вычисления, подсчитать сотни стежков, чтобы правильно вышить все до единой камеры этого аммонита, – она провела пальцем по узору вышивки, расходящемуся от центра спиралью. – Это не просто случайный рисунок. Природа следует законам математики. Каждая камера раковины увеличивается в сравнении с предыдущей согласно определенной неизменной экспоненте.

– Да-да, я понимаю. Это логарифм.

Миранда вскинула голову, поправила очки и внимательно посмотрела на Дилана.

– А знаете, – заявил он, – этот рисунок все-таки начинает мне нравиться. Морские слизняки меня не возбуждают ни на йоту, но логарифмы... Мне всегда казалось, что этот термин звучит довольно неприлично. – Следующие слова граф произнес с двусмысленной интонацией и выразительно поежился: – Логарифм! О-о! Да, спасибо, а можно еще?

– Многие математические термины имеют такое свойство. Думаю, это оттого, что все они придуманы мужчинами. «Гипотенуза» – звучит прямо-таки распутно.

– А «четырехугольник» порой вызывает в уме довольно чувственные образы.

Миранда выдержала долгую паузу, а затем подняла бровь.

– Но куда больше их вызывает «ромб».

Видит бог, это слово было порочным. То, как она произнесла его, и вправду всколыхнуло в Дилане грешные мысли. Его восхитило, что мисс Лоулэнд не уклонилась от брошенного им вызова, а ответила на удивление остроумно. Тому счастливцу, который однажды станет ее возлюбленным, скучать не придется.

Он негромко рассмеялся, борясь с внезапным приступом желания.

– У нас на редкость странная беседа.

– Я нахожу ее более чем странной. Она абсолютно скандальная.

– Почему? Из-за того, что я знаком с правилом логарифмирования? Вы привыкли разговаривать со мной простыми, короткими словами, но я как-никак получил лучшее образование, какое только может предложить юному аристократу Англия. Я обучался в Итоне и Оксфорде.

– Конечно, но почему-то я не могу представить вас получающим отличные оценки по математике, – она завела руки за спину и начала расстегивать платье, словно забыв, что тут находится Лэйн, или просто не стесняясь раздеваться перед ним.

Графу захотелось сделать на столбике кровати памятную зарубку в честь новой ступени в его любовной карьере. Никогда еще женщина не раздевалась перед ним под разговор о математике. Ему бы раньше и в голову не пришло такое попробовать.

Снимая шейный платок, Дилан сказал:

– Честно говоря, я не был отличником по математике. Мог бы, но не усердствовал.

– Почему?

– Вы шутите? Да потому что такие никому не нравятся – педантичные маленькие зануды, вечно горбящиеся над грифельными досками. У каждого из них по четыре глаза и ни одного друга. 

Он вздрогнул, внезапно осознав смысл своих слов, но было уже поздно.

Миранда замерла, прекратив расстегивать платье. Веселость исчезла с ее лица. Шмыгнув носом, девушка уставилась в угол.

Проклятье! Он снова ее обидел!

– Я не хотел...

– Отвернитесь! – она повелительно взмахнула рукой. – Уже поздно, и я устала. Избавьте меня от своих извинений и не поворачивайтесь, пока я буду раздеваться. Я скажу вам, когда четыре моих педантичных глаза надежно скроются под отвратительной морской улиткой.

Дилан послушно отвернулся. Расстегивая манжеты рубашки, он пытался не прислушиваться к шуршанию ткани за спиной, но тщетно. Невозможно было остановить разгулявшееся воображение, которое рисовало ему, как мисс Лоулэнд снимает платье и распускает шнуровку корсета. Раздался вздох, и по спине графа пробежала дрожь: он распознал тот глубокий, волнующий звук, который издает женщина, в конце дня освобождая грудь из стягивавшего ее плена.

Кровь прилила к чреслам Лэйна. Он тоже хрипло вздохнул и попытался убедить себя, что возбуждение вызвано лишь присутствием в комнате раздетой женщины. Его тело и не могло отреагировать иначе. Это ведь просто биология. Такое случается с птицами, пчелами и даже с первобытными морскими моллюсками.

От умывальника донесся тихий плеск воды: Миранда протирала куском влажной ткани свое роскошное обнаженное тело. Право, она специально мучила Дилана. И, возможно, он это заслужил.

Наконец пытка все-таки закончилась, кровать скрипнула, и раздался голос мисс Лоулэнд:

– Теперь можете повернуться.

Лэйн обернулся, абсолютно уверенный, что увидит свою спутницу съежившейся под одеялами и отвернувшейся к стене, но вместо этого обнаружил, что Миранда лежит на боку и смотрит прямо на него.

– Я собираюсь раздеться. Не хотите ли отвернуться?

– Не думаю. Нет, – она подперла голову рукой. – Ни разу не видела голого мужчину, тем более так близко. Можете считать это удовлетворением моего научного любопытства, – ее взгляд стал более жестким, – или извинением, если вам так хочется.

О, мисс Лоулэнд действительно умна! То есть сейчас ему предстоит испытать унижение и предстать перед ней в чем мать родила в качестве расплаты за все свои насмешки и невольные оскорбления. Даже Дилан вынужден был признать, что заслужил это наказание.

– Сочту за счастье позволить вам рассмотреть мое физическое совершенство во всей красе, но только если взамен тоже увижу вас обнаженной, – и, так как Миранда потрясено молчала, он добавил: – Так будет честно. Око за око, зуб за зуб.

– Груди за муди? Разве это честно? Вы перевидали бесчисленное множество грудей. Не понимаю, зачем вам разглядывать мои.

Черт! Как просто она произнесла эти слова! Без всякого намека на жеманство. Только-только Лэйн обрел контроль над собой, и вот эта девица снова возбудила его: резко, до пульсации внизу живота.

– А так как вы гордо демонстрировали ваши... муди перед половиной женщин Англии, – продолжила Миранда, – я нахожу странным, что сейчас вы вдруг вспомнили о скромности.

– Да, – невозмутимо ответил Дилан, – мне посчастливилось видеть очень много грудей в своей жизни. Но каждая пара отличается от остальных. И ваши я еще не созерцал.

Она свернулась под покрывалом, словно вышитая на нем ракушка.

– Уверена, в них нет ничего необычного.

– Об этом мне судить.

Мисс Лоулэнд вздернула подбородок.

– Ладно. Вот мое предложение: ваша полная нагота за половину моей.

Лэйн притворился, что обдумывает.

– По рукам.

Сев в кровати и подтянув ноги к груди, Миранда расстегнула спереди ночную сорочку, затем, тщательно загораживая грудь коленками, вытащила руки из рукавов. Ее предплечья были позолочены солнцем, но плечи изящных, лебединых линий остались белыми.

Обнажившись до талии, она сгорбилась, пытаясь спрятаться за выставленными перед собой согнутыми ногами, и бросила вызов:

– Сначала вы!

Дилан через голову стянул рубашку и отбросил ее в сторону. Затем, расстегнув бриджи, бесцеремонно спустил их.

Ну, не то чтобы совсем без церемоний – без фанфар не обошлось. Его быстро увеличивающаяся эрекция чуть ли не трубила, требуя к себе внимания. Мужское достоинство торчало из гнезда темных волос и покачивалось задорно и неприлично. 

– Теперь вы.

Верная своему слову, Миранда опустила колени и открыла его взору свое обнаженное до пояса тело.

Они принялись внимательно рассматривать друг друга.

«Она права, – подумал Дилан. – У нее самые обычные груди. Начать хотя бы с того, что их две – обычное количество». Они были округлые, чуть полнее среднего размера, увенчанные торчащими сосками. В комнате было слишком темно, чтобы разглядеть точный оттенок этих сморщенных шишечек. Но он не привередлив: розовые, темно-розовые, желто-коричневые, коричневые – в темноте все они на вкус одинаковы.

Нет, как оказалось на деле, ее грудь хоть и привлекательная, все же не лучше и не хуже большинства тех, что он видел раньше. Но зато у Лэйна перехватило дыхание, стоило ему окинуть свою спутницу взглядом всю целиком: полуобнаженную, сидящую в гнезде из смятых белых простыней. Ее темные волосы рассыпались по плечам, очки так очаровательно скособочились на носу, а эти сочные яркие губы – о! – были приоткрыты.

Она выглядела, словно туманное воспоминание, жаркий чувственный сон или мимолетное видение из будущего.

«Стоп! – приказал себе граф. – Не надо думать о таких вещах».

– Надеюсь, он не всегда такой? – спросила Миранда, подавшись вперед и не отрывая взгляда от его причинного места.

– Какой?

– Большой и... активный.

Напряженный орган снова нетерпеливо подпрыгнул, словно плохо выдрессированная гончая.

– Вы сделали это нарочно? – удивилась мисс Лоулэнд.

О, какие неприличные вещи Дилану хотелось сейчас сделать! С умыслом. И весьма недвусмысленным: заставить очки этой упрямицы запотеть, а их владелицу – без стеснения стонать от удовольствия.

– Я не собираюсь соблазнять вас, – сказал он.

Чуть помедлив, Миранда коротко кивнула, потом скользнула взглядом к лицу собеседника и переспросила:

– Простите, что вы сказали?

– Я не собираюсь соблазнять вас, – повторил Лэйн. – Ни сегодня, ни вообще когда-либо. Я просто подумал, что должен вам это сообщить.

Она непонимающе смотрела на него, и пришлось пояснить:

– Помните, что я сказал вам в ту ночь в замке? Что я не разрушаю жизни невинных девушек. Поймите, у меня есть правила.

– Правила для женщин, которых вы обольщаете?

– Нет же, для себя.

– То есть, у распутников тоже есть свой этикет? Некий кодекс чести соблазнителя? Вы это хотите сказать?

– В некотором смысле. Видите ли, обычному молодчику, который просто собирается завлекать в постель желанных ему девиц, правила, возможно, и не нужны. Но когда мужчина стремится к достижению довольно сложной цели – никогда не проводить ночь без женщины, то постепенно вырабатываются кое-какие принципы. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня действительно есть свои правила.

– И каковы же они?

– Во-первых, конечно же, хорошие манеры: все эти «спасибо», «пожалуйста», и я всегда пропускаю даму вперед. Также мне не важно, где происходит свидание, но есть кое-какие ограничения по поводу веревок и шарфов.

У собеседницы отвисла челюсть.

– Веревок и?..

– Я не против, если женщина хочет быть связанной, но себя связывать не дам. Кроме того... – он начал загибать пальцы. – Никаких девственниц, проституток, женщин в отчаянном финансовом положении, сестер бывших любовниц, матерей бывших лю...

– Матерей? – пискнула Миранда.

Лэйн пожал плечами. Это правило появилось в его списке после одной довольно забавной истории.

– Послушайте, вам вовсе не обязательно выслушивать все эти правила. Важно лишь то, что они у меня есть. И, соблазнив вас, я их нарушу. Так что этого не случится. Думаю, что именно сейчас, пока я стою перед вами голый, наиболее подходящий момент для того, чтобы поднять эту тему. Потому что, заговори я об этом в другое время, вы могли бы обидеться, решив, что не кажетесь мне привлекательной, – он указал на свое налитое, бодро торчащее естество. – Как вы прекрасно видите, это не так.

Миранда несколько мгновений молча разглядывала указанное место, а потом, не отводя от него глаз, заявила:

– Вы были правы. У нас и в самом деле на редкость странная беседа.

Граф потер ладонями лицо, глубоко выдохнул и произнес:

– Еще не поздно спасти вашу репутацию. Я мог бы прямо сейчас отвезти вас в Лондон. А вы бы могли скатать обратно эти простыни и сберечь их для мужчины, который, возможно, оценит вложенный в них труд, а еще их значимость. Ведь они – часть вашего приданого, и отношение к ним должно быть особенным.

Дилан понимал, что если они – известный повеса и незамужняя леди – проведут ночь в одной комнате, то уже не будет иметь значение, чем они на самом деле занимались на этом вышитом постельном белье. Пусть даже простыни не будут испачканы их потом, его семенем или ее девственной кровью, они все равно будут испорчены. Если мисс Лоулэнд не вернется из этого путешествия замужней женщиной, ей никогда не сделать брачной партии в высшем свете, потому что ее репутация будет погублена.

Миранда легла на спину и уставилась в потолок.

– Мы закончили?

Дилан отмахнулся от укола совести, напомнив себе, что замысел этого путешествия полностью принадлежал мисс Лоулэнд, которая прекрасно осознавала все последствия. Она в буквальном смысле постелила себе постель и теперь лежала в ней [Прим. пер.: здесь идет отсылка к пословице, известной с XVI века: «Сделать себе постель и лечь в нее», означающей «пострадать от последствий собственных действий»; она восходит к временам, когда большинство людей, не имея постоянной кровати, каждую ночь набивали мешок соломой и использовали в качестве постели]. А Дилан собирался разделить с ней ложе. Таков был уговор.

– Я всегда сплю поверх одеял, – сказал он, присаживаясь на край тюфяка. – Так что если вы останетесь под покрывалом...

– То хоть что-то будет нас разделять.

«Да уж, «что-то», толщиной с березовый лист!» – подумал Лэйн.

Он улегся и уставился в потолок, но вдруг в темноте перед его глазами возник яркий образ-воспоминание: груди мисс Лоулэнд, похожие на две луны персикового цвета, парящие под потолочным балками. Видение манило прикоснуться, насладиться им. Дилан был не так глуп, чтобы протягивать руки к миражу, однако его легковерный, вечно на что-то надеющийся детородный орган напрягся, выгнувшись дугой.

Лэйн зажмурился и, пытаясь настроиться на что-то наименее возбуждающее, начал представлять себе пауков с волосатыми ногами, бугорчатые, вытянутые тыквы-горлянки, наводящие на мысли о гениталиях сифилитиков, гороховое пюре, запах пыли и пчелиного воска, исходящий от дряхлых стариков.

А затем в его мозгу всплыл совсем другой образ, заставивший громко расхохотаться.

– Что случилось? – спросила Миранда, и Дилан позавидовал ее сонному голосу.

– Ничего. Я просто представил, как повела себя ваша матушка, узнав, что вы сбежали...

***

Второй раз за последние две ночи Миранду разбудили мучительные стоны.

Но на этот раз стонал не Дилан.

Проснувшись, она обнаружила его мирно спящим рядом. Ужасные звуки доносились из-за стены – глухие удары и отчаянные вскрики.

– Дилан! Дилан! – она потормошила его. – Проснитесь! Кого-то убивают!

– Что? Кто? – Лэйн резко сел в кровати и ударился головой о наклонную балку

стропил. – Ай! Хотите сказать, убивают еще кого-то кроме меня?

Мисс Лоулэнд коснулась его руки и многозначительно склонила голову набок:

– Слушайте!

Граф закрыл глаза.

Отвратительные звуки насилия все продолжались – слышны были пронзительные вскрики женщины.

– Ну? – нетерпеливо спросила Миранда, чувствуя, что теряет самообладание. – Разве вы не должны поскорее встать, одеться и хотя бы вызвать хозяина гостинцы. Мы должны что-то сделать!

Дилан вздохнул и потер ладонями лицо:

– То, что вы слышите – не убийство. Никто там не умирает. Разве что по-французски [Прим. пер.: многие выражения в английском, связанные с Францией, содержат намеки на разного рода непристойности].

– Что значит по-французски?

– Это соитие. – Лэйн рухнул обратно на подушку и прикрыл рукой глаза. – Эти люди, кто бы они ни были, не дерутся. На самом деле они прекрасно проводят время, – пояснил он и пробормотал под нос: – Черт бы их побрал!

– Это всегда так громко? – удивилась Миранда.

– Только когда обоим хорошо.

– Хорошо? – нахмурившись, она прислушалась. Не похоже, чтобы бедняжке за стеной было хорошо: она даже взывала к Господу.

– Как можно быть такой любознательной и образованной, но при этом такой наивной? Вы ведь понимаете, что такое соитие?

– Разумеется. Во всяком случае, научную сторону этого вопроса. – Из-за стены раздался еще один громкий вскрик, Миранда вцепилась в руку графа: – Дилан, вы уверены?..

– Да, – он накрыл лицо подушкой и простонал в нее. – А я-то думал, что сон в одиночестве будет большей пыткой!

Ритмичные удары стали громче и чаще. Низкий мужской рев присоединился к женским вскрикам.

А затем все прекратилось.

– Ну вот, – сказал Дилан, пристраивая подушку обратно под голову, – они кончили. Все завершилось, и теперь мы можем немного поспать.

Прошло несколько минут.

– Вы не спите! – обратился он к Миранде.

– Как и вы.

– Не могу. Черт побери! Я слишком впечатлительный. – Он повернулся на бок, лицом к собеседнице, и кончиками пальцев коснулся края ее рукава: – Может, вы тоже такая? Вас возбудило то, что вы услышали?

Она не знала, что и думать о разлившемся по телу тепле и о ласкающем ее руку пальце Дилана, поэтому ответила:

– В целом я чувствую себя смущенной.

Граф тихо рассмеялся:

– Не верю, что вы так невинны, – его рука скользнула вниз, к ее боку. – Но вы же понимаете, что этот процесс дарит удовольствие?

– Да, я пришла именно к такому выводу. Но раз так, то почему он не сопровождается более приятными звуками?

– Потому что акт любви – не цивилизованное действо. Это – природа в ее чистейшей, первичной форме. Примитивной и дикой. Вы же должны это немного понимать, если хоть когда-нибудь... – его брови взлетели. – Подождите. Только не говорите, что вы никогда... Вы ведь ученая женщина, которая может по памяти воспроизвести логарифм, описывающий форму раковины аммонита! Не говорите мне, что не знаете, как устроено ваше собственное тело!

– Я ничего не говорю, – ее дыхание стало неровным.

– Определенно, – рука Лэйна прокралась к ее бедру, – быть того не может чтобы этот бесстрашный исследователь подводных пещер не изучил свою маленькую пещерку.

Дилан через простыню прикоснулся к собеседнице. Там. Между ног. Перед ее глазами вспыхнули искры. Из груди вырвался короткий вздох, но Миранда тут же снова сомкнула губы.

– Вы что-то сказали?

Она покачала головой, чувствуя, как громко бьется в груди сердце.

– Хм, кажется, вы умеете понимать удовольствие, – пальцы графа начали вычерчивать круг. – То, которое испытывают в тишине и втайне. Ведь рядом с вами всегда кто-нибудь был, верно? Сестры, слуги. Трогали ли вы себя таким образом? Крепко стиснув зубы, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить свои стоны.

Кончики его пальцев нежно поглаживали интимное местечко Миранды. Прикосновения были так легки, что казались случайными, непреднамеренными. Но Миранда знала, что это не так, и ее тело тоже знало: соски напряглись и сморщились, а там, где сходятся бедра, вдруг повлажнело.

Эти запретные, непредсказуемые касания возбуждали больше, чем прямой физический контакт.

Мужчина трогал ее там!

Дилан трогал ее там!

Она не могла в это поверить. Нельзя позволять такого!

Но она не останавливала его, и – о небеса! – это было чудесно! Через ткань сорочки и простыни граф провел кончиком пальца по бедру Миранды, и у нее перехватило дыхание:

– Дилан!

– Нет-нет! Если я неправ, не говорите об этом. Мне слишком нравится эта мысль: маленькая естествоиспытательница тихонько исследует себя под ночной рубашкой. Или, может быть, в ванне, – в голосе искусителя звучали порочные ноты. – Любопытные пальчики бродят по телу в погоне за тем удовольствием, что постепенно нарастает, пока не достигает пика, от чего вы содрогаетесь в полной тишине.

Он нежно прижал ладонь между ее ног и тихо простонал:

– Боже, у мужчин много эротических фантазий, но, думаю, это самый возбуждающий образ, когда-либо возникавший у меня.

– Вы неправы. В основном.

Граф замер:

– В основном?

Силы небесные! И зачем она это сказала? Весь их разговор был таким стыдным! С трудом верилось, что он происходит на самом деле. Исследовала ли она раньше себя? Да. Испытывала ли в те тайные моменты что-то, хоть отдаленно напоминающее приятное возбуждение, которое ощущала сейчас с Диланом? Боже, нет! Ничего подобного. Очевидно, она – испорченная девчонка и плохой ученый. Неудачница во всем.

– Нам нужен еще один урок.

От этих слов ее охватил трепет:

– Вы так считаете?

– Да, – Лэйн погладил ее живот. – Вам необходимо понять всю силу этого ощущения. Как это может быть хорошо, когда вы раскрепощены и не сдерживаете себя, – он перевернул ладонь и провел пальцами под грудью Миранды. – Вы должны узнать, чего заслуживаете от мужчины. А иначе дело кончится браком, лишенным страсти. Вы окажетесь привязанной к дряхлому, скучному ученому, чьи идеи будут вас восхищать, но чьи прикосновения никогда не заставят вас извиваться и стонать от сладкой муки.

Мужские пальцы замерли между ее грудей:

– Вы доверите мне?

– Что?

– Ваше тело. Ваше удовольствие.

Миранда не знала, что ответить на этот прямой вопрос. Она уже вверила Дилану свою безопасность и свои чемоданы. Она даже могла бы поручить его попечению свою добродетель. Однако она никогда не доверила бы ему свое сердце. А разве этот орган не является самой главной частью ее тела?

Но Миранда так жаждала прикосновения Лэйна. Желание сковало ее уста и язык. Она не могла заставить себя сказать «нет».

– Закройте глаза и подумайте о нем, – приказал граф.

Она зажмурилась:

– Подумать о ком?

– О нем, кто бы он ни был. О сэре Алисдэре Кенте. Или о волшебном принце. Вы же наверняка о ком-нибудь мечтаете. Все леди так делают.

Да, у каждой девушки есть мужчина ее мечты, и Миранда не была исключением.

Однако большинству девиц никогда не выпадал случай лежать рядом со своим идеалом во плоти – как это происходило сейчас с ней. Хотя она и старалась не потакать своим грезам, едва ей стоило сдаться и вообразить себя в объятиях красивого, недосягаемого мужчины... как тот оказался очень похож на Дилана.

Невыносимо признаваться в таком даже самой себе. А о том, что это может стать известно Лэйну, даже помыслить страшно.

Она почувствовала, как граф пошевелился, а затем лег на нее всем своим горячим, мускулистым телом. Их разделяла лишь льняная простыня.

Миранда напряглась.

– Ш-ш! – прошептал Дилан, нежно, но настойчиво раздвигая ее ноги и устраивая между ними свои бедра. – Все в порядке. Я не причиню тебе вреда. Я даже не подниму эту простыню. Ты под ней в безопасности. Просто закрой глаза, разомкни губы и узнай, каково это.

Узнать, каково это? А разве это не должно быть нежно и романтично?

Разве физическая близость не напоминает любовь?

Но это не любовь, а забава, урок. Еще одно искусное притворство.

Однако отклик ее тела был неподдельным. Миранда лежала под Диланом с напряженными руками и ногами, тяжело дыша, чувствуя головокружение и слабость.

Он положил ладонь ей на грудь, а затем начал описывать пальцем спираль, с каждым витком все более сужающуюся вокруг быстро твердеющего пика.

– Хороший любовник, – прошептал Лэйн, жарко целуя спутницу за ухом, – всегда найдет время, чтобы подарить тебе удовольствие, прежде чем получит его сам. Он позволит тебе касаться его, где угодно, пережить новые ощущения, просить обо всем, чего жаждет твое тело.

Он дотронулся до ее соска, легко – словно провел перышком, вызвав поразительно сильные, изысканные ощущения.

– Тебе нравится? Хочешь еще?

«Да, да, да! Еще, пожалуйста!» – мысленно молила она.

– Тогда ты должна сказать об этом. Можно и без слов, если не хочешь говорить. Когда ты погружена в страсть, слова могут тебя покинуть. И, скорее всего, так и случится. Но чтобы мужчина показал все, на что способен, ему необходимо твое одобрение. Поэтому, если тебе нравится какая-то ласка, ты должна дать мне это понять: ахнув, вздохнув или тихо застонав от удовольствия. Давай попробуем еще раз.

Кончик его пальца снова подразнил вершинку ее груди, стремясь к соску, и замер прежде, чем Миранда смогла выразить свои ощущения.

Продолжения не последовало.

Она закусила губу, понимая, что Дилан ждет ее ответа. Гадкий насмешник! Подвести ее к самому краю удовольствия, от которого тело трепещет и словно тает, а затем остановиться, если она не попросит продолжать!

Миранде показалось, что она целую вечность пролежала неподвижно, молча борясь с собой, разрываясь между желанием вкусить еще немного наслаждения и страхом зайти слишком далеко.

Неукротимое желание и любопытство одержали верх. Она разомкнула губы, и дыхание вырвалось из них тихим, почти музыкальным вздохом.

Дилан ответил низким, звучным стоном:

– Да. Вот так. Повтори для меня еще раз.

Он прижал большой палец к ее соску и начал, дразня, обводить его. Она снова вздохнула, на этот раз более страстно, и граф поощрил ее, легонько сжав сморщенную шишечку. От этой ласки голова Миранды откинулась набок, а тело выгнулось.

– А так тебе нравится? – он потянул ее за сосок. – Отвечай.

Она издала низкий стон. Лэйн был прав. Если не сдерживать стоны, удовольствие гораздо слаще и острее. Несомненно. 

– Да, Боже, да! Вот как можно свести мужчину с ума, лапочка, – граф мял ладонью ее грудь и одновременно покрывал поцелуями и ласкал языком ее стройную шею. – Теперь, когда я вырвал у тебя вздох, я хочу заставить тебя стонать все громче, кричать в безудержном восторге.

Дилан пошевелился, перераспределяя свой вес. Его тело, прижимающееся к ее мягкой плоти, было таким жестким. Мускулистый торс сплющил ее груди, колени втиснулись между ее ног. А потом он прижался к ней там, внизу, своим твердым, напряженно торчащим органом, который она так бесстыдно и с восхищением рассматривала вчера ночью.

Миранду пронзило глубокое, всепоглощающее наслаждение, не похожее ни на что, ранее изведанное. Она застонала, низко и громко, потому что жаждала продолжения. Ей хотелось ощущать твердость и жар этого мужчины. Она желала, чтобы он продолжал соблазнительно тереться об нее через прохладный, гладкий лен.

И он дал ей то, о чем она молила – начал двигаться толчками в медленном, ровном ритме, одновременно то целуя ее шею, то нежно прижимаясь лицом к ее укрытой простыней груди.

– Так?

– Так.

– Еще?

– Еще.

– Теперь скажи это своими руками. Обними меня крепко. Двигайся вместе со мной.

Миранда, не смущаясь, вцепилась в его плечи. Ее возбуждение только возросло, едва она почувствовала под своими ладонями, как напрягаются мышцы Дилана. Он прилагал такие усилия. И всё для нее. Она наслаждалась ощущением его сильного тела, снова и снова трущегося об нее.

Вскоре каждый его восхитительный толчок сопровождался ее стонами. Чем сильнее они были, тем громче стонал в ответ Лэйн. Кровать присоединилась к их эротической симфонии, поскрипывая в такт ритмичным движениям. Он ускорил темп, и теперь ко всему прочему добавились глухие резкие удары кроватного столбика о стену.

– Да. Вот как это должно быть, – в голосе Дилана звучало необузданное желание. – Никогда не довольствуйся меньшим. Не стесняйся выражать чувства в голос. Будь бесстрашной, неукротимой, прекрасной. Боже, ты так восхитительна!

Было темно, и Миранда знала, что граф вряд ли может ее видеть. Но это неважно. Она и вправду ощущала себя красавицей. Ее руки скользили по его разгоряченной коже. Они вместе создавали это потрясающее удовольствие.

Чтобы усилить ощущения, Миранда начала двигать бедрами навстречу Лэйну, подстраиваясь под его толчки, которые становились все быстрее и сильнее.

Вдруг что-то изменилось. Внезапно она почувствовала, как ее с неумолимой силой охватывает наслаждение. Казалось, от него невозможно ни спрятаться, ни скрыться.

Уставившись в темноту невидящим взглядом распахнутых глаз, Миранда выдохнула:

– Дилан!

– Да, – он продолжал двигаться. – Назови меня по имени. Громче!

– Дилан, я... – она испуганно ахнула. – Я не могу...

– Не сопротивляйся этому. Все так, как должно быть. Это идеально, – прижавшись лбом к плечу Миранды, он снова и снова терся об нее. – Ты совершенна.

И вот оно наступило – блаженство. Она словно закружилась в водовороте, все внутри натянулось, и ее повлекло в странное темное место. Миранда крепче ухватилась за Дилана, впившись ногтями в его плечи.

«Не отпускай меня!» – мысленно взывала она к нему.

Он покрывал поцелуями ее щеки и губы:

– Постарайся ради меня, дорогая. Постарайся ради себя.

Наконец она полностью отдалась своим ощущениям и услышала свой крик, когда блаженство охватило ее целиком. Она словно приподнялась над кроватью и рассыпалась на кусочки, выжатая до полного бессилия, жадно хватающая ртом воздух и понимающая, что бесповоротно изменилась.

А Лэйн все продолжал неистово работать бедрами. Он обхватил лицо Миранды ладонями и запустил пальцы в ее волосы. От этого ее накрыла еще одна волна острого удовольствия.

Дилан изо всех сил прижал девушку к себе, продолжая двигаться, и простонал:

– Прости. Мне слишком хорошо. Я не могу остановиться.

Зарычав, он содрогнулся, а затем вдруг всем телом рухнул на партнершу и тяжело задышал ей в шею.

Миранда разжала пальцы, которыми она сжимала его плечи. Руки дрожали. Она не решалась прикоснуться к нему. Тонкая струйка пота сбежала по ее ключице. Чей это был пот – ее или его? Кто знает.

Что всё это значило? Это нельзя назвать настоящим соитием. Еще меньше это похоже не занятие любовью. Но, так или иначе, между ними что-то произошло. Миранда не знала, что теперь думать о Лэйне и, тем более, как посмотреть ему в глаза и заговорить с ним утром. Что он о ней подумает после того, как она стонала и выдыхала его имя? Ее репутация уже погублена? Она превратилась в развратницу?

Граф перекатился на бок, все еще перебирая рукой ее волосы. Его грудь поднималась и опадала от тяжелого дыхания:

– О Господи, женщина! – ах да, она ведь стала женщиной, осознала Миранда. – Ты всегда застаешь меня врасплох. Я начал давать тебе урок в качестве наставника и вдруг, словно мальчишка, не смог удержать себя в руках.

Он хрипло доверительно рассмеялся и, как показалось его спутнице, уже через минуту захрапел.

Оригинал перевода № 5 

...Dylan sighed heavily and pushed a hand through his hair. What the hell was he doing? When she’d made her little ultimatum by the road, she’d left him no choice but to accompany her. Simple decency demanded it. But he’d spent the entire day expecting her to come to her senses. To call off the whole mad journey and demand he return her to Marchwood, straightaway. Thus far, however, her determination had not wavered. And some strange force wouldn’t let him leave her side.

Dylan didn’t know what the hell that force was. He was here in a coaching inn with her, so he couldn’t very well call it honor or duty. Protectiveness, perhaps? Pity? Sheer curiosity? He knew one thing. It damn well wasn’t five hundred guineas.

From her trunk, she unpacked a stout roll of something white.

“What do you have there?” he asked.

“Bed linens. I’m not sleeping atop that.” She indicated the dingy straw-tick bed.

As he watched, she unfurled the roll atop the sagging mattress, stretching and leaning in her efforts to spread the crisp, white linen to all four corners of the bed. Dylan noted the edges of the sheet were neatly hemmed, and embroidered with a delicate, stylized pattern that he couldn’t quite make out.

She reached for a second roll. The coverlet, he assumed. This one featured the same repeating border. In the center, the fabric was emblazoned with an odd, roundish design the size of a dog-cart wheel. While she smoothed the creases, he cocked his head and stared at it. The careful, embroidered stitches delineated a coil of some sort. It looked rather like a halved snail shell, but the interior was divided into dozens of intricate chambers.

“Is that a nautilus?” he asked.

“Close, but no. It’s an ammonite.”

“An ammonite? What’s an ammonite? Sounds like an Old Testament people overdue for smiting.”

“Ammonites are not a biblical people,” she replied in a tone of strained forbearance. “But they have been smited.”

“Smote.”

With a snap of linen, she shot him a look. “Smote?”

“Grammatically speaking, I think the word you want is ‘smote.’ ”

“Scientifically speaking, the word I want is ‘extinct.’ Ammonites are extinct. They’re only known to us in fossils.”

“And bedsheets, apparently.”

“You know . . .” She huffed aside a lock of hair dangling in her face. “You could be helping.”

“But I’m so enjoying watching,” he said, just to devil her. Nonetheless, he picked up the edge of the top sheet and fingered the stitching as he pulled it straight. “So you made this?”

“Yes.” Though judging by her tone, it hadn’t been a labor of love. “My mother always insisted, from the time I was twelve years old, that I spend an hour every evening on embroidery. She had all three of us forever stitching things for our trousseaux.”

Trousseaux. The word hit him queerly. “You brought your trousseau?”

“Of course I brought my trousseau. To create the illusion of an elopement, obviously.”

Some emotion jabbed his side, then scampered off before he could name it. Guilt, most likely. These were sheets meant to grace her marriage bed, and she was spreading them over a stained straw-tick mattress in a seedy coaching inn.

“Anyhow,” she went on, “so long as my mother forced me to embroider, I insisted on choosing a pattern that interested me. I’ve never understood why girls are always made to stitch insipid flowers and ribbons.”

“Well, just to hazard a guess . . .” Dylan straightened his edge. “Perhaps that’s because sleeping on a bed of flowers and ribbons sounds delightful and romantic. Whereas sharing one’s bed with a primeval sea snail sounds disgusting.”

Her jaw firmed. “You’re welcome to sleep on the floor.”

“Did I say disgusting? I meant enchanting. I’ve always wanted to go to bed with a primeval sea snail.”

She wasn’t impressed. “I worked hard on this. The calculations were intricate. I counted hundreds of stitches to get every last chamber right.” She ran a fingertip over the ridges of thread, spiraling out from the center. “It’s not just a haphazard pattern, you realize. Nature adheres to mathematical principles. Each chamber of the ammonite’s shell expands on the last, according to a precise, unchanging exponent.”

“Yes, yes. I understand. It’s a logarithm.”

Her head whipped up. She adjusted her spectacles and stared at him.

“You know,” he said, “this design begins to appeal to me after all. Sea slugs aren’t the least bit arousing, but logarithms . . . I’ve always thought that word sounded splendidly naughty.” He let it roll off his tongue with ribald inflection. “Logarithm.” He gave an exaggerated shiver. “Ooh. Yes and thank you and may I have some more.”

“Lots of mathematical terms sound that way. I think it’s because they were all coined by men. ‘Hypotenuse’ is downright lewd.”

“ ‘Quadrilateral’ brings rather carnal images to mind.”

She was silent for a long time. Then one of her dark eyebrows arched. “Not so many as ‘rhombus.’ ”

Good Lord. That word was wicked. Her pronunciation of it did rather wicked things to him. He had to admire the way she didn’t shrink from a challenge, but came back with a new and surprising retort. One day, she’d make some fortunate man a very creative lover.

He chuckled, shaking off the sudden grip of lust. “We have the oddest conversations.”

“I find this conversation more than odd. It’s positively shocking.”

“Why? Because I understand the principle of a logarithm? I know you’re used to speaking to me in small, simple words, but I did have the finest education England can offer a young aristocrat. Attended both Eton and Oxford.”

“Yes, but . . . somehow, I never pictured you earning high marks in maths.” She reached both hands behind her back, undoing the closures at the back of her gown. As if she’d forgotten he was even there, or felt no compunction about disrobing in front of him.

Dylan felt like carving a hashmark in the bedpost. Surely this marked a new level of achievement in his amatory career. Never before had he charmed the frock off a woman with talk of mathematics. Never before would he have thought to try.

Loosening his own cravat, he said, “As a matter of fact, I did not earn high marks in maths. I could have done. But I made certain not to.”

“Why?”

“Are you joking? Because no one likes boys who excel in maths. Priggish little bores, always hunched over their slates. They all have four eyes and no friends.”

He winced, realizing instantly what he’d said. But it was already too late.

She froze, arms bent in the act of undoing her gown. All amusement fled her expression. She sniffed and stared at the corner.

Damn it, he was always hurting her.

“I didn’t mean . . .”

“Turn around,” she said, waving him off. “It’s late, and I’m fatigued. Spare me the apologies and turn around while I undress. I’ll tell you when my four priggish eyes are safely beneath the disgusting sea snail.”

He did as she asked, turning away. While he worked his cuffs loose, he tried to close his ears to the rustle of fabric. It didn’t work. He couldn’t stop his imagination from running wild, painting image after image of her stepping free of her gown, freeing the laces of her stays. He heard a rush of breath, and a thrill raced down his spine as he recognized it as that deep, arousing sigh a woman gave when her breasts were unbound at the end of the day.

Blood rushed to his groin, and he strangled a sigh of his own. He was a man, he told himself. There was an unclothed woman in the room. His physical reaction couldn’t be helped. It was simple biology. Birds felt it. Bees felt it. Even primeval sea snails felt it.

He heard soft splashes from the washstand, as she dragged a wet cloth over her every lush, naked curve. Really, she was just torturing him now. He probably deserved it.

At long last, he heard the bed creak. “You may turn now.”

He turned, fully assuming he’d find her huddled under the covers, facing the wall. Instead, she lay on her side, looking directly at him.

“I’m going to disrobe,” he said. “Didn’t you want to turn away?”

“I don’t think so, no.” She propped her head on her hand. “I’ve never seen a man naked. Not a real one, not up close. Call it indulging my scientific curiosity.” Her gaze sharpened. “Or call it an apology, if you prefer.”

Oh, she was a clever one indeed. So, he was to pay for all his teasing and unthinking insults with naked humiliation. Even Dylan had to admit, the penalty was just.

“I’d be more than happy to let you survey my physical perfection in its entirety. But only if I get to see you, too.” To her shocked silence, he replied, “It’s only fair. Tit for tat.”

“How is that fair? You’ve seen countless tits.”

Damn, the way she said that word. So plainly, without any hint of missishness. Just when he’d regained control of himself, she had him instantly, throbbingly aroused.

“I don’t know why you’d need a peep at mine,” she went on. “And since you’ve proudly waved your . . . tat . . . before half the women in England, I find it odd that you’d claim modesty now.”

“It’s true,” he said evenly, “that I’ve been blessed to view a great many bosoms in my life. But every pair is different, and I haven’t seen yours.”

She shrank in the bed linens, curling into that embroidered shell. “They’re nothing out of the ordinary, I’m sure.”

“I’ll be the judge of that.”

Her chin lifted. “Very well. Here is my best offer. Half of my nakedness, for all of yours.”

He pretended to think on it. “It’s a bargain.”

Sitting up in bed, she unbuttoned the front of her chemise. Then she drew the sleeves down each shoulder, carefully shielding her breasts with her folded legs. Her forearms were toasted by the sun, but her shoulders were pale, swannish curves of loveliness.

Once she’d bared herself to the waist, she hunched behind that wall of knees and issued a challenge. “You first.”

He pulled his shirt over his head and cast it aside. Then he undid his buttons and dropped his breeches without ceremony.

Well, not entirely without ceremony. There was a certain amount of fanfare. His rapidly growing erection all but trumpeted for attention, jutting out from its nest of dark hair. Waving in an embarrassing, adolescent way.

“Now you,” he said.

True to her word, she lowered her knees and revealed her bare torso.

They took each other in.

She was right, he told himself. Her breasts were nothing out of the ordinary. To begin with, there were two of them. The usual number. They were round and just on the plump side of average, capped with prominent nipples. The room was too dark to discern those puckered nubs’ precise shade, but he wasn’t choosy. Pink, berry, tawny, brown . . . they all tasted the same in the dark.

No, her breasts, while attractive, were not empirically more or less enticing than most bosoms he’d seen. But what quite stole his breath away was the entirety of her. The picture she made, sitting there half-nude in a rumpled nest of fresh white sheets. Her dark hair tumbling about her shoulders, and those spectacles perched—fetchingly askew—at the tip of her nose. Those lush, plum-colored lips oh-so-slightly parted.

She looked like a memory, interrupted. A torrid dream. Or a glimpse of the future, perhaps.

Stop. Don’t think such things.

“Surely it’s not always like that?” she asked, leaning forward and peering intently.

“Like what?”

“So . . . big. And active.”

His straining cock gave another eager leap. Like a poorly trained hound.

“Did you do that on purpose?” she asked, sounding amazed.

Oh, the devious things Dylan suddenly longed to do on purpose. With purpose. For the explicit purpose of steaming those spectacles and making her mewl with unfettered delight.

“I’m not going to seduce you,” he said.

After a moment’s delay, she gave her head a brisk little shake. Her gaze wandered back up to his face. With a single fingertip, she pushed her spectacles up on her nose. “Excuse me, what?”

“I’m not going to seduce you,” he repeated. “Not tonight, or at all. I just thought I should say that.”

She stared at him.

“I mean what I said, that first night at the castle. About not ruining innocent girls. You see, I have rules.”

“You have rules. For the women you seduce?”

“No, no. For myself.”

“So there’s an . . . an etiquette to raking. Some seducer’s code of honor. Is this what you’re telling me?”

“In a way. You see, your average fellow who merely sets out to bed the girls he fancies . . . well, he wouldn’t need rules, perhaps. But when a man ventures forth with the quite serious goal of never spending a single night alone . . . a set of guidelines just evolves. Believe it or not, I do have some principles.”

“And these rules are . . . ?”

“They start with basic good manners, of course. Saying please and thank you, and adhering to the dictum, Ladies first. I’m not particular about locations, but I do have some prohibitions on ropes and scarves.”

Her jaw dropped. “Ropes and—”

“I have no qualms about tying, but I won’t be tied. Beyond that . . .” He ticked off the limits on his fingers. “No virgins. No prostitutes. No women in dire financial straits. No sisters of former lovers. No mothers of former lov—”

“Mothers?” she squawked.

He shrugged. There was a rather amusing story behind that one.

He said, “Listen, it’s not important that you hear all the rules. The point is that I have some. As I’ve already explained, seducing you would break them. So it’s not going to happen. And I thought it best to broach the topic now, while I’m standing here naked. Because if I brought it up at any other time, you might take offense and assume I’m just not attracted to you.” He indicated his full, turgid, ridiculously optimistic erection. “As you can plainly observe, that’s not the case.”

She went silent for several moments. Observing.

“You were right,” she told his cock. “We do have the oddest conversations.”

He rubbed his face with both hands and released a slow, deep breath. “It’s not too late to save your reputation, you know. I could take you to London right now, and you could roll up those sheets and save them. You know, for a man who might be able to fully appreciate . . . the work you put into them. The significance. They’re part of your trousseau. They should be special.”

If they stayed alone in this room—an unmarried gentlewoman and a known rake—it made no difference what they actually did on these embroidered sheets tonight. Even if the linens remained unsullied by their sweat or his seed or her virgin’s blood, they were ruined. When she returned from this adventure unmarried, she would be ruined. Unmarriageable, in good society.

She rolled onto her back and looked up at the ceiling. “It’s done now, isn’t it?”

He pushed aside the surge of guilt, reminding himself this entire trip was her idea, and she knew full well the consequences. She’d literally made her bed, and now she was lying in it. Dylan was going to share it with her. That was the bargain.

“I always sleep atop the bedclothes,” he said, sitting down on the mattress edge. “So as long as you stay under them . . .”

“There’ll be something between us.”

Something. Yes. Something with the thickness of a birch leaf.

As he stared up at the ceiling, the memory of her breasts seemed to hang up there in the dark. Like two round, peachy moons mounted from the rafters, tempting him to touch. To taste. Dylan knew better than to stretch a hand toward the mirage, but his gullible cock strained and arced, ever hopeful.

He shut his eyes and tried to turn his mind to the least arousing things possible. Spiders with hairy legs. Those bumpy, long-necked gourds that made him think of poxy genitalia. Mashed peas. The dust-and-beeswax smell of impossibly old people.

Then an entirely different image bloomed in his mind. One that made him laugh out loud.

“What’s the matter?” She sounded sleepy. He envied her that.

“Nothing,” he said. “I’m just picturing your mother’s reaction right now.”

***

For the second time in as many nights, Miranda woke to tortured groans.

This time, they weren’t Dylan’s.

When she jolted awake, she found him sleeping peacefully at her side. Through the wall, however, horrid noises reached her ears. Violent thumping and desperate cries.

“Dylan. Dylan!” She shook his arm. “Wake up. Someone’s being murdered.”

“What? Who?” He sat bolt upright in bed, and his head bashed against the sloping rafter. “Besides me, you mean?”

She laid a touch to his arm and gave a meaningful tilt of her head. “Listen.”

He closed his eyes.

The sickening sounds of violence continued. She heard a woman’s shriek.

“Well?” she prodded, growing frantic. “Shouldn’t you dress, and quickly? Ring for the innkeeper, at least? We must do something.”

He sighed and rubbed his face. “That is not murder you’re hearing. No one’s dying. Except in the French way.”

“What? What can you mean, ‘the French way’?”

“Copulation,” he said, flopping back on the bed and flinging his wrist over his eyes. “They’re not fighting, whoever they are. They’re having a grand time indeed.” Under his breath, he added, “Curse them.”

“Is it always so loud?” she asked.

“Only when it’s good.”

“Good?” Miranda frowned, listening. Nothing about that sounded good. The poor woman was even crying out to God.

“How is it you’re so curious and educated, and yet so nave? You do understand copulation, don’t you?”

“Of course I do. The science of it, anyhow.” A shriek pierced through the wall. She clutched his arm. “Dylan, are you sure . . . ?”

“Yes.” He covered his face with a pillow and groaned into it. “And here I thought bedding down alone would be the keener torture.”

The rhythmic banging grew louder, faster. A low, masculine bellow joined the woman’s shrieks.

And then it stopped.

“There,” Dylan said, propping the pillow back under his head. “They’re finished. Now it’s over, and we can get some sleep.”

Several minutes passed.

“You’re not sleeping,” he said.

“Neither are you.”

“Can’t. Deuce it. My body’s too suggestible.” He rolled to face her, and his fingertips caught the edge of her sleeve. “Perhaps yours is the same? Are you aroused?”

She didn’t know what to make of her body’s warm flush. Nor the way his thumb caressed her arm.

She said, “I mainly feel confused.”

He laughed softly. “I won’t believe you’re that innocent.” His hand swept down the side of her body. “You do understand there’s pleasure in the act?”

“I’ve gathered as much, yes. But if that’s the case, why doesn’t it sound more pleasant?”

“Because the act of love is not civilized. It’s nature at its purest, most basic form. Primal and wild. You ought to understand a little, if you’ve ever . . .” She could all but hear his eyebrows shooting up. “Wait. Don’t tell me you haven’t. You, the woman of science, who can recite the logarithm that defines the precise shape of an ammonite’s shell. Don’t tell me you don’t understand the workings of your own body.”

“I’m not telling you anything.” Her breath grew shaky.

“Surely it can’t be,” he said, his hand stealing over her thigh, “that this intrepid explorer of underwater caverns hasn’t explored her own little cove?”

Through the bedsheet, he touched her. There. Between the legs. White sensation arced through the darkness. A tiny gasp escaped her, but she quickly sealed her lips.

“Did you say something?”

She shook her head. Her heart drummed in her chest.

“Hm. I think you do understand pleasure.” His touch moved in a devious circle. “But only the hushed, secret kind. You’ve always been surrounded, haven’t you? By sisters, servants. Did you stroke yourself this way? Clamping that jaw tight, turning your head to the pillow to be very, very quiet?”

His fingertips made gentle sweeps, feathering over her intimate places in strokes so light they might have been excused as incidental, unintentional. But she knew better, and her body did, too. Her nipples drew to tight puckers, and dampness gathered between her thighs.

The forbidden, unexpected nature of his touch was almost more arousing than the physical contact.

A man was touching her, there.

Dylan was touching her, there.

This couldn’t be happening. She could not be allowing this to happen.

But it was happening, and she was allowing it, and—sweet heaven, it was marvelous. Through the layers of her shift and the bed linens, he drew a single fingertip up her inner thigh, and her breath caught.

“Dylan—”

“No, no. If I’m wrong, don’t tell me. I’m enjoying this idea far too much. The little scientist, conducting quiet surveys beneath her night rail. Or in the bath, perhaps. Curious fingers wandering, exploring. Chasing that pleasure ’round and ’round as it builds . . . and builds.” His voice was dark, decadent. “Until the crisis shudders through you in perfect, devastating silence.”

He gently cupped her mons and groaned a little. “By God. A man’s erotic imagination is powerful indeed. But I think that is the single most arousing image I’ve ever entertained.”

“But . . . but you’re wrong. Mostly.”

He paused. “Mostly?”

Good heavens, what had possessed her to add that word? This entire discussion was too mortifying to be believed. Had she conducted her own explorations? Yes. Had those furtive moments ever amounted to a shadow of the exhilaration she felt right now, with him? God, no.

She’d never felt anything like this. Evidently, she was both a naughty girl and a poor scientist. A failure, all around.

“I think we need another lesson.”

His words sent a thrill racing through her. “You do?”

“Yes.” He stroked his hand up to her belly. “Yes, you need to understand this. The wildness of it. How good it can be, when it’s raw and lusty and loud.” He flipped his hand, tracing the backs of his fingers just under the curve of her breast. “You need to know what you deserve from a man. Or you’ll end up in some passionless marriage. Tethered to an ancient, dusty scientist whose ideas might inspire your admiration, but whose touch will never, ever make you writhe and moan and scream.”

His touch slowed, then drew to a halt on her breastbone.

“Do you trust me?” he asked.

“With what?”

“With your body. With your pleasure.”

He said it so baldly. She didn’t know how to respond. She’d already trusted him with her safety and her possessions. She might even trust him with her virtue. But she knew she could never trust this man with her heart. And didn’t that organ come part and parcel with her body?

But she wanted, needed his touch so badly. Her lips and tongue were clumsy with desire. She couldn’t make herself say no.

“Close your eyes,” he said. “Close your eyes, and think of him.”

She closed her eyes. “Think of whom?”

“Of him, whoever he is. Sir Alisdair Kent. Or the fairy-tale prince. You must dream of someone. All young ladies do.”

She supposed they did. All girls had a dream suitor, and Miranda was no different.

But most of them never had this chance, to lie next to him in the flesh. This was happening to her. Because—though she tried not to indulge in fanciful dreams—when she did give in and imagine herself feeling safe and adored in the arms of a handsome, charming, unattainable man . . .

That man looked a great deal like Dylan.

She hated admitting it, even to herself. And the idea that he might suspect . . . that was too miserable to contemplate.

She felt the bed shifting. And then she felt his weight settle atop her. An entire man’s worth of heat and muscle stretched over her body, with only a linen bedsheet to separate them.

She tensed. Everywhere.

“Hush,” he murmured, gently but insistently spreading her legs to accommodate the breadth of his hips. “It’s all right. I won’t hurt you. I won’t lift this sheet. You’re safe beneath it. Just keep your eyes closed and your lips parted. And learn how this should feel.”

Learn how this should feel. Shouldn’t this feel tender and romantic?

Shouldn’t lovemaking feel like love?

But this wasn’t love. It was a diversion, a lesson. Just another elaborate pretense.

Her body’s reaction, however, was real. Her limbs were restless beneath his. She was breathing so hard, she grew dizzy and faint.

He cupped her breast through the linen, circling his touch around its widest circumference before spiraling inward, toward the rapidly hardening peak.

“A good lover,” he murmured, planting hot kisses just beneath her ear, “will take time for you. He will always put your pleasure before his own. He will make you free to experience, free to touch. Free to ask for whatever it is your body craves.”

His touch grazed her nipple. Just lightly, like the pass of a feather. The sensation was startling, exquisite.

“Did you like that?” he asked. “Do you want more?”

Yes. Yes, and yes, please.

“Then you must tell me so. Not in words, if you don’t wish. When you’re caught up in lovemaking, words can—and should—fail you. But a man does perform best with encouragement. So if you wish for more, you must tell me so. With a gasp, or a sigh, or a little moan of pleasure. Let’s try again, shall we?”

Once again, his fingertip teased over her taut, aching nipple. Gone, almost before she could register the sensation.

And then nothing.

She bit her lip. She knew he was waiting on her response. Horrid, teasing man. He would drive her to the brink of trembling, molten pleasure, and then abandon her there. Unless she begged for more.

Miranda lay still and silent for what seemed an age, doing battle with herself. Struggling between the desire to take just a little more, and the fear of surrendering far too much.

Raw need and curiosity carried the day.

Her lips parted, and she released her breath as a slow, almost musical sigh.

He answered with a deep, resonant groan. “Yes. That’s the way. Sigh for me again.”

He pressed his thumb to her nipple and rolled it, teasing around and around the puckered nub. She sighed again, with more feeling this time, and he rewarded her with a light pinch. She arched into his touch, and her head rolled to the side.

“Do you like it?” He tweaked her nipple. “Answer.”

A low moan eased from her throat. He was right. Giving voice to the pleasure made it that much sweeter, sharper. Real.

“Yes. God, yes. This is how to drive a man wild, pet.” His hand shaped and molded her breast as he trailed kisses over her elongated throat, sipping and licking at her skin. “Once I’ve made you sigh, all I can think is how to make you moan. Then whimper. Then cry out in helpless ecstasy.”

He shifted over her, redistributing his weight. He was so hard all over, pressing against her soft flesh. His muscled chest flattened her breasts. His knee wedged her thighs apart. And then that hard, eagerly thrusting organ she’d brazenly observed and admired last night . . . he pressed it against her sex.

Pleasure rocketed through her. Intense. Consuming. Like nothing she’d ever known.

She moaned, deep and lustily. Because she wanted more. More of his hardness, his heat. More of this enticing friction rubbing her through that cool, smooth linen.

He gave her just what she craved. He set a rhythm, slow and steady, rocking against her as he kissed her throat and nuzzled her linen-sheathed breasts.

“Yes?” he prompted, sucking her earlobe into his mouth.

“Yes.”

“More?”

“More.”

“Tell me with your hands now. Hold fast to me. Move with me.”

She clung to him, shameless, sliding her hands around his shoulders. Her arousal only climbed as she felt the flex and strain of his muscles beneath her palms. He was laboring so hard, and for her. All for her. She loved feeling the strength in his body as he moved over her, rubbed against her. Again and again and again.

Soon, he had her moaning with every delicious stroke. The louder she called to him, the more resounding his response. The mattress joined the erotic symphony, creaking in time with his strong, rhythmic thrusts. He quickened his tempo, and the bedpost added thumping percussion as it knocked against the wall.

“Yes. This is how it should be.” Raw need edged his voice. “Never settle for less. Be fearless. Wild and loud and lovely. God, you’re so lovely.”

It was dark, and she knew he could scarcely see her. But it didn’t matter. She felt lovely. Beneath her touch, his fevered skin slid hot and beautiful. Together, they’d made this stunning, gorgeous pleasure.

She chased the sensation, tilting her hips and riding his thrusts as they came faster, stronger.

Then something changed. Suddenly, the pleasure was chasing her. Hunting her down with ruthless intensity. She couldn’t hide from it, couldn’t escape.

Her eyes flew open, wide and unfocused in the shadowy dark. “Dylan.”

“Yes.” He stroked on, relentless. “Yes, call my name. Louder.”

“Dylan, I—” Her voice caught on a fearful gasp. “I can’t . . .”

“Don’t fight it. All’s as it should be. It’s perfect.” As he surged on and on, his brow dropped to her shoulder. “You’re perfect.”

Here it came, the pleasure. Swirling, taunting. Pulling at her from the inside. Dragging her into some dark, strange place. She grasped him tighter, pressing her nails into the flesh of his shoulder.

Don’t let me go.

He kissed her cheek, her lips. “Come for me, darling. Come for yourself.”

At last, she surrendered to it. She heard herself cry out as the bliss finally caught her, lifted her. Pulled her to fragments. Wrung her limp. Left her gasping for breath and changed inside.

And still he moved on, pumping his hips at a tortured, frantic pace. He framed her face in his hands, then drove his fingers back to twist in her hair. The delicious pull sent pleasure rushing through her again.

He held her still and tight, grinding his hardness against her. “Sorry,” he groaned. “Too good. Can’t stop.”

With a growl, he shuddered and jerked in her embrace. Then slumped heavy atop her, panting into the curve of her neck.

Her fingers relaxed their grip on his shoulders. Her hands trembled. She didn’t know how to touch him. A bead of sweat trickled along her collarbone. She wasn’t sure if it was hers or his.

What did this all mean? It wasn’t really copulation, much less lovemaking. But it was real in some way. She didn’t know how to think of him now. Much less how to look at him, speak to him in the morning. How did she think of herself, after she’d moaned and sighed his name? Was she ruined? Was she a wanton?

He rolled to the side, one hand still tangled in her hair. His chest rose and fell with a heavy sigh. “Good Lord, woman.”

Woman. She was a woman.

“You are forever catching me by surprise. I begin as your tutor, teaching the lesson. And then somehow . . . minutes later, I’m spilling like a schoolboy.” He gave a husky, intimate chuckle.

And what seemed like seconds after that, he was snoring.